Читать книгу Бальзам Авиценны - Василий Веденеев - Страница 4

Спустя пять дней после встречи с Мирадором нотариус отправился в публичный дом под игривым названием «Добрый вечер». Часы показывали одиннадцать утра, а заведение начинало работу в семь, однако это ничуть не смущало мсье Фиша. Прекрасно осведомленный о здешних порядках, он не стал ломиться в закрытые парадные двери: правовед обошел здание и проник в него с черного хода. Пытавшаяся преградить ему дорогу пожилая неопрятная консьержка, получив подачку, тут же исчезла, и Эммануэль поднялся на второй этаж.

Очутившись в длинном узком коридоре, в который выходили двери комнат «девушек», он отыскал тринадцатый номер и постучал. Никакого ответа. Мсье Фиш постучал снова, уже громче, и услышал в ответ пожелание немедленно убираться по известному ему адресу, высказанное хриплым женским голосом. Но это ничуть не смутило настойчивого правоведа.

– Жюли, солнышко! – проворковал он. – Открой, детка. Это Эммануэль.

– Да хоть сам английский король! Какого черта?

Тем не менее дверь приоткрылась и выглянула смазливая девица с опухшим лицом. Ее белокурые волосы украшали папильотки из газетной бумаги, а круглые белые плечи покрывал несвежий пеньюар.

Эммануэль просунул в щель носок башмака, чтобы красотка не вздумала захлопнуть дверь перед его носом, и одновременно сильно нажал на нее плечом. Его маневр увенчался успехом: мсье Фиш проник в будуар кокотки.

– Скотина! – громко взвизгнула Жюли. – Что тебе надо? Я закричу!

– Тихо! – Нотариус попытался зажать ей рот, но она укусила его за палец. Тогда Эммануэль схватил ее за горло и прошипел: – Заткнись, или я сверну тебе шею! Где Шарль?

– Откуда я знаю? – просипела проститутка, тщетно стараясь угодить коленом в пах юриста.

– Лгать нехорошо. – Мсье Фиш сердито встряхнул ее, как тряпичную куклу. – Где Шарль?

Почувствовав, что кто-то появился у него за спиной, Эммануэль шарахнулся в сторону, но не удержался на ногах и повалился на пол, увлекая за собой отчаянно отбивавшуюся Жюли. Над их головами просвистела дубинка – на счастье нотариуса, нападавший промахнулся.

Увидев над собой полуодетого поджарого смуглого человека, замахнувшегося дубинкой для нового удара, Эммануэль выпустил кокотку и завопил:

– Шарль! Это я, Шарль!

Нападавший, как ни в чем не бывало, сунул дубинку под мышку и протянул мсье Фишу руку, помогая подняться. На Жюли он не обратил внимания.

– Я думал, приперся какой-то легавый. – Шарль подтолкнул приятеля в смежную комнату и бросил подруге: – Добудь нам бутылочку: в горле пересохло.

– Иди ты… – Жюли на четвереньках доползла до дивана, легла и моментально провалилась в сон.

В смежной комнате Шарль Рико, почесывая мускулистую грудь, равнодушно поинтересовался у нотариуса:

– Чего тебя принесло в такую рань? Я только ночью приехал.

– Скоро полдень! – Эммануэль вытащил часы, щелкнул крышкой и поднес циферблат к самому носу Рико. – И у меня важное дело.

В сонных глазах Шарля мелькнуло подобие заинтересованности, но тут же пропало. Он пошарил за кроватью и вытащил початую бутылку вина. Посмотрел на свет, сколько осталось, и хотел припасть губами к горлышку, однако мсье Фиш одной рукой отвел в сторону бутылку, а другой показал Шарлю листок бумаги с нарисованной на нем пучеглазой рыбой.

Сонливость Рико сняло как рукой. Он оставил бутылку и настороженно взглянул на приятеля, а тот уже достал изящную табакерку с перламутровыми рыбками на крышке. Шарль порылся в своей одежде, в беспорядке сваленной около постели, и вытянул за цепочку брелок – на нем играли в волнах две перламутровые рыбки, плывущие навстречу друг другу.

– Одевайся, – распорядился мсье Фиш, усаживаясь в продавленное кресло.

Рико открыл створки встроенного в стену умывальника, ополоснул лицо холодной водой из кувшина, намылил щеки и быстро побрился. Потом надел рубашку, повязал пестрый галстук и заколол его булавкой с фальшивой жемчужиной. Его наряд довершили жилет с низким вырезом, полосатый сюртук и касторовая шляпа. Свою дубинку он засунул за пояс брюк.

– Куда мы направляемся? – глотнув из бутылки, поинтересовался он.

– В Швейцарию, – невозмутимо ответил Эммануэль.

– Вот как? – Рико сдернул с тумбочки плюшевую салфетку и смахнул ею пыль с сапог. – Позволь полюбопытствовать: зачем?

– У меня есть адресок. – Мсье Фиш похлопал по карману, где лежал полученный от Мирадора конверт. – Навестим одного почтенного человека.

– А потом?

– Потом увидим. – Нотариус встал. – Ты готов? Пошли. Все необходимое купим по дороге.

Выйдя в будуар, Шарль подошел к спящей Жюли и ласково похлопал ее пониже спины:

– Я ухожу!

– Можешь не возвращаться, – не открывая глаз, пробурчала проститутка.

– Пожалуй, я так и сделаю, – заключил Рико, выходя следом за Эммануэлем в коридор…

Провожали русских торжественно. Масымхан подарил Кутергину саблю с украшенным бирюзой эфесом, помог ему сесть в седло и показал на вооруженных нукеров, застывших в плотном конном строю:

– Они поедут с вами.

– Зачем? – удивился Федор Андреевич.

– Нехорошо урус-тюре путешествовать, как простому человеку. – Масымхан хитро улыбнулся. – Мои джигиты проводят тебя до реки.

Капитан решил не спорить: у кочевников свои обычаи и, если не хочешь испортить отношения с местным князьком, лучше не пытаться отговорить его от задуманного. Денисов подкручивал сивый ус и хмурился: навязанный им не то эскорт, не то конвой его насторожил.

Однако, вопреки дурным предчувствиям Матвея Ивановича, все шло нормально. Отдохнувшие кони бежали весело, партия двигалась быстро, а нукеры Масымхана вели себя предельно дружелюбно. Понемногу хорунжий успокоился и попросил Федора Андреевича показать дареный клинок.

– Твоя шашка была значительно лучше, – вернув капитану саблю, заметил Денисов.

Чтобы скоротать время в дороге, Матвей Иванович принялся рассказывать Кутергину и фон Требину об обычаях киргизцев и родословной Масымхана. В древности якобы жил великий полководец и у него были три выдающихся военачальника, от одного из которых вел свой род Масымхан, считавшийся степным аристократом. Согласно обычаям кочевников, он не мог разориться: если родовитый князек терял все, он вновь получал коней, овец, юрты и подчиненных людей от своего рода или других, близких родов. Поэтому такие, как Масымхан, страшились только смерти.

– Наверное, полководца звали Батый или Чингис, – предположил Федор Андреевич. – Других великих завоевателей среди кочевников я что-то не припомню.

– Тамерлан, – напомнил Николай Эрнестович. – А еще Бабур, основатель династии Великих Моголов.

– Да, но они не кочевники, – возразил Кутергин. – Один правил в Самарканде, а другой – в Фергане. Вряд ли князек ведет свой род от военачальников оседлых народов.

– Наверное, – согласился Матвей Иванович. – Знаете, как они меряют богатство? Лошадьми! Видели соболью шапку Масымхана? Она стоит несколько десятков лошадей…

Проходили день за днем. Экспедиция двигалась на юго-восток, и природа вокруг постоянно менялась – свежие краски степи поблекли, уступая желто-серому однообразию песка. Ветер стал горячим, словно дыхание раскаленной печи, и жаркий воздух струился над вершинами холмов, как призрачное колеблющееся покрывало, за которым, скрываясь от глаз людей, кривляясь и гримасничая, танцевали бестелесные духи пустыни. О них рассказывали сопровождавшие русских нукеры шепотом, добавляя: тот, кто увидит их, сойдет с ума или умрет от страха.

Кутергин постоянно делал короткие остановки, определялся на местности и сверялся с картами, снятыми ранее побывавшими в этих неприветливых местах офицерами-картографами. Ему помогали фон Требин и солдаты. Казаки смотрели на них со снисходительными улыбками – рисование песков на бумажках казалось им заумной блажью господ офицеров из петербургских штабов. Любой станичник ориентировался в бескрайней степи, как во дворе своего дома, и поэтому плохо понимал, зачем нужно тратить столько времени и сил на то, что каждый из них уразумел с малолетства, чуть ли не впитав с молоком матери. Нукеры, как все степняки, отличались крайним любопытством, хотя тщательно скрывали это, но вскоре и они потеряли интерес к занятиям Кутергина и его солдат. Ничего угрожающего в непонятных действиях русских киргизцы не увидели. Им даже не было смешно. Но, самое главное, тут не пахло злым колдовством, и кочевники успокоились.

