Читать книгу Время игры - Василий Звягинцев - Страница 2

… Совсем это не походило на южный октябрь. Помним, бывали в свое время и в Крыму, и на Кавказе, в море купались, на солнце грелись, пили вино и пиво, с девочками обнимались у костра на дальних пляжах.

А сейчас сыро, ветрено, холодно, на берег накатывается мутно-серая волна, на термометре едва десять по Цельсию, а то и меньше.

Но если одет в длинный непромокаемый плащ, морские сапоги, капитанскую фуражку с широким, окованным по краю медью козырьком, так и ничего, хорошо даже.

Идешь в похожем на дымозавесу тумане, цепляя плечами ветки, с которых то и дело срываются целые грозди брызг, попыхиваешь специальной, снабженной крышечкой трубкой, засунув руки в карманы. Ступаешь на узкий бетонный пирс, в конце которого покачивает стройными, чуть склоненными назад мачтами яхта.

И наконец понимаешь, что все происходит совершенно так, как на страницах пожелтевшей школьной тетради в клетку, разрисованной по обложке всевозможной морской символикой. В ней я писал, по преимуществу на уроках, свой первый «настоящий» роман. Наверное, это смешно, но все написанное тогда и происходящее сейчас совпадает практически дословно.

Да и почему же смешно? Просто мне везет, как почти никому в жизни. Миллионы, да нет, за прошедшие века, наверное, миллиарды людей воображали в детстве, что им суждена пусть не великая, но все равно счастливая судьба, и ждут их исполнение желаний, красивые девушки, интересная работа, и на войне убьют кого угодно, но уж не их…

А на самом деле?

Только мне (нет, ну и еще кое-кому, конечно, единицам на сотни тысяч) выпало убедиться, что не обманывало предчувствие, что мы – другие.

Вот оно, передо мной, очередное подтверждение…

Тяжелая зыбь била в бетонный пирс, и яхта, названная «Призрак» в память о детских увлечениях романами Джека Лондона, несмотря на втугую выбранные швартовы, то поднималась вверх не меньше чем на метр, то проваливалась настолько же ниже кромки причала. Если бы не бочкообразные кранцы, сплетенные из манильского троса, от белоснежного лака бортов осталось бы одно воспоминание.

Мне пришлось ловить момент, чтобы перепрыгнуть с пирса на палубу через высокий фальшборт с подобающей истинному марсофлоту легкостью, не поскользнувшись на мокром настиле и не цепляясь за ванты, словно салага необученный. Что не так уж просто, как может показаться.

Хоть и не видит меня сейчас никто, а все равно капитану как-то неудобно проявлять неуклюжесть. Да и примета плохая.

«Тонкие мачты, оплетенные паутиной бегучего и стоячего такелажа, вонзаются в серое низкое небо. В борт плещет грязная портовая волна, и на белом лаке остаются клочья пены, нефтяные потеки, какой-то мусор. Моросящий дождь нагоняет тоску. Струйки воды сбегают по зеркальным стеклам рубки. Холодно, уныло. И так не вяжется с сумрачным миром вокруг щеголеватый, праздничный бело-голубой корпус яхты. Ну, ничего, завтра снимаемся. Пусть далеко, за Балтийскими проливами, но нас ждет солнечный океан…»

Да, вот именно так я писал в десятом классе, писал эти строчки редкой тогда китайской авторучкой с «золотым» пером, погружаясь с наслаждением в вымышленный романтический мир и отчетливо сознавая, что никогда такого не будет на самом деле.

И в семнадцать лет хватало здравомыслия понять, что гражданину Страны Советов в обозримые десятилетия нереально мечтать не только о собственной океанской яхте, но и о том, чтобы хоть на швертботе, хоть на плоту выйти бесконтрольно, по собственной воле за пределы реальной – на суше, подразумеваемой – на воде, ограждающей «социалистический лагерь» колючей проволоки.

Тогда и поселилась в душе, пусть не всегда явная, неприязнь к лишавшей меня надежд власти трудящихся и совершенно уже безумная на шестом десятке лет ее существования уверенность, что еще при моей жизни она… накроется.

Одно время я даже мечтал увидеть свой труд опубликованным, а потом, чуть повзрослев, понял, что этого тоже не будет никогда.

Странным образом из-под пера благополучного юнца из вполне советской семьи вышло абсолютно антисоветское произведение, притом что в нем не имелось ни одной крамольной фразы. Просто он был весь, мой «роман», пропитан этаким «не нашим духом».

Будь его герои иностранцами – другое дело. А когда все приключения происходили в «наши дни», с нормальными советскими парнями, старательно изображающими персонажей Джека Лондона и Артура Конан Дойла, эффект получился странный.

Вообще там все выходило так, будто никакой советской власти не было и нет, а говорят по-русски и носят русские имена граждане непонятной страны. Что немедленно приводило к аллюзиям насчет необязательности социалистического государства.

А в итоге получается, что так оно и есть. Дожили, можно сказать.

Впервые я всерьез поверил в это, увидев трехцветный российский флаг над Моссоветом в ноябре 1991 года, а потом, окончательно – в сентябре 1921-го.

И вот это тоже получилось, однако. Совершенно не так, как представлялось, и на много лет позже, а все же…

Но сейчас главное – не думать ничего такого, что может отвлечь от требуемого настроя.

Наоборот.

Необходимо всей душой и сердцем уверовать, что я – это именно тот парень, неважно как, пусть будет – чудом, но добившийся придуманной цели, а отнюдь не нынешний, с истрепанными нервами и омраченной совестью стареющий авантюрист.

Скорее всего – это тоже очередная глупость, наивная попытка вырваться из пут навязанной кармы, или, что вероятнее, – ею же предписанный шаг, но – кто его знает?

Вдруг да и получится? Если даже Держатели Мира и умеют отслеживать мои деяния, но, может быть, не с микронной точностью? Может быть, примут за истину внешнюю, тщательно подготовленную и замотивированную фабулу?

В любом случае – хуже не будет.

Поправив сырую от непрекращающейся туманной мороси капитанскую фуражку, я перепрыгнул с бетонного волнолома на выдраенную до чистоты операционного стола палубу.

Со странным в моем возрасте и положении волнением прошел вдоль левого борта в корму, касаясь ладонью полированного планшира, втугую выбранных вант и прочих деталей стоячего и бегучего такелажа.

Романтика, однако. Скоро эти снасти развернут над морем все свои фоки, гроты, кливера и стаксели – две тысячи квадратных метров дакроновых парусов, и полетит наш «Призрак», подобно клиперу-винджаммеру1, в самые что ни на есть Южные моря. Где наверняка сохраняется еще почти весь антураж незабвенного XIX века, и, если присмотреться, можно различить на волнах следы кильватерных струй тех давно исчезнувших кораблей, о которых писали Стивенсон, Мариотт et cetera…

Ни на палубе, ни на мостике не оказалось вахтенного, что меня несколько удивило.

Впрочем…

За последнее время в мире случилось столько всяких странностей, что даже факт нерадивого отношения к службе биоробота, ни на какие вольности не способного по определению, меня почти не взволновал.

Потом разберемся.

Я сначала поднялся на крыло ходового мостика, приподнятого над крышей кормовой надстройки, еще раз, теперь уже сверху оглядел палубу яхты, пока еще носящей свое исконное имя «Камелот», данное ей при закладке.

Строилась она для одного из принцев или герцогов королевской крови на верфях Глазго, но что-то там у них не сложилось с финансами, и яхту перекупила леди Спенсер, чтобы эффектным жестом преподнести ее в подарок лично мне.

Формально это был знак благодарности за спасение от ее же бывших начальников на Валгалле, но я испытывал сильное подозрение, не есть ли это очередной изящный и тонкий ход в давно уже разыгрываемой между нею и мной партии странной игры, смахивающей одновременно на шахматы, преферанс и покер.

