Читать книгу Песни сирен - Вэл Макдермид - Страница 2

Джентльмены, ваш комитет оказал мне честь, поручив мучительную задачу – прочесть лекцию об убийстве как об одном из видов искусства; задачу, которая могла быть сочтена довольно легкой три-четыре столетия назад, когда искусство понимали мало и для обозрения было доступно несколько великих образцов; но в нашем веке, когда шедевры высокого качества выполняются профессионалами, должно быть очевидно, что от стиля критики, которая к ним применяется, публика будет ждать соответствующих усовершенствований.

Тони Хилл закинул руки за голову и уставился в потолок. Вокруг изысканной лепной розетки, окружавшей крючок для люстры, шла тонкая паутина трещин, но ему это было безразлично. Слабое сияние рассвета, которое проникало сквозь треугольное отверстие над занавесками, приобретало оранжеватый оттенок в свете натриевых уличных фонарей. Подсознательно он отметил, что бойлер центрального отопления включился, готовясь встретить пик сырого зимнего холода, который проникал через дверь и оконные рамы. Нос у Тони был холодный, под веки словно насыпали песку. Он не помнил, когда в последний раз спал целую ночь напролет, не просыпаясь. Тревога о том, через что ему предстоит пройти сегодня, только отчасти была причиной прерывающегося ночного сна, но дело было не только в этом. Все было гораздо хуже.

Как будто сегодняшнего дня недостаточно для беспокойства. Он знал, чего от него ждут, но выступление – совсем иное дело. Другие в таких случаях отделываются легкими спазмами в желудке, но не Тони. Все его силы уходят на то, чтобы в течение дня не выйти из заданной роли. В таких обстоятельствах начинаешь понимать, сколько усилий требуется от актера, работающего по системе Станиславского, чтобы сыграть с таким пафосом, чтобы игра его захватила зрителя. К вечеру он будет ни на что не годен, кроме очередной попытки проспать восемь часов кряду.

Он пошевелился в кровати, вытащил одну руку и провел ею по коротким темным волосам. Потом поскреб щетину на подбородке и вздохнул. Он знал, что ему хочется сделать сегодня, но он также понимал, что если сделает это, то совершит профессиональное самоубийство. Он знает, что в Брэдфилде на свободе бродит серийный убийца, но это не имеет значения. Он не может позволить себе быть первым, кто скажет об этом. Желудок у него подвело от голода, и он поморщился. Вздохнув, он отбросил пуховое одеяло, вылез из постели и подрыгал ногами, чтобы расправить смявшиеся гармошкой складки пижамы.

Тони поплелся в ванную и зажег там свет. Писая, протянул свободную руку и включил радио. По «Брэдфилд саунд» сообщалось о предполагаемых утренних заторах с такой жизнерадостностью, достичь которой ни один сидящий за рулем не смог бы без хорошей порции прозака. Радуясь, что сегодня утром ему не придется вести машину, Тони повернулся к раковине.

Он всмотрелся в свои глубоко посаженные синие глаза, все еще мутные со сна. Кто бы ни сказал, что глаза – зеркало души, он был настоящим дерьмовым вралем, иронически подумал Тони. Будь это так, у него не было бы ни одного целого зеркала. Он расстегнул верхнюю пуговицу пижамной куртки и, открыв шкафчик, протянул руку за пеной для бритья. Но тут же замер, заметив, что пальцы дрожат. Он сердито захлопнул громко скрипнувшую дверцу и потянулся за электробритвой. Тони терпеть не мог бриться ею – после этого у него никогда не оставалось ощущения свежести и чистоты. Но лучше уж выглядеть слегка неопрятным, чем походить на ходячую иллюстрацию смерти от бесчисленных порезов.

Другой недостаток электробритвы в том, что не приходится так сильно сосредоточиваться на том, что делаешь, и можно до упора злиться на предстоящий день. Иногда его так и подмывало вообразить, что все люди – такие же, как он, встают каждое утро и выбирают личину на день. Но за многие годы копания в головах других людей он понял, что это не так. Для большинства выбор строго ограничен. Некоторые, без сомнения, были бы рады иметь выбор, который предоставляют Тони его знания, умения и необходимость. Он не принадлежал к таким людям.

Включив бритву, он услышал музыкальную заставку к сводке новостей по «Брэдфилд саунд». С нехорошим предчувствием Тони повернулся к приемнику, напрягся и изготовился, как бегун на среднюю дистанцию, ждущий стартового выстрела. В конце пятиминутного сообщения он вздохнул с облегчением и отдернул душевую занавеску. Он ожидал услышать откровение, которое будет невозможно проигнорировать. Но пока что счет трупов по-прежнему не превышал трех.