После нескольких долгих утомительных переходов экспедиция, наконец, вышла к реке. Казаки начали ладить «салы», готовясь к переправе. Надули пустые бурдюки, привязали к ним пучки камыша, прикрепили утлые плотики к хвостам лошадей и погрузили на них седла, оружие и одежду, а сами остались в чем мать родила. Серо-желтые воды равнодушно приняли плывущих и позволили им без потерь перебраться на другой берег. Нукеры прикрывали переправу. На следующее утро они распрощались с русскими и отправились в обратный путь.

– Не нравится мне все это, – проводив их взглядом, заметил хорунжий. – Не зря их Масымхан посылал.

– Тебе не дает покоя патрон? – тихо спросил Федор Андреевич.

– Да нет, – протянул Денисов. – Ломаю голову: отчего князек не открылся до конца? Что-то он знает, но молчит!

– Не мучайся сомнениями, Матвей Иванович, – посоветовал фон Требин. – Азиаты они и есть азиаты. Смотрите, кругом ни души!

Хорунжий только угрюмо хмыкнул. Здесь начинался практически неведомый европейцам край древних караванных троп, редких колодцев и неожиданных набегов воинственных текинцев. Здесь люто казнили отступников: зашивали их в сырые бараньи шкуры и обрекали на мучительную смерть от зноя и разъедающих тело ненасытных червей. Здесь гулял по просторам ветер-афганец и солнце иссушало тело человека, а ночь пронизывала холодом до костей и заставляла с нетерпением ждать утра. С восходом все начиналось сначала…

На дневке Кутергин обсудил с Денисовым и фон Требиным дальнейший маршрут: предстояло проверить несколько колодцев, взять пробы почвы, снять местность на карту и отыскать удобные места для переправы через реку. Но это уже на обратном пути, а сейчас главное – вода!

– Понятно. – Матвей Иванович сдвинул лохматую папаху на затылок и принялся разглядывать карту капитана, похожую на весьма схематичный рисунок местности: неточный, сделанный в приблизительном масштабе, зато ориентированный по странам света.

– К этим колодцам я доведу. – Хорунжий указал на несколько точек. – Но тут не все отмечены, есть и другие.

– Ты знаешь к ним дорогу? – поинтересовался Федор Андреевич.

– Найдем, – кивнул казак. – В общем, помотаться придется.

– Ничего, справимся. – Николай Эрнестович растянул в улыбке запекшиеся губы. – И дальше пройдем.

– Не люблю загадывать, – отрезал хорунжий.

Теперь движение экспедиции замедлилось: много внимания уделяли съемкам местности. Рутинное однообразие пейзажа и нелегкой работы утомляло, однако люди не сдавались.

В один из дней, абсолютно ничем не отличавшийся от других, дозорные казаки сообщили, что видели всадника с заводными лошадьми: промелькнул далеко в стороне и скрылся. Денисов дотошно расспросил дозорных и заключил, что это кто-то из местных: для них проделать даже четыре сотни верст по пескам – обычное дело. Однако почему текинец не отправился в пустыню на верблюдах?

День спустя сомнения разрешились: дозорные привели в лагерь давешнего всадника. Он ехал на поджаром ахалтекинце. У седла в чехле висело ружье. На него капитан взглянул с особым интересом, но тут же опытным взглядом определил – это не винтовка. Лицом всадник чем-то напоминал галку – носатый, с широким тонкогубым ртом, скрытым черными усами и короткой бородой. Едва увидев его, Матвей Иванович усмехнулся.

– Здорово, Нафтулла!

– Салам, Денис-бала. – Нафтулла спешился, снял тельфек и обнажил бритую голову, прикрытую засаленной тюбетейкой. Поклонился русским офицерам, как заведенный повторяя: – Садам алейкум, салам!

– Ты чего за нами тянешься? – прямо спросил хорунжий.

– Ай, не нужно сердиться. – Нафтулла в притворном испуге выставил перед собой ладони. – Земля принадлежит не тебе, а Аллаху! И он позволяет каждому ехать куда вздумается.

Кутергин прислушался к его голосу: интонации азиата показались Федору Андреевичу знакомыми. Точно, этот человек говорил с ним ночью в форте.

– Он просился ехать с нами, – шепнул капитан казаку.

Словно подслушав, Нафтулла на ломаном русском языке начал путано объяснять, что он бедный мелкий торговец и разбойники могут разорить его, отобрав товар. Разные племена и роды враждуют между собой, и им ничего не стоит обидеть одинокого путника. Хорошо, если только ограбят, но вдруг убьют? А на казаков Дениса-бала никто не решится напасть. Поэтому Нафтулла и держался поближе к ним. Напрасно русские подозревают его в чем-то недостойном: он никогда не замышлял против них дурного.

– Зарекалась ворона говно клевать, да все никак мимо пролететь не может, – заключил хорунжий.

Станичники дружно заржали, Кутергин и фон Требин тоже не удержались от улыбок: азиат действительно внешне очень походил на ворону. Не понимавший причины их веселья Нафтулла заискивающе заглядывал в лица офицеров и тоже улыбался, хотя ему было совсем невесело: отпущенные Имамом две луны истекали!

– Прилипнет теперь, как смола, – сердито сплюнул Кузьма Бессмертный. – Я его поганые повадки знаю: ни в жисть не отвяжется.

– Ладно. – Капитан махнул рукой. – Пусть, если так хочет, едет за нами. Когда-нибудь это ему надоест.

– Ага, – поддакнул Денисов. – Все высмотрит и наведет кого…

– Так что же нам, убить его? – возмутился фон Требин. – Тогда уж точно никому ничего не скажет.

– Николай Эрнестович прав, – поддержал его Кутергин. – Не убивать же его в самом деле?

– Как знаете, а по мне так лучше порешить, – глухо ответил Денисов.

– Ну, знаете ли, Матвей Иванович! – Фон Требин даже задохнулся от негодования, но под взглядом капитана сдержался и замолчал.

Хорунжий мрачно поглядел на него и дал знак казакам отпустить Нафтуллу. Азиат кланялся офицерам и благодарил, потом прыгнул на ахалтекинца, взял повод заводных лошадей, нагруженных тюками, и выехал из маленького лагеря русских. Проезжая мимо Федора Андреевича, он неожиданно обернулся к нему:

– Денис-бала не верит. А ты верь! Ты и я один кисмет!

Когда он скрылся в песках, капитан окликнул урядника Бессмертного:

– Кузьма! Скажи-ка, что означает у местных словечко «кисмет»?

– Кысмэт? – на манер степняков повторил казак. – А это у них так называется судьба…

Все случилось неожиданно, ранним утром, когда уже растаяли пряные ароматы ночи и солнце успело растворить в своих лучах краски земли, сделав ее бесцветной. С ног до головы покрытые пылью, два казака передового дозора вымахали на гребень бархана, и тут же хлопнул выстрел. Сипя простреленной грудью, один из дозорных начал сползать с седла, а другой не стал ждать следующего выстрела, развернул жеребца и помчался назад. Он привстал на стременах, сорвал с головы лохматую папаху и, размахивая ею, на всем скаку заорал:

– Эгей, эй-эгей!

В погоню за ним полетели десятка полтора конных, беспорядочно стреляя из ружей и размахивая сверкавшими кривыми клинками.

Казаки в мгновение ока расчехлили ружья и дали ответный залп, разом выбив из седел половину нападавших, потом рванули из ножен тяжелые шашки. Пригнувшись в седлах и опустив руки с клинками вниз, чтобы затекли они злой горячей кровью для смертельного удара, станичники развернулись полумесяцем жидкой лавы. На коне да во поле казака не тронь! Кочевники давно знали, что в открытом бою один казак стоил десятка и взять жизнь этих осторожных и смелых всадников можно только хитростью. Горе тому, кто не знал этого!

Дрогнула прокаленная зноем земля под копытами коней. Окружить и вырубить басурманов до единого! Пластать их острой шашкой, до боли в плече, до багровой темноты в глазах.

– Ур-р-а-а-а!..

Федор Андреевич, поддавшись общему порыву, тоже выхватил подаренную Масымханом саблю и пустил коня в галоп. Рядом, размахивая шашкой, скакал бледный фон Требин. Кутергин оглянулся: как там Епифанов с Рогожиным? Солдаты уже примкнули к ружьям штыки и на всякий случай разворачивали повозку. Позади них на дальнем бархане темнел силуэт всадника на высоком тонконогом коне. «Нафтулла», – понял капитан.