Подарок, от которого нельзя отказаться и который, будучи принят, неизбежно на какое-то время выведет меня за скобки происходящего. Я давно и страстно мечтал поплавать под парусами в Южных морях – теперь мечта стала реальностью.

… Два, три месяца, а то и полгода продлится это путешествие, и со мной уйдут Ирина и Шульгин. Грубо говоря, с доски убирается ферзь, ладья, слон, а из прикупа – туз с королем. Что на этом надеется выиграть Сильвия – пока не ясно, но сам факт налицо. Что ж, я всегда рад пойти ей навстречу…

А яхта была хороша, хотя, в стиле корабельной архитектуры начала века, ее палуба излишне, на мой взгляд, загромождена раструбами машинных вентиляторов, шлюпбалками, сходными тамбурами люков и прочим судовым оборудованием.

В центре, между фок– и грот-мачтой, возвышалась высоченная медная, надраенная до самоварного блеска дымовая труба. По-своему красиво, хотя и нелепо, если знать, что под этой трубой вместо паровой машины Никлосса тройного расширения установлены две мощные и легкие турбины по тысяче лошадиных сил каждая.

И вообще внешний облик «Камелота» – только видимость, декорация. Воронцов с Левашовым, усовершенствовав методику создания дизель-электрохода «Валгалла» из древнего парохода «Мавритания», и здесь произвели аналогичные манипуляции.

Оставаясь внешне прогулочной яхтой начала века, «Призрак» (так он станет называться вскоре) прочностью корпуса не уступал линейному ледоколу, а скоростью (на турбинах, конечно, а не под парусами) – современному эскадренному миноносцу.

И после выхода в океан, подобно рейдеру времен минувшей войны, он сбросит всю эту маскировку вместе со ставшим чужим именем, станет наконец истинным кораблем нашей юношеской мечты.

Дождь продолжал сыпаться с низкого хмурого неба, туман цвета махорочного пепла скрывал не только стоящую двумя кабельтовыми мористее «Валгаллу», но и совсем близкий берег. Я поежился от вдруг скользнувшей с полей фуражки за поднятый воротник плаща холодной струйки и начал спускаться по широкому дубовому трапу вниз, в сухое тепло корабля.

«Призрак» готов к походу. К очень далекому походу. Чтобы здесь, в России, в Европе, об Андрее Новикове просто забыли.

Все.

Враги и друзья. И тем и другим станет легче, если он прекратит свою деятельность дрожжевого грибка, зачем-то вброшенного в и без него не слишком спокойный мир.

Тем лучше. У меня свои планы, у друзей, у Сильвии – свои. И Сашка вовремя решил ситуацией воспользоваться. В итоге – все довольны, все смеются…

Еще я вдруг понял – как же они все, мои друзья, от меня устали.

Я этого никогда не хотел, но так все время выходило. Я им навязывал, возможно и без умысла, свои идеи, свои взгляды на мир, психологию, которую считал для всех подходящей.

И не улавливал самого простого: то, что я считал благом для всех, со стороны выглядело совсем иначе.

Я им всем ужасно надоел. Моя правота стала чем-то противоположным. Так бывает почти всегда в подобных ситуациях. Или неформальный лидер должен превратиться в диктатора типа Сталина и поубивать всех своих прежних соратников, или – просто отойти в сторону.

Что я и делаю.

Хотя, видит бог, никогда я не воображал себя хоть чем-то лучше других.

Чувства, которые мною владеют сейчас, – и смутная тоска, и облегчение, как у солдата, уходящего с передовой в тыл, допустим, в отпуск, и мысль – а не трусость ли это?

Да, о трусости я задумывался. Трусость не в банальном смысле, а как бы в высшем каком-то.

Короче, сначала это я смертельно устал, а уж потом – мои друзья от меня.

Устал от всего, но прежде всего от добровольно принятой на себя ответственности за «судьбы мира», как бы высокопарно это ни звучало.

Хотя скорее всего ничего я на себя не принимал, а просто плыл по течению, более или менее осознанно совершая те или иные действия, причем стараясь, чтобы они не слишком сильно расходились с некими принципами, нравственным императивом, если угодно, который сам же для себя и установил…

На трапе меня вновь охватило чувство, будто я по памяти восстанавливаю когда-то написанный, но потом утерянный текст. Все точно так же, но все же немного не так.

Нервы действительно ни к черту стали. Непосильную я взвалил на себя тяжесть и тащу вот уже почти два года, все чаще и чаще недоумевая, на кой черт мне все это сдалось.

Одновременно понимая, что ни выбора, ни выхода у меня не было ни в каком варианте.

Если не с первого дня встречи с Ириной, то уж с ее телефонного звонка февральским вьюжным днем восемьдесят четвертого года – точно. Как на велосипеде без тормозов вниз по крутому горному серпантину. Крепче держи руль и уповай, что спуск когда-нибудь кончится и не появится из-за ближайшего поворота разобранный мост…

Кают-компания, куда я вошел, занимала почти треть объема жилой палубы, от бизань-мачты до кормового балкона. Что естественно – именно здесь нам придется проводить большую часть свободного времени.

Каюты, пусть и комфортабельные, предназначены в основном для сна. Или – если появится потребность в уединении. А здесь у нас будет и столовая, и библиотека, и музыкальный салон – одним словом, в сухопутном понимании аналог аристократического клуба, сосредоточенного в единственном помещении площадью около пятидесяти квадратных метров.

Слегка заваленными внутрь, обшитыми светлым деревом бортами, бронзовой отделкой иллюминаторов, панорамным, с частыми переплетами окном, выходящим на кормовой балкон, старинными лампами в кардановых подвесах кают-компания напоминала адмиральский салон на парусном фрегате прошлого века.

Однако удобная современная мебель, ковры на полу, застекленные книжные шкафы и открытые витрины с коллекционными охотничьими винтовками и гладкоствольными ружьями, молекулярные копии картин великих мастеров создавали впечатление кабинета эстета-аристократа, поклонника охоты и изящных искусств.

А об эпикурейских наклонностях владельцев свидетельствовала пятиярусная стойка бара, любовно и с фантазией, в предвидении тихих тропических вечеров и трудных штормовых вахт заполненная сотнями бутылок, штофов, пузырьков и флаконов, содержащих все, что на протяжении веков создавала ненасытная фантазия пьяниц и их алчных потворщиков, – коньяки светлые и темные, виски ирландские, шотландские и американские, крепкие шестидесятиградусные бенедиктины и шартрезы, всевозможные джины, экзотические водки Азии и Южной Америки, изысканные вина, гордящиеся друг перед другом звонкими, как у испанских идальго, именами и годами выдержки.

Эта стойка придавала кают-компании вид возвышенный, как орган протестантскому собору, и располагала к размышлениям, неспешным и приятным. Особенно когда нет неотложных дел.

Мы с Сашкой немало потрудились, чтобы укомплектовать коллекцию.

Слева от двери – прямоугольный обеденный стол орехового дерева, шесть тяжелых, рассчитанных на приличную качку кресел вокруг.

Я боком присел на вертящийся, привинченный к палубе табурет, бросил на соседний фуражку. Не глядя протянул руку, взял первую попавшуюся бутылку, до которой достал. Наудачу.

Поразительно, если даже это очередное совпадение.

Джин «Бифитер». Именно им мы в моем романе отмечали с Сашкой начало кругосветного плавания. (Жуткая по тем временам экзотика.)

Ну-ну…

Теперь и на этом судне с первой бутылки свернута пробка. Процесс пошел. Знать бы – куда.

Сквозь толстые стекла иллюминаторов на стойку падал унылый сероватый свет, через кормовую витрину не видно ничего, кроме тумана.

По стеклам неторопливо ползли извилистые от ветра дождевые струйки.

Вроде бы тоскливая картина, но это как посмотреть.

С точки зрения человека, промокшего и промерзшего за четыре часа на штормовом ветру, – предел мечтании, истинный рай земной.

