Читать книгу Пустая колыбель - Вера Ард - Страница 4

Мы собирались ехать на день рождения к моей тетке Просе в Волжский. Не могу сказать, что мы сильно общались, но такие сборы были какой-то традицией, шедшей еще с советских времен. Помню, в детстве меня смешило ее имя. Надо же – Прасковья, Прося. Хорошо хоть не сокращали до Параши, ведь был и такой вариант когда-то. Намучилась она, наверное, в школе. Я всегда думала, что назову дочку как-нибудь красиво. Мама очень возражала против имени Алина – его не было в святцах, но мы с Олегом настояли на своем. Крестить пришлось как Елену.

Алина в тот день не захотела ехать с нами. Ей эти стариковские посиделки были уже давно неинтересны. В те дни она все еще злилась на меня. Я чувствовала ее холодность. Все попытки поговорить по душам она пресекала, демонстративно коротко отвечая, что у нее все хорошо и беседовать нам не о чем. Временами меня это очень злило. Я выходила из себя, кричала на нее, говорила, что не отпущу гулять или отберу телефон. Но толку не было. Она лишь хлопала дверью, игнорировала меня или начинала кричать в ответ. Самое плохое было в том, что Олег по большей части ее поддерживал. Да, формально он вроде бы был со мной, но каждый раз, когда я срывалась из-за Алины или плакала, услышав очередную сводку новостей, муж не утешал меня. В его взгляде читалось: «Я же тебе говорил». Зато к Алине он был еще более внимателен, чем прежде. Он чаще потакал ее капризам и прощал не самые лучшие выходки. Я говорила ему, что нельзя так вести себя. Но Олег отвечал, что не хочет, чтобы Алина страдала из-за моих решений. Наша семья раскололась. Были «я» и «они».

Почти всю дорогу мы ехали молча. Олег включил радио и старался не говорить со мной. Родственники еще ничего не знали о моей беременности, даже мама. До срока в двенадцать недель оставалось дней десять. Я еще могла принять другое решение. В Москве, Питере и в Центральной России за последние полмесяца не родилось ни одного здорового ребенка. Все умерли. В Волгограде уезжал домой с мамой лишь каждый тридцатый новорожденный. Даже сейчас по радио говорили, что ученые бьются над этой проблемой, но не могут ее решить. РДСН – респираторный дистресс-синдром новорожденных, звучало на каждом канале по телевизору. Россия закрыла свои границы. И это помогло избежать распространения заразы в другие страны. Процент погибших от РДСН детей там был такой же, как и в прежние годы. Ученые из разных стран предлагали свою помощь нашим специалистам, но решения все еще не было. Беременным запретили гулять с кем-то, кроме членов семьи, выходить на улицу можно было только в медицинской маске. Хорошо еще, что была зима. В сорокоградусную жару, которая бывает у нас летом, дышать на улице было бы невозможно.

Лето. Мой малыш должен появиться на свет в июне. Как же долго еще ждать…

По радио вещал отец Николай Коломийцев. Очень известный человек. Когда-то он занимал серьезные посты в РПЦ, но потом ему пришлось оставить свою работу и заняться общественной деятельностью. Церковь лишила его сана, но все равно для всех он оставался отцом Николаем. Говорили, что он раскольник, который пытается раскрыть глаза на коммерциализацию церкви и рассказывает о том, что РПЦ давно нужно реформировать. Естественно, что такие замечания стоили ему должностей, но нашлись многие, кто его поддерживал. Видимо, и во властных кругах у него были покровители, ибо с такой биографией отец Николай продолжал появляться на публике и в СМИ. Сейчас он говорил об эпидемии.

      Вдруг слова его прервались и заиграла какая-то дурацкая песня. Это Олег переключил станцию.

– Верни, пожалуйста, – попросила я.

– Не хочу слушать эту чушь, – ответил он.

– Верни!

Олег взглянул на меня и, видимо, подумав, что я опять готовлюсь заистерить, вернул выступление отца Николая. Тот говорил вещи, которые мне очень хотелось слышать. Что не все потеряно, что надо верить, надо бороться за своих малышей и быть уверенными, что, даже если Господь заберет их, не успевшими сделать вздох и некрещеными, это не значит, что их не ждут на небе. Крещение – это лишь обряд. Вера в наших душах и мы, как матери, должны передавать ее своим детям. Он говорил, что мы погрязли в грехах и сиюминутных удовольствиях и именно поэтому нам дано такое испытание. Но он точно знает, что Спаситель явится, чтобы искупить эти грехи, как он делал это прежде. И страшное испытание дано именно нашей стране, как последнему оплоту истинной православной веры. Отец Николай вновь упомянул, что наши попытки заменить истинное общение с Богом процедурами и обрядами не дают нам возможность узреть истинную Его волю. А сейчас Он хочет от нас смирения. Господь лучше нас знает, что нам нужно на самом деле. И если мы хотим выжить как нация, не утратить свою веру, то должны ждать его послания. Он укажет нам, что нужно.