Враги повернули коней и скрылись за барханом, оставив убитых валяться на песке. Перевалив через гребень холма, Кутергин увидел небольшой караван и скакавших навстречу казакам всадников в пестрых одеждах. Привстав на стременах, они крутили над головами саблями, раздирая рот в крике:

– Алла-а-а…

С лязгом и воплями конные сшиблись. Фон Требин тоже устремился в беспорядочную, как ему показалось, сумасшедшую схватку. На миг рядом промелькнуло лицо Денисова с налитыми кровью выпученными глазами, и он услышал злой окрик:

– Не ломай строй, мать твою!..

«Какой строй?» – подумал Николай Эрнестович. Какой тут строй, если здесь рубят налево и направо, отражая удары и вертясь в седлах, как на карусели? Хрипели и кружились под взбешенными седоками взмыленные кони. Все смешалось: свои и чужие.

На поручика наскочил молодой азиат с тонкими усами на узком смуглом лице. Короткий замах саблей – и Николай Эрнестович ощутил тупой удар по голове. Боли не было, только солнце вдруг показалось черным и неестественно большим – оно неимоверно расширилось, стало величиной во все небо, а в середине его открылась мрачная бездна и помимо воли фон Требина втянула его в себя, словно всасывая, как невесомую пушинку. Поручик хотел вцепиться в гриву коня и закричать, но силы покинули его, и он полетел в эту бездну, растворяясь в ней…

Федор Андреевич увидел, как сползал с седла окровавленный Николай Эрнестович, и сам налетел на тонкоусого. Высекая синеватые искры, скрестились их клинки. Азиат оказался проворным и ловким. Кутергин едва поспевал отбивать его удары: они градом сыпались один за другим, быстрые, безжалостные. Срубить гяура с серебряными украшениями на плечах, и пусть его душа провалится в ад!

Тонкоусый попробовал достать капитана сбоку, но тот парировал выпад и, разгадав тактику азиата, сам начал атаковать. Через несколько мгновений лицо тонкоусого покрылось пепельной бледностью, которую не мог скрыть даже темный загар. Он понял: перед ним мастер клинка. Сабля Кутергина змеей скользнула к груди противника в коварном прямом выпаде, особенно трудном в конном бою. Но азиат сумел извернуться и отбил удар. Он дико завопил и с непостижимой ловкостью вскочил ногами на седло. Держа саблю обеими руками, тонкоусый обрушил ее на капитана, намереваясь разрубить того до седла.

Прикрывая голову, Федор Андреевич бросил свой клинок навстречу чужому. Но внезапно рука, сжимавшая дареную саблю, стала странно легкой, и тут же плечо пронзила острая боль. Скосив глаза, Кутергин увидел: сабля Масымхана переломилась пополам! Однако клинок азиата все же удалось отбросить, и он угодил точно в пряжку портупеи на правом плече. Боль быстро распространялась вниз по руке, и пальцы отказывались служить.

Капитан быстро перебросил обломок сабли в левую руку и отчаянно рванулся вперед. Противник, сидя уже в седле, вновь замахнулся и собрался нанести последний удар. Кутергин нырнул под его руку и со всей силой вогнал обломок в правый бок азиата, всадив его по самую рукоять.

– А-а! – взвыл тонкоусый, и перед глазами Федора Андреевича молнией сверкнул его булат.

«Господи, да что же это? – с суеверным ужасом подумал капитан. – Неужто у него две жизни? Просто смерть с косой!»

Но тут азиат обмяк, из горла у него широкой струей хлынула кровь, и он рухнул под копыта коня. Кутергин подхватил его саблю и бросился в сечу.

Вокруг все вертелось в смертельном танце: храпели и кусались кони, высекали искры клинки, всадники в седлах отклонялись в стороны, откидывались на лошадиный круп, пригибались к гриве, наносили и отбивали удары. Денисов наседал на рослого темнолицего азиата в красном халате. Видно было, что тот уже устал: вот он на мгновение замешкался и над ним взметнулась тяжелая казачья шашка. Темнолицый успел закрыться, но русская сталь шутя расправилась с мусульманской – резко опустившись на стременах, Матвей Иванович с потягом рубанул по пыльной синей чалме…

Казалось, схватка продолжалась вечно, но на самом деле все закончилось довольно быстро. Кутергин успел навсегда ссадить с седла еще одного противника и вдруг обнаружил: биться больше не с кем. Казаки плотным кольцом окружили трех оставшихся в живых иноверцев. В центре на покрытом красивой попоной верблюде сидел седобородый старик в белых одеждах – он безучастно смотрел поверх голов сражавшихся, словно происходящее его ничуть не касалось. Позади него, странно согнувшись, сидел молодой мужчина, тоже одетый в белое. В отличие от старика, он настороженно вертел головой, с опаской поглядывая по сторонам. А вокруг верблюда чертом вертелся воин в красном бешмете и огромной белой папахе: он бешено размахивал саблей, не давая никому приблизиться.

Опустив оружие, казаки мрачно наблюдали за ним, отступая на шаг или два, когда он слишком приближался. Потом кто-то хихикнул, за ним другой, и вскоре все станичники хохотали, сбрасывая нервное напряжение кровавой схватки.

– Эй, брось шаблюку! – с притворной строгостью приказал один из казаков.

– Пупок надорвешь махамши, – поддержал второй.

– Всех мух разогнал, – смеялся третий. – Брось, не тронем!

Казаки то отступали от яростно наскакивавшего на них азиата, то вновь сжимали круг. Некоторым уже наскучило это занятие, и они спешились, осматривая лошадей и вытирая окровавленные клинки. Судьба оставшихся в живых противников их не занимала: пусть ее определяют офицеры.

Неожиданно сидевший на верблюде молодой мужчина улучил момент, когда воин в папахе оказался рядом, и с силой ударил его ногой в висок. Сабля выпала из ослабевших пальцев, и азиат рухнул как подкошенный. Удивленные казаки подошли ближе – воин был мертв. Станичники стащили мужчину с верблюда и увидели, что его руки стянуты сыромятными ремнями.

– Не трогать его! – приказал Федор Андреевич. Плечо у него припухло, и пульсирующая боль отдавалась даже в кончиках пальцев. Казалось, рука онемела, каждое движение давалось с трудом, хотя следов крови не было видно нигде.

– Поручика насмерть, – глухо сказал подъехавший Денисов. – Откуда только эти черти свалились?

Ответить капитан не успел – из плеча боль вдруг стрельнула в шею и затылок, да так сильно, словно с. размаху хватили обухом по голове. Замутило до тошноты, и стало темно в глазах. Цепляясь за жесткую гриву коня, Кутергин сполз с седла, рухнул на прокаленный солнцем песок и потерял сознание…

– Клинок башку задел, а он в горячке не почуял. Во, какую дулю набил!

Федор Андреевич с трудом открыл глаза. Его голову поддерживал унтер Епифанов, а Денисов, стоя на, коленях, плескал капитану в лицо тепловатой водой из баклажки. Рядом хлопотал урядник Бессмертный: с видом заправского эскулапа он щупал плечо Кутергина. Именно голос Кузьмы и прорвался к Федору Андреевичу сквозь мрак беспамятства.

– Прошу извинить, господа! – Капитан приподнялся на локте, но боль заставила его снова растянуться на песке.

– Очнулся? – Матвей Иванович заткнул баклагу. – Слава богу! Вишь ты: басурман тебе голову задел. Мне бы сразу понять, как увидел тебя без фуражки.

Кутергин с трудом поднял левую руку и ощупал затылок: с правой стороны набухла огромная шишка, покрытая корочкой запекшейся крови. В пылу сабельной рубки он даже не почувствовал, как получил удар по голове и потерял фуражку.

– Ваш высокородь, встать сможете? – Епифанов с тревогой заглянул ему в лицо.

– Попробую. – Капитан с помощью унтера сел и осмотрелся.

Неподалеку стоял молодой мужчина в белом. Рядом с ним, прямой как палка, застыл старик. За их спинами, кося любопытным черным глазом, медленно прохаживался Нафтулла.

«Прилетел, как стервятник», – подумал Кутергин.

– Сколько людей потеряли? – спросил он у Денисова.

– Пять. Одного сразу подстрелили, троих срубали, еще один кончается: грудь пробита. Да поручик еще. Двое ранено.

– Шесть убитых, – подвел итог капитан. – А этих, разбойничков?

– Тридцать семь было, а с теми, – хорунжий показал плетью на старика и мужчину, – тридцать девять.

– Почти без потерь. – Федор Андреевич попытался встать, но не смог.