На другом конце города Джон Брендон, заместитель начальника Брэдфилдского отделения уголовной полиции, перелез через бортик ванны и хмуро уставился на себя в зеркало. Даже пена для бритья, покрывавшая его лицо, как борода Санта-Клауса, не придавала ему добродушного вида. Не избери Брендон службу в полиции, был бы идеальной кандидатурой на должность хозяина похоронного бюро. Он был чуть выше шести футов ростом, худощав, вернее сказать – тощ, с глубоко посаженными темными глазами и ранней сединой со стальным оттенком. Даже улыбаясь, он умудрялся сохранять на длинном лице меланхоличное выражение. Сегодня, подумал Брендон, он выглядит как полицейская ищейка, подхватившая насморк, но у него есть веская причина чувствовать себя несчастным. Брендон собирался предпринять нечто такое, что будет столь же чуждо его начальнику, как проповеди священника-миссионера индейцам в Ориндже.

Брендон глубоко вздохнул, забрызгав зеркало пеной. У его начальника Дерека Армтуэйта были пламенные синие глаза провидца, вот только он никогда не «провидел» ничего нового. Этот человек считал, что Ветхий Завет – куда более ценное руководство для полицейских, чем «Уложение о полицейских доказательствах и показаниях по уголовным делам». Он считал, что в большинстве своем методы современной полиции не только неэффективны, но еще и еретичны. По мнению Дерека Армтуэйта, которое он высказывал направо и налево, для понижения уровня преступности было бы гораздо эффективней вернуть розги и кошку-девятихвостку, а не повышать количество социальных работников, социологов и психологов. Если бы у него было хоть какое-то представление о том, что собирается сделать Брендон, он перевел бы его в дорожную полицию, и Брендон повторил бы в современном варианте историю Ионы, которого проглотил кит.

Прежде чем уныние одолело решимость, Брендон встрепенулся, потому что в дверь ванны забарабанили.

– Пап! – крикнула его старшая дочь. – Ты еще долго?

Брендон схватил бритву, окунул ее в ванночку и провел ею по щеке, а потом ответил.

– Еще пять минут, Карен! – крикнул он. – Прости, дорогая.

Если в доме трое подростков и всего одна ванная, возможность поразмышлять там выпадает редко.

Кэрол Джордан вылила недопитый кофе в мойку и побрела в душ, чуть не наступив по дороге на черного кота, который терся об ее ноги.

– Одну минутку, Нельсон, – пробормотала она, закрывая дверь перед его требовательным «мяу». – И не буди Майкла.

Когда-то Кэрол воображала, что повышение до звания инспектора-детектива и сопутствующее этому отсутствие посменной работы гарантируют ей восемь часов ночного сна, о чем она начала мечтать в первую же неделю работы в полиции. Ей просто повезло. И надо же, чтобы повышение совпало с «голубыми убийствами»! Сколько бы суперинтендант Том Кросс ни распинался перед журналистами и сотрудниками, что нет ни доказательств связи между этими убийствами и ни оснований полагать, будто в Брэдфилде действует серийный убийца, следственная группа считала иначе.

Стоя под горячим душем, Кэрол уже в который раз подумала, что позиция Кросса, равно как и начальника полиции, основывается скорее на предрассудках, чем на заботе об обществе. Чем дольше он будет отрицать, что серийный убийца, нападающий на мужчин – скрытых гомосексуалистов, – существует, тем больше погибнет людей. Если нельзя убрать их с улиц, посадив за решетку, пусть эту грязную работу сделает убийца.

Именно такое отношение делало пустой тратой времени часы работы, потраченные Кэрол и ее коллегами на расследование. Не говоря уж о сотнях тысяч фунтов налогоплательщиков – Кросс ведь настоял, чтобы каждое убийство рассматривалось как отдельное дело. Каждый раз, когда одна из трех групп приносила новую улику, которая, казалось, связывала воедино все убийства, Том Кросс отбрасывал ее, находя пять различий. Здравый смысл не имел значения, Кросс – босс, и группа предпочитала не связываться, без лишних споров соглашаясь с дурацкими решениями.

Кэрол взбила на голове пышную пену и почувствовала, что постепенно просыпается. Ладно, ее группа не собирается губить расследование из-за нетерпимых предрассудков Кросса Пучеглаза. Даже если кое-кто из младших офицеров и склонен оправдывать зашоренностью шефа собственное равнодушное отношение, она будет требовать стопроцентной преданности работе – и в правильном направлении. Большую часть из тех девяти лет, что она проработала в полиции, Кэрол корпела, как пчелка: сначала чтобы получить хорошую квалификацию, а в дальнейшем – пытаясь зацепиться за место на беговой дорожке карьерного роста. Она не допустит, чтобы ее продвижение застопорилось только потому, что полицией руководят неандертальцы.

