Читать книгу Пейзаж с видом на кладбище - Василий Вялый - Страница 5

Иван Владимирович заглянул в глаза Белошапки и сморщил лицо. Достал из кармана сигареты, чиркнул спичкой. Пурпурный дымок нехотя потянулся к фанерному потолку мастерской. К своим подчиненным Копылов относился с тихим, но постоянным раздражением.

– Коля, ты меня знаешь – я цацкаться не буду. Живо у меня напишешь заявление, – инженер огляделся по сторонам. – А где Людмила?

– Здесь я, – жена плотника проворно сунула полиэтиленовый пакет за штабель досок. – Не пил он сегодня, Иван Владимирович, – она из-за спины пригрозила мужу кулаком.

– Еще раз услышу запах, – Копылов обвел взглядом подтянувшийся на шум коллектив, – хоть от кого… – не договорив бесполезную тираду, он махнул рукой. Неуверенность в себе Иван Владимирович прикрывал прищуренными глазами и напористой решительностью. – Все собрались?

– Владимырыч, ты дело говори, – Калошин присел на глыбу песчаника, – а свои ораторские способности дома тренировать будешь.

Он был единственным человеком в бригаде, который мог противоречить и даже дерзить инженеру. Некоторые махинации с камнями и изготовление памятников «мимо конторы» они проворачивали на пару. Кроме того, зная саркастичность суждений скульптора, Копылов избегал прямых замечаний в его адрес. Не послужила исключением и эта реплика Калошина: инженер пропустил колкость мимо ушей.

– Завтра с утра всем быть на местах, – он указал рукой на Юрку с Червоном. – Особенно это касается вас двоих. – Копылов сдвинул шляпу на затылок и вздохнул. Иван Владимирович, несмотря на свой рациональный ум и практическую находчивость, не блистал красноречием. Более того, его речь была невероятно косноязычна и порой даже непонятна. Он щедро сдабривал свои лингвистические конструкции жестами, мимикой и междометиями. Столь динамичная передача мысли, скорее всего, приносила свои плоды: передвигаться в пространстве Копылов стал на серебристом Nissan, гараж которого находился в двухэтажном особняке в престижном районе города.

– И не приведи Господь, кто из вас выпьет, – Иван Владимирович не поленился повторить свою угрозу. – Экс.. Эксгимация у нас завтра состоится. Вот… – Он несколько торжественно донес основную причину предполагаемой завтрашней трезвости.

– Эксгумация, – поправил начальника Калошин.

– А это еще что такое? – осмелел Белошапка и шепотом спросил супругу: – Принесла?

Людмила дернула его за рукав, но утвердительно кивнула.

– Завтра в присутствии… этих… как их? – замямлил Копылов. – А… Судмедэкспертов и работников прокуратуры будем вскрывать могилу, – Иван Владимирович полез в карман и достал бумажку, Арутюняна Самвела Георгиевича.

Людмила тихонько вскрикнула, а Гришка спешно перекрестился.

– В десять часов утра, – добавил инженер.

– А по какой причине, Владимырыч? – спросил Калошин.

– Не знаю, Виталик, – нахмурился инженер. – Милиция мне не докладывает. У них спрашивай, – он кивнул на Юрку с Червоном. – Они ж его закапывали, может, что и слышали от людей.

– Хоронили этого армяна в закрытом гробу. Позавчера. – Червон указательным пальцем вдохновенно измерял недра своего носа. – Говорят, сильно побился в автокатастрофе, – он пожал плечами. – А больше мы ничего не слышали.

– Их двое в машине было, – добавил Юрка, – и оба – всмятку.

Копылов, заглядывая в помещения, прошелся по мастерским, послал копачей на новую территорию рыть очередную могилу, затем остановился возле скульптора.

– Бригадир, ты за порядком следить не забывай, – Иван Владимирович кивнул на столяра. – Всё ж прибавка к пенсии тебе будет, – усмехнулся инженер.

– С ног никто не валится, и работу свою все выполняют, – не поворачивая головы, ответил Калошин. – А до пенсии, Владимырыч, мне еще как три дня лесом, – нахмурился ваятель. – Да, Гриша?

Напарник на несколько секунд перестал размешивать цементный раствор и радостно закивал головой.

Копылов махнул рукой и пошел к воротам. Хлопнула дверца. Недовольно фыркнув, его машина тронулась с места.