– Да хватит уже слушать эту чушь, – не выдержал Олег. Он выключил радио. – Сил больше нет. Я так в аварию попаду.

– Но я…

– Хватит, – повторил он. – Доедем в тишине. Немного осталось.

Я вздохнула, но спорить не стала. Олег никогда не был верующим человеком. Даже в пост мне приходилось готовить ему отдельную еду. И Алину он просил меня в церковь не водить. Хорошо хоть согласился венчаться, а потом и дочь окрестить. Мама всегда была против наших отношений. Она говорила, что лучше было бы найти человека православного. Но мать и сама вышла замуж за человека, который был довольно равнодушен к религии. Отец практически не вмешивался в мое воспитание. Они прожили вместе долгую жизнь, жаль из детей у них была только я одна. Еще несколько маминых беременностей закончились выкидышами. Ее мечты о большой семье так и не воплотились в жизнь. Как и мои.

Иногда я думаю, что так хотела второго ребенка, потому что надеялась, что все станет лучше. Ведь нам было хорошо, когда я была беременна Алиной. Олег никогда не был таким заботливым, как в те времена. Он ночью вставал к ее кроватке и укачивал, когда у нее резались зубки, хотя самому с утра надо было идти на работу. Мне так хотелось вернуть это время. Тогда мы друг друга любили, так, по крайней мере, казалось. А сейчас? Я посмотрела на него, сидящего на водительском сидении, и поняла, что совершенно не знаю, что творится у него в голове.

Мы были уже на грани развода два года назад, когда я узнала о его измене. Я ушла, со злости сама завела любовника. Он был лет на пять старше меня и врал, что разведен. Когда я узнала, что он женат, то сразу бросила его. Быть ничьей любовницей я не собиралась. Все свидания с сайтов знакомств оборачивались провалом, и я все больше думала о том, что поспешила уйти от мужа. Алина страдала, очень хотела к отцу. Я злилась на нее за слезы, на себя за то, что несчастлива в одиночестве, и на Олега, который меня предал. А он так старался меня вернуть. Я сдалась. Алина была счастлива, что мы помирились. Я смотрела на них и умилялась. Но когда я заговорила о втором малыше, он спрашивал: «Зачем?». У нас все хорошо. Алина уже самостоятельная. Мы можем больше времени уделять самим себе. Но самим себе в последнее время для него означало пить пиво с друзьями, ходить на футбол или играть в приставку. Когда он понял, что после той истории я больше не собираюсь уходить, его интерес снова пропал, и я поняла, что все возвращается на круги своя. Я вновь должна бороться за его внимание. Но мне этого не хотелось. Мне хотелось занять чем-то свою жизнь. Алине я была уже не нужна. Я думала, что появится малыш и моя жизнь вновь обретет смысл, а Олег будет так же заботлив, как прежде. Но как же я ошиблась…

Если бы не страх перед тем, что аборт – непрощаемый грех, я бы продолжала носить беременность? Я не могла себе ответить на этот вопрос. С каждым поколением, отходящим от деда-священника, в нашей семье веры становилось все меньше и меньше. Я и сама часто задавала себе вопрос: много ли мне дает исповедь и причастие, или я хожу туда по инерции? Да, с точки зрения религии даже предохраняться – уже плохо, а это делают практически все пары, но аборт… Это была какая-то грань, которую я не могла перейти, несмотря на все доводы рассудка. Мне очень нужно было, чтобы кто-то мог оправдать это решение. Сказать, что это грехом не будет. Или, наоборот, доказать мне, что я должна выпить эту чашу страхов и боли до дна. Именно поэтому я очень ждала встречи с дедушкой.

Гостей на дне рождения было немного. Приехали мои родители, двоюродные брат с сестрой со своими семьями. Дети у них уже были старше моей Алины, но не навестить бабушку они не могли. Муж у тети Проси уже умер и жила она вдвоем с отцом – моим дедушкой.

С родителями я не виделась довольно давно. Они жили на другом конце Волжского и добираться до них было очень долго. Какого-то особого доверия с ними у меня никогда не было. Общение до сих пор было формальным. Отец, вообще, всегда считал, что роль мужчины в семье – зарабатывать, и он с этим вполне прилично справлялся, а роль женщины – встречать его дома с тарелкой борща и не сильно донимать своими проблемами. Может быть, маме это и не очень нравилось, но она когда-то сделала свой выбор и представить себе не могла, что может что-то в своей жизни изменить. Меня как единственную дочку она всегда опекала, заботилась, приучала жить правильно, и всячески избегала каких-либо разговоров по душам и о личной жизни. Самостоятельность я почувствовала лишь в институте, но никогда бы не обратилась к ней за советом по какой-то серьезной проблеме. Для нее я всегда была маленькой хорошей девочкой. Даже когда я уходила от Олега после его измены, а мне было уже за тридцать, я обманывала ее и не говорила, что хожу на свидания. Она бы и представить себе не могла, что в моей жизни были другие мужчины, помимо мужа.