– Сиди уж. – Матвей Иванович зло сплюнул набившуюся в рот пыль. – Это у вас там, в петербургских академиях, так потери считают. А у меня казаки с одной станицы! Понял?! Как я дитям ихним в глаза глядеть буду, когда возвернусь? – Он все больше распалялся и почти кричал: – Они почему со мной охотой идут? Считают, удачлив я… Может, оно и так, да только я в первую голову казака берегу, человека в нем вижу, односума своего, а не нижнего чина.

Денисов сердито хлопнул плетью по голенищу сапога, тяжело вздохнул и уже спокойнее добавил:

– Поручик давеча строй поломал, хорошо, ты подоспел, а то бы…

– Прости его, Матвей Иванович. Он о подвиге мечтал. О мертвых плохо не говорят.

– Во-во. – Хорунжий покрутил головой. – Подвиги, ордена! Война жизнь дарит – вот высшая награда! Да ладно, чего там, у станичника душа на конце сабли держится.

В стороне несколько казаков с помощью Рогожина, привычно орудовавшего лопатой, шашками рыли могилу, отгребая песок руками. В стороне рядком лежали тела убитых – мусульман и православных. Смерть примирила их, и необъятная пустыня готовилась вместе упокоить недавних врагов.

– Они поодиночке хороши. – Денисов кивнул на мертвых басурман. – Но куда им против казака? Строю не знают, и выучка не та… Ладно, чего со стариком и парнем делать?

– Расспросить надо. – С помощью Епифанова капитан поднялся и стоял, пошатываясь как пьяный. – Может, это следы их каравана видели нукеры Масымхана?

– Не, у них винтовок не было, – мрачно сообщил хорунжий. – Наверное, еще какой шайтан бродит. А старик-то слепой!

Опираясь на Акима, капитан вместе с Денисовым подошел к пленным. Следом устало плелся Кузьма Бессмертный. Федор Андреевич поискал глазами Нафтуллу – здесь он еще или уже исчез? Нафтулла был здесь. Держась на расстоянии от русских, он вытянул шею, стараясь получше увидеть происходящее и надеясь уловить хотя бы обрывки разговора. Кутергин решил не обращать на него внимания: шут с ним, пусть болтается.

Услышав шаги, слепец повернул к офицерам загорелое, с тонкими чертами лицо и пригладил ладонями длинную седую бороду. Молодой мужчина что-то шепнул ему, и старик важно кивнул в ответ.

– Кто вы? – спросил Федор Андреевич, и Денисов перевел его вопрос на язык кочевников.

Старик молчал.

– Кто вы? – повторил капитан на арабском.

Старик изумленно поднял брови, а его молодой спутник впился глазами в лицо русского, словно тот возник перед ним, как сказочный джинн из лампы Аладдина.

– Ты не араб. – Голос у старика был низкий, звучный, с повелительными интонациями.

– Да, я не араб, – согласился капитан, – но кто вы?

– Искатель истины. – Старик ощупью нашел плечо молодого мужчины и положил на него руку. – Это мой сын. Прошу вас: не нужно нас мучить. Лучше сразу убейте.

Федор Андреевич перевел Денисову слова старика, и хорунжий недоуменно пожал плечами: бред какой-то!

– Мы не собираемся вас мучить и убивать, – заверил капитан. – Почему ваши люди напали на нас?

– Они не подчинялись мне. – Слепец покачал головой. – Так же, как и моему сыну.

– И все же, кто вы? – Федор Андреевич твердо решил добиться своего. – Откуда направлялись и куда шел ваш караван?

– Тебя интересует мое имя, из какого я племени и род моих занятий? Или что-то другое? – Старик крепче стиснул плечо сына.

– Я хочу знать, кто вы? – упрямо повторил капитан: увиливания старика начинали раздражать его. К тому же Кутергин не настолько хорошо владел арабским, чтобы соревноваться со слепцом в витиеватостях, помогающих ускользнуть от прямого ответа.

– Мое имя тебе ничего не скажет, а если я солгу, ты все равно не узнаешь правду. Шли мы издалека, а куда направлялись, теперь не имеет значения. Позволь мне спросить, чужестранец: кто ты и твои люди? Мой сын сказал, вы не похожи на правоверных.

– Я русский офицер, а мои люди – солдаты и служивые казаки.

– Русские? – Слепец был явно озадачен. – И среди вас нет ни одного мусульманина? Сын сказал мне, что есть!

Федор Андреевич не сразу понял, о ком говорил старик. Недоуменно оглянувшись, он вдруг наткнулся взглядом на черные холодные глаза Нафтуллы: поджав ноги, он сидел на песке и выклянчивал у казаков какую-то вещь убитого караванщика. Наверное, сын старика имел в виду именно его?

– Этот человек пристал к нам, опасаясь за свою жизнь и товар. Почему он вас интересует?

Слепец не ответил. Его лицо стало непроницаемо-отчужденным, словно он прислушивался к одному ему слышимому звуку. Его сын тоже молчал. Денисов нетерпеливо щелкнул плетью:

– Время идет, капитан! Солнце уже вон где, людям надо отдых дать, и рану твою не грех как следует осмотреть.

Казаки похоронили убитых и насыпали над могилкой небольшой холмик: скорее по привычке и следуя обычаю, чем надеясь, что он сохранится, – ветры и зной быстро заровняют его и скроют все следы.

– Эй, Денис-бала! – неожиданно подал голос Нафтулла. – Тут недалеко старая заброшенная крепость. Урус-тюра ранен, пойдем туда. Я покажу.

– Крепость? – Матвей Иванович обернулся к Кутергину. – Рискнем? Хоть и глиняные, а стены и крыша над головой. А старика и его сынка возьмем с собой. Там с ними и разберемся. Не бросать же их в пустыне?

Федор Андреевич вяло кивнул: его познабливало, голова разламывалась от боли, губы спекало внутренним жаром. Он позволил Епифанову увести себя и уложить в повозку на попоны. Старика и его сына вновь усадили на верблюда. Казаки собрали оружие убитых и поймали разбежавшихся лошадей. Впереди, показывая дорогу, ехал на своем ахалтекинце Нафтулла.

К заброшенной крепости добрались в сумерках. Кутергин оперся на локоть здоровой левой руки и выглянул из повозки. Сквозь застилавшую глаза багровую муть боли он увидел неровный прямоугольник полузанесенных песком потрескавшихся глиняных стен, низкие строения с темными провалами окон и круглую башню, казавшуюся на фоне полыхавшего заката черным пальцем, устремленным в темнеющее небо. Капитан хотел спросить, есть ли там вода, но перед глазами поплыли радужные круги, в ушах зазвенело, и Федор Андреевич потерял сознание.

Он уже не чувствовал, как Епифанов и казаки бережно сняли его с повозки и понесли полутемными переходами. Кутергину казалось в бреду, что он все еще скачет на коне, размахивая саблей, но лошадь вдруг сбросила его прямо в зыбучие пески. Нещадно палило солнце, и чужие кони вбивали упавшего в пыль, топча тяжелыми копытами…

– Федор Андреич! Федор!

Капитан с трудом вынырнул из липкого забытья и разлепил тяжелые веки. Словно из тумана выплыло бородатое лицо. Нестерпимо ярко блеснула серьга в ухе. Лицо качалось, исчезало и появлялось вновь. Кто это, Денисов?

– Где я?

– Слава те, Господи! – Матвей Иванович перекрестился. – На-ко вот.

Хорунжий поднес к губам капитана пиалу с бульоном. Федор Андреевич жадно выпил его и откинулся на попоны. Плечо болело, к горлу подкатывала тошнота, стены глинобитной лачуги качались перед глазами.

– Попей еще. Казаки охотились, свежатинки сварили. Нафтулка колодец указал. Почистили, ничего, идет потихоньку водица.

«Наверное, забили трофейного коня, – понял Федор Андреевич, – а про охоту он мне, как говорится, арапа заправляет, чтобы не побрезговал».

– Не могу. – Капитан горячими потными пальцами вцепился в рукав чекменя хорунжего. – Ты сумку мою возьми. Там все бумаги и адрес родителей в Москве.

– Брось! – Денисов легко высвободился. – Лечить будем. Слышь, слепой-то – знатный лекарь. И сынок его тоже. Раненые казаки уже на ногах.

– Откуда ты узнал, что он врач? – удивился Федор Андреевич. Неужели Матвей Иванович в одночасье научился понимать по-арабски, или старик знал язык степняков, но скрывал это?

– А на пальцах объяснились, обыкновенное дело, – усмехнулся хорунжий. – Сынок увидел, как станичники маются, и знаками показал: мол, хочет помочь. Пусть и тебя поглядят: при мне, полагаю, остерегутся худо сделать.

– Как знаешь… – Кутергин вновь провалился в забытье.