– Стоило ради этого говорить столь долго и искусно? – скульптор проводил взглядом удаляющийся Nissan. – Принесла? – он повернулся к Людмиле.

– Принесла, – раздраженно буркнула она. – Только в столярку не суйтесь – я буду там работать.

– Зачем шумишь, женщина? – усмехнулся Калошин. – Эх, Коля… – он похлопал Белошапку по плечу, – не умеешь ты супругу воспитывать. Политика кнута и пряника – это единственно приемлемое для них сочетание.

– Забыла я, Виталик, вкус этих пряников, – непритворно вздохнула Людмила. – А кнут… Кнут я могу и сама применить.

– Понимаю… – скульптор сочувственно закивал головой. – Правильно, Люда. Нельзя русским человеком управлять с помощью кнута и пряника: еще нужна водка, – усмехнулся он. – А мы к художнику пойдем, да, Василий? – Виталий взглянул на меня. Светлые прозрачные глаза смотрели чуть исподлобья, испытывающе и серьезно. Не тяжелый взгляд, а выдержать трудно – словно мысли читает и в душу заглядывает.

– Как я могу возразить бригадиру? Культ поклонения начальству был у меня привит еще в эпоху развитого социализма, и вакцинация оказалась невероятно стойкой – действует уже в течение нескольких десятилетий, – я попробовал отшутиться.

– Полку философов прибыло, – улыбнулся Калошин.

– А кто еще философ? – спросил я.

– Каждый из нас. Разве возможно работать на кладбище, не размышляя о смысле жизни? Истинный философ, как известно, жизни не боится. Смерти, тем более.

Возражать против такой точки зрения не было особого желания, но я был уверен, что подобные мысли ни к чему хорошему не приведут.

Я сдвинул ленты и банку с бронзовой краской на край стола, постелил на него газету и достал из шкафа граненые стаканы.

– Эстет, – отметил мой незамысловатый сервис Калошин. – Кстати, господин художник, не подскажете, кто автор сего сосуда? – ваятель подкинул на ладони граненый стакан.

Я пожал плечами – стакан он и есть стакан – и нехотя буркнул:

– Думаю, что это изобретение входит в категорию «слова и музыка народные», – я порезал яблоко на мелкие дольки.

– Ошибаешься, батенька… Запатентовано знаменитым скульптором Верой Игнатьевной Мухиной; коллегой то есть. «Рабочего и колхозницу», надеюсь, помнишь? – Виталий вздохнул и поставил граняш на стол. – Такие вещи человеку искусства надо знать.

Насмешку бригадира я оставил без комментариев – нельзя обижаться на человека, который еще не опохмелился. Тем более, что версия об авторстве граненых стаканов уж очень похожа на байку.

– Почему напарника своего не пригласил? – спросил я у скульптора.

– А он не пьет, – ответил Виталий. – Божий человек. Ну, а ты-то как, освоился?

– Да вроде освоился, – я неопределенно пожал плечами. Вопрос был не из легких и, скорее всего, конкретного ответа не предполагал.

Калошин разлил водку по стаканам и сказал:

– Ну, выпьем за раба Божьего Самвела – на завтра ему уготовлен трудный день.

– Думаю, что ему-то, как раз, всё равно, – отметил я. – Нам, наверное, будет не легче.

– Это точно, – согласился со мной Белошапка. – Неприятное зрелище.

Соприкоснувшись плодами творения Мухиной, мы выпили и некоторое время посидели молча. Уже после первых дней работы на погосте стало ясно, что передо мной отчетливо замаячила зеленовато-сумрачная действительность алкоголизированной жизни. Впрочем, тогда мне это было безразлично.

– А мне однажды пришлось быть непосредственным участником мероприятия по изъятию трупа из царства Аида, – закурив сигарету, сказал скульптор. – В силу определенных обстоятельств я занялся деятельностью, которой не посвятил бы себя никто из порядочных людей – гробокопательством…

Медленно пьянея, Виталий становился необыкновенно словоохотливым и вспоминал новые подробности уже не раз рассказанных им историй, в которых – для полной достоверности – он, как правило, был, если не главным героем, то уж точно участником повествуемых событий. Слушая его байки, мужики всегда ржали до упаду. Являясь продуктом перестроечного времени, он никого и ничего не боялся: персонажами его рассказов были люди известные не только в богемных кругах, но и в политических. Калошин снова наполнил стаканы и начал рассказ:

– Как-то летом я с любовницей отдыхал в Крыму, если точнее, в Форосе. – Уловив мой вопросительно-ироничный взгляд, ваятель уточнил: – Это было до известных событий, связанных с предательством Горбачева, – собственное упоминание имени бывшего генсека привело Виталия едва ли не в ярость, столь не присущую его характеру. Он сузил глаза до щелочек и решительно опрокинул содержимое стакана в рот. Сморщился; то ли от водки, то ли от горьких воспоминаний. – Никогда не прощу ему сухой закон. Да черт с ней, с выпивкой! – Калошин ожесточенно рубанул рукой воздух и почти членораздельно сказал: – Страну он продал. В интеллектуально отсталых странах – как, например, в Америке – до сих пор бытует мнение, что Горбачев – инициатор новой жизни в России. А он – ее враг. Но это, как обычно, станет известно лишь через несколько десятилетий.

– Как продал? – плотника, похоже, крайне удивил факт купли-продажи державы, однако эта заинтересованность не помешала ему выпить водку. Белошапка занюхал напиток рукавом и уточнил вопрос: – За сколько, интересно?

– А как продают? – наконец успокоился ваятель. – За деньги. А за сколько, надо у американцев спросить – Меченый до сих пор от разных штатовских фондов медали и премии получает. Кстати, финансируемых Госдепом США. – Калошин полез в карман за сигаретой. – Я думаю, что истинное открытие Америки еще впереди. Да и Горбачева, кстати, тоже…

– Мы будем говорить об эксгумации политической деятельности Горбачева? – поинтересовался я у рассказчика. Когда вокруг меня затевается разговор о политике, нравственности или, предположим, о новых технологиях, я начинаю зевать, и у меня появляется возможность хорошо поспать.

– Да, ты прав, – согласился Виталий. – Поговорим о вещах более приятных, – скульптор скользнул беглым взглядом по бутылке и продолжил: – Василий, никогда не отправляйся на отдых с любовницей, – он тяжело вздохнул. Я никогда не считал себя разумным человеком, но на подобное безрассудство, пожалуй бы не решился. Мужчина, посещающий курорт с собственной женщиной, несколько смахивает на гурмана, попавшего на пир с завязанными руками. Калошин лишь утвердил меня в безальтернативном мнении. – Вскоре она мне осточертела до такой степени, что я уже и смотреть на нее не мог. Однажды под вечер, пока моя утомленная любовными играми подруга спала, я тихонько оделся и вышел из отеля. Жара слегка утихомирилась, легкий бриз с моря колыхал белые длинные скатерти на столах уличных кафе и ресторанов. Модно, а порой и легкомысленно, одетые женщины, – не такие красивые, как моя, но незнакомые, а посему столь желанные, – не спеша прогуливались по набережной. О, я готов был кусать себя за локти! В немыслимом состоянии печали и безысходности, я сел за столик одного из ресторанчиков и заказал кружку пива. Вскоре солнце окончательно погрузилось в мерное колыхание моря, и отдыхающих на набережной значительно прибавилось. – Лексические изыски скульптора ввели плотника в гипнотический транс – Белошапка, потеряв контроль над нижней челюстью, внимал сладкозвучию бригадира. «Умеет ваятель подать глыбу матерьяла, но не всегда отсекает лишнее», – подумал я и улыбнулся.

– Спросив разрешения, ко мне подсел интеллигентного вида мужчина. Возраст у нас был примерно одинаков, и мы быстро нашли довольно много общих тем для бесед. Мой собеседник служил администратором какого-то провинциального театра и являлся невероятно интересной личностью. Кроме того, что для меня было весьма немаловажно, он знал толк в коньяке. Звали его, правда, Иосифом Львовичем, но это совершенно не помешало нам сблизиться. Да, он оказался евреем, но в остальном, на мой взгляд, был неплохим человеком. – «А Калошин-то – антисемит, – подумал я, – но, в остальном тоже неплохой человек». – Встречаться мы стали каждый вечер, проводя его, как правило, в этом же ресторанчике, – продолжил Виталий. – Возвращался я в отель далеко за полночь, «и не то, чтобы сильно пьян, но весел бесконечно». Любовница моя, обидевшись на отсутствие внимания к ней, уехала через несколько дней. Я лишь облегченно вздохнул этому обстоятельству. Двое импозантных мужчин, надо отметить, производили определенное впечатление на прекрасный пол, но мы предпочитали проводить время за рюмочкой коньяка (порой их количество не поддавалось счету) и беседами – конечно! – об искусстве. Однако одна довольно щекотливая особенность не могла не броситься в глаза – мой новый приятель оказался неправдоподобно скупым человеком. Когда приходило время оплачивать в ресторане счет, Иосифу Львовичу нужно было либо срочно посетить туалетную комнату или сделать неотложный звонок по телефону. Могло случиться так, что, предчувствуя приближение официанта, администратор вдруг замечал давнего приятеля и уходил к его столику. Несколько раз он «забывал» портмоне в отеле. Несомненно, это обстоятельство не могло испортить моего отношения к Иосифу Львовичу, но… Вы меня понимаете, да?

