Читать книгу Не бойся друзей. Том 2. Третий джокер - Василий Звягинцев - Страница 3

– Знаешь, Михаил, – вдруг придержала за локоть Басманова Сильвия, когда они вышли из каминного зала, в которым перед ними вещал, изображая из себя нового «Властелина мира», Арчибальд, – мне нужно с тобой серьёзно поговорить.

– О чём? – сделал вид, что удивился, Басманов. – Как власть в отряде делить будем? Тебя это волнует? – Он вдруг впервые обратился к ней на «ты», а раньше положение и возраст будто бы мешали.

– Волнует, – тихо и спокойно ответила она, чтобы не услышали шедшие впереди Катранджи, Уваров и профессор, говорившие о своём. – Сейчас расходимся по своим комнатам, через полчаса выйди на лестничную площадку.

Тон у леди Си был такой, что спорить не хотелось, да и нужды не было. В любом случае – она для него «старшая сестра». А в «Братстве», как в нормальной биологической семье, случиться в личных отношениях может всякое, но младший брат старшим всё равно не станет. Это вам не армия, где иногда лейтенант (в понятиях Басманова – поручик) обгоняет полковника.

А вдобавок Сильвия очень легко, одновременно нежно и уверенно коснулась пальцами его ладони.

Басманов переоделся в так и не ставшие ему по-настоящему привычными джинсы и майку с короткими рукавами, открывающими руки, в недружественные объятия которых мало кому хотелось бы попасть. Полковник с первого дня в отряде рейнджеров на «Валгалле» понял, что теперь спортом заниматься надо без дураков(иначе просто не выдержишь сержантской муштры), в назначенное время вышел из комнаты. Свой любимый с германской войны «парабеллум» на всякий случай сунул сзади под ремень. Не помешает, пусть просто как атрибут офицерского достоинства. Сильвия появилась через минуту. Точная женщина. Она была одета легкомысленно. Возможно, чтобы дезориентировать того (или тех), кто за ними вздумает наблюдать. Очень открытый сарафанчик, в вырезе которого вольно покачивалась нестеснённая галантерейным изделием грудь. Басманов, несмотря на совсем другой настрой, слегка удивился. Сколько он знал леди Спенсер, она всегда одевалась достаточно строго, и эта часть её тела специального внимания не привлекала, ему как-то не приходило в голову задумываться, что именно скрывается у неё под жакетом или платьем. Полковник вообще всякой ерундой интересовался не слишком, имел слабое представление о «размерах», не мог в отличие от приятелей навскидку отличить третий размер от четвёртого. Зато славился на фронтах умением попадать в наблюдаемую цель вторым снарядом, обходясь без классической «вилки»[19]. На его взгляд, достаточная компенсация. Дурак, кто, засмотревшись на женские сиськи, иногда крайне эффектные, пропускает нечто более важное. Михаил заметил, что не только груди «мадам» освободила (может, им, женщинам, снять свою «сбрую» так же моментами хочется, как солдату – размотать портянки), но и бёдра у неё выглядят шире обычных. Значит, там пистолетные кобуры, пусть и изготовленные по форме тела. Два пистолета, не меньше, чем «девяносто вторые» «беретты». Или нечто примерно того же размера.

Басманов был человек, умеющий мыслить в любой обстановке и не поддающийся слишком броским очевидностям. В боковом кармане юбки Сильвии почти в открытую лежит портсигар. Курящей женщине вполне уместно держать его именно там, раз больше негде. Любой понимающий человек (если Арчибальда можно отнести к таковым) сразу сообразил бы, что владеющей блок-универсалом почти раздетой даме совсем ни к чему таскать под юбкой два килограмма стреляющего железа. Значит, она уверена, что Арчибальд и Замок в целом не подозревают о функциях её золотой игрушки? Если так – это великолепно! Тогда две «пушки» у бёдер – отвлекающий маневр, очевидное доказательство и её «боеготовности», и безвредности для того, кто обладает высшими, на его взгляд, возможностями. Пусть веселится, воображая, что люди всё так же примитивны, раз даже в недрах Замка полагаются на свои примитивные пистолеты, считая их некими амулетами, способными от чего-то спасти.

Она посмотрела на него яркими, до невозможности откровенными и, как показалось наивному полковнику, «старому солдату, не знавшему слов любви», очень добрыми глазами. Ну, действительно, старшая сестра, без всяких посторонних смыслов.

– Сейчас мы немного покатаемся, не спрашивай меня ни о чём, делай то, что я буду показывать только жестами, – шепнула Сильвия на ухо Михаилу во время поцелуя в щёку, так тихо, что и на расстоянии сантиметра он едва услышал. Басманову этого было достаточно. Несколько десятков раз, наверное, Шульгин под настроение заводил ему патефонную пластинку американского певца Дина Рида под названием «Война продолжается». Александру очень нравилась мелодия и слова, и родившемуся полувеком раньше Басманову она в памяти засела. Хорошая военная песня, в строю исполнять можно.

Для него война всегда продолжалась. Но сейчас – в более приятном варианте, чем зябкой, дождливо-снежной весной шестнадцатого года. Вот тогда штабс-капитан Басманов усвоил, что офицерская шинель впитывает в себя до ведра льющейся с неба воды, а самые лучшие сапоги промокают насквозь через два часа.

Сильвия для любого из нескромных наблюдателей, хоть из своего отряда, хоть включённых Арчибальдом, мастерски изображала женщину, охваченную страстью и ни о чём больше не думающую. Разве что решившую, для обострения чувств, предварительно показать любовнику прелести места, где они оказались. Неважно, чьей волей и по какой причине. Радуйся, мол, жизни, пока есть такая возможность, «на том свете не дадут…».

Они заглянули в самый знаменитый среди «братьев» вымышленный и воплощённый Шульгиным бар, с витражами обнажённых наездниц. Басманову «модели» понравились, но сама идея, будто такие красавицы способны получать хоть какое-то удовольствие от строевой посадки (даже для позирования, а не реальной скачки на галопе), в своих эфемерных туалетах или вовсе без них, вызвала у него добродушную, но уничтожающую критику.

– Александра Ивановича я понимаю. Не одну ночь в душещипательных беседах провели. Весь он в этих картинках сублимировался…

Сильвия сначала удивилась чересчур научному слову, не совсем подходящему стилю старинного строевика, потом вспомнила, что он артиллерист, а значит, познаний в химии не чужд.