Сдать вахту, спуститься в каюту, переодеться в сухое – и сюда, где тепло, уютно, где можно выпить и закусить, потом погрузиться в упругость диванных подушек, раскрыть на любом месте умную книгу или предаться неторопливой, лишенной всякой актуальности беседе с понимающими тебя людьми. Вот в чем смысл кают-компании на корабле…

Левее бара, как бы отделяя его от «культурной зоны» помещения, располагается выглядящий как старинное пианино электроорган, совмещенный с магнитофоном и синтезатором.

Универсальный инструмент, равно подходящий для настоящих профессионалов и для таких, как я, любящих музицировать, но не умеющих. Позволяет оркестровать и аранжировать любую мелодию по вкусу.

Я нашел в каталоге «Маленький цветок», хотел было послушать его в исполнении камерного скрипичного квартета, но потом решил, что некоторые вещи подвергать модернизации безнравственно.

Получится как бы измена прежним идеалам. Или – самому себе, тогдашнему…

Для меня ведь это – мелодия первой, не слишком удачной любви.

В какой уже бесчисленный раз с неизменным чувством сладкой печали я вслушивался в причудливые пассажи кларнета, понемногу отхлебывая чистый, безо льда и тоника, джин.

Я нисколько не удивился, когда за спиной у меня скрипнули еще не приработавшиеся петли двери. Подсознательно я этого ждал.

Логика сюжета (или причуда режиссера?) требовала именно такой мизансцены.

Вошел Шульгин. В новом, не обношенном еще флотском светло-синем кителе, по типу яхт-клубовских – с эмблемой «Призрака» на левом рукаве.

Отчего-то у людей нашего (теперь) круга считается дурным тоном выходить в море на собственных яхтах в штатском, вот и мы изобрели и пошили себе по нескольку комплектов судовой униформы, от парадной до тропической, через эволюционный ряд промежуточных разновидностей.

Уж явно мой друг появился не с улицы, заведомо ждал моего появления здесь. Или не ждал, просто занимался своими делами в каюте или в рубке.

– Ностальгируешь, братец? – как бы мельком, скорее констатируя, чем спрашивая, бросил Сашка, повертел в руках начатую мной бутылку.

– Составлю компанию… Только что за ерунда, что ты мне суешь? – Это он возмутился по поводу подвинутой ему стограммовой хрустальной стопки, что сама подвернулась мне под руку.

– Ах да, ну, извини, конечно…

Пришлось искать штормовые стаканы, грамм на триста, с литым дном толщиной в два пальца, тяжелые, как пушечные гильзы.

За льдом к холодильнику идти не хотелось, да и зябко пока здесь, отопление не включено.

Отпили, не чокаясь, по паре глотков.

Посидели молча.

– Далеко будет мне с Мадагаскара в Европу возвращаться, – сказал наконец Шульгин.

– Далековато, – согласился я. – Будто ты раньше этого не знал…

Плеснул он себе еще треть стакана.

– Прозит! – и выпил, не дожидаясь меня. Будто догоняя то, чего и догонять не стоило. Не закусив даже ломтиком консервированного ананаса, принялся тщательно разминать сигарету.

– Жаль, что все так получается, – неожиданно тяжело вздохнул он, так и не прикурив.

Я сразу понял, о чем он. Дальнейших слов не требовалось. Мне стало еще тоскливее. Все же слишком долго мы мечтали вместе побродить по далеким морям.

Всей душой отдавались процессу переоборудования яхты, рисовали интерьеры кают и прочих помещений, спорили с Воронцовым по поводу сугубо технических и эстетических проблем кораблестроения, составляли списки необходимых припасов, оружия, книг для судовой библиотеки, подбирали лоции и навигационные карты, чертили на них будущие маршруты, уточняли по справочникам Кука и Бедекера, в каком отеле следует поселяться на Маврикии и принято ли торговаться на рынках в Кохинхине…

Обучались основам навигации, обращению с парусами, муштровали и школили роботов, которых от щедрот выделил нам Воронцов на роль штурманов, матросов и «прислуги за все».

И веселее нам вдвоем было бы, и спокойнее. Во всех смыслах. Одно дело, когда путешествуют два друга со своими дамами, совсем другое – один мужик с двумя женщинами.

А насчет того, «кто же останется в лавке», тоже все давно обговорено. Если бы ситуация даже и потребовала его присутствия в России и Европе, сойти с корабля он собирался никак не раньше, чем через пару недель, а то и месяц.

Но задавать естественного в такой ситуации вопроса я не стал. По тексту пьесы идет его реплика, вот пусть и говорит.

Сделал очередной глоток, почмокал губами, оценивая вкус и букет. Ткнул пальцем в кнопку пульта управления проигрывателем. Музыка заиграла как раз та, что я хотел.

Которая тоже звучала тогда. «Серебряная гитара». Обратная сторона пластинки-сорокапятки с «Маленьким цветком».

И только после этого я спросил:

– Что-то случилось?

– Насколько я знаю – нет, – ответил Шульгин и тоже поднес к губам стакан, но, похоже, не отпил, а только намочил губы.

«Сумасшедшие, наверное, мы все, – подумал я. – Нельзя пережить то, что случилось за последние полтора или, может быть, три года, и остаться вполне нормальным. Если, конечно, не псих только я, и все это – лишь бесконечный тягостный бред… Лично мой».

– Тогда в чем дело? С такой мордой, как у тебя сейчас, не в развлекательный круиз отправляться, а присутствовать на панихиде по безвременно усопшей теще…

Шульгин улыбнулся одной, правой половиной рта, поднял стакан.

– Давай. Помнишь, я тогда сказал: «Твое вдохновение на дне этой бутылки. Пиши. Для себя и для меня тоже, и да поможет нам бог»?

Я помнил. Тот удивительно теплый, душистый июньский вечер в кисловодской гостинице «Нарзан», что располагалась в старинном двухэтажном здании наискосок от Колоннады и прямо напротив знаменитой нарзанной галереи.

Мы тогда впервые почти случайно оказались вдвоем на этом знаменитом курорте, поселились в крошечном мансардном номере, где стоять во весь рост можно было только возле окна, а койки, словно в подводной лодке, располагались в узких полутораметровых нишах. И стоило место 70 копеек в сутки.

Сашка собирался на свидание со своей руководительницей практики, а мне идти было некуда, и с чувством одновременно зависти и некоего внутреннего превосходства я разложил на столе с облезшим и испятнанным многочисленными ожогами сигарет лаком походные письменные принадлежности, чтобы продолжить труды над романом, долженствующим не уступить изысканностью и пессимизмом крайне тогда популярной «Триумфальной арке».

Тогда Сашка и достал из тумбочки на две трети полную бутылку «Перцовки», произнеся вышеназванные слова.

– И к чему ты это?

– Может, к тому, что мы по-прежнему живем не сами по себе, а в придуманном тобой мире…

Меня поразило, как совпали собственные мысли и Сашкины слова. Но я по-прежнему не понимал, в чем тут дело.

Еще сегодня утром все нам с ним казалось абсолютно ясным, настроение было приподнятым, заботы отступили, поскольку все необходимое давно сделано, карты выверены, припасы погружены, даны и получены последние наставления.

И вдруг…

Самое странное, что тревога, охватившая Шульгина, тут же передалась и мне, но не коснулась никого больше, хотя, казалось бы…

У Левашова, Берестина, Воронцова гораздо больше оснований тревожиться, это ведь им оставаться в России и продолжать эксперименты с мировой историей, а вот поди ж ты!

Может быть, Сашкина интуиция правильно подсказывает: остановиться, пока не поздно? А в чем проблема, не на войну же мы собрались, отдыхать, как и советовал Антон, отстранясь от всех мирских забот.

Так я и спросил у него, решив, что незачем больше держать друг перед другом «понт», как выражались во времена нашего детства.