– Жлоб, короче, – предельно лаконичная характеристика плотника оказалась невероятно уместной.

Калошин, мгновение подумав, согласно кивнул, плеснул немного водки в стаканы и продолжил рассказ:

– Но даже такая анекдотичная скаредность имеет свои пределы – однажды в баре администратор предложил оплатить заказ пополам. Я подал бармену половину суммы, и на сдачу он предложил лотерейный билет, который Иосиф Львович незамедлительно положил в карман. Мы вышли на улицу. Ни прекрасная крымская погода, ни очаровательные женщины, встречающиеся на нашем пути, ни даже мои реплики по поводу последних не могли нарушить некую сосредоточенность приятеля. Я поинтересовался состоянием его здоровья. Словно не услышав моего вопроса, он остановился и застыл в учтивом замешательстве. Затем, порывшись в карманах, достал лотерейный билет и сказал:

– Виталий, я – человек порядочный и, как вы уже, очевидно, поняли – справедливый, – было заметно невооруженным глазом, что Иосиф Львович пребывает в сильном волнении, – и поэтому считаю своим долгом переписать номер билета и вручить его вам. – Не зная, что ответить, я молчал. Впервые я видел человека, пронзенного такой всепоглощающей любовью к денежным знакам. С другой стороны, подобная практичность и педантичность, которой мне, признаться, иногда не хватало, вызывала уважение. Приняв мои раздумья за согласие, театральный работник щелкнул авторучкой, переписал номер билета на клочок газеты и с неподдельной торжественностью засунул бумажку в мой карман. Чувствовалось, что соломоново решение далось ему нелегко.

После этого случая, – хотя я всегда был рад видеть Иосифа Львовича, – наши отношения стали какими-то стилизованными, утратив самое главное, что нас сближало: рафинированную проникновенность в любую тему, бесшабашность суждений, то исповедально-курортное доверие, которое ты никогда бы не позволил себе в повседневной жизни. Почувствовали мы это оба, и когда настал день его отъезда, я даже облегченно вздохнул. Мы обменялись служебными и домашними телефонами, и Иосиф Львович отбыл на свою географическую родину, кажется, в Новосибирск. В тот же вечер я познакомился с очаровательной блондинкой, с которой уже не надо было обсуждать, например, голубой период творчества Пикассо. С новой страстью я погрузился в атмосферу запахов Chanel, кружевного белья и томных женских вскриков.

Всё хорошее проходит стремительно, и вскоре настал последний день отдыха. Как художник, я должен был осмыслить, впитать в себя происшедшие события, людей, принимавших в них участие, и саму атмосферу этого крымского городка, – очевидно, Калошин снова вспомнил Горбачева, ибо лицо его несколько исказилось. – Я бродил по набережной и даже не обращал внимания на многозначительные взгляды женщин, думая, почему-то не о них, а об Иосифе Львовиче.

На следующий день я уже был дома. Работа сразу захватила меня, и жаркие курортные будни стали постепенно уходить в прошлое.

Однажды друзья пригласили меня на рыбалку. К полудню клев закончился, и мы достали из речки заранее опущенные туда бутылки с пивом. На расстеленную газету поставили бокалы и бросили огромного вяленого судака. – Белошапка нервно заерзал на стуле, заглядывая в опустевший стакан. Калошин, углубленный в воспоминания, не заметил его жаждущий призыв и продолжил свой рассказ.

– Смотри-ка, таблица розыгрыша лотереи ДОСААФ, – ткнув пальцем в газету, сказал один из приятелей. – Говорят, в этом году будет разыгрываться новая, двадцать четвертая модель «Волги».