– Со мной бы посоветовался, я в седле с двенадцати лет. Эту вот фею, – он указал на самый эффектный из витражей, – лучше б в дамское седло посадить. И достовернее вышло бы, и куда соблазнительнее…

Сильвия прикинула и согласилась. Вот тебе и батарейный командир, ничего, кроме кадетского корпуса, училища и шести лет войны, не видевший. Она вспомнила этого же Басманова, только что «завербованного» в Константинополе. Нет, всё правильно – иным он и не мог быть, если из сотни тысяч беженцев Новиков с Шульгиным выбрали именно его. И ни разу не имели оснований усомниться в правильности выбора.

А сколько таких же, ничем не хуже, а может, и лучше поручиков, капитанов и подполковников легли в землю с августа четырнадцатого… Или умерли, спились в эмиграции, не встретив на бульваре чужого города своих Новиковых и Шульгиных…

«Грустно», – подумала Сильвия, неожиданно ощутив, что, может быть, именно в этот момент она полностью сменила самосознание, став уже стопроцентно русской женщиной. Раньше кое-что «спенсерское» в ней оставалось, невзирая на множество ситуаций, где ей приходилось держаться крайне русифицированно. Особенно – живя с Берестиным. Но вот сейчас…

Они пили в основном кофе, который здешняя автоматика готовила просто великолепно и на любой вкус, сопровождая его коньяками и ликёрами, разговаривали на темы, очень далёкие от «злобы дня». Не только Арчибальд при своей интеллектуальной тупости, но и вполне проницательный человек непременно поверил бы, что взрослая женщина применяет все свои чары и способности, чтобы соблазнить довольно инертного в сексуальном смысле офицера.

Басманов, как мог, ей подыгрывал. Труда не составляло – партнёрша была хороша сама по себе и в школе Станиславского могла быть лучшей ученицей, а уж ему стыдно вспомнить, как рассеян и неуклюж он был с дамами, последний раз перед февральским переворотом попав с фронта в «приличное» петроградское общество.

Потом вдруг Сильвия указала ему на дверь позади барной стойки. В лучших традициях детективов они вышли через неё в полутёмный кривой коридорчик, параллельный центральной, ярко освещённой и устланной ковровой дорожкой галерее. В тупике, ничем не примечательном, аггрианка дёрнула Михаила за рукав:

– Нам сюда!

Непонятно, что она сделала, но прямо перед ними вдруг раздвинулись не отличимые от каменной кладки стен двери, засветилась огнями кабина почти обычного лифта.

Несколько минут, как ему показалось, они летели в зеркальной кабине одновременно вверх, вниз, по горизонтали и в других направлениях. Объяснить это трудно, но вестибулярный аппарат реагировал именно так, пусть полковнику и не пришлось крутиться на космонавтских центрифугах и лопингах.

Михаил терпел, хотя несколько раз тошнота подкатывала к самому горлу. Утешало то, что он верил: Сильвия – специалистка высокого класса и за время пребывания в Замке научилась многому, недоступному ни Воронцову, ни Шульгину с Новиковым, пусть они и сумели проникнуть в закрытые для гуманоидов уровни Замка. Просто специализация и система подготовки у них были немного разные, и на одни и те же вещи они смотрели под разными углами.

Она ещё во время их первой (фактически ещё до начала нашей эпопеи) официальной встречи с Антоном, как резидентов и «высоких договаривающихся сторон» в Норвегии, согласилась на пресловутый «Ставангерский пакт»[20]. Если исходить из принципов хоть аггрианской, хоть форзейлианской политики – они в тот раз и стали предателями. Более того – обрушили всю систему тысячелетних, достаточно удачно сохранявших баланс интересов противостоящих сил на этой планете. С того дня, закрепившего их соглашение «о принципах отношений за пределами предписанных руководством конфронтаций» бессонной ночью в апартаментах отеля «Густав Ваза», всё и посыпалось. Нельзя, оказывается, даже из «лучших соображений» выдёргивать хоть один камешек из фундамента на песке построенного здания.

И потом, уже в Замке, она, деморализованная проигрышем каким-то крайне примитивным, пусть и дико агрессивным молодым парням, регулярно проводила время в постели Антона. Эти забавы её не унижали и ни к чему не обязывали. Зато позволили вытащить из его раскрывавшегося на пике страсти подсознания много полезных подробностей и фактов.

Отчего и использовали в своих операциях аггры исключительно женщин, оставляя «примитивным существам» роль исполнителей или, в крайнем случае, подконтрольных «старшим» координаторов. Как того же Лихарева или Георгия.

Наконец утомительный полёт закончился, дверь открылась, они вышли на узкую, окрашенную неприятной синей краской площадку «чёрной лестницы» обычного петроградского дома. Только при «настоящей» жизни Басманова и эти лестницы содержались в порядке, а здесь словно стадо плохо воспи-танных обезьян повеселилось. Деревянные накладки с перил сорваны, железные стойки погнуты, будто их пытались сломать или вырвать с корнем, да силы не хватило. Стены исписаны, где гвоздями глубиной на сантиметр, где краской – примитивными матерными словами. Ступеньки в грязи, перемешанной с окурками.

Бывало, видел он такое, попадая в освобождённые от «красных» города. Везде одно и то же, будто существа, некогда вынужденные выглядеть и называться «людьми», превратившись в «пролетариев», облегчённо возвращались к своей истинной сущности.

– Михаил, – сказала Сильвия, запирая за ними дверь на тяжёлый засов, – теперь можно говорить и держаться свободно. Я вижу, как ты натянут.

– Миледи, – ответил Басманов, вынимая из кармана папиросную коробку, – вот об этом – не надо. Тебе смысл подобных слов просто непонятен. Когда у тебя два снаряда остаётся, на боку шашка и «наган», а немцев вокруг полсотни – тогда «натянешься». А шляться с красивой женщиной по кабакам в сухих сапогах – штатским просто не понять, насколько это расслабляет, а не «напрягает».

– Хорошо, Михаил, я поняла, не обижайся…

Она наскоро объяснила ему сущность места, где они оказались. В той самой, придуманной Шульгиным, «советской коммуналке», куда сам Замок всеми своими силами не мог проникнуть и в то же время закрыть в него доступ «посвящённым». Сашка тогда подловил почти всемогущее «явление» (а как ещё назвать этот самый Замок, почти как Вселенная, бесконечный и неописуемый) на древней, как мир, апории. «Может ли всемогущий Бог создать камень, который сам не сможет поднять?» Именно это и получилось.