– Прощаюсь с последней детской мечтой, «серебристой и самой заветной», если угодно, – опять криво усмехнулся Шульгин. – Выходит так, что я с вами завтра не пойду. А когда снова вернусь сюда, будет уже не то…

– Чего вдруг так? Мы же и вправду столько мечтали… А теперь… Не вижу повода. Пояснить можешь?

– Могу. Так вдруг все сложилось. Информацию я получил интересную. Сразу по двум каналам. От Агранова из Москвы и от Кирсанова из Берлина через Харьков. Высокая интрига наклевывается, исходящая, как и предполагалось, из недр «Системы»… И понял я, что непременно мне нужно задержаться и эту интригу раскрутить.

Уже понимая, что переубедить Сашку не удастся, я все же спросил:

– Так, может, и мне задержаться? Вместе все и раскрутим, быстрее и проще. А потом и поплывем…

– Не стоит, Андрей. Ей-богу, не стоит. – Сашкины слова звучали очень искренне и убедительно. – Тем более что наш уход как раз автоматически оную интригу поддерживает. Да и вообще. Плыви… Все равно скоро встретимся, неделей раньше, неделей позже. А ты вдобавок гарантированно мой тыл прикроешь. За Анну я буду спокоен, и в любой момент мы с тобой свяжемся, если помощь потребуется. Ты ведь как бы вне ситуации будешь находиться…

Не знаю, в словах его, как всегда, содержалась некая истина, только…

Все это было совсем не то, чего мне хотелось. Вместо полноценного отпуска по известной формуле: «Уж если отдыхать, так от всего» снова подразумевался очередной этап тайной войны, где мне отводилась лишь легенда «отдыхающего», который все время ждет, когда соответствующий сигнал вновь призовет в бой…

Это совсем разные вещи: на законном основании и без задней мысли валяться на пляже и охмурять рядом загорающих девушек или только изображать безмятежный отдых, бдительно высматривая на том же пляже злоумышленника, прячущего в плавках пистолет…

– И еще одно, – добавил после короткой паузы Сашка, – что-то мне такое вообразилось. Когда ты сказал, что можно уходить и внепространством… Если бы по-человечески, морем, тогда так-сяк. А через «канал» – ну, я не знаю. Помнишь, давно еще разговор был – каждый выход за пределы реальности сильнее и сильнее раскачивает мироздание. И в какой-то момент…

Такой разговор действительно имел место, вскоре после того, как мы с Ириной внезапно оказались в декабрьской Москве 1991 года, а не в августе 1984-го, как планировалось.

Или даже позже мы это обсуждали, после нашего с Сильвией возвращения с Валгаллы.

– Правда, опасаюсь я чего-то, если угодно. Мне кажется, что лучше будет, если я завтра после торжественных проводов соскочу втихаря за борт с аквалангом, вылезу на берег и начну автономное существование прямо отсюда, а не с Мадагаскара.

– По-прежнему не понимаю. В чем смысл идеи? Ты что, воображаешь, будто парадокс возникнет именно при условии твоего присутствия на борту? А с нами ничего не сделается? За нас не боишься? Или как? Мудришь ты, по-моему. Провели бы недельку-другую в море, отдохнули, развеялись на всю катушку, а потом и отъехал бы куда нужно. Самолеты летают, день-два – не проблема для твоих глобальных идей. Также и договаривались… Не делай из меня дурака, колись, в чем на самом деле дело?

Сашка вдруг вскочил из-за стола, начал ходить, засунув руки в карманы, по ковру, доходя до очередной переборки – резко разворачивался на каблуках.

Нервничает, сильно нервничает мой друг без всяких видимых причин.

Раздраженно махнув сжатой в кулак рукой, он почти закричал:

– Мне тоже крайне жаль, не прикидывайся, будто не понимаешь! Я ведь океан только с палубы «Валгаллы» и видел, да и то Атлантический. А хотелось бы взглянуть и на Индийский, Новую Гвинею увидеть, Соломоновы острова опять же…

– Соломоновы – это уже Тихий, – деликатно уточнил я.

– И Тихий тоже, натюрлих. Но… Если угодно – видение мне было. Как в последний день в Замке. Проще говоря – все та же интуиция. Не нужно больше мне, лично мне, понимаешь, забавляться всеми этими делами. Вообще не стоит. Отчетливое ощущение – добром это не кончится. И внимания к себе лишний раз привлекать не надо, возмущая мировой континуум.

– А может, в монастырь сразу, Александр Иванович? – позволил я себе съязвить, действительно раздражаясь странным его поведением. – За святыми стеночками-то – хорошо. И греха на душу не возьмешь, и… Ну вообще как-то так спокойнее, – спародировал я его настрой и тональность.

– Да что ты! Совсем не врубаешься? – вдруг психанул Сашка. – Не могу я своей интуиции не верить. Я уйду отсюда, а все, в том числе и наши ребята, будут уверены, что мы вместе. Тогда мне проще будет инкогнито изображать. А на яхте имитатор оставлю. Я парочку сохранил еще с тех времен…

Это он вспомнил самое начало нашей истории. Тогда Антон снабдил нас электронными штучками, которые, посылая импульсы, соответствующие индивидуальным мозговым излучениям, должны были создавать у охотившихся за нами аггров впечатление, что мы находимся совсем не там, где на самом деле.

Какой-то резон в словах Шульгина был. В эффективности имитаторов я убедился совсем недавно на Валгалле. Может быть, поможет и сейчас. Если уж мы решили «выпасть» из этого мира, то лишний раз засвечиваться ни к чему.

Правда, имитаторы рассчитаны на аггрианскую технику, пределов возможностей Держателей мы не знаем, и есть ли вообще эти пределы?

Но вполне можно предположить, что ежеминутно они наше местонахождение и поведение не отслеживают. Пока мы не даем к этому оснований. Например – не пользуемся аггрианской техникой, не будоражим слишком грубо пространство-время.

Об этом и Антон предупреждал.

– Ну, допустим. Не имею оснований спорить по существу, хотя есть у меня собственное мнение насчет эфира и эффективности попыток сохранить тайну, имея дело с Держателями. Кроме того, верная интуиция еще не гарантирует от ошибок в ее истолковании. И как мы потом встретимся?

– Назначим рандеву. Я свои дела здесь, в Лондоне и Париже, сделаю и подскочу самолетом… ну, скажем, во Фриско. Или в Бомбей. Куда раньше успею. Там меня и подберешь. Какие проблемы? Телеграф здесь нормально работает, радио есть. Свяжемся.

– Тогда чего проще – по нуль-Т через «Валгаллу»…

– Вот этого – не надо…

И опять я понял ход Сашкиных мыслей. Даже тех, которые сам он не успел еще сформулировать до конца.

Разумеется, первый их уровень был тот самый, что он высказал сейчас вслух. Опасение, что Держатели засекут момент внепространственного перехода «Призрака» в Индийский океан, им это не понравится, и они учинят очередную пакость, макро– или микроизменение реальности, которое даже и заметить не удастся, но после которого затеянное предприятие утратит всякий смысл. Или же – обратится в свою противоположность. В этом случае намеченные Шульгиным меры предосторожности могут оказаться полезными.

А второе – Сашка просто захотел сыграть в собственную игру, и немедленно. Слишком ему надоело существовать как бы на вторых ролях. Зная его характер, я представлял, насколько его раздражает необходимость работать в команде, где лидирует не он. И пусть все операции мы планировали совместно, и Сашка всегда сам определял свой круг прав и обязанностей, но все же…

Степень внутренней неудовлетворенности достигла критической отметки. Захотелось полной самостоятельности и независимости.

В принципе ничего страшного в этом нет.

Пусть покрутится, выпустит пар в автономном плавании по морю житейскому. Есть тут даже нечто обнадеживающее. Если сам я действительно выложился до конца и мечтаю только о покое (так раньше князья уходили в монахи, и даже государь император Александр Павлович, по слухам, преобразился в старца Федора Кузьмича), а в Сашке по-прежнему кипят силы и амбиции, так дай ему бог удачи…

Хуже другое – что, если крыша и у Шульгина начинает съезжать, только проявляется это в такой вот гипоманиакальной форме? Неукротимая активность и абсолютная убежденность в собственной правоте пополам с бредом преследования.