Какое-то неясно-тревожное предчувствие возникло на пороге моего сознания, но, так и не успев конкретизироваться, исчезло. Я пил пиво без особого желания, и мысли мои были далеко. Самое странное заключалось в том, что я не понимал где именно; во всяком случае, не здесь, возле реки. Когда спала жара, мы снова возобновили рыбалку. Я рассеянно следил за поплавком, не замечая поклевки. Вечером, собравшись варить уху, мы разложили из сухих веток костер. Один из моих друзей скомкал служившую скатертью газету, сунул ее в костер и поднес спичку. Малиновый язычок пламени охотно лизнул промасленную рыбьим жиром бумагу. Билет! Лотерейный билет! Таинственные механизмы удачи наотмашь ударили по ветхой моей памяти. Я выхватил газету из костра и голыми руками затушил огонь.

У меня не было никаких сомнений в том, что билет, который находился у Иосифа Львовича, выиграл автомобиль. С трудом я переждал ночь, а утром, сославшись на недомогание, уговорил друзей ехать домой, чем вбил последний гвоздь в гроб своей рыбацкой репутации.

Дома я разыскал некогда сунутую мне в карман значительную бумажку и, разгладив помятую, обгоревшую газету, долго не решался заглянуть в таблицу розыгрыша. Наконец два травмированных ошметка газеты соприкоснулись друг с другом, и взгляд мой медленно заскользил по столбцам цифр. Несколько раз, покосившись в шпаргалку, я уточнял в памяти написанные шариковой ручкой каракули. Заветный код становился всё ближе и ближе, сердце мое билось всё учащеннее, я уже почти видел вожделенные цифры! Но, – Виталий стукнул кулаком по столу, в который уж раз испытывая потрясение от досады, – на предполагаемом месте совпадения оказалась… прожженная угольями дыра.

Белошапка подскочил со стула и довольно грубым словом высказал свое волнение и, я бы сказал, восхищение. Признаться, меня тоже задело остросюжетное повествование ваятеля.

– Экие вы, однако, впечатлительные, – сказал Калошин, но было заметно, что он доволен произведенным на нас эффектом. Виталий хотел было разлить оставшуюся водку, но вдруг передумал и поставил бутылку на стол. «Видимо, на концовку легенды оставляет», – подумал я. «Сказочник, хренов»… – Я прижал газету к груди, – продолжил рассказ скульптор, – и заплакал. Нет, не потому что мне стало обидно за столь нелепую коллизию судьбы, а оттого, что мое нервное напряжение уже, вероятно, достигло апогея. В голове мелькнула мысль: «А может, не получить желаемого – это иногда и есть везение»? Но я оделся и пошел в сберегательную кассу. Развернув свой клочок газеты с написанным номером, я приблизился к стенду с таблицей розыгрыша и взглянул на запомнившееся место. Номера на выигрыш «двадцатьчетверки» совпадали. Неимоверное спокойствие, даже умиротворение, овладело моим сознанием. Я брел по улицам, ничего не замечая перед собой. Придя домой, я лег на диван и проспал до позднего вечера. Такого глубокого и, к месту сказать, мертвецкого сна у меня не было со времени службы в армии. Проснувшись, я разыскал номер телефона крымского приятеля и позвонил в Новосибирск. На том конце провода подняли трубку; ответила женщина с печальной, как мне показалось, интонацией в голосе. Я представился и попросил позвать к телефону Иосифа Львовича. После достаточно длинной паузы она ответила, что ее муж на прошлой неделе… скончался. В трубке послышались глухие рыдания. Я молчал, не зная, что сказать в ответ. Наконец я выразил вдове свои соболезнования, и связь тут же прервалась – очевидно, она положила трубку.

Бессвязные мысли хаотично крутились в голове, но к вечеру я почти утвердился во мнении, что администратор решил таким кощунственным способом обмануть меня и в сговоре с женой инсценировал свою смерть. В памяти сразу воскресились его удачные попытки любыми путями избежать расплаты за выпивку. Театрал хренов – не на того нарвался! Но уже через минуту я кардинально поменял свое предположение: а что если он действительно умер? Я закурил сигарету и подошел к окну. А, может быть, его жена не ведала о крупном выигрыше и после ритуально-погребальных затрат, скорее всего, ей такие деньги не помешают? Но сумеем ли мы найти лотерейный билет? В любом случае, я решил ехать в Новосибирск. Пожалуй, удивится Иосиф Львович, увидев меня, ежели, он всё-таки пребывает во здравии.