Басманов в Замке побывал именно тогда, когда решался вопрос о южноафриканской экспедиции. Пробыл очень недолго. Сюда ему зайти не случилось. Он стоял, озираясь на грязные стены и заросший паутиной четырёхметровой высоты потолок, несколько газовых плит и кухонных столов, принадлежавших нескольким хозяйкам живших здесь семей.

– Посмотри вон в том стенном шкафчике, – сказала Сильвия.

Он подошёл, открыл, увидел там будто век его дожидавшуюся бутылку «Московской» водки с красной сургучной головкой. Бывшая британская аристократка в это время открыла холодильник «ЗИС», специально для советских коммунальных кухонь придуманный, с замком на дверной ручке, но сейчас незапертый. Нашла там солидный кусок почти свежего сыра. А в остальном: «Зима, пустынная зима». Да им ничего больше и не требовалось, поужинали они достаточно плотно. Разве что горелку под чайником зажечь. Индийский чай «со слоником», для разговора, голландский сыр, ну и та самая «Московская».

С полчаса Басманов с Сильвией сидели и говорили совсем спокойно. Не хотелось им задевать ни одной темы, способной нарушить хрупкое равновесие отношений. Говорили просто так, старшая сестра с братом, о жизни прошлой и будущей, о каких-то интересных событиях, ну, само собой, о личной жизни.

– Я тебе, Миша, очень советую закончить свою «вольную жизнь». Тридцать два тебе, правильно? – тихо и назидательно спросила аггрианка.

– Тридцать три скоро, – грустно ответил Басманов, будто этот возраст действительно имел для него какой-нибудь смысл.

– Вот и хватит. Марина на тебя обратила внимание?

Полковник будто бы слегка смутился. Не понять, чего вдруг?

– А ты на неё?

Басманов молча согласился.

– Чего же тебе ещё? У моих девушек присутствует нечто вроде импринтинга. От чего он зависит – я не знаю. Верещагина почти год прожила в человеческом мире, послужила в спецназе, мужчин видела достаточно. И – ничего! Тут вдруг увидела тебя – и что-то ощутила! Не узнать девчонки. Логически это необъяснимо: и «братья» Ляховы, и Уваров, и многие другие её ничем не привлекли. Мужчины с московских улиц – тем более. И тут увидела тебя! Наверное, Дайяна их так и программировала – если её девушки захотят влюбиться, так уж в самых лучших, наиболее им подходящих. Ты ей показался лучше всех, увиденных за год. Так уж ты постарайся, Миша, не обмануть её надежд. Если она тебе хоть немного нравится.

– Красивее девушки я не видел, – почти выдохнул Басманов.

– Отчего так? – спросила Сильвия, разливая по стаканам советскую водку. – Ты пятерых сразу увидел. Чем Людмила хуже, Маша, Кристина?

– Что ты хочешь, леди Си? Объяснить необъяснимое? Как будто ты из ста мужчин не выбирала одного…

– Тут совсем другая тема, – ответила Сильвия. – Обо мне говорить не будем. Но вчера ты эту девушку не видел и ничего подобного не думал. Потом перед тобой возникли сразу пять, среди которых даже я не взялась бы выбрать лучшую. А ты – выбрал. Почему? Она на тебя первая посмотрела «нужным» взглядом, или ты ощутил «родство душ»?

– Не терзай ты меня, я сам ничего не понимаю. Завтра мы с ней снова увидимся, тогда, может быть, что-то прояснится…

В третьей по счёту от кухни комнате, обставленной как настоящая спальня, с очень широкой кроватью и абсолютно свежим бельём (крахмалом пахло и морозной свежестью, будто вправду его на зимней улице сушили), Сильвия сказала:

– Завтра ты, Михаил, сделаешь всё, чтобы стать для девочки Марины лучшим и единственным.

– Завтра? – как-то очень безразлично спросил Басманов, глядя, как Сильвия, погасив верхние люстры и включив слабенький торшер в углу, стянула через голову сарафан, слегка растрепав причёску. Под ним у неё действительно были подвешены к широкому, усиленному кевларовой лентой кружевному поясу и ещё ремешками вокруг бёдер, на манер подвязок, пистолетные кобуры. Она их сняла вместе с поясом, бросила на прикроватную тумбочку. Теперь на леди Спенсер остались только трусики, абсолютно символические. Офицеру было даже и непонятно, для чего такое носить? Ни от чего не защищают, всё через них просвечивает и проступает. Давно, впрочем, известное.

Но груди у Сильвии и впрямь были хороши. Тугие, круглые, с розовыми, чуть больше вишнёвых косточек сосками. Не у каждой двадцатилетней такие увидишь. Гомеостат, однако, подумал Михаил, даст бог, с ним и я в сто буду не хуже неё выглядеть. Мысль сама по себе дикая. Сказал бы кто-нибудь человеку, который своё двадцатишестилетие встречал на склоне дороги, ведущей от хутора Верхнебаканского к Новороссийску, что через какое-то время он будет всерьёз размышлять, в какой физической форме отметит вековой юбилей. Тут не знаешь, доживёшь ли до вечера…

Лил бесконечный трёхдневный дождь, снарядов оставалось два десятка на всю батарею. Басманов страшно удивился, когда вахмистр затряс его за плечо в тесной мазанке на окраине хутора и протянул кружку местного вина:

– Господин капитан, с днём рождения!

Басманов медленно сообразил, что так оно и есть. На душе стало ещё более погано.

– А ты откуда знаешь, Пилипенко?

– Так, господин капитан! Мы ж люди православные! Помирать будем, а день рождения и день ангела – святое ведь!

– Спасибо, Пилипенко, – с дрожью в голосе ответил Басманов, половину кружки отпил, вторую протянул вахмистру. – Чтоб я тебя так угостил в твой… Следующий.

– Ваши б слова да богу в уши, господин капитан. А сейчас как? Расстреляем все снаряды, бросим пушки и в Новороссийск через горы? Или станем насмерть? Я там позицию приметил, на повороте дороги. Не спеша да шрапнелью – сотни две выкосим…

И снаряды правильно расстреляли, ни одна картечь мимо не прошла, и почти всю батарею (а вдруг где-то снарядами удастся разжиться) Басманов с Пилипенко вывели к порту. В общей панике полсотни человек с оружием, до последнего верившие своему командиру, медленно, но упорно прошли через ревущую толпу, раздвинув её безразличным к буре чужих эмоций, ощетинившимся штыками строем. Морякам и дроздовцам, сцепившим руки перед трапом, капитан показал свой «парабеллум».