А впрочем, все это ерунда. «Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе».

– Ты, как я понимаю, все уже продумал и подготовил? – спросил я, имея в виду первый этап Сашкиной импровизации. – Стратегические-то цели нашей операции остаются прежними?

Если только Шульгин, оказавшись на свободе, не начнет перекраивать и их.

– А что тут особенно готовить? Я всегда готов, и снаряжение в полном порядке.

Еще одна интересная мысль пришла мне в голову.

– Предположим, что как раз Держателям и хочется нас разлучить? В каких-то собственных целях. Не зря же идея эта возникла у тебя буквально только что?

Впрочем, сразу же я поправил сам себя. Единственное, что утешало и обнадеживало, – по всем известным фактам и косвенным рассуждениям выходило так, что впрямую на мое и Сашкино мышление Держатели воздействовать как раз и не могли.

Отчего и изобретали всякие окольные ходы. Чтобы принудить нас к тем или иным «добровольным» поступкам.

Все-таки Антон, наверное, был прав. Если бы умел кто-то путем внушения принуждать нас к желаемым поступкам, вообще все наши приключения не имеют смысла.

Но этого я не сказал. Пусть Шульгин сам думает.

Он и ответил:

– Ну, если мы все будем через эту призму рассматривать… Тогда вообще ничего предпринимать и планировать невозможно. С тем же успехом я могу сказать, что это твоими устами они говорят. Я все придумал самостоятельно и правильно, сказал тебе, а ты…

– Да уж действительно. С такой логикой далеко не уедешь…

– Или – уедешь слишком далеко, – усмехнулся Шульгин краем рта.

Я рассеянно скользил глазами по интерьеру кают-компании. Вдруг напрягся, не сразу поняв, что привлекло мое внимание. Но что-то же привлекло. Имеющее отношение к проблеме.

И тут же сообразил. Глупо в принципе, но тем не менее. Клин клином вышибают, или – абсурд на абсурд. По крайней мере, в данной ситуации можно быть уверенным, что в такой вариант Держатели не вмешаются. При всем всемогуществе кое-чего они делать не в состоянии. Например…

– Саш, ты уверен, что никто посторонний последние дни на яхте не появлялся?

– Посторонний – в каком смысле? Воронцов – посторонний?

– Нет, он, наверное, нет… Да не так это, в общем-то, важно. Книги на борт только ты возил или?..

– Как раз книги – только я. И оружие…

– Хорошо, предположим. Думаю, эксперимент будет чистым при любом исходе… – Я подошел к шкафу и с трудом вытащил с одной из полок толстую книгу в потертом зеленом переплете с золотым тиснением на корешке. – Это ты покупал?

– Так точно. У букиниста в Екатеринославе. Там еще автограф бывшего владельца есть и дата: 1903 г., Санкт-Петербург…

– Верно, – подтвердил я, глянув на форзац. – Имеется и автограф, и дата. На титульном листе тоже все как положено. Заголовок: «Конфуций. Уроки мудрости. С.-Петербург. Издание Ф.В.Щепанского. Невский проспект, 34. 1902 год. Дозволено цензурою 5 октября 1901 г.».

Веленевая, совсем еще белая бумага, а я привык, что у дошедших до нас старых книг листы уже покрываются коричневатыми пятнами и пахнут плесенью. Главная составляющая трудов Конфуция – «Книга перемен», отличная штука для проверки самых сумасшедших гипотез.

– Вот и проверим. Доставай монетки…

Шульгин вытащил из кармана брюк три золотые десятки. По непонятной причине он терпеть не мог кошельков и с детства всегда носил мелочь в левом брючном, а бумажные деньги – в нагрудном кармане пиджака.

– Бросай. И поглядим, что выпадет.

Сашка понял мой замысел. Мы с ним давно уже пристрастились к гаданию, и почти всегда ответы «Книги» удавалось либо сразу истолковывать в правдоподобном смысле, либо убеждаться в справедливости предсказания задним числом.

А сейчас я исходил вот из чего – ну не могли, никак не могли бы даже и почти всесильные Держатели Мира предвидеть такой мой ход, я и сам-то придумал его ровно секунду назад. А уж тем более – перевернуть монетки в полете.

А раз так – и ответ «Книги» будет никем не запрограммированным, и наши приведенные в соответствие с ним поступки тоже окажутся неожиданными для всех.

Ну, как говорил крупье Смоку Белью: «Рулетка сама по себе система, и любая другая система против нее бессильна».

Сашка шестикратно бросил монеты. Я записывал сочетание орлов и решек. Выпала третья гексаграмма.

«Чжунь. Начальная трудность».

Две короткие черты.

Длинная.

Две короткие.

Две короткие.

Две короткие.

Длинная.

Я прочел комментарий вслух, медленно и отчетливо, одновременно вдумываясь в текст и чувствуя, что полегоньку хренею:

Конечно, кроме этих, так сказать, первоначальных, достаточно смутных по смыслу стихов, к гексаграмме прилагалось несколько десятков страниц углубленных толкований, куда более изощренных, чем комментарии моих университетских наставников к трудам Маркса, но главное было понятно.

Сашка бросал монетки, и ответ адресован явно ему, не мне. И ответ полностью совпадал с уже принятым решением.

Желающие могут подумать над этим сами или обратиться к оригиналу, к старому мудрому Конфуцию.

Повторяю – гексаграмма «Чжунь».

– М-да… – Шульгин, по-моему, тоже был слегка ошеломлен. Все-таки есть вещи, к которым нам, осознавшим себя в великолепные, рациональные и атеистические шестидесятые годы, привыкнуть почти невозможно.

Как и понять, нет, нет, не понять даже, а принять душой факт существования и функционирования компьютеров, биороботов, тех же Держателей Мира.

Ладно, Сашка психиатр, а я психолог.

Следующий ход мой.

– Пусть так. Не надо тебе никуда выступать. Возведи на престол вассала. То есть проводи меня на капитанский мостик, и мы с тобой хоть на десяток миль выйдем в море. Чтобы все было как тогда… А потом пожалуйста. Примечай зачатки событий и оставайся дома…

Кстати, где моя команда? Почему даже Ларсена нет на месте?

Шульгин вдруг улыбнулся как-то облегченно. Гадание на него подействовало или что другое?

– Да все нормально. Запер я их и отключил. Чтобы под ногами не путались. В старом сценарии их ведь не было…

И опять Сашка прав.

Хорошие мы с ним актеры. Самая пора в театр к Станиславскому наниматься. Зерно там образа выращивать, поведение в предложенных обстоятельствах изображать, все мы умеем.

А главное – мы все-таки выйдем в море именно так, как и задумано было двадцать лет назад.

… Специального банкета по случаю нашего отплытия устраивать никто не собирался. Вроде бы не тот повод. Ну, уходят ребята в отпуск, не на войну же.

Решили так, по-товарищески посидеть вечерком, поднять по бокалу-другому, обменяться мнениями. Глядишь, что-нибудь умное придет в головы на прощание, упущенное что-то вспомнится… Может, и не слишком важное на первый взгляд, но способное впоследствии принести ненужные хлопоты. И специально друзей, оказавшихся сего числа вдалеке от «Базы», тоже не приглашали, однако случайно, или влекомые пресловутой интуицией, или по иным причинам к вечеру на «Валгалле» собрались все.

И словно снова вернулось то, уже почти невообразимое, время, когда мы были молоды по-настоящему, не физически, а психологически, наивны, полны слегка глуповатого по нынешним меркам энтузиазма.

Будто прошло с тех пор не два с небольшим года, а десятилетия.

Печально сознавать, но мы уже стали отвыкать друг от друга, а может быть, инстинктивно старались держаться подальше. У всех будто бы и незаметно, а на самом деле вполне закономерно начала образовываться своя, отдельная от прочих жизнь.