Ранним утром я сел в скорый поезд Адлер – Новосибирск, который уже через несколько минут увозил меня в столицу российской науки, – Калошин снова взял со стола бутылку и, на сей раз, намерения своего не поменял: плеснул в стаканы немного водки.

– Виталик, а ты не брешешь? – с подкупающей прямолинейностью спросил плотник.

– Век воли не видать, – ногтем большого пальца ваятель клятвенно дернул себя за передний зуб. Обет бригадира, видимо, настолько убедил Белошапку, что, едва выпив спиртное, он потребовал продолжать рассказ.

– Ну, дальше начинается самое интересное, – Калошин последовал примеру гробовщика, затем, не спеша, закурил сигарету. – Елизавета Владимировна, – именно так звали хозяйку, – долго не могла понять, чего же от нее хочет курортный знакомый покойного супруга. Подозрения об имитации смерти Иосифа Львовича я отбросил сразу – настолько естественной оказалась скорбь вдовы, что не вызывала никаких сомнений. Да и обстановка в доме соответствовала недавно побывавшей здесь смерти: я почувствовал это.

– Как это – почувствовал? – удивился плотник.

– Коля! Ты же на кладбище работаешь… – возмутился скульптор. – Неужели не ощущаешь, когда разобщаются дух и материя? – но, взглянув в лицо Николая, лишь махнул рукой. – Елизавета Владимировна сказала, что о лотерейном билете муж ей ничего не говорил. И это было похоже на правду. Возможно, забыл; а может быть, хотел утаить крупный выигрыш. Я стоял в растерянности и не знал, как сформулировать намек, что надо бы этот чертов билет найти. Но вдова оказалась не только догадливой, но и практичной женщиной – она тут же организовала в квартире тщательные поиски, к которым подключился и ваш покорный слуга.

Мы обследовали рабочий стол Иосифа Львовича, перетряхнули все книги в домашней библиотеке, которых оказалось очень много, вывернули карманы всех его брюк, пиджаков и рубашек, но наши усилия оказались тщетными. Елизавета Владимировна предложила сварить кофе, и пока она гремела чашками на кухне, я рассеянно перебирал бумажки, хаотично валявшиеся на столешнице. В руки попалась газета, дизайн которой показался невероятно знакомым. Я немедленно развернул печатное издание, и перед моими глазами предстала таблица розыгрыша лотереи ДОСААФ. Ровные, на первый взгляд, ничего не значимые столбцы цифр беспристрастно застыли на странице. Лишь одна из нескольких сотен строчек привлекала внимание, ибо она была подчеркнута красным карандашом. Я хорошо помнил это магический код: серия А 069 номер 49478299. Выигрыш: автомобиль ГАЗ-24 «Волга». Я медленно опустился на стул. Выходит, смерть позволила Иосифу Львовичу узнать о привалившей ему удаче, но решительно отвергла возможность вкусить материальный эквивалент благой вести. Порой, этого достаточно, чтобы быть счастливым. Ведь говорят же, что исполнение – враг желания.

В комнату, с подносом в руках, вошла Елизавета Владимировна. Я молча показал ей газету с таблицей розыгрыша. На несколько секунд вдова задумалась.

– Вы знаете, Виталий, у меня прекрасная память – я знаю эту газету, – Елизавета Владимировна пригубила из кофейной чашечки. – Более того: помню момент, когда я неожиданно вошла в его кабинет, а Иосиф что-то черкал в газете красным карандашом, а затем… – женщина пролила кофе на платье; было заметно, что она волнуется. Вдова прикоснулась рукой ко лбу. – Затем муж, как мне показалось, поспешно сунул во внутренний карман своего пиджака какую-то бумажку. Я подумала, что это были деньги. Надо признать, что несмотря на достаточно устойчивое материальное положение нашей семьи, Иосиф был невероятно скупым человеком. – Я понимающе кивнул. – Допускаю мысль, вернее, даже уверена, что в тот момент в руках его был лотерейный билет. – Елизавета Владимировна вздохнула. – Буквально через несколько минут ему стало плохо, я вызвала бригаду скорой помощи, – глаза женщины наполнились слезами, она достала носовой платок, – обширный инфаркт… Его не довезли даже до больницы… – Я молчал, понимая, что любой вопрос сейчас будет неимоверно бестактным. Когда вдова несколько успокоилась и снова взяла в руку кофейную чашечку, я спросил:

– Елизавета Владимировна, а в какой пиджак он положил билет? – Я встал со стула и в волнении принялся ходить по комнате. – И где сейчас находится этот пиджак?