– Восемь выстрелов в вас, а дальше моя батарея – вон она, на том холмике, открывает шквальный огонь по палубе и мостикам. Согласны? Ненавижу тыловую сволочь! Нам так и так помирать, но и вам жить не получится…

– Проходите, господин капитан, – приказал разомкнуться заграждению поручик с исковерканным шрамом лицом, – я вас помню. Екатеринослав?

– Был и Екатеринослав, был Ставрополь, Армавир, Кавказская. Вас не помню, извините…

… Разоблачившаяся до предпоследнего предела аггрианка села на край постели, опершись на руки и вытянула ноги до середины коврика, чересчур, на взгляд полковника, вызывающе. Всякое он видел, но не стоит же – вот так.

– Зачем это, Сильвия? – спросил Басманов. – Ты же сказала – с Мариной…

– Затем, что я не уверена, что мы доживём до завтрашнего утра. И я хотела бы провести эту ночь с тобой. А с Верещагиной ты начнёшь с чистого листа…

– Зачем? – повторил Михаил. – И мне ничего не прибавит, тебе – тем более. – Он действительно с молодых лет не понимал, зачем девушкам и женщинам – это. Ну, женщинам – ладно. Так принято. А девушкам? Чего ради рисковать всем из-за полного пустяка? – Мало у тебя мужчин было?

– Наверняка больше ста, – быстро посчитала в уме Сильвия. С её мозгами могла бы назвать точнее, но не захотела. – А у тебя женщин? – спросила она навстречу.

– Не знаю. Не считал. Были и были. Временами. А не любил и не хотел всерьёз ни одну. Ни лиц, ни имён не помню.

– Несчастный. – Сильвия встала, провела ладонью по его щеке. – Давай сегодня я стану для тебя первой, единственной, только, упаси бог, не последней…

– Крайней, – снова без всяких эмоций ответил Басманов.

– Да что же ты за человек такой? – Сильвия обняла его за плечи, прижалась грудью, начала горячо целовать в губы, расстегнула пряжку ремня. Пистолет тяжело упал на ковёр.

– Ты всех наших парней уже переимела? – спросил полковник, отстраняясь. Отошёл к окну и закурил бог знает какой уже раз.

– Тебя это так волнует? – Сильвия начала заводиться. – Так запомни, запиши – никого! С Берестиным как начала жить в двадцатом, так и живу. Никого! Они все до отвращения моногамны. А сейчас тебя хочу. Ты ведь до завтра совсем свободен. Завтра сумеешь полюбить Марину – ваше счастье. Свадебный подарок сделаю такой, что и вообразить не сможете. А сейчас, ну, почувствуй, Миша… Очень, очень плохое, непонятное нас ждёт. Что ты с «трёхлинейкой» можешь стрелять до конца – я верю и знаю. Так ведь пять патронов – и всё? Все наши блок-универсалы – аналог того же самого, если за нас возьмутся всерьёз…

Очень сейчас грустна и печальна была женщина, обладающая телом, способным привести в исступление и в изумление почти любого мужчину. Но вот обычного капитана Гвардейской конной артиллерии – почему-то нет.

– Поверь, Миша, перед смертью очень меня на это тянет. Так если можешь и хочешь – помоги…

Она, стоя и пряча глаза, медленно стянула паутинно-кружевное нечто, просто обозначавшее границу того, что по правилам приличий следует прикрывать. Легла на кровать, заложив руки за голову.

– Иди ко мне, полковник, или к е… матери. На твой выбор. Чтобы тебе стало совсем понятно – по неизвестной причине мне достался интересный генетический или гормональный код. Мужского типа. Так же, как и вы, я, увидев понравившегося мне… партнёра, немедленно испытываю желание ему отдаться, или – им обладать, что вернее. Так же, как и вы, я умею скрывать и сдерживать своё желание, но до определённого предела, и совсем недолго. Ты понимаешь, о чём я?

Басманов щелчком с ногтя выбросил окурок далеко в форточку, но неизвестно куда. Возможно, на Никитский бульвар начала двадцатого века.

Ему потребовалось определённое усилие, чтобы отвлечься от того, что он знал о Сильвии. И её настоящий возраст, и инопланетную должность, и подчёркнуто вызывающее поведение «старшей сестры» на тех собраниях «Братства», где ему приходилось присутствовать. Если Ларису он считал просто стервой, но «своей» стервой, с которой возможны «простые дружеские отношения», то Сильвия была уж чересчур надменна. Даже великие княжны, дочки Николая Второго, вместе со своей державной мамашей не брезговали работать сёстрами милосердия в госпитале для рядовых солдат. Представить в этой роли леди Спенсер было невозможно.

Теперь она предложила себя почти безэмоционально. Сочтя нужным объясниться при этом. И Михаилу это неожиданно понравилось. Если бы она начала изображать неземную страсть или соблазнять подобием западноевропейского стриптиза, полковник наверняка бы выбрал второй из предложенных ею вариантов.

А так очень даже всё ясно и понятно. Они – два боевых товарища, старшие по команде в своём отряде. Война продолжается. Что случится завтра утром или через полчаса – никто не знает. И если одному из друзей захочется закурить – другой отсыплет табачку, если найдётся. Из заветной фляжки нальёт. Ну, «товарищу» захотелось другого. Пока и это в наших силах.

Басманов выключил последнюю лампочку, разделся и лёг рядом с женщиной. Она подвинулась ближе, натянула до плеч лёгкое одеяло. Из окна ощутимо задувало прохладным ветерком.

– Хочешь, поговорим о чём-нибудь совсем постороннем? – шепнула Сильвия.

Он молча качнул головой. О чём говорить?

– Ты очень суровый мужчина. – Аггрианке говорить хотелось неудержимо, будто до этого она (как и Антон) провела несколько лет в одиночке. Она взяла его руку и положила себе на грудь. – Я думала, мой Алексей зажатый и молчаливый потому, что Ирину до сих пор любит, это я понять могу. А ты? Тридцать два года – сам сказал, что «ничем не озабочен», тебе вешается на шею одна из самых красивых женщин, которых ты в жизни видел…

Она специально это произнесла, ожидая реакции. Удивительно, что, даже заглянув за рубеж третьего века своей жизни, Сильвия не утратила влечения к комплиментам и более весомым знакам внимания. Наверное, правильна идея, Хайнлайном, что ли, высказанная, что даже четырёхсотлетняя женщина, сохраняющая тридцатилетнее тело, поступает по воле тела и гормонов, а не разума.