Я сознавал неизбежность этого процесса, иногда даже удивлялся, что слишком он затянулся, но все равно видеть, как старая жизнь кончается безвозвратно, было грустно.

Но зато сейчас все на краткий миг стало почти как прежде.

Даже Сильвия решила почтить нас своим присутствием.

Явилась восхищенным мужским взглядам прямо из Парижа к пиршественному столу, непосредственно с очередного светского раута, до которых она была большая охотница. Облаченная в потрясный туалет из коллекции «Осень 1921 работы какого-нибудь сверхмодного кутюрье.

Шелестящее, струящееся, переливающееся произведение портняжного искусства с широченной юбкой (кажется, эта конструкция называется «солнце»), затянутым, как корсет, лифом и обширным декольте. Похоже, это платье, лишенное видимых застежек, дошивали прямо на ней. И, чтобы не терять время на переодевание и дорогу, леди Спенсер, вопреки договоренности, прибыла к нам внепространственным путем.

После нескольких тревожных моментов, вроде нашего с Ириной попадания в 1991 год, искажения синхронности между точками входа и выхода, мы решили прибегать к этому способу перемещений лишь в самом крайнем случае. Очевидно, Сильвия решила, что желание щегольнуть новым нарядом может быть признано таковым.

– Мы счастливы вас видеть, леди Си, – приложил правую руку к сердцу Воронцов, – тем более что как раз у нас возник спор. Насколько успешно воздействуют на европейское общество модернизационные импульсы с Востока…

Здесь Дмитрий не слишком и шутил. Уже целый год Западная Европа подвергалась своеобразной культурно-психологической агрессии со стороны Югороссии, в которой вдруг появилась масса военно-технических и чисто бытовых новинок, совершенно неожиданных, но эффективных, удобных и практичных.

И если у специалистов многое вызывало недоумение, каким образом столь прорывные технологии, на десятилетия опережающие общемировой уровень, появились в достаточно отсталой и разоренной семилетней войной стране, широкая публика принимала их не задумываясь.

Последние полвека стремительного прогресса во всех областях знаний отучили обычных людей удивляться.

Ну не было вчера кинематографа, автомобилей, аэропланов, телефонов, электричества, радиосвязи, граммофонов и патефонов – а со вчерашнего месяца десятого дня они есть, даже в цирке показывали. Носили женщины до самой мировой войны корсеты и ездили верхом только в дамских седлах – и вдруг перестали…

Чего же теперь удивляться тому, что русские самолеты стали летать еще на двести километров в час быстрее и на три километра выше, а неизвестные русские же портной и галантерейщик вдруг ввели в обращение короткие юбки, прозрачные безразмерные чулки и женские брюки. И не такое бывало…

Но были на Западе аналитики, пожалуй, не глупее своих потомков конца века, разве что не владеющие соответствующими приемами вроде мозгового штурма и контент-анализа, которые не один уже месяц трудились над систематизацией фактов, изучением и обобщением разведданных и просто витающей в воздухе информации в надежде понять суть и смысл происходящих процессов.

… Как раз их деятельность интересовала сейчас нас с Шульгиным больше всего. Мы не сомневались, что рано или поздно какая-то (не обязательно верная) концепция происходящего будет выработана, скорее всего – в недрах «Системы», которая была самым здесь опасным для нас врагом, и готовились к моменту, когда это произойдет.

И очень рассчитывали в предстоящей борьбе на Сильвию, поднаторевшую за минувшую сотню лет в «стратегии непрямых действий» аггрианского резидента.

… Мы ели, выпивали понемногу, много шутили, а кое о чем говорили и всерьез, но так, без нажима.

К слову, я спросил Левашова, не собирается ли он порадовать народ новым изобретением, чем-то столь же потрясающим, как установка совмещения пространства-времени или дубликатор.

Спросил совершенно искренне, поскольку знал Олега целую вечность и не помнил момента, чтобы тот не возился с железками, расчетами и чертежами, и всегда у него получалось нечто необыкновенное: от портативного магнитофона собственной конструкции в десятом классе школы и до пресловутого аппарата «СПВ».

– Да нет, не получается как-то. Одно дело, что времени нет, а вообще – нечего больше изобретать. Того, что уже есть, этой реальности еще сто лет не переварить, а самому даже и неинтересно. Положение примерно такое, о чем фантасты когда еще предупреждали…

– Конкретнее, – заинтересовался разговором и Воронцов. Он не так был начитан в фантастике, как прочие, но на охватившее Левашова безразличие к техническому творчеству внимание тоже обратил, и давно.

Еще с дней работы на достройке «Валгаллы» его тогда поразило почти неприкрытое безразличие, которое Олег проявил к интереснейшим чисто техническим проблемам.

Единственное, в чем он напоследок блеснул былой гениальностью, – это способ, которым он обошел наложенное Антоном на биороботов «заклятие» – запрет действовать автономно за пределами корабля.

Дмитрий тогда решил, что причина в Ларисе, в охватившей Олега на четвертом десятке страсти к этой эффектной, но взбалмошной и неуправляемой девице. Такое бывает, мужики и покруче Левашова ставили ради бабы на кон и карьеру, и честь, а то и жизнь.

– А чего тут… Думали мы, думали, старались, а тут пришли какие-то, перед кем мы не первоклашки даже, а так… Все они знают, все умеют, а нам, хоть из штанов выпрыгивай, и через тысячу лет их не догнать. Даже и пытаться не стоит…

– Ну, это ты зря. Нам как раз ничего. Переварили спокойно все их чудеса, не поморщились. Даже наоборот.

Олег засмеялся, по-прежнему невесело.

– Ну, чего или ничего, это пока рано судить. А вот что лично мне неинтересно стало с тех пор, как увидел Замок, Антоновы и Иринины штучки, – медицинский факт. Это как радиолюбительство. Мы отчего им раньше увлекались – оттого, что в отечественные приемники даже диапазонов 13-16-19 не ставили, а из магнитофонов, кроме двухпудового «Гинтараса» или «Кометы» с одной скоростью, купить ничего нельзя было, да и на них деньги два года копить… А если бы в каждом магазине, как на Западе, сто моделей на любой вкус, да за копейки, на кой нужно ночи напролет с паяльником сидеть… Мне теперь политикой интереснее заниматься…

Тут Левашов не кривил душой. Неожиданно для себя по принципу компенсации или под влиянием Ларисы он с головой погрузился в большую политику. Сначала ему хотелось доказать мне и прочим антибольшевистски настроенным личностям, что построение социализма с человеческим лицом все же возможно, стоит лишь устранить чересчур вопиющие перегибы, допущенные Сталиным, Троцким, да и Лениным кое в чем, и идея таки себя оправдает.

Отчего и согласился попробовать свои силы в качестве спецэмиссара Югороссии при советском правительстве, точнее – лично при Троцком.

Роль эта неожиданно его увлекла, и, хотя прежние коммунистические иллюзии улетучивались на глазах, он оставался твердым приверженцем идеи своеобразной конвергенции, сосуществования и положительного взаимовлияния либерально-буржуазной полумонархии Врангеля и нэповской диктатуры пролетариата Троцкого.

– Сейчас, кстати, в Москве происходят интереснейшие процессы. Я в них до конца не разобрался, но, похоже, Лев Давыдович отнюдь не избавился от мыслей активизировать «мировую революцию». После кончины Ильича идея построения социализма в отдельно взятой стране если и не отрицается впрямую, то за генеральную никак не признается. Есть сведения, что ведется работа по подготовке коммунистического восстания в Германии…

– Как прошлый раз в 1923 году? – удивился я. Последнее время, полностью погрузившись в переоборудование и предпоходную подготовку «Призрака», я почти перестал вникать в тонкости тайной дипломатии, тем более – советской.

– Именно, – кивнул Левашов, – только знаешь, что самое странное? Такое впечатление, словно и сам Троцкий, и его коминтерновцы тоже знают будущую историю. И учитывают уроки прежнего поражения.