Преисполнясь решимости, Кэрол вышла из-под душа, расправив плечи, с вызывающим блеском в зеленых глазах.

– Пошли, Нельсон, – позвала она, накинув халат и схватив в охапку мускулистый комок черной шерсти. – Давай поедим сочного мяса.

Последние пять секунд Тони изучал изображение на экране, висевшем у него за спиной. Поскольку большая часть аудитории выразила отсутствие интереса к лекции, демонстративно не делая никаких записей, он хотел, по крайней мере, затолкать в их подсознание максимум сведений о процессе создания психологического профиля преступников.

Он снова повернулся к аудитории:

– Не стану тратить время на то, что вы уже знаете. Криминальные психологи не ловят преступников, этим занимаются бобби[1]. – Он улыбнулся слушателям – старшим полицейским офицерам и служащим Министерства внутренних дел, приглашая их оценить его самоуничижение.

Кое-кто отреагировал правильно, хотя большинство сохраняли каменные лица и сонный вид.

Как бы Тони ни подавал свой материал, он знал: ему не убедить их в том, что он – вовсе не кабинетный ученый из университета, явившийся учить их делать свое дело. Подавив вздох, он заглянул в свои заметки и продолжил, копируя жесты и мимику популярных комических актеров.

– Но иногда психологи видят вещи в ином свете, – сказал он. – И этот свежий взгляд позволяет уловить разницу. Мертвые действительно говорят, и психологам они сообщают совсем не то, что полицейским. Вот один пример, – продолжал он. – В кустах, в десяти футах от дороги, найдено тело. Полицейский в поисках улик исследует землю вокруг. Есть ли следы ног? Не обронил ли что-нибудь убийца? Не зацепился ли клочок ткани за кусты? Но для меня факт нахождения тела – всего лишь толчок к размышлениям, который, вкупе со всеми другими имеющимися в моем распоряжении сведениями, вполне может привести меня к нужным выводам. Я спрошу себя: нарочно ли тело положили там? Или убийца слишком устал и не смог нести его подальше? Прятал он тело или просто бросил? Хотел, чтобы тело нашли? Как долго, по его расчетам, тело могло бы оставаться незамеченным? Что значит для него само место, где он оставил тело? – Тони пожал плечами. Аудитория безразлично смотрела на него. Господи, да сколько же профессиональных трюков придется ему вытащить из шляпы, прежде чем он добьется реакции? Пот струйкой стекал по затылку за воротник рубашки. Неприятное ощущение напомнило ему, кто он такой на самом деле.

Тони откашлялся и сосредоточился на том, что излагал.

– Создание психологического профиля – еще один инструмент расследования. Наше дело – объяснять странности. Мы не можем дать вам имя преступника, его адрес или номер телефона. Но что мы можем – так это выделить отличительные черты личности преступника. Иногда нам удается очертить границы территории, где может обитать или работать убийца.

– Я знаю, – продолжал он, – что некоторые из вас подвергали сомнению необходимость создания специализированного подразделения государственной уголовной полиции по разработке психологических профилей. Вы не одиноки. Гражданские борцы за свободу личности раскричались. – «Наконец-то», – подумал Тони с глубоким облегчением, почувствовав оживление аудитории. Потребовалось сорок минут, чтобы добиться этого, но он в конце концов расколол их. Это еще не означает, что можно расслабиться, но ему стало легче. – В конце концов, мы не американцы, у нас серийные убийцы не прячутся за каждым углом. Мы по-прежнему живем в обществе, где более девяноста процентов убийств совершаются членами семьи или людьми, которых жертвы знают.

Теперь он увлек их. Несколько человек наклонились вперед, расцепив руки и расставив ноги.

– Но психологический профиль создается не для того, чтобы схватить очередного паразита-содомита. Таким профилем можно пользоваться при расследовании самых разных преступлений. Мы уже добились значительного успеха в аэропорту при принятии противоугонных мер, при задержании наркокурьеров, авторов анонимных писем, шантажистов, серийных насильников и поджигателей. И – что тоже очень важно – профили весьма эффективно использовались для оказания помощи офицерам полиции при составлении планов допросов.

Тони глубоко вздохнул и наклонился вперед, схватившись за края кафедры. Когда он репетировал перед зеркалом в ванной, заключительный параграф звучал неплохо. Он надеялся, что попадет в цель, а не наступит людям на мозоль.

– Моя группа и я вот уже год исследуем осуществимость проекта учреждения Специального подразделения государственной уголовной полиции по разработке психологических профилей. Я уже сделал предварительный доклад в Министерстве внутренних дел, и там вчера подтвердили, что согласны сформировать это подразделение, как только получат мой заключительный доклад. Леди и джентльмены, этот переворот в борьбе с преступностью свершится. У вас есть год, в течение которого вы можете влиять на события. Мы с моей группой мыслим открыто. Мы все на одной стороне. Мы хотим знать, что вы думаете, потому что хотим, чтобы все получилось. Мы, как и вы, хотим, чтобы жестокие серийные преступники все как один оказались за решеткой. Я уверен, вы могли бы воспользоваться нашей помощью. И я знаю, что мы можем рассчитывать на вашу.