Очнувшись, он почувствовал на лице сухие крепкие пальцы. Они проворно ощупали лоб, чуть задержались на висках, чутко поймали биение жилки, потом скользнули по векам, носу, потрогали усы, запекшиеся губы, коснулись заросших щетиной щек и подбородка. Федор Андреевич открыл глаза и увидел старика, стоявшего на коленях перед его постелью. Сын светил ему факелом, а в стороне, настороженно наблюдая за лекарями, устроились Денисов и урядник Бессмертный.

– Ты должен слышать меня, – по-арабски сказал старик. – Я хочу осмотреть раны. Пусть твои люди не мешают.

– Матвей Иваныч! – позвал капитан. – Не мешайте ему.

Бормоча непонятные слова – то ли молитвы, то ли заклинания, – слепец с помощью сына снял с раненого мундир, осмотрел опухшее плечо и вдруг с неожиданной силой резко дернул Кутергина за руку. У Федора Андреевича потемнело в глазах, и он вскрикнул, но тут же почувствовал: боль уходит! На лбу выступила испарина, и лекарь удовлетворенно улыбнулся:

– Хорошо!

Денисов и урядник вскочили, но, увидев на лице капитана слабую улыбку, успокоились. Тем временем старик снял повязку с головы Федора Андреевича и провел пальцем по черному сгустку запекшейся крови. Сын подал ему шкатулку. Слепец открыл ее, достал хрустальный флакон и смочил кусок чистой тряпки остро пахнущей жидкостью. Протер сгусток и что-то шепнул сыну.

– Нужно крепкое вино, – на ломаном французском сказал тот.

Кутергин онемел от изумления: сын слепца говорит по-французски? Ничего себе, парочка! Кто же они, откуда?

– Скажите Епифанову, пусть даст бутылку коньяку, – попросил капитан. Сейчас важно встать на ноги, а все вопросы он задаст потом.

Быстро принесли коньяк. Открыли бутылку, подали старику. Тот понюхал напиток, попробовал его на вкус и довольно прищелкнул пальцами.

– Пять дней! – Он показал растопыренную пятерню. – И ты сядешь на коня!

Его сын согласно кивнул и плеснул в пиалу коньку. Слепец открыл шкатулку: появились маленькие узелки, сверточки и склянки с неизвестными снадобьями. По щепотке и крупинке добавляя их в спиртное, лекарь постоянно перемешивал его, пока в пиале не получилась зеленовато-черная кашица с терпким, горьковатым запахом. Обмазав ею шишку на голове раненого, он дал ему выпить какой-то порошок и заявил, что вместе с сыном останется у постели больного.

– Ладно, – подумав, согласился Денисов. – Кузьма тоже посидит.

Кутергина быстро сморил сон, а проснувшись, он увидел сидевших рядом слепца и его сына. Поодаль, положив на колени шашку, клевал носом урядник.

Федор Андреевич прислушался к своим ощущениям и с радостью отметил: плечо не болит, можно двигать рукой. Головокружение исчезло, стены лачуги перестали расплываться перед глазами, и хотелось спать, просто зверски хотелось спать и есть.

– Тебе нужно выпить немного вина и съесть много мяса, – помогая ему сесть, сказал сын старика. – Потом снова спать!

– Сколько я лежу? – спросил капитан.

– Четвертые сутки, – последовал бесстрастный ответ…

На следующий день Федор Андреевич, опираясь на плечо Епифанова, вышел во двор. Немного посидел на солнышке и пожелал осмотреть крепость. Впрочем, осматривать оказалось нечего – остатки разрушенных стен, башня с обвалившейся кровлей и несколько длинных строений с запутанными переходами, неожиданно заканчивавшихся глухими тупиками или тесными каморками. Все окна-щели обращены внутрь двора с древним каменным колодцем, около которого Денисов поставил часового. Вода означала жизнь, а жизнь здесь была, как та вода – солоноватая, словно с привкусом крови.

Над желто-белыми развалинами ярилось солнце. Люди и кони прятались в тени старых стен. Какой народ их построил, почему оставил укрепление, когда и куда ушел? Нет ответа.

Поискав глазами Нафтуллу, капитан нигде не увидел его. Аким охотно объяснил:

– Ушел Нафтулка. Уже третий день как ушел. Только старик раненых принялся лечить, он и собрался. Некогда, говорил.

Кутергин пожал плечами: кто поймет азиатов? То ему страшно одному ехать через пески, а то некогда. Задумываться над странностями торговца не хотелось, и Федор Андреевич подошел к маленькому костру, у которого сидели слепой старик и его сын.

Казавшиеся бесцветными в ярком солнечном свете языки пламени лизали медный кувшин. Слепец и его сын пили чай из маленьких фарфоровых чашечек. Испросив разрешения присоединиться к ним, капитан сел на песок, и сын старика с поклоном подал ему чашку с чаем.

– Так куда же вы шли? – выдержав паузу, спросил офицер.

– Далеко, в Северную Индию, – негромко ответил старик.

– Странный вы избрали маршрут, – усмехнулся Кутергин.

– Может быть, единственный из оставшихся. – Слепец спрятал в ладонях маленькую чашечку. – А ты знаешь караванные пути?

– Я приехал сюда рисовать землю на бумаге, делать карты, по которым можно найти дорогу без местных проводников.

– Значит, ты ученый? – уточнил старик. – Но ты же и воин? Или не так?

– Так, – согласился Федор Андреевич. – Любой грамотный военный должен быть еще и ученым. И не переставать учиться, чтобы уметь побеждать.

– Как твоя голова? – Слепой лекарь неожиданно переменил тему.

– Спасибо, значительно лучше.

Старик кивнул и погрузился в свои мысли. Его сын молча пил чай, словно разговор отца с русским офицером его совершенно не касался.

– Чем я могу отблагодарить вас за лечение? – нарушил затянувшееся молчание капитан.

– Ты еще не выздоровел окончательно, – усмехнулся слепец, – и кто знает, вдруг позже ты проклинать будешь тот день и час, когда встретился с нами? Поэтому не спеши с благодарностью.

– Ты говоришь загадками.

– Вся жизнь на земле – загадка. – Старик протянул чашечку сыну, и тот наполнил ее чаем. – Мусульманин, который был с вами, ушел?

– Да, – подтвердил Федор Андреевич. – Почему вы все время спрашиваете о своих единоверцах? Опасаетесь их?

– Правильнее сказать: не доверяем, – ответил сын старика. – Среди мусульман нет единства, и многие из нас идут путями своей веры.

«Религиозные разногласия». – Кутергину сразу стало скучно: Он знал, что ислам делился на две большие ветви: суннитов и шиитов, а еще существовало множество сект. Влезать в дебри толкований Корана не хотелось, да и слабое знание языка не позволяло. Одно – поддерживать бытовую беседу, и совсем другое – вступать в теософские споры.

– Ты знаешь, где он сейчас? – вкрадчиво поинтересовался слепец.

– Нет, – сразу поняв, что речь о Нафтулле, честно ответил Федор Андреевич. – У нас с ним нет ничего общего.

– Время покажет, – протянул старик. – Иди, тебе нужно отдохнуть.

Судя по всему, он не намеревался продолжать беседу. Капитан встал, поблагодарил за чай, подозвал Епифанова и пошел к себе.

Поздно вечером, уже без посторонней помощи, он вновь выбрался на улицу. Старик и его сын опять сидели у костра и пили чай. Днем слепой лекарь наложил свежую повязку, дал Кутергину выпить каких-то снадобий. Лихорадка больше не возвращалась, опухоль на плече спала, и рука действовала нормально – наверное, хорошо помогли тонкие золотые иголки, которые старик втыкал в тело. Поначалу Федор Андреевич воспринял столь необычный способ лечения с опаской, но потом успокоился.

Русского офицера все более и более интересовал слепой восточный врач, неведомыми судьбами занесенный в дикие края, лежавшие вдали от караванных троп, селений и городов. Какие ветры сорвали его с насиженных мест и погнали вместе с сыном в дорогу через огромные пространства? Какие тайны несет он в своей душе?

– Мы не закончили разговор, – присев у костра, сказал Федор Андреевич.

– Ты видишь звезды? – Слепец поднял лицо к небу. – Они рождаются и умирают, как люди, но век человека много короче. Зато он тоже живет среди ледяной пустыни, в мире зла и насилия.

Капитан слегка поворошил кизячный костерок. Небольшой сноп искр взметнулся к небу. Неожиданно его прочеркнула тонкая быстрая тень, и в глинобитную стену над головой Кутергина что-то глухо стукнуло. Обернувшись, он с удивлением увидел длинную стрелу – к ее еще дрожавшему от удара древку шнурком была привязана записка. Федор Андреевич оборвал шнурок, развернул бумажку и при слабом свете тлеющих углей прочел: «Русский! Оставь Шейха, его сына и уходи! Срок: два дня».