… Перед десертом, когда общий разговор закончился и разбился по преимуществу на диалоги, мы с Берестиным вышли покурить на крытую галерею между шлюпочной и солнечной палубами, куда выходили двери Кипарисового салона.

Попыхивая своей очередной данхилловской трубкой, которые он с недавних пор увлеченно коллекционировал, пользуясь невиданным расцветом трубочного дела в здешнюю эпоху, Алексей как бы между прочим предложил заглянуть к нему, посмотреть недавно переоборудованный ситуационный кабинет. Благо идти туда было совсем близко – два марша трапа и десять шагов по коридору.

Раньше я часто там бывал, но последние месяцы как-то не приходилось, хватало других забот: переоборудование яхты и ее снаряжение, кое-какие дела в Турции и Европе, да и вообще…

Представлявший собой всего полгода назад нечто среднее между залом игровых автоматов и военно-историческим архивом, нынешний «кабинет» занимал уже три обширных помещения, заставленных вдоль стен всевозможным электронным оборудованием, и более всего походил на центр управления космическими полетами в миниатюре.

Прежде всего – обилием компьютерных мониторов и огромной, три на четыре метра, картой, правда не мира, а Европы, на торцовой стене первого зала. Великолепная карта, много лучше той, что была здесь установлена раньше. Деталировка, цветовая гамма просто потрясающие. Как на картинах гиперреалистов. Примерно в этом смысле я и выразился.

Я знал, что прежняя аппаратура позволяла моделировать на планшетах и картах ход любых военных операций мировой истории, сколь угодно раз переигрывать минувшие сражения за любую из сторон.

При подготовке Каховского сражения эта техника дала Берестину возможность выиграть его с минимальными потерями и потрясающим пропагандистским эффектом. А в результате и всю Гражданскую войну.

– Что карта, карта – просто жидкокристаллическая картинка. Дело в другом, – сказал он, обводя рукой свои владения. – Теперь у меня не старое железо фирмы «Макинтош», а настоящая машина. Двадцать квантовых процессоров, и у каждого оперативка 612, память 7 гигабайт, драйверы с ускорителями, а главное, она использует не только классические нули и единицы, а и любые промежуточные значения. То есть можно обрабатывать задачи с множеством неопределенных ответов. Плюс Сильвия одолжила мне кое-что из своих приборов, в том числе и так называемый «шар»…

– Не утруждайся, не мечи бисера, мне это совершенно ничего не говорит, для меня компьютер не более чем пишущая машинка с памятью и Ленинская библиотека размером с чемодан… (Это я к случаю припомнил цитату из пресловутого романа «Гриада».) Давай сразу к сути. Хотя «шар» – это круто. Неясно только, он-то здесь при чем?

Алексей посмотрел на меня с легким сожалением.

– Азия-с… Ну, выражаясь доступным тебе языком… – Он замялся, подбирая слова.

Вот технократы на мою голову. Ладно Левашов, тот от природы технический гений, нам в его делах с детства ловить было нечего, а теперь еще и Алексей, свой брат, гуманитарий, в мою неграмотность меня же носом тычет.

Впрочем, я не совсем прав, гуманитарием он является лишь в одной, и теперь уже не самой главной для него ипостаси. Живопись он забросил почти окончательно. Да и была она для него, как теперь выяснилось, лишь своеобразной формой эскапизма, уходом в вымышленный мир из реального, где Берестин не имел шансов на реализацию своего главного предназначения. Теперь же он вековую мечту исполнил – стал одним из крупнейших полководцев сразу двух реальностей.

А его компьютеризированный «ситуационный кабинет» – обыкновенный рабочий инструмент, как набор карт для стратега иных времен. И владеть он им, естественно, должен в совершенстве.

– Ну, в общем, теперь это все сразу: «виртуальный Генштаб», Главное разведывательное управление, Госплан и Дельфийский оракул в одном лице. С помощью Олега и Сильвии я загнал ему в память абсолютно всю информацию военной и военно-политической направленности, наличествующую в библиотеках, архивах и музеях Европы, Азии и обеих Америк. Учебники, монографии, отчеты, приказы и прочее. Плюс досье на каждого заслуживающего внимания генерала и даже полковника, их собственные мемуары и все, что о них писано друзьями и врагами.

Кроме того, в режиме реального времени сюда поступает вся текущая, фиксированная на бумаге и иных материальных носителях информация соответствующего рода из военных министерств, штабов, разведорганов большинства цивилизованных стран. Я ее, конечно, контролировать не в состоянии, но она поступает туда, внутрь, – он ткнул пальцем в сторону одного из шкафов, – переваривается и при необходимости используется…

Это я понял.

– То есть, грубо говоря, в любую секунду ты можешь получить не просто оперативную информацию о планах вероятного противника, но постоянно и непрерывно отслеживать перемещение воинских частей, прогнозировать развитие событий на ТВД2 и…

– И так же постоянно получать рекомендации по оптимальным мерам противодействия. В масштабе от фронтов до взводов.

Зная Берестина, я догадывался, что к любым рекомендациям, даже и такой сверхумной машины, он отнесется вполне критически и в случае чего примет собственное решение, но все равно… Понятно теперь, и для чего потребовался «шар» Сильвии. От Ирины я знал, что этот аггрианский прибор, имеющий массу функций, предназначен в том числе для считывания любой фиксированной информации, где бы она ни хранилась.

– Здорово, – повторил я из вежливости. – Значит, теперь для тебя нет в мире тайн, и любой агрессор может быть разгромлен превентивным ударом, а также и в любой желаемый момент после начала агрессии. Малой кровью и на чужой территории. Нам бы с тобой в сорок первом году такая штука сугубо бы пригодилась. Глядишь, и прорыв фронта под Смоленском сумели бы парировать вовремя…

– Да уж… – поджал губы Алексей.

Пожалуй, мое замечание было неуместным. Хоть и здорово мы с ним тогда повоевали, я из Кремля, а он непосредственно на передовой, а все же то, что ему так и не удалось удержать немцев на старой границе, он считал своей крупной неудачей.

Тем более что Антон слишком не вовремя нас из сорок первого года выдернул, и мы так и не узнали, чем закончилась осенняя кампания.

Впрочем, кое-какие плюсы есть и в таком незнании. Если вдруг Марков без Берестина сделал то, чего не сумел сделать Алексей, удар по самолюбию был бы тяжелее…

– Однако ты ведь не только для того, чтобы похвастаться, меня сюда пригласил? Еще что-то?

– Разумеется… – По лицу его вдруг скользнула тень некоего смущения.

– При всем своем совершенстве надежд моих машина пока не оправдывает. Если ее использовать как всеобъемлющий справочник – это да. И некоторые локальные задачи решает вполне успешно, например – спрогнозировать действия английского флота при попытке взять реванш за недавнее поражение. Кстати, тут у меня есть интересные данные, тебя впрямую касаются, – заметил он будто невзначай и снова перешел к главному для себя: – А вот если задать ей разработку оптимальной военной доктрины Югороссии или хода войны с наиболее вероятным на сей момент противником, тут начинается такое… Ну полный бред.

Я как-то сразу сообразил, что произошло. Даже и расхохотался, что выглядело несколько бестактно.

– Всю историческую информацию заложил, говоришь? За какой период?

– Я же сказал. Почти за двести лет. Начиная с наполеоновских войн… Чтобы тенденции в развитии военного искусства отслеживать, аналогии находить… И до момента нашего ухода. Когда ты в Замке библиотеки в компьютер перегружал…

– Молодец. Все ты правильно сделал, кроме одного. И в результате вместо «Генштаба» получил больничную палату, набитую генералами-шизофрениками…

Алексей все еще не понимал. Пришлось объяснять.