Тони отошел на шаг назад и с удовольствием выслушал аплодисменты – не потому, что овация была особенно бурной, а потому, что те сорок пять минут, которых он с ужасом ждал целую неделю, истекли. Нет никаких сомнений – публичность не его конек и он не зря отказался в свое время от академической карьеры, потому что не выдерживал противостояния с аудиторией. Ему почему-то казалось гораздо более безопасным делом обшаривание тайников извращенных умов сумасшедших преступников.

Когда жидкие хлопки смолкли, опекун Тони из Министерства внутренних дел сорвался со своего места в первом ряду и подскочил к кафедре. Если Тони вызвал у полицейских настороженное недоверие, то Джордж Расмуссен раздражал их постоянно, как блоха. Он часто и слишком широко улыбался, показывая идеальные зубы; серый, в тонкую полоску, костюм не вязался с положением госслужащего. Акцент вроде бы выдавал выпускника закрытого учебного заведения, хотя Тони был убежден, что на самом деле Расмуссен учился в обычной школе, в старой части города. Тони слушал вполуха, собирая свои заметки и укладывая в папку диапозитивы. Благодарен за увлекательное изложение, ля-ля-ля… кофе и те совершенно восхитительные бисквиты, ля-ля-ля… возможность для неофициальных вопросов, ля-ля-ля… напомнить вам, что все материалы должны быть поданы доктору Хиллу не позже…

Топот шагов наглядно продемонстрировал Тони преимущество материального стимулирования. Чашкой кофе можно соблазнить даже государственных чиновников. Тони глубоко вздохнул. Теперь ему придется изображать милягу «своего парня», которому не терпится слиться в экстазе с другими полицейскими.

Джон Брендон встал и отступил в сторону, чтобы дать пройти людям, сидевшим в его ряду. Выступление Тони Хилла оказалось менее информативным, чем он ожидал. Лекция многое проясняла о психологических профилях, но почти ничего не открыла ему о самом докладчике, разве что отсутствие в нем высокомерия. Последние сорок пять минут не добавили Брендону уверенности в собственной правоте. Ладно, все равно он ничего другого не придумает. Брендон стал пробираться к Расмуссену. Тот собирал бумаги, и Брендон, проскользнув мимо него, направился к Тони, который застегивал потрепанный гладстоновский портфель.

Брендон кашлянул и сказал:

– Доктор Хилл?

Тони поднял глаза, на лице его читалось вежливое любопытство. Брендон, проглотив смущение, продолжил:

– Мы с вами не знакомы, но вы работали на моем участке. Я Джон Брендон…

– Заместитель начальника уголовной полиции? – прервал его Тони, и улыбка его стала искренней. Он достаточно много слышал о Джоне Брендоне и знал, что этого человека лучше иметь своим сторонником. – Очень рад познакомиться, мистер Брендон, – сказал он приветливо.

– Джон, просто Джон, – поправил его Брендон резче, чем намеревался. Он с внезапным удивлением понял, что нервничает. В спокойной уверенности Тони Хилла было что-то такое, от чего людям становилось не по себе. – Не могли бы мы где-нибудь поговорить?

Но тут встрял Расмуссен.

– Надеюсь, вы меня извините, – беззастенчиво вмешался он, широко улыбаясь, – Тони, если хотите выпить кофе, наши друзья из полиции с удовольствием поболтают с вами в менее официальной обстановке. Мистер Брендон, не хотите присоединиться?

Брендон почувствовал, что звереет. Он и так ощущал себя неловко, а тут еще ему предлагают вести серьезные разговоры в окружении чавкающих полицейских и министерских боссов!

– Мне нужно сказать два слова наедине мистеру Хиллу.

Тони взглянул на Расмуссена и заметил, что тот ушам своим не верит: при других обстоятельствах ему показалось бы забавным позлить Расмуссена, продолжив разговор с Брендоном. Он обожал подкалывать напыщенных снобов, сбивать с них спесь. Но успех нынешнего дела слишком сильно зависел от контакта Тони с другими полицейскими, поэтому Тони демонстративно отвернулся от Расмуссена и сказал:

– Джон, после ланча вы возвращаетесь в Брэдфилд?

Тот кивнул.

– Тогда, может, подбросите меня? Я приехал поездом, но, если вы не возражаете, предпочел бы не сражаться с Британской железной дорогой на обратном пути. Вы сможете высадить меня на окраине, если не хотите, чтобы вас видели братающимся с Тренди Венди.