Зачем вообще женщине разум – это отдельный вопрос, рассмотренный тем же Хайнлайном.

– Знаешь, Си, – спокойно сказал Басманов, хотя его ладонь уже соскользнула намного ниже груди, – налей-ка нам грамм по сто, или полтораста лучше, водки или коньяку…

– Сейчас, мой повелитель! – Сильвия отбросила одеяло, в темноте, видя, как кошка, нашла нужные бутылки, налила себе и полковнику, с двумя стаканами в руках присела на его край постели, подала прямо в раскрытую ладонь.

– Выпьем, дорогой. Выпьем здесь и выпьем тут, на том свете не дадут… Так у вас и у меня теперь тоже, в нашей России, говорить принято?

Басманов, естественно, выпил, потом нашарил на тумбочке сигаретную пачку.

– Из моего портсигарчика закурить не хочешь? – плывущим русалочьим голосом спросила Сильвия. Глаза её, несмотря на полную темноту в комнате, отблёскивали сернистыми (по цвету, только по цвету) искрами.

– Был бы толк, – туманно ответил он, подразумевая в её словах очередной посторонний смысл. А его и не было, она всего лишь имела в виду, что сигареты у неё гораздо лучше, чем у Михаила.

Басманов не знал, какими способами и приёмами владеет Сильвия, но догадываться мог. Не бином Ньютона, как говорится. Но на этот раз Сильвия вела себя на удивление сдержанно. Ещё точнее – прилично. Почти как любящая жена, занимающаяся привычным делом без сумасшедшей страсти, но так, чтобы и ей, и мужу было хорошо.

Обнимала его, целовала, шептала неразборчивые слова, возможно, и не по-русски, прижималась всем телом, но без малейших намёков не только на агрессию, но и на инициативу.

Только подставляла ему для поцелуев то одну, то другую грудь. В нужный момент повернулась на спину.

– Спасибо. Молодец, – сказала она, успокоив дыхание, встала и подошла к окну, как недавно Басманов, даже в полумраке отсвечивая своим мраморным телом. Повернулась лицом, опершись руками о подоконник. – Теперь можно и о деле поговорить. А дело у нас не слишком весёлое. Одна есть у меня надежда… Пойдём…

Ничего на себя не накинув, во всей обнажённой прелести, повела Михаила в другие комнаты. Работала точно и правильно, как сыщик на обыске. Не прошло и пятнадцати минут, как она, перейдя из гостиной в кабинет, раскрыла боковую дверцу забитого книгами шкафа.

– Вот оно, кажется, – облегчённо выдохнула Сильвия.

Басманов знал, что в будущих временах такая штука, похожая на плоский чемоданчик для целевых пистолетов или транспортировки бриллиантов, называется «ноутбуком». Даже научился пользоваться в основном как энциклопедическим справочником или портативной пишущей машинкой. Да большего ему и не требовалось.

Этот, правда, выглядел не совсем обычно. Когда Сильвия откинула крышку, под ней оказались несколько десятков «лишних» клавиш, кнопок, светящихся окошечек с совсем незнакомыми знаками и символами.

– Это я и искала, – сказала аггрианка, похожая сейчас на добрую ведьму из неизвестной сказки. – Когда Скуратов с Антоном отсюда убегали, академик не успел прихватить один из ноутбуков – времени и рук не хватило. А как раз на нём он фиксировал все свои разработки по психоматрице Замка, с точки зрения единственного, случайно оказавшегося в нашем мире, увенчанного Нобелевской премией специалиста по машинным логикам и этологии[21] негуманоидных цивилизаций. Я пока не знаю, что мы отсюда сможем почерпнуть полезного в нашем нынешнем положении, но Левашов мне говорил, как он сожалеет, что эта штука осталась здесь. Олег думал – навсегда. А мы вот с тобой её нашли.

Сильвия вновь обняла полковника за шею, легко коснулась губами его щеки. Сейчас они напоминали аллегорическую картину какого-нибудь гениального классициста XVIII века. «Пенелопа провожает Одиссея на Троянскую войну после получения повестки из афинского горвоенкомата». Только фиговые листики художник не успел изобразить.

– Пойдём слегка приоденемся, – сказал Басманов, – и ты всё объяснишь, чтобы я понял.

Офицер не мог чувствовать себя нормально хотя бы без бязевых подштанников. Если он, конечно, не в бане. Аггрианке было всё равно, но из уважения к его предрассудкам она нашла в ванной подходящие им по размеру махровые халаты.

Они устроились в спальне за журнальным столиком в очерченном лампой торшера круге света, и Сильвия, как могла, объяснила математически подкованному артиллеристу, в чём суть дела.

Левашов, безусловно, гениальный инженер-самоучка, вроде Эдисона, но слаб в теории. Особенно – в теории «несуществующего». Он, как затерявшийся в глубине времён предок, впервые сообразивший, что сочетание кремня и подходящей железки не только даёт человечеству неограниченные возможности добывания огня в любой обстановке, но через тысячи лет приведёт к созданию основанных на том же принципе пистолетов и ружей, никогда бы не сумел описать своё изобретение в патентной заявке. И так далее, и так далее, и так далее… Вплоть до СПВ и дубликатора, об истинных принципах функционирования которых Олег не догадывался, примерно так, как не представляли содержания многотомных книг по аэродинамике создатели первых самолётов. Да и строители средневековых соборов институтский курс сопромата не сдавали.

– А господин Скуратов, на наше счастье, оказался именно теоретиком. Высшего класса сам по себе, так ещё и проживший жизнь в мире, где люди захотели и научились летать к звёздам. Просто захотели, ты понимаешь, Миша?!

– Захотели, и что? – отстранился Басманов. – Мы вот захотели летать на самолётах – и тоже стали. На Луне, говорят, побывали, а чем звёзды отличаются? Немного дальше, всего лишь. «Вулюар се пувуар», как любит выражаться Андрей Дмитриевич. «Хотеть – значит мочь».

– Он прав, кто будет спорить, – согласилась Сильвия, откинувшись на спинку стула. – На той планете, расе которой я раньше служила, и на множестве других с развитыми цивилизациями летать к звёздам через пространство, на космических кораблях, так и не научились. Разного рода межпространственные переходы – да, но не звездолёты. А это, знаешь, такая разница… – Лицо её вдруг стало мечтательным. – Как между путешествием из Европы в Южную Америку в запечатанном отсеке баллистической ракеты, или туда же – на парусной яхте. Но я не об этом, – она снова посерьёзнела. – У тех людей мозги как-то по-другому устроены, мотивации иные, сам способ мышления. Вот Скуратов и сумел вплотную подойти к решению вопроса, как снова превратить Замок в послушный механизм, без всякой «самоидентификации» и «свободы воли».