Кутергин смял бумажку и недоуменно пожал плечами: чушь какая-то! Но тут же расправил ее и поднес ближе к свету: да, он не ошибся! Среди дикой пустыни грубая стрела принесла в развалины древней глинобитной крепости записку на французском языке!..

– Они предупредили тебя? – Это был даже не вопрос, а горькое утверждение.

Федор Андреевич обернулся – старик сидел неестественно прямо, уставившись незрячими глазами в огонь, и напряженно ждал ответа.

– О чем ты? – Кутергин попытался изобразить недоумение, надеясь выиграть время: сначала надо переговорить с Денисовым.

– Не лги. – Слепец предостерегающе поднял руку. – Слух давно заменяет мне зрение: слышал же я стук стрелы и шорох бумаги. Слышал, как участилось твое дыхание, И здесь мой сын, а он не слепой. Я догадываюсь, что они написали тебе.

– Кто они?

– Кто? Ты еще молод и не понимаешь, что ткань жизни тоньше кисеи. Вправе ли я бросить тяжкий камень своей тайны на ткань твоей жизни? Скажи, они назначили срок?

– Да, два дня, – вынужденно признался капитан.

Старик притянул сына ближе к себе и о чем-то пошептался с ним. Потом обернулся к русскому:

– Ты должен сделать выбор. Оставшись здесь или взяв нас с собой, ты подвергнешь серьезной опасности себя и своих людей.

– Казаки храбрые и умелые воины, – ответил Федор Андреевич.

– Их очень мало, – вступил в разговор до того молчавший сын старика. – Пусть каждый из них герой, но их горсть!

– За этой горстью стоит могучая Держава! – запальчиво возразил Федор Андреевич.

Слепец горько усмехнулся и осуждающе покачал головой-.

– Еще не было на свете государства, которое дорожило бы каждым своим подданным. Я слышал, много лет назад персидский шах подарил вашему царю алмаз за жизнь посла. А за вас вряд ли хоть что-то заплатят: вы просто бесследно исчезнете в пустыне.

Федор Андреевич подозрительно взглянул на старика – откуда ему известны подробности гибели русского посла Грибоедова? Кто же сидит перед ним: слепой мудрец врачеватель или?..

– Ты знаешь обычаи шахского двора?

– Дворы всех владык одинаковы. – Старик пренебрежительно махнул рукой. – Так же, как и придворные: они разнятся лишь внешне. Лучше иди и подумай, что делать. А еще лучше – немедленно уходи вместе со своими людьми и оставь нас на милость судьбы.

– Как решать, не зная, какая грозит опасность?

– Смерть! – ответил слепец.

Кутергину вдруг стало страшно. Казалось, в темноте за полуразрушенными стенами крепости притаилось нечто огромное, зловещее и безжалостное, готовое обрушиться на тебя и задушить: медленно, изуверски наслаждаясь твоими мучениями и затягивая агонию жертвы в садистском сладострастии. Дрожащими пальцами он расстегнул ворот рубашки и помотал головой, отгоняя дурные мысли: бред, мистика! Любая опасность зрима и осязаема! Ему ли, не раз бывавшему в бою, не знать этого!

– Ты не похож на человека, способного преступить закон, – сказал он старику.

– О каких законах ты говоришь? – вскинул голову слепец. – Есть законы светские, законы веры, законы природы, но не волнуйся: ни я, ни мой сын не преступили ни одного из них.

– Почему же тебя преследуют?

– Знания дают человеку не только силу, но и приносят страдания. Иди, урус, тебе нужно решать.

Капитан понял, что настаивать на продолжении разговора бессмысленно, и отправился к Денисову – стоило поделиться с ним новостями и посоветоваться, как быть. Пробравшись темными, запутанными переходами, он вошел в каморку Матвея Ивановича. Хорунжий не спал. Федор Андреевич присел на седло у покрытого попоной тюка, заменявшего стол, и молча протянул ему записку. Денисов повертел ее и вернул:

– Прости, но я в этой тарабарщине ни бельмеса!

Федору Андреевичу стало стыдно: зачем он обидел прекрасного человека? Мог бы догадаться, что. хорунжий не знает французского! Так нет, совершил бестактность. Но… тогда получается, что из всех, кто находится здесь, французский знают только он и сын старика?!

– Это ты меня прости, Матвей Иванович!

– Ладно, – усмехнулся казак. – Дело говори.

Кутергин перевел записку и поделился своими сомнениями. Денисов слушал набычившись, тяжело глядя исподлобья. Потом уточнил:

– Что старик говорит? Кто за ним тянется, чьи людишки?

– Молчит, – развел руками Федор Андреевич. – Ждет нашего решения.

– Во-о-на, – протянул хорунжий. – Этого нам только недоставало! Оказывается, вот за кем охота идет, а я все голову ломал: зачем конные по пескам кружат? Значит, басурманы старика ловят? Убьют его, как пить дать, убьют! И сынка тоже. Я азиатские замашки знаю.

– Нужно решать, – напомнил капитан. – Пусть они не христиане, но можем ли мы оставить их без защиты?

– Здесь Азия! – Денисов многозначительно поднял палец. – Сами того не зная, в серьезные дела вляпаемся!

Не договорив, он покрутил головой и зло сплюнул в угол каморки: новые проблемы его не обрадовали. Не надо было быть бабкой-гадалкой, чтобы предположить, какое решение примет Федор Андреевич. С одной стороны, казак всем сердцем готов приветствовать его, но с другой – весь его опыт и присущая пограничному жителю осторожность призывали к обратному – бросить старика и его сына на волю судеб и уходить! Уходить, чтобы вернуться в форт к назначенному сроку с данными для составления подробных карт.

– Если мы оставим их, степь и пустыня узнают: на русских солдат нельзя положиться, – тихо сказал капитан.

– Кто же расскажет? – вскинулся хорунжий.

– В первую голову те, кто убьет старика и его сына! Тем, кто придет после нас, будет трудно завоевать доверие местных жителей. И можем ли мы уронить свою честь?

Федор Андреевич встал и протянул Денисову руку, предлагая скрепить принятое решение рукопожатием и поддержать его:

– До конца, Матвей Иванович? Хорунжий помедлил, потом нехотя встал и пожал руку капитана:

– До конца, Федор Андреевич! Но выспроси у слепого, кто за ним гоняется и много ли у тех лихих людишек сабель? Без этого нам теперь никак!

– Хорошо, – согласился Кутергин. – Утром я с ним поговорю…

Обеспокоенный Денисов усилил караулы, однако ночь прошла спокойно, никто не потревожил русских. С первыми лучами солнца капитан был уже на ногах. Чувствовал он себя значительно лучше и решил немедленно поговорить со слепцом, но тот сам пришел к нему вместе с сыном и первым делом выполнил долг врача: осмотрел раны и сделал сеанс иглоукалывания. Когда процедура закончилась, Федор Андреевич послал Акима Епифанова за хорунжим, чтобы тот присутствовал при разговоре.

Матвей Иванович сел в сторонке, предоставив Кутергину вести беседу со стариком и его сыном.

– Мы вас не оставим ни при каких обстоятельствах, – сообщил капитан. – Но вам придется провести с нами длительное время, пока я буду изучать эту землю.

– Вы благородные и смелые люди. – Слепец встал и поклонился русским офицерам. То же самое сделал и его сын. – Скажи, что будет, когда ты закончишь свой труд?

– Предлагаю отправиться с нами за реку. Там кочуют племена, признающие власть нашего государя, и рядом – укрепления, с гарнизонами русских солдат. Вы можете достичь цели своего путешествия и окольным путем, а деньгами я постараюсь вам помочь.

– В средствах мы не нуждается. – Старик гордо выпрямился. – Я – шейх Мансур-Халим, а это мой сын Али-Реза. Мое имя знают в Магрибе и Леванте[6], Туркестане и Индии. Я могу сам щедро отблагодарить вас.

Офицеры переглянулись: слепец – богатый шейх? Что за нужда загнала его в дикие пески?

– Нас захватили в плен фидои Имама исмаилитов, – продолжал шейх. – Именно с ними вы сражались в пустыне.

– Фидои? – переспросил хорунжий. – Что за птицы?

– Люди, обрекшие себя на смерть ради выполнения воли Имама, – объяснил Мансур-Халим. – Такие же фидои идут следом, и они не остановятся ни перед чем! Берегитесь!

– Они вроде мюридов Шамиля, – по-своему растолковал Кутергин, переводя ответ старика. – Крепостные духом и телом своего духовного наставника и выполняют его любые распоряжения.