Брендон улыбнулся, и его длинное лицо прорезали обезьяньи морщины.

– Не думаю, чтобы в этом была необходимость. Я с удовольствием подброшу вас до полицейского участка. – И он отошел, глядя, как Расмуссен увлекает Тони к дверям, не переставая при этом болтать всякую чушь.

Он не мог прогнать чувство легкого недовольства – ему казалось, что психолог предал его. Возможно, дело просто-напросто в том, что он привык контролировать все в своем мире и просить о помощи для него несвойственно? Другого объяснения не было. Пожав плечами, Брендон пошел следом за остальными в бар, выпить кофе.

Тони, пристегнув ремень, наслаждался комфортом кабины «лендровера», на котором отсутствовали опознавательные знаки полиции. Пока Брендон выводил машину со стоянки Манчестерского отделения полиции, Тони молчал не желая мешать, но как только они проехали развязку и влились в поток машин, Тони нарушил молчание:

– Кажется, я знаю, о чем вы хотели со мной поговорить.

Брендон крепче сжал руль.

– Я думал, вы психолог, а не экстрасенс, – пошутил он. И сам себе удивился. Обычно он прибегал к шуткам только при крайней необходимости. Брендон никак не мог понять, почему он так нервничает, обращаясь за помощью к этому человеку.

– Будь я «колдуном», некоторые из ваших коллег обращали бы на меня больше внимания, – с иронией отвечал Тони. – Итак, вы хотите, чтобы я сделал предположение и рискнул выставить себя дураком?

Брендон искоса взглянул на Тони. Психолог казался спокойным и выглядел так, словно джинсы и свитер – более привычная для него одежда, чем костюм, который – это заметил даже Брендон – давно вышел из моды. Кстати, полицейскому последнее обстоятельство было по душе: дочери регулярно отпускали по поводу его собственной скучной манеры одеваться едкие шуточки. Брендон сказал:

– Думаю, в Брэдфилде действует серийный убийца.

Тони удовлетворенно вздохнул.

– А я уже начал спрашивать себя, заметили ли вы это, – иронически проговорил он.

– Это отнюдь не общее мнение, – сказал Брендон, чувствуя, что обязан предупредить Тони, прежде чем просить у него помощи.

– Я так и понял из газет, – сказал Тони, – и уверен – на все сто, – что ваш вывод верен.

– Судя по вашим высказываниям в «Сентинел Таймс», всё ровно наоборот, – удивился Брендон.

– Мое дело – сотрудничать с полицией, а не подводить ее. Я решил, что у вас есть оперативные основания не оповещать публику о возможности существования серийного убийцы. Я специально подчеркнул в интервью, что всего лишь высказываю предположение, основанное на журналистской информации, – разъяснил Тони, причем добродушный тон странно не вязался со внезапно судорожно сжавшимися в кулаки пальцами.

Брендон улыбнулся, обратив внимание лишь на тон.

– Не в бровь, а в глаз. Значит, вы хотите помочь нам?

Внезапно на Тони накатила жаркая волна радости. Именно этого он жаждал вот уже несколько недель.

– Впереди через пару миль будет станция обслуживания. Как насчет чашки чая?

Инспектор-детектив Кэрол Джордан смотрела на жалкие остатки плоти, бывшей некогда человеком, стараясь не всматриваться слишком пристально. Напрасно она съела в буфете тот окаменевший сандвич с сыром. Почему-то считалось обычным делом, когда молодые полицейские-мужчины выказывали слабость при виде жертв жестокого насилия. Это даже вызывало сочувствие. К женщинам-полицейским было принято относиться снисходительно, свысока, но если одну из них рвало на месте преступления, она тут же теряла всякое уважение и превращалась в мишень для мужских насмешек, в героиню анекдотов, которые эти «мачо» рассказывали друг другу в буфете. «Не ищи здесь логику!» – приказала себе Кэрол, крепче стиснув челюсти. Она глубоко засунула руки в карманы плаща и сжала кулаки, вдавив ногти в ладони.

Внезапно она почувствовала чью-то руку у себя на плече и, радуясь возможности отвести глаза, отвернулась: над ней возвышается ее подчиненный, сержант Дон Меррик. Он был выше босса на добрых восемь дюймов и взял в привычку сутулиться, как горбун, разговаривая с Кэрол.

– Территория оцеплена, мэм, – доложил Дон со своим мягким шотландским акцентом. – Патологоанатом едет. Как вам кажется, это четвертый в серии?

– Не дай бог, Дон, вас услышит суперинтендант, – ответила она, и это лишь отчасти было шуткой. – Хотя, думаю, вы угадали. – И Кэрол оглянулась.