– И ты сумеешь в его формулах разобраться? – удивился Басманов. – Он сам не успел, а ты сделаешь?

– Постараюсь. Я, само собой, не математический гений, но память у меня абсолютная, да и блок-универсал поможет. Не мешай мне полчаса – вдруг да и получится… Основной алгоритм я представляю.

Полковник отправился бродить по квартире, изучая её содержимое. Вернулся в кабинет, походил вдоль книжных полок, почти машинально скользя по ним глазами. Среди множества золочёных корешков старых книг и переплетённых литературных журналов начала ХХ века вдруг обнаружил трёхтомник «История военного искусства» профессора Строкова, изданный в СССР в тысяча девятьсот семьдесят третьем году. Как книга здесь оказалась, гадать было бессмысленно, по рассказам Воронцова и Шульгина Михаил знал, что Замок с самого начала мог подсунуть гостю любой предмет, исходя из собственных соображений или руководствуясь его тайными или явными желаниями. Но Басманов сейчас о военной истории точно не задумывался, так что книга, скорее всего, осталась здесь от кого-то из предыдущих посетителей.

Однако ему стало интересно, он пролистал оглавление третьего тома и раскрыл страницы с описанием Восточно-Прусской операции девятьсот четырнадцатого года. Захотелось вспомнить, а заодно и посмотреть, как знакомые события описал большевистский историк.

Тихо прошёл на кухню, сел за стол с недопитой бутылкой и пепельницей, закурил – и зачитался. Этот самый профессор, доктор военных наук и полковник А. А. Строков оказался вполне приличным человеком, демонстрировавшим знание предмета и полное сочувствие к старой российской армии.

Он оторвался от книги, только когда Сильвия его окликнула.

– Чем это ты так увлёкся? – Михаил поднял глаза. Пояс на халате она не завязала, скорее всего – без всякого умысла. Леди Спенсер, как древнеримская матрона, не считала нужным, за исключением общественных мест, скрывать свою наготу.

Басманов показал ей обложку книги:

– Молодость вспоминаю. И грустно, и светло…

– А я оказалась даже способнее, чем сама предполагала. – Она присела по другую сторону стола. – Мой успех стоит отметить. Займись…

Заниматься было особенно нечем, разве что сходить на кухню, заварить по чашке «Кофе молотого с цикорием» из круглой коричневой банки с обозначенной ценой – «87 коп.» и местом производства: «Чаеразвесочная фабрика, г. Рязань». Просто, без всяких буржуазных изысков.

Сильвия рассказала, как сумела разыскать около десятка незаконченных, но достаточно полных блоков информации, в которых Скуратов с нескольких направлений подходил к проблеме функционирования подобных Арчибальду псевдомыслящих структур. Кое в чём эта проблема соприкасалась с давними разработками Виктора о возможности и необходимости внедрения элементов «свободы воли» в суперкомпьютеры, управляющие земными звездолётами. За что, в конце концов, тридцатилетний академик и получил свою Нобелевскую премию. Когда появились хроноквантовые двигатели, способные переносить корабли через сотни парсеков пространства, преобразуя его во время и наоборот, быстро выяснилось, что возможности человеческого мозга упёрлись в очередной «непреодолимый» барьер. Массив подлежащей переработке и осмыслению оперативной информации, необходимой для прокладки курсов и соотнесения пространственных и временны́х координат звездолётов, заведомо превосходил быстродействие даже крюгеритовых вычислительных машин. Оставалась обычная для человечества альтернатива – отказаться от космических полётов неограниченного радиуса или придумать что-нибудь ранее небывалое!

В своё время с похожей проблемой столкнулись первые межконтинентальные мореплаватели. И даже на интеллектуальном уровне XVI века довольно быстро её решили, сообразив, что совместное использование точного (по тем временам) хронометра и секстана позволяет определять своё место с погрешностью до нескольких миль. Почти одновременно подоспел Меркатор с его картографической проекцией, и дело пошло.

Почти то же самое, но с поправкой на пять веков придумал Скуратов. Электронный мозг с разработанными Виктором программами и алгоритмами научился так же легко (можно сказать – подсознательно) ориентироваться в межзвёздном и даже межгалактическом пространстве, как обычный штурманский лейтенант в открытом море.

Сильвии помог блок-универсал, настроенный по совету Левашова на не совсем обычные для него режимы, и она привела к законченному виду несколько формул, получив нечто вроде тех кодов, которыми пользуются ленивые любители компьютерных «бегалок и стрелялок»: приходишь к финальной точке маршрута, не затрудняясь преодолением промежуточных этапов.

– Так почему же сам Скуратов с Антоном этим не воспользовались? Ведь еле-еле выбрались отсюда, самым рискованным и грубым образом? – удивился Михаил, для которого почти все «научные» слова леди Си оставались чем-то вроде нудной церковной службы, которую приходилось выстаивать в кадетские и юнкерские годы. Что-то батюшка бубнит, помахивая кадилом, вроде как правильное и полезное, но в итоге – отстоял, выскочил на свежий воздух и забыл.

– Так именно потому, что не успели, – терпеливо пояснила Сильвия. – К идее Скуратов подошёл, а сформулировать работающую формулу, может, часа не хватило… Бывает?

С этим полковник не мог не согласиться. Случалось, пяти минут недоставало, чтобы превратить поражение в победу.

– Зато мы с тобой сейчас можем этого монстра больше не опасаться. Мне бы до Шара добраться, тогда он у меня на задних лапах плясать будет, как медведь в цирке. А блоком я его только припугну как следует. И то дело…

До Шара, целых пяти шаров, принадлежавших девушкам, оставленных в сейфе их комнат на острове, в ближайшее время добраться было столь же проблематично, как до Луны пешком. Зато Сильвия могла ввести в действие шесть блок-универсалов, отсечь все связи Арчибальда с основной, «формообразующей» сутью Замка и, скорее всего, заставить выполнять прямые команды, как и любого робота низшего уровня. Это, конечно, пока только «эскизный проект» доступной им тактики, так ничего лучшего всё равно нет.