Матвей Иванович помрачнел и ожесточенно почесал бороду, что служило у него признаком волнения и некоторой растерянности.

– Сколько у них сабель?

– Не знаю, – отрицательно мотнул головой Шейх. – Исмаилиты вообще предпочитают делать все тайно и скрывают принадлежность к секте, поэтому мы так опасались любого мусульманина.

– А кто такой Имам? – заинтересовался Кутергин.

– Имам – это духовный сан главы секты. Иногда его называют Горный старец, – ответил Али-Реза.

«Горный старец?» Капитан вспомнил уроки истории в кадетском корпусе. Кажется, впервые европейцы узнали о Горном старце от одного религиозного фанатика, выкупленного из рабства у египетского султана Салах ад-Дина? Несчастного звали Этьен, и он возглавил крестовый поход детей, намереваясь освободить от неверных Иерусалим, но угодил на африканскую каторгу. Вернувшись в Европу, Этьен рассказывал странные и жуткие истории о великом и жестоком государе, которого называл Горным старцем. Боже, какая пропасть времени: ведь это было чуть ли не в двенадцатом веке!

– Ты рисуешь землю на бумаге, – Шейх повернулся к Федору Андреевичу, – и не можешь уйти отсюда, пока не сделаешь этого? Я уже понял: предложить тебе деньги означает нанести оскорбление. Поэтому я предложу другое.

По знаку отца Али-Реза подал ему большой сверток плотного желтоватого китайского шелка. Мансур-Халим развернул ткань, достал старинную книгу в кожаном переплете и черную лаковую шкатулку, украшенную изображениями извивающихся золотых драконов. Откинув ее крышку, он начал раскладывать на полу небольшие дощечки из слоновой кости, покрытые непонятными значками. Чутко ощупывая их пальцами, Шейх выкладывал из дощечек замысловатый узор, и вскоре у его ног образовался причудливый костяной ковер.

– Мы сейчас здесь. – Палец слепца указал на одну из табличек. – Море – в той стороне, а ближайшие горы – в этой.

«Карта!» – изумился Федор Андреевич. Он знал: люди невообразимо изобретательны, и карты бывают самые необычные. Например, у дикарей Полинезии они состояли из раковин и веревочек с палочками разной длины и толщины. Раковины – острова, а веревочки и палочки – ветры и течения. Но подобную карту на пластинках из слоновой кости он видел впервые. У капитана пробудился профессиональный интерес.

– Где Нарын и Хан-Тенгри? – недоверчиво спросил он.

Пальцы старика снова побежали по табличкам, ощупывая их, потом замедлили движение и остановились:

– Здесь река, а тут гора. Можешь не сомневаться, – заверил Шейх. – Перед тобой вся Азия, от Срединного Китая и до границ владений Османов.

Пораженный Кутергин почувствовал, как на лбу у него выступила испарина – неужели Мансур-Халим готов отдать это сокровище русским в благодарность за помощь? Но насколько точна эта карта, какой у нее масштаб и сколько лет назад ее сделали? Конечно, горы и моря не исчезнут, но колодцы пересыхают, а реки меняют свои русла.

– Когда сделали карту?

– Давно, – улыбнулся Шейх, – но она постоянно уточнялась. Ее описание – в книге.

 Али-Реза с поклоном подал офицеру фолиант. У Федора Андреевича перехватило дыхание – он держал переплетенную в кожу рукопись с украшенными золотыми виньетками листами. На корешке было вытеснено имя мастера – Мулло Ортук, сын суфи Турсуна.

– Книге шесть веков, – пояснил Мансур-Халим, – но в рукописи сразу оставили много чистых страниц, чтобы вносить поправки. Здесь все: какая земля, что она родит, сколько ведер воды дают колодцы и где их искать в пустыне. Указаны караванные тропы и перевалы, места переправ через реки и расположение крепостей. Последний раз записи сверяли в начале прошлого года.

Кутергин прикрыл глаза и представил себе горящий жирник, гулкий полумрак глинобитного дома и согбенную фигуру писца. Тринадцатый век, подумать только! Еще жил Данте Алигьери, а доминиканец монах Альберт фон Больштедт, прозванный Великим, впервые попытался проникнуть в тайну эмбриона. И тогда же в Европе узнали о Горном старце. Странное совпадение?

Открыв книгу, он увидел на первых страницах непонятный религиозно-мистический трактат из трех частей, а дальше начинались описания значков на костяных табличках. Съедаемый нетерпением, капитан с лихорадочной поспешностью кинулся к своей сумке, достал бумаги и, найдя в рукописи нужное место, сопоставил его со своими данными. Результат поразил его – все абсолютно сошлось! Мало того, рукопись оказалась более точной в описании примет.

– Я подарю тебе книгу и шкатулку, – бережно собирая таблички, буднично сказал Шейх, – если ты согласишься немедленно уйти за реку. Нам лучше побыстрее оказаться под защитой ваших воинов.

– Почему фидои Имама преследуют вас? – решился спросить Федор Андреевич.

Мансур-Халим сложил таблички в шкатулку и завернул ее в китайский шелк. Кутергин уже решил, что Шейх не хочет отвечать на его вопрос, но тут слепец сказал:

– Нелегко понять суть наших разногласий, но я постараюсь объяснить. Уже много веков мы верим в наступление эры, когда души перестанут покидать тела, чтобы совершенствоваться на небесах, потом вновь возвращаться в ад зла, созданный на земле самими смертными. Тогда откроется тайна вечной жизни и мои единомышленники передадут новым поколениям свои знания. Но Имам хочет получить эти знания сейчас.

– И… когда наступит эта эра? – осторожно поинтересовался капитан.

– Примерно через тысячу лет после смерти нашего Учителя. Восемьсот уже прошло.

«В общем, в двадцать первом веке». Федор Андреевич испытал разочарование: как он и предполагал, восточные люди продолжали преследовать и убивать друг друга из-за разногласий в религиозных постулатах. Одна секта считала, что эра благоденствия наступит через двести лет, а другая – что плодами накопленных знаний можно воспользоваться немедленно. Ладно, его дело помочь попавшим в беду Шейху и его сыну. Если Мансур-Халим отдаст книгу, нужно немедленно начинать работать с ней: неизвестные географы собрали неоценимый материал.

– Хорошо. – Кутергин обернулся к Денисову. – Когда мы сможем выступить?

– Да хучь сейчас, – усмехнулся тот. – Однако говорят: от одного греха бежишь, да об другой спотыкаешься! Надо бы разведать, как в округе. Возьму дюжину казачков, выскочу да покружу маленько, чтобы нам в засаду не угодить. Как вернусь, так в ночь и пойдем.

– Кого же ты со мной оставишь?

– Кузьму, солдат да трех-четырех станичников. Не боись, я недолго: часа за два обернусь. Сколько они нам в записочке отпустили, два дня? Сегодня первый…

На разведку Денисов собрался после полудня. Заметив приготовления казаков, Али-Реза встревожился и сообщил об этом отцу. Тот поинтересовался у Кутергина: в чем дело? Федор Андреевич объяснил. Слепец осуждающе покачал, головой.

– Скажи, чтобы не уходил далеко. Он просто не знает, с кем имеет дело! И погода может измениться.

Последние слова Шейха удивили капитана – как погода может меняться в пустыне: неужели пойдет снег или дождь? Но хорунжего он предупредил и поделился с ним задумкой переодеть Мансур-Халима и Али-Резу в европейское платье: тогда те, кто преследовал Шейха, не сразу поймут, как их одурачили, и это сулило выигрыш во времени.

– Дело, – одобрил Матвей Иванович.

Сначала один из станичников объехал вокруг развалин, приглядываясь к следам, и только потом разведчики во главе с хорунжим вылетели через пролом в пустыню и наметом погнали за барханы.

– И чего в песок глядеть? – сплюнул наблюдавший за ними Епифанов. – Все тут ветром слижет, а песок он и есть песок!

– Хватит болтать, Аким! Иди с Рогожиным имущество собирать, – приказал Федор Андреевич.

Сам он тоже направился следом за солдатами, намереваясь проверить: не забыли ли чего? Тревога старого Шейха невольно передалась капитану, и он решил выступить немедленно по возвращении разведчиков. Сначала Кутергин намеревался ехать в повозке – ну, хотя бы день, – а потом верхом. Ну а уж коли припекут с погоней, придется бросить часть казенного имущества и заставить непривычных к долгим конным переходам Епифанова и Рогожина отбивать зады в седлах. Ничего, за имущество он рассчитается, а солдатики потерпят. Книга и шкатулка Мансур-Халима стоили большего!