Они находились в районе Темпл-Филдз, на заднем дворе паба, основную клиентуру которого составляли гомосексуалисты, а наверху находился бар, который три вечера в неделю оккупировали лесбиянки. Вопреки шуточкам «настоящих» мужчин, которые она выслушала, продвигаясь по служебной лестнице, посещать именно это заведение у Кэрол никогда не было оснований.

– Что с воротами?

– Фомка, – лаконично ответил Меррик. – Не подключены к охранной системе.

Кэрол оглядела высокие контейнеры для мусора и сложенную в кучу порожнюю тару.

– Да и незачем, – сказала она. – Что говорит хозяин?

– Сейчас с ним беседует Уолли, мэм. Вроде бы он закрылся вчера вечером в половине двенадцатого. У них есть контейнеры на колесиках, и, когда они закрываются, выкатывают их на двор, вон там. – Меррик махнул рукой в сторону задней двери паба, где стояли три синих пластиковых контейнера, каждый размером с тележку из супермаркета. – Мусор они не сортируют до полудня.

– Тогда они и нашли вот это? – спросила Кэрол, махнув большим пальцем себе за плечо.

– Оно просто лежало там. Открытое всем ветрам, так сказать.

Кэрол кивнула. Ее пробрала дрожь, не имевшая никакого отношения к резкому северо-восточному ветру. Она шагнула к воротам.

– Ладно. Пока оставим это оперативникам. Мы здесь только мешаем.

Меррик пошел за ней следом по узкому переулку позади паба. Здесь едва мог проехать один автомобиль. С обоих концов переулок был перекрыт полицейским ограждением.

– Он хорошо знает свои охотничьи угодья, – произнесла она задумчиво и пошла назад по проулку, держа в поле зрения ворота паба. Меррик шел за ней, ожидая приказаний.

В конце проулка Кэрол обернулась, чтобы оглядеть улицу.

Напротив стояло высокое здание, – бывший склад, превращенный в ремесленные мастерские. Ночью там, вероятно, никого не бывает, но сейчас, во второй половине дня, почти в каждом окне торчали любопытные и глазели на драму, разыгравшуюся внизу.

– Полагаю, у нас мало шансов на то, что кто-то смотрел в окно в тот самый момент, – заметила Кэрол.

– Если кто и смотрел, вряд ли обратил внимание, – цинично хихикнул Меррик. – После закрытия в этом квартале – о-го-го. В каждом дверном проеме, в каждом проулке, в половине припаркованных машин «голубые» любятся вовсю. Неудивительно, что шеф называет Темпл-Филдз Содомом и Гоморрой.

– А знаете, я часто задавалась вопросом, в чем состоял грех Гоморры? – ответила Кэрол.

Меррик был озадачен. Его сходство с печальноглазым лабрадором стало почти опасным.

– Не понял, мэм, – удивился он.

– Не важно. Удивляюсь, как это Армтуэйт не заставил Брендона привлечь их всех за непристойное поведение, – сказала Кэрол.

– Он пытался – пару лет назад, – сообщил Меррик. – Но полицейская комиссия схватила его за яйца. Он боролся, но ему пригрозили Министерством внутренних дел. А после дела Хольмвуда Три он понял, что ступил на тонкий лед политического поля, вот и сдал назад. Но при любом удобном случае цепляет их.

– Ладно, я надеюсь, что на сей раз наш соседушка-убийца оставил нам чуть больше материала для работы. Иначе нашему драгоценному шефу придется найти себе другой объект ненависти. – Кэрол расправила плечи. – Хорошо, Дон. Начнем поквартирный опрос, а вечером придется походить по улицам и побеседовать с завсегдатаями.

Прежде чем Кэрол успела закончить, ее перебил чей-то голос из-за ограждения.

– Инспектор Джордан? Пенни Берджесс, «Сентинел Таймс». Что здесь у вас?

Кэрол на мгновение закрыла глаза. Одно дело – тупые фанатики из Управления, и совсем другое – журналисты. От всей души пожалев, что не стоит сейчас посреди двора рядом с трупом, Кэрол глубоко вздохнула и пошла к ограждению.

– Давайте откровенно. Вы хотите, чтобы я поднялся на борт, но никому об этом не сообщал? – За небрежным тоном Тони скрывалось возмущение: он ясно понимал, что влиятельный полицейский со скрежетом зубовным признает, что нуждается в помощи «чертова ученого умника».

Брендон вздохнул. Тони не облегчал ему задачу, да и с какой стати?

– Я хочу избежать утечки в прессу, никто не должен знать, что вы нам помогаете. У меня есть единственный шанс официально подключить вас к расследованию – убедить начальника полиции, что вы не собираетесь отнимать славу у него и у его ребят.

– А если публике станет известно, что Дерек Армтуэйт, помощник Господа Бога, обращается за помощью к племени пустых трепачей?.. – Тони не удержался и подколол собеседника.