– Рад за тебя. За всех нас, – облегчённо выдохнув, сказал Басманов. Если леди ручается – в любом случае это вернее, чем полагаться на верный «ноль-восьмой Борхарт-Люгер». С ним тоже сколько-то поживёшь, но очень недолго.

– Теперь что – к себе возвращаемся?

– А до утра ты со мной задержаться не хочешь? – насмешливо спросила Сильвия, выпрямив спину, отчего груди вызывающе приподнялись.

– Если тебе хочется – пожалуйста. Я ведь в целях уяснения диспозиции спросил. Что там сейчас без нас происходит? Замок ведь ещё не знает о твоём открытии. Мы с тобой, как-никак, командиры. А это, знаешь ли, кое-какую ответственность налагает…

– Приятно сознавать, что ещё остались люди, для которых чувство долга выше собственных страстей. – Она произнесла это вроде бы искренне, но Басманов почувствовал, что Сильвия всё же сочла себя задетой. Женщины вообще непонятные существа, Михаил временами удивлялся – неужели они вправду принадлежат к одному биологическому виду? Взять хотя бы данный случай. Если бы он вдруг начал намекать замужней даме, что не прочь увлечь её в постель, а она тактично отказала – где тут повод для обиды? В противоположной ситуации вполне можно нажить себе в лице нарвавшейся на отказ особы смертельного врага.

– Тогда я сейчас оденусь, и пойдём…

«Нет, кажется, сильно она не расстроилась», – с облегчением подумал полковник.

Удолин, уединившись в своих комнатах, попытался через мало кому известные уровни астрала связаться со своими коллегами-магами. Он представлял, как они сейчас обеспокоены его внезапным исчезновением и наверняка тоже стараются уловить его ментальные следы.

Увы, поставленный Замком или кем-то более могущественным блок оказался непреодолим. Как научная проблема это было даже интересно, стоило бы сосредоточиться и поискать обходные пути, но профессор здраво оценил положение. Не стоит раньше времени раскрывать карты, возможно, у противника против твоего каре чистый флеш-рояль. И вместо астрала со всеми его производными залетишь в такую задницу, что до исхода века не выберешься.

Ему пришла в голову другая мысль. Очень возможно, что Арчибальд сегодня ночью предпримет некие действия. Зачем ему тянуть? Всё, что он хотел сказать – сказано, его «друзья и партнёры» сейчас находятся в самом подходящем психологическом состоянии. Одновременно и деморализованы, и несколько успокоены, примерно как человек, уставший ждать ареста и наконец арестованный. Завтра они опять соберутся с силами и будут готовы противостоять новым обстоятельствам, и любой опытный инквизитор это великолепно понимает. Константин Васильевич имел в этих делах обширный опыт и с той, и с другой стороны.

Второй вопрос – кого Замок считает в их команде «слабым звеном» или, иначе, кто ему представляется самым перспективным объектом воздействия?

За себя Удолин не опасался, если Арчибальд и решит заняться им, то в самую последнюю очередь. То же относится и к Сильвии. Офицеров и девушек вообще можно вынести за скобки, они для Замка – почти что роботы, обслуживающий персонал. Значит – Катранджи! Насколько маг чувствовал расклад, Замок именно его воспринял как ключевую фигуру новой партии. Так оно, в общем, и есть. Военный, политический и финансовый лидер большей части «третьего мира»[22] второй реальности. Вождь «Чёрного интернационала», способного сыграть решающую роль в затеянной Арчибальдом игре, в зависимости от того, на чью сторону он встанет. Вокруг турка закручивается нешуточная интрига, его зачем-то доставили из двадцать первого века одной реальности в самое начало двадцатого другой. Под мощной охраной. Шутка ли – команда магов-некромантов, сильнейшая на Земле аггрианка и пятеро её помощниц.

При этом Арчибальд не может не воспринимать аггрианок как «исторических врагов», весь смысл деятельности Антона (так или иначе, но хозяина, бывшего или по-прежнему настоящего) заключался именно в противостоянии этой расе.

Следовательно, предположил Удолин, в ближайшие часы, если не минуты, должна начаться психическая (пока – только психическая) атака именно против Ибрагима. Для того чтобы начать с ним деловой, «человеческий» разговор, Арчибальд обязательно постарается его предварительно деморализовать. Ну так и мы не лыком шиты, ядовито усмехнулся профессор.

Без «стратегических резервов» он своего существования не мыслил, поэтому сунул в боковой карман пиджака одну из прихваченных в любимом баре бутылок и решительным шагом пересёк коридор.

Катранджи отозвался на стук в дверь не сразу. Душ он, видите ли, принимал. Отпер, в банном халате, с мокрыми волосами, держа в руках полотенце. Хорошо хоть без пистолета. Поверил, значит, в свою относительную, как всё в этом мире, безопасность.

– Что-то случилось, Константин? – спросил с лёгким удивлением. Всё ведь, кажется, было уже обговорено. По крайней мере то, что не терпело отлагательств. А об остальном можно и утром.

– Да не спится мне, Ваня. – Удолин особым образом подмигнул и похлопал по карману. – Может, пустишь?

– Заходи, – сделал широкий жест Ибрагим, он же Иван Романович. Сколько подобных внезапных посещений желающих «продолжения банкета» друзей он помнил с петроградских студенческих дней. И в полночь, и далеко за полночь. Но здесь ведь не Петроград двадцатилетней давности, здесь совсем другое!

Кофеварка в апартаментах Катранджи имелась, и они усидели больше половины бутылки коньяка, неистово куря сигары и горячо споря на совершенно бессмысленные, с точки зрения Арчибальда (наверняка их сейчас слушающего и наблюдающего), темы. При чём здесь, к примеру, Кючук-Кайнарджийский, Ункиар-Искелессийский и другие дипломатические договоры никчёмного, а иногда и нездешнего прошлого? И совершенно незамеченной, на фоне рассуждений о Наваринском, Чесменском, Синопском сражениях и бое у мыса Сарыч, вдруг проскочила фраза Удолина о том, близко ли знаком Иван Романович с тантрическими[23] практиками.

Купец Катранов со своим философским образованием кое-что об этом слышал, но абсолютно мельком, его куда больше интересовала теория «прибавочной стоимости» и кое-какие идеи из «исторического материализма», благодаря которым он и процвёл.

Удолин, зондируя и сканируя окружающее ментальное пространство, уловил, что их перестали слушать. Бог знает почему. Вдруг супермозг отвлёкся на прозрачные мысли девчонок, его тоже весьма интересовавшие. Или на брутальные настроения семи лётчиков, принявших на грудь положенную дозу и сейчас яростно спорящих, как жить дальше.