Федор Андреевич быстро просмотрел бумаги, тщательно упаковал их и уложил в дорожную сумку. Епифанов и Рогожин сноровисто собрали геодезическое имущество, обернули его мешковиной, засунули в рогожные кули и перетянули их просмоленными веревками, чтобы обезопасить от проникновения вездесущей пыли. Сумку и кули отнесли в повозку. Хозяйственный Аким смазал втулки колес, проверил оси, на которых держались высокие и широкие колеса, похожие на огромные колеса арбы. В хлопотах время летело незаметно. Прокофий Рогожин принес капитану обед – приготовленный казаками кулеш с кониной, пресную лепешку и пиалу чая, заваренного солоноватой водой из крепостного колодца.

Неожиданно пришел Али-Реза. В руках он держал шкатулку и книгу, завернутые в китайский шелк.

– Отец просит принять его дар.

– Но мы еще не выбрались из песков, – сделал попытку отказаться Федор Андреевич.

– Шейх верит тебе, и он редко ошибается в людях, – улыбнулся Али-Реза.

В присутствии отца он почти всегда молчал и держался в тени, но сейчас капитану представилась возможность разглядеть Али-Резу как следует. Перед русским офицером стоял высокий, хорошо сложенный, полный чувства собственного достоинства молодой мужчина с красивым, мужественным лицом. Федор Андреевич отметил, что в облике Али-Резы отсутствовали ярко выраженные восточные черты – в европейском платье он вполне мог сойти за парижанина или петербуржца.

– Где ты выучился французскому, Али?

– Мы много странствовали, – мягко улыбнулся молодой шейх, и капитан понял: расспрашивать бесполезно! В скрытности сын мало уступал отцу. – Когда вернутся твои люди? – в свою очередь поинтересовался Али-Реза.

– Скоро. – Федор Андреевич поглядел на часы. – И сразу же отправимся.

– Хорошо, будем надеяться, – кивнул молодой шейх и вышел.

Как ни хотелось Кутергину немедленно приняться за изучение необыкновенной карты и старинной книги, он, скрепя сердце, завернул подарок слепца в трофейный теплый халат, стянул сверток ремнями и вышел на улицу, чтобы спрятать сверток в сумку. Бросив взгляд на небо, он поразился его странному зеленоватому оттенку, похожему на цвет пронизанной яркими лучами солнца морской воды. Пекло немилосердно, воздух, казалось, сгустился. Тело покрыла липкая испарина, а грудь сдавила одышка. Капитан спрятал драгоценный сверток в сумку, застегнул ее и хотел вернуться в глинобитную халупу, но не смог сдвинуться с места: ему почудилось, что зеленоватое небо вдруг обрушилось и сейчас размажет его по песку, расплющив своей тяжестью. Нечем стало дышать, голова закружилась, в ушах возник противный, способный свести с ума тонкий звон. Все нарастая, он словно буравил череп, как зловредный червь, добираясь до мозга. Федор Андреевич открыл рот, готовясь закричать, позвать на помощь, и тут его сбил с ног жуткий порыв ветра.

Кутергин с трудом встал на четвереньки и, ошалело мотая головой, пополз ко входу в каморки. Казалось, он попал в преисподнюю: леденящий душу свист, непрерывающийся звон в ушах. Тучи песка и пыли забивали рот, нос, глаза. Наконец, капитан перевалился через порог и пополз по темным переходам, часто сплевывая тягучую, серую от пыли слюну. Стены глинобитной лачуги стонали и дрожали под порывами ветра. Стало темно, как ночью. Во дворе бились обезумевшие от страха лошади, но люди ничем не могли им помочь.

Добравшись до своей каморки, Федор Андреевич увидел сжавшихся в углу Епифанова и Рогожина: дрожа от ужаса, служивые помертвевшими губами шептали молитвы. Рядом сидел Кузьма Бессмертный – зажав ладонями уши, он раскачивался из стороны в сторону и нудно выл на одной ноте. Офицер толкнул его в бок:

– Кузьма! Что это?

– Черная буря. – Урядник выпучил на капитана остекленевшие глаза.

Сколько продолжался этот кошмар, Кутергин не знал: свалившись на пол, он тоже зажал уши, не в силах больше выносить проклятый звон, и, вконец обессилев, провалился в забытье…

Сознание вернулось к нему вместе со звуком льющейся воды. Федор Андреевич открыл глаза. Посредине каморки на коленях стоял Бессмертный и лил из походной баклаги воду в щербатую глиняную миску. Опустив в нее пальцы, он окропил водой сомлевших солдат, и те заворочались, глухо бубня, как с похмелья.

– Дай глоток, – попросил капитан.

– Живы, вашбродь? – Кузьма с готовностью подал баклагу, и Кутергин жадно припал к ней губами. В голове еще гудело, но дышать стало легче. Ветер стих. В узкое оконце опять было видно чистое небо.

– Ниче, пережили. – Урядник вытер грязные губы тыльной стороной ладони. – Вот тольки как там наши?

– Не знаю, – буркнул капитан и, держась за стену, поплелся к выходу: надо выяснить, какой урон нанесла им внезапно налетевшая буря.

Во дворе он столкнулся с Али-Резой. Тот мрачно смотрел на трупы нескольких лошадей, полузанесенные песком. Глаза бедных животных вылезли из орбит, в ноздрях запеклась кровь.

– Как твои люди? – спросил молодой шейх. – Это была страшная буря!

– Да, – кивнул Федор Андреевич и осмотрелся.

Пошатываясь, как пьяный, к ним шел казак. Едва он поравнялся с проломом в стене, как тонко взвизгнула стрела и вонзилась ему в бок, точно войдя между ребрами. На мгновение капитан остолбенел от неожиданности, но тут же оттолкнул Али-Резу, увлекая его внутрь построек.

– Тревога! – срывающимся голосом заорал Кутергин, а через пролом на двор крепости уже влетали верховые на разгоряченных, покрытых пылью конях.

Из оконца глинобитного домишки грянул ружейный выстрел, и один из всадников кулем свалился с седла. Следом бухнул другой выстрел, и под вторым верховым рухнула лошадь. Наверняка палили привычные к отражению набегов казаки.

В ответ всадники выпустили по окнам с десяток стрел. Стукнуло несколько выстрелов. Натренированное ухо капитана уловило: били из нарезного оружия. «Вот они у кого, винтовки», – подумал он, схватил молодого шейха за руку и кинулся по темным переходам туда, где остались урядник и солдаты. Опасаясь, чтобы не подстрелили свои, Федор Андреевич окликал их по именам.

В каморке плавал пороховой дым, сизыми пластами тянувшийся в окно. Епифанов и Рогожин торопливо заряжали ружья, а Бессмертный, припав у оконца на колено, выцеливал нападавших. Кутергин схватил свои пистолеты, которые постоянно держал заряженными, и прицепил к поясу саблю. Торопливо сунул в руки Али-Резе ружье:

– Стрелять умеешь?

Молодой человек кивнул. Урядник повернул к ним потное лицо:

– К лошадям надо прорываться или в башню. Может, там отсидимся?

– Тут стены, – возразил Аким.

– Передушат тута, как хорек курей, – огрызнулся Кузьма. – Говно твои стены!

Словно в подтверждение его слов, в стену бухнули чем-то тяжелым и разом проломили ее, подняв тучу пыли, – древняя крепость уже не служила надежной защитой от врага.

– За мной! – Федор Андреевич побежал по темному переходу, за ним бросились солдаты. Али-Реза немного замешкался.

Еще один удар – и глинобитная стена каморки рухнула. Молодой шейх выстрелил в тучу пыли и бросил бесполезное ружье. Бессмертный выхватил из ножен шашку и, бешено вращая ею перед собой, кинулся навстречу врагам…

Увидев впереди неясные фигуры людей, слабо различимые в полутьме коридора, Кутергин спустил курки пистолетов и метнулся в сторону – там начинался другой коридорчик, но куда он вел, капитан не помнил. Бухнуло ружье Епифанова, потом раздался его матерный рев: наверное, унтер пошел врукопашную. Разве поймешь, что происходило в этакой неразберихе?

Федор Андреевич успел сделать всего два или три шага и споткнулся – в темноте кто-то ловко подставил ему ногу. И тут же навалились сверху, жестоко заламывая руки за спину и задирая голову до нестерпимой боли в хребте. Ноги захлестнули петлей аркана, свалили и потащили во двор.

Там носились верховые, плавился от зноя песок, и ярилось на небе светило. Кутергин увидел, как метался Бессмертный, лихо отбиваясь от наседавших на него двух всадников. Внезапно урядник достал одного клинком и, резко дернув, скинул с седла. Не дав противникам опомниться, он птицей взлетел на коня и выскочил через пролом в пустыню. Вслед ему раздалось несколько выстрелов.

Больше капитан ничего не увидел – на голову ему накинули душную кошму…