Лицо вдовы стало еще более скорбным.

– Это был новый темно-синий костюм из чистой шерсти. Мы купили его всего три года назад. – Я понял, что фундаментальность их брака была обозначена еще и национальной общностью. – Иосифу очень нравился этот костюм, и надевал он его в особо торжественных случаях. В тот день, – Елизавета Владимировна снова вздохнула, – в нашем театре давал концерт Дмитрий Хворостовский. Надеюсь, вы понимаете, что профессиональных забот у администратора было предостаточно, а тут еще такой – хоть и положительный – стресс с лотерейным билетом. Вот сердце и не выдержало эмоциональных нагрузок, – вдова умолкла и опустила глаза. – А похоронили мы его, Виталий, в этом темно-синем костюме. Карманы брюк и боковые пиджака я проверила, а вот внутренние… В тот момент, когда я собиралась это сделать, меня кто-то отвлек, и я отдала костюм санитарам. На моих глазах они одели мужа, положили его в гроб и…

– Выходит, что билет остался во внутреннем кармане? – я не выдержал и перебил Елизавету Владимировну, не дав ей договорить предложение. – Пиджак вы зарыли, как клад.

– Выходит, что так, – тихо ответила она.

Некоторое время мы молчали. Я лихорадочно обдумывал все дальнейшие варианты создавшейся ситуации. Надо сказать, что их было немного.

– Эксгумацию нам никто не позволит делать, – сказала вдова. – Для этого необходимо разрешение прокуратуры. Но сами понимаете, что у них нет для этого никаких оснований.

«Отчаянная женщина. Для определения ее характера можно подобрать и более смелое слово», – подумал я и предложил эту, весьма далекую от этических вершин, операцию произвести нелегально.

– То есть, вы хотите сказать, что мы с вами возьмем мотыги и в полночь отправимся на кладбище, чтобы… – возмущение и сарказм Елизаветы Владимировны были достаточно заметны на ее лице.

– Нет, зачем же? – Я осторожно подбирал слова.– Можно кого-нибудь попросить об этом одолжении. Иначе говоря – нанять, – спросив у хозяйки разрешения, я закурил сигарету. Когда я вдыхаю табачный дым, мне как-то легче думается. Еще пару часов назад мысль о тайной эксгумации едва ли могла прийти мне в голову. – Думаю, что лучше всего эту деликатную работу поручить местным могильщикам. Они аккуратно всё сделают, возьмут билет и снова …э… зароют могилу. Рано утром, если останутся какие-то следы, то копачи…

– Кто, простите? – переспросила вдова.

– Копачи… Это у нас на Кубани народ могильщиков так называет, – я стал вертеть головой в поисках пепельницы. Елизавета Владимировна подвинула ко мне кофейное блюдце. – А утром копачи поправят могилку и накроют ее венками, чтобы прикрыть от посторонних взглядов влажную землю.

– А вы, Виталий, уверены, что эти… как их там… копачи вернут нам билет? – Взгляд вдовы стал пронзительным и, как мне показалось, даже жестким. – Пожмут плечами и скажут, что никакого билета не было?

– Во-первых, я буду присутствовать при эксгумации, а во-вторых: зачем докладывать могильщикам, что именно мы ищем? Предположим, нам нужны какие-то документы, по невнимательности оставленные в кармане покойного.

– В какой-то степени логично, – Елизавета Владимировна согласилась с моими доводами. – Ну, и когда вы предполагаете заняться этим делом?

– А зачем тянуть? Завтра с утра и поеду. – Я еще раз осмотрел квартиру и спросил хозяйку: – Елизавета Владимировна, как мне проехать к ближайшей гостинице?

– Я думаю, что вы можете переночевать здесь, – она кивнула на кабинет Иосифа Львовича. – Тем более что утром на кладбище я поеду с вами. Впрочем, ночью тоже.

Я зашел в комнату, выключил свет и, не снимая одежды, лег на диван. Предметы исчезли, и лишь темнота, чуть подрагивая, колыхалась в пространстве. Больше всего в тот момент мне хотелось встать, немедленно отправиться на вокзал и, взяв билет, уехать домой.