На лице Брендона появилась циничная ухмылка. Приятное открытие – оказывается, и у него есть эмоции.

– Ну зачем же так, Тони? Технически это наше внутреннее дело – прибегать к помощи экспертов, когда это необходимо.

Тони фыркнул.

– И вы думаете, он сочтет меня «уместным»?

– Он не захочет нового столкновения с Министерством или полицейским комитетом. Через восемнадцать месяцев он выходит в отставку, и ему страшно хочется получить рыцарское звание. – Брендон не мог поверить, что говорит такое. Даже в разговорах с женой он не высказывался так нелояльно, не говоря уж о практически незнакомом человеке. Что такое было в этом Тони Хилле, что заставило его мгновенно раскрыться? Брендон успокаивал себя тем, что поставил психологию на службу закона.

– Итак, что скажете?

– Когда приступать?

Дискета 3 ½, метка тома: Backup. 007; файл Любовь. 002

Даже в самый первый раз все планировалось более тщательно, чем режиссер в театре планирует премьеру новой пьесы. Предстоящее событие витало у меня в голове до тех пор, пока не стало походить на яркое сновидение. Проверке и перепроверке подвергалось каждое движение, как в балете: мне нужно было убедиться, что не упущена ни одна важная деталь, которая могла бы поставить под угрозу мою свободу. Оглядываясь назад, я понимаю, что тогдашнее мыслетворчество доставляло мне почти такое же наслаждение, как само действие.

Первым шагом стало нахождение места, куда можно было бы его отвезти, не подвергаясь риску, места, где мы могли бы остаться наедине. Мой дом отпал сразу. Я вечно слышу мерзкие споры моих соседей, лай их истеричной немецкой овчарки и музыку, так зачем делиться с ними моим наслаждением? Кроме того, на моей улице слишком много любопытных глаз, подглядывающих из-за занавесок. Мне не нужны были свидетели – ни появления Адама, ни его ухода.

Мне пришла в голову мысль снять у кого-нибудь гараж, но от нее пришлось отказаться по нескольким причинам: это выглядело слишком убого, слишком походило на эпизод из фильма ужасов. Мне хотелось чего-то необыкновенного, достойного великого события. И тут мне вспомнилась моя тетка по матери, Дорис. Дорис и ее муж Генри разводили овец на вересковых пустошах к северу от Брэдфилда. Около четырех лет назад Генри умер. Дорис некоторое время пыталась справляться одна, но потом сын пригласил ее провести с его семьей долгие каникулы в Новой Зеландии, она продала овец и сложила вещички. Кен написал мне на Рождество, что его мать перенесла легкий сердечный приступ и в обозримом будущем домой не вернется.

И вот однажды вечером я, воспользовавшись временным затишьем на работе, решаю позвонить Кену. Он удивился, услышав мой голос, и пробормотал:

– Надеюсь, звонок за твой счет…

– Я сто лет собирался позвонить, – говорю я. – Хочу узнать, как поживает тетя Дорис. – Гораздо легче проявлять внимание через спутник связи. Пока Кен надоедал мне рассказами о здоровье своей матушки, своей жены, трех деток и овец, можно было реагировать, просто издавая соответствующие звуки. Через десять минут я решаю, что с меня достаточно.

– И еще одно, Кен. Я беспокоюсь насчет дома. – Это, конечно, вранье. – Там так пусто, кто-то должен за ним присматривать.

– Ты не так уж ошибаешься, – сказал Кен. – Ее поверенный собирался это сделать, но вряд ли он хоть на шаг к нему подходил.

– Хочешь, я заскочу туда и посмотрю, что и как? Раз я теперь снова живу в Брэдфилде, меня это не затруднит.

– А ты можешь? Это мне сильно облегчит жизнь, не скрою. Между нами, я не уверен, что мама настолько оправится, что сможет вернуться домой, но мне противно думать, что с нашим фамильным домом что-то случится! – напыщенно произнес Кен.

Скорей уж ты беспокоишься о наследстве… Кена я знаю. Через десять дней ключи были у меня. И вот в следующий выходной я еду туда, чтобы убедиться в точности моих воспоминаний. Изрытая колеями дорога, которая вела к ферме Старт-Хилл, заросла гораздо сильнее, чем в мой последний визит, и мой джип с трудом преодолел три мили от ближайшего однополосного шоссе. Я выключаю мотор в десятке ярдов от унылого маленького коттеджа и минут пять прислушиваюсь. Ветер шуршит в разросшейся живой изгороди, поют какие-то птицы. Но звуков человеческого присутствия нет. Даже шума машин вдалеке не слышно.