Базовая информация машины была изначально огромна, пожалуй что исчерпывающа, и все время в оперативную память поступает свежая, текущая. Только вот одну тонкость Берестин с Левашовым упустили, просто не догадались предварительно подумать в нужном направлении. Все, что составляет основу ее «военно-исторического образования», позаимствовано из прошлой реальности…

Но реальность ведь изменилась, и машина столкнулась с неразрешимым даже для ее «интеллекта» противоречием. Многие исторические факты теперь не соответствуют тем, что происходили прошлый раз.

В разведдонесениях то и дело встречаются ссылки на события и сражения, не происходившие в действительности, речь нередко идет об армиях несуществующих стран, а в существующих ключевые посты занимают какие-то другие люди. Ну и так далее.

При этом машина, по определению, принимает любую получаемую информацию за достоверную. Соответственно, ей необходимо либо искать причину несовпадений теории и практики, меняя всю философию причинно-следственных связей, либо начать игнорировать все, что в исходную теорию не укладывается.

Так ведь и еще хуже того. Мои друзья, не подумавши, сделали в своей программе совершенно равноправными и равнозначными всю советскую, на 70 процентов идеологизированную историческую науку и достаточно свободные взгляды немецких, англо-американских, японских и прочих историков.

Точно так же бедная машина должна была совмещать в себе, как в единой личности, позиции и теоретические воззрения Жукова, Тухачевского, Свечина, Троцкого, Манштейна, Кейтеля, Эйзенхауэра, де Голля, Ямамото, Пилсудского и Маннергейма.

И это только так, навскидку. Возможно представить, чтобы эти ребята пришли к единому мнению по поводу какой угодно военной операции XX века?

Умный человек смог бы в этом парадоксе разобраться, а машина, кажется, начала вести себя по принципу «если факты не соответствуют теории, то тем хуже для фактов». Просто исходя из того, что базовая информация для нее заведомо приоритетнее вновь поступающей.

Все это я Алексею популярно и изложил. Пусть с точки зрения человеческого психолога, а не специалиста по компьютерной логике.

– Вообрази себя в ее положении. Ты на фронте разворачиваешь карту Белоруссии, а видишь какую-нибудь Гондвану. Начальник разведотдела докладывает тебе о количестве у неприятеля боевых слонов и реактивных истребителей, а пленный сообщает, что 2-й танковой группой командует не Клейст, как ты был уверен, а Субудай-Багатур. И тут же по прямому проводу Ставка требует к утру доложить о возможности стремительным обходным маневром взять Теночтитлан… Я слегка утрирую, конечно, но суть такова…

Берестин невольно улыбнулся нарисованной мною картине. Действительно, для выпускника академии имени Фрунзе довольно диким было бы увидеть в экзаменационном билете вопрос: «Сделать разбор совместной наступательной операции врангелевско-кемалистских войск по захвату Стамбула в мае 1921 года у англо-греческих агрессоров».

Или – «Роль Предсовнаркома РСФСР тов. Троцкого в обеспечении почетных условий советско-белогвардейского Харьковского договора в 1920 году».

Особенно если бы экзамен происходил годах этак в 1938 – 1953-м.

По этому поводу мы с ним по-солдатски, под сигаретку выпили, вновь испытывая забытое уже чувство воинского братства, обретенное на Отечественной войне, и он меня спросил, как же из этого вполне дурацкого положения выйти.

Не хотелось бы акцентировать внимание на интересном моменте, но…

Чем дальше, тем больше мои друзья становятся самостоятельными и самодостаточными. А вдруг припрет нештатная ситуация, и «выручай, Андрей, подскажи что-нибудь умное».

Нет, я не в обиде. По той же самой причине. Карма у меня такая и профессия. В упорядоченном советском мире поддерживать в друзьях нонконформистски-фантастический тонус, а в мире абсурдной фантастики выступать хранителем реальности.

– Так, а делать что? Подсказать можешь?

– Вот не ценил ты, Леша, замполитов и комиссаров в армии, а зря. Они, может, и не всегда представлялись ангелами небесными, однако в самые безысходные времена подсказывали своим командирам и военспецам, как использовать бесспорные военные знания в далеко не бесспорной ситуации. Поскольку владели какой-никакой, но всеобъемлющей теорией.

Усмехнулся, сделал привычный округлый жест рукой с зажатой в ней трубкой.

– Я товарищам Сталиным поработал, и нэ такие проблэмы рэшал… И твою проблэму рэшу, думаешь, нэт?

– Ну реши, реши, для того и позвал…

– Сейчас не сделаю. Хоть пару часов нужно, чтобы все расписать. А завтра утром алгоритм представлю. Только программу писать снова Олега позовешь. Я ведь только так, «наиболее общие законы развития природы и общества» знаю… Поэтому все в произвольно-литературной форме изложу, а уж по науке оформлять ему придется…

Берестин (каким же он разным умеет быть, впрочем, как и все мы) улыбнулся облегченно-простодушно, приобнял меня за плечо.

– Да конечно, конечно, для чего я тебя и позвал. Лучше тебя никто именно общих проблем и не решит… Пойдем, а то дамочки наши скоро нас разыскивать кинутся.

Я не возражал, но были у меня и свои интересы. Для которых Алексеева машина вполне подходила.

– А не посмотришь ли ты, в рамках вполне локальной задачи, что может нам грозить при попытке прорыва на «Призраке» через Эгейское море и архипелаг к Суэцу или к Гибралтару.

Результат моделирования ситуации меня полностью устроил. Именно этим путем я и пойду, убивая таким нестандартным образом от двух до четырех зайцев. Как повезет. Только нужно теперь еще и с Воронцовым мероприятие согласовать.

Как оказалось, британский флот давно уже имел поступивший свыше приказ отслеживать и при первой же возможности захватить и интернировать не только пароход «Валгалла», к которому у гордых британцев были давние счеты, но и яхту «Камелот», каковая в настоящее время, по почти достоверным данным, принадлежит человеку, выдающему себя за американского подданного Ньюмена, но таковым не являющемуся. Этот же Ньюмен, как сообщает разведка, скорее всего аналогичен генералу Новикову, играющему непонятную роль при Ставке Врангеля и ведущему деятельность, крайне вредную для Антанты (или – «Системы»?).

Тут ничего нового не было. Для «Системы» мы стали вредны и опасны на вторую неделю появления в Крыму. Весь интерес в том, что, не сумев ничего толком узнать о нас как таковых, вражеские агенты сумели отследить связь между «Валгаллой», приобретением Сильвией королевской яхты, неким сэром Ньюменом, генералом Новиковым, то есть мною, не менее, а то и более опасным генералом Шульгиным и супербогатой тайной организацией, бросившей вызов всему цивилизованному миру, а значит, и «Системе».

– Значит? – спросил я Алексея.

– Значит, вам не стоит идти сейчас в море в одиночку.

– А как? – осведомился я.

– Воронцов может вывести вас в Средиземное под прикрытием линкоров, а если что – это будет великолепный повод замочить весь Гранд Флит раз и навсегда. Ракет «Москит» у нас хватит. Два-три залпа плюс воздействие авиации – и не надо никакого Пирл-Харбора…

Идея сама по себе стоящая.

Проще всего пойти по предложенному Берестиным пути. Можно без потерь, с минимальными усилиями размолотить вообще полмира, не только какой-то там десяток линкоров и крейсеров с несколькими тысячами моряков на борту. Отчего бы и «заклятым друзьям» не испытать прелести новой Цусимы?

А что потом? Пробовали уже, разоружили Германию в 1918-м по Версальскому договору, и чем закончилось через 20 лет? А где уж нам, впятером, ну, всемером фактически, воевать против всего мира? Мы-то в любом случае отобьемся и даже в 90 процентах случаев останемся в живых, а остальные?

Спалить еще 30 миллионов человек для того, чтобы не допустить Второй мировой и сопутствующих ей войн, в которых погибнет почти столько же?

Да пошла бы она… такая политика. В общем, для того, чтобы избавить себя от подобных проблем, я и решил немного отдохнуть.