Одним словом, момент сказать то, что нужно, появился.

– Ничего не бойся. Они там хитрые, а мы хитрее, – демонстративно дрожащей рукой профессор расплескал по рюмкам никому уже не нужный коньяк. Требуемое состояние было достигнуто. – Сейчас я наложу на тебя охранное заклятие…

– Какое? – слегка испугался Ибрагим.

«Они, эти мусульмане, на десять веков опоздавшие со своим Магометом, – слегка пренебрежительно подумал Удолин, – до сих пор опасаются ифритов, джиннов и прочей нечистой силы домусульманских времён.

– Хорошее, – улыбнулся некромант. – Никакая сволочь его не пробьёт. Заклинание именно что чисто тантрическое. Любая, направленная против тебя и близких к тебе людей чёрная сила автоматически превратится в светлую. Шакти[24], если тебе это слово что-то говорит.

– Что-то помню, – небрежно ответил Катранджи. На самом деле он знал этот термин очень хорошо. Да что далеко ходить? В некотором смысле его «валькирии»-телохранительницы тоже воплощение шакти, дважды спасшие его от агрессии «тёмных» (по отношению к нему) сил, да вдобавок одним своим обликом способные пробуждать лучшие свойства его натуры. Он был склонен к самоанализу и понимал, что прежний вождь «Чёрного интернационала» и нынешний «купец Катранов» – во многом разные, моментами даже противоположные люди. И это не продиктованная прагматизмом смена модели поведения, а внутренняя трансформация. Совсем по Достоевскому.

– Давай-ка мы с тобой разойдёмся по домам, Костя, – предложил Ибрагим/Иван. – Устал я очень и спать хочу. Твой последний коньяк был совершенно лишним.

– Так я хотел как лучше…

Удолин пошатнулся, удержавшись за спинку кожаного кресла, и сквозь зубы произнёс нужную формулу, дополнив её пассами правой руки.

– Ну, перебрали чуть-чуть. Так знаешь, на Руси говорят: «Кто пьян да умён, два угодья в нём!»

– Знаю, знаю, – сказал Катранджи, едва ли не подталкивая в спину якобы «в лоскуты» пьяного профессора, проводил его в коридор и убедился, что тот нашёл дверь своей комнаты. После чего вернулся, налил ещё чашку не успевшего остыть кофе и стал прислушиваться к себе. Профессору он верил безгранично. Бывает такое – поверил сразу, и всё!

Так где же его заклинание? Как оно должно подействовать и когда?

Ибрагим лёг в постель, потрогал пальцами лежащий под подушкой пистолет. «Ничего глупее придумать не мог? – подумал он. – Оружие, ожидая ночного вторжения, нужно в другое место прятать». Стремительно проваливаясь в сон, Катранджи увидел, до чрезвычайности ярко, солнечный луг, покрытый одуванчиками и ромашками, и идущую по нему навстречу Кристину, в одной только развевающейся вокруг длинных загорелых ног шёлковой юбке. Босую, с открытым торсом. Она широко улыбалась и отводила рукой падающие на глаза распущенные волосы.

Удолин постоял посередине коридора, глядя в его бесконечную, сзади и спереди теряющуюся в полумраке длину. Прислушался. Катранджи его посыл принял. Теперь, что бы ни захотел с ним сделать Замок, ему придётся столкнуться с непреодолимой, потому что непонятной ему, а оттого и неподвластной силой. Константин Васильевич хорошо помнил слова ещё прежнего Арчибальда о том, что ему хочется постоянно наблюдать, как люди занимаются любовью, и понять, в чём смысл этого развлечения, или – непреодолимой потребности.

«Теперь, юноша, – подумал профессор (он Замок в этом воплощении воспринимал именно как юношу, случайно подсмотревшего, чем иногда занимаются взрослые люди), – ты зависнешь капитально. Сам себе ловушку устроил».

Услышал за ближайшим поворотом голоса Сильвии и Басманова и поспешил скрыться в своих комнатах. Эти двое сейчас тоже сработают на его план. Перестарался Арчибальд в стремлении «очеловечиться». Ему просто не хватит объёма внимания — уж слишком сильная энергия шакти распространялась сейчас ещё и аггрианкой. А они ведь с ней не сговаривались! Сама, выходит, до того же метода додумалась? А почему бы и нет, с её опытом и подготовкой? Используя исключительно женщин для работы на Земле, где вся культура, психология и практика заточены под мужское восприятие мира, её прежние хозяева проявили хорошее знание предмета. Мужчина почти бессилен в серьёзном поединке воль и характеров даже против обыкновенной умной женщины, а если она изучала специальные методики и неизвестные в данном социуме практики, шансы против неё могут быть только у специально подготовленного евнуха. Это, кстати, очень хорошо понимали древние правители и их советники вплоть до византийских басилевсов. С наступлением в Европе «тёмных веков» немногочисленные церковники, как-то причастные к знаниям прошлого, пошли по самому простому в их положении пути – поголовному уничтожению так называемых ведьм.

А Арчибальду далеко даже до полуграмотных, незнакомых с философиями гораздо более древних и утончённых культур. В памяти Замка наверняка содержатся все необходимые знания, но обнаружить их так же сложно, как отыскать нужный текст в библиотеке, принцип классификации и порядок расстановки книг в которой неизвестен.

Константин Васильевич ощутил к Сильвии профессиональное уважение. Бить врага нужно там, где он наиболее слаб. Она это сообразила одновременно с Удолиным, если не раньше. Что ж, теперь посмотрим. Главное – его самого до утра уж точно никто не потревожит. А он за это время, пожалуй, сумеет подыскать соответствующие обстоятельствам положения Белого тезиса, хотя бы в тех пределах, что ему доступны. Замок вполне можно рассматривать как некий суперголем, то есть псевдоразумную систему, не имеющую индивидуального самосознания, а только некую возникшую эволюционным образом, не отрефлектированную цель. Аналогично можно представить так называемый надразум пчелиного улья, муравейника или класса номенклатуры в тоталитарном государстве.

Именно здесь и пригодится Белый тезис, способный придать поведению голема видимость смысла для него самого. Проблема в том, чтобы «смысл» не противоречил «ощущению», проще говоря – воспринимался субъектом как очередной, прогрессивный этап текущего саморазвития, ни в коем случае не как угроза.