Я выхожу, осматриваюсь. Одна стена хлева рухнула и превратилась в беспорядочную груду песчаника для изготовления мельничных жерновов, но меня порадовало отсутствие следов непрошеных гостей: ни остатков от пикников, ни ржавых пивных жестянок, ни мятых газет, ни сигаретных окурков, ни использованных презервативов. Я подхожу к дому и отпираю дверь.

Мне хватило беглого взгляда, чтобы оценить ситуацию. Внутри коттедж сильно отличался от того уютного фермерского домика, который мне запомнился. Все личное – фотографии, украшения, нарядные конские сбруи, старинные вещи – ис чез ло. Все было упаковано в клети и теперь хранится на складе – осторожность, свойственная йоркширцам. У меня даже вырвалось нечто вроде вздоха облегчения; здесь не было ничего, что могло бы вызвать воспоминания, которые помешали бы мне делать то, что следовало. То была чистая доска, с которой стерлись все унижения, разочарования и боль. Ничего из моего прошлого, ничто не удивит меня. Человек, которым я был, отсутствовал.

Прохожу через кухню к кладовой. На полках пусто. Бог знает, что сделала Дорис с рядами банок варенья, солений и домашними винами. Может, увезла их в Новую Зеландию, чтобы поменьше есть незнакомой пищи. Стою в дверях и смотрю на пол. Чувствую, как по моему лицу расползается глуповатая улыбка облегчения. Память не подвела меня. В полу был люк. Присев на корточки, тяну за ржавое железное кольцо. Через некоторое время дверца люка поддается, скрипят петли. Вдохнув воздух подпола, я окончательно убеждаюсь, что боги на моей стороне. Вопреки моим опасениям, что там будет сырость, вонь и спертый воздух, в подвале оказалось прохладно и слегка пахло чем-то свежим и сладким.

Я зажигаю туристический газовый фонарь и осторожно спускаюсь по каменным ступеням. Луч света выхватывает из темноты очертания просторного помещения, футов двадцать на тридцать. Пол выложен каменными плитами, широкая каменная скамья идет вдоль одной из стен. И только побеленный известью потолок слегка потрескался. Это можно будет легко исправить. Под прямым углом к каменной скамье расположена раковина со сливом. Ферма снабжалась водой из собственного источника. Кран заедает, но, когда мне в конце концов удается его повернуть, оттуда потекла вода – чистая и прозрачная.

Рядом с лестницей стоит выщербленная деревянная скамья, сверху висят аккуратными рядами тиски, струбцины и прочие инструменты дяди Генри. Присев на каменную скамью, я крепко обхватываю себя руками. Пара часов работы – все, что потребуется, чтобы превратить это место в застенок, намного превосходящий все, до чего додумались создатели компьютерных игр. Мне не нужно будет думать, через какие лазейки могли бы спастись мои «гости».

К концу недели, приезжая на ферму в свободное время, я завершаю работу. Ничего сложного: приладить замок и внутренний засов на дверцу люка, починить потолок и покрыть стены двумя слоями побелки. Мне хотелось, чтобы здесь было как можно светлее, это улучшит качество видеосъемки. Я даже протягиваю сюда провод от сети, чтобы иметь электричество.

Долго и упорно размышляю я перед тем, как принять решение о наказании Адама. Наконец останавливаюсь на том, что французы называют chevalet, испанцы escalero, немцы ladder, итальянцы veglia, а поэтичные англичане – «Дочерью герцога Эксетерского». Это дыба, она получила свое иносказательное название благодаря изобретательности Джона Холланда, герцога Эксетерского и графа Хантингтонского. Сделав успешную военную карьеру, герцог стал комендантом лондонского Тауэра и примерно в 1420 году представил на суд общественности сие превосходное средство убеждения.

Самая первая модель состояла из открытой прямоугольной рамы на ножках. Узника клали под нее, привязывая за запястья и лодыжки. В каждом углу веревки прикреплялись к лебедке, управляемой тюремщиком, который тянул рычаги. Это изящное устройство с годами усложнялось и в конце концов превратилось в нечто вроде стола или горизонтальной лестницы. Часто в центре был вставлен вращающийся валик с шипами, так что, когда узника поворачивали, они разрывали ему спину. Были созданы системы блоков, соединявших все четыре веревки, так что механизмом мог управлять один человек.

К счастью, те, кто применял это наказание из века в век, были точны в описаниях и чертежах. И еще у меня были фотографии в путеводителе по музею, к которым я мог обратиться, а программа CAD помогла мне сконструировать собственную дыбу. Для механизма пришлось раскурочить старинный пресс для выжимания белья, который нашелся в какой-то антикварной лавочке. И еще на аукционе был куплен старинный обеденный стол красного дерева, отвезен прямо на ферму и расчленен на кухне, причем мастерство, с которым были обработаны его крепкие брусья, восхитило меня. На строительство дыбы ушло два дня. Оставалось испробовать ее.