В тот день я старалась застать деда одного, чтобы спокойно поговорить с ним. Он был уже очень стар, но до сих пор сохранял здравый рассудок. Я с детства любила проводить время у них с бабушкой в пригороде, где в начале девяностых служил дед. Приход там был богатый, с красивой старинной церковью. Дедушка много сил вложил в ее восстановление. В город они перебрались, когда мне было двенадцать. Деду предложили преподавать в Православном Университете. Он согласился и проработал там без малого двадцать лет. Но любимый приход не забывал и по воскресеньям и там вел службы, пока сил хватало. Он был достаточно известным человеком в церковных кругах.

Когда за столом уже ждали чая с десертом, я увидела, что дед ушел к себе в комнату. Он до сих пор выглядел статным мужчиной: годы не пригнули его высокую фигуру к земле. Волосы были седые, а глаза все такие же ярко-голубые. Бороду последние годы он брил. Смеялся, что надоела она ему за годы служений. Выждав пару минут, я тоже вышла из общего зала с большим столом и прошмыгнула к нему. Я постучала:

– Да, да, я тут, – послышалось из-за двери.

– Дедушка, это я, можно к тебе, – сказала я, приоткрыв дверь.

– Конечно, Маш, заходи. Я чуть прилег, но сейчас поднимусь

– Тебе помочь? – спросила я, увидев, что он пытается присесть, опершись на подушку, на которой только что лежал.

– Да чуть-чуть, – улыбнулся он своей теплой улыбкой. – Теперь вы мне подушки поправляете, а не я вам. Старость.

– Извини, что не дала тебе отдохнуть, – сказала я, присаживаясь на стул, стоящий возле кровати.

– Да что ты. Мне, наоборот, приятно, что ты заглянула. Значит, еще нужен кому-то.

– Ну уж, не прибедняйся, – улыбнулась я. – Тебе вон на каждый юбилей сколько поздравлений приходит. Со всей страны, да и из-за границы даже.

– Это все тщеславие. Понимаешь, что неважно все это. Подушки мне эти люди не поправят.

Повисла небольшая пауза. Я не могла придумать, с чего начать разговор.

– Ты поговорить о чем-то хотела? – спросил дед.

– Да, – я тихо кивнула.

– Что-то случилось?

– Скорее должно случиться…

Он внимательно посмотрел на меня, и в глазах что-то мелькнуло. Он понял. Он всегда был очень проницательным.

– У тебя ребеночек будет? – спросил дед.

Я кивнула. Слезы подступили к глазам. Я не могла их сдержать.

– Подойди ко мне.

Я встала со стула, на котором сидела, и подошла к его кровати. Голова сама упала на подушку рядом с ним. От него пахло старостью. Но это не было неприятно. Дедушка положил руку мне на голову.

– Благослови меня. Я не знаю, что делать, – тихо попросила я.

Он молчал и просто гладил меня по голове.

– А что ты можешь сделать?

Я еще сильнее заплакала.

– Ты же знаешь, что происходит. Все мне говорят, что нужно делать аборт. А я не хочу этого.

– Если ты не хочешь, то в чем тогда вопрос? – спокойно спросил он.

– Но ведь мне придется хоронить своего ребенка.

– Ты не одна такая. Две тысячи лет назад другая женщина с таким же именем хоронила своего сына. И это было во благо для всего человечества. И Она Его любила. И она любила Бога. И знала, для чего все это нужно. Точнее, знала, что Бог это знает. А Она верила ему.

– Но ведь я обычная женщина.

– И Она тогда была обычной женщиной. Она не знала, что ее ждет. Но Она верила. В тебе нет веры сейчас? – голос деда звучал все увереннее, также как на проповедях, что он произносил когда-то на службах.

– Не знаю, мне кажется, что у меня ее недостаточно. Как можно сохранить веру, видя то, что происходит вокруг?

– Ты знаешь, что тут было в 43-м? – он наклонился чуть ближе ко мне и как будто немного разволновался. – Я был ребенком тогда. Отец на фронте, моя мать с нами тремя в городе, который был усеян трупами. Никто не верил, что мы выживем. Но она верила. И мы выжили. Все. У тебя есть дочь, семья, ты не одна.

– В том-то и дело, что одна! – я разрыдалась. – Я не чувствую от них поддержки. И Олег, и Алина, они против меня. Они не верят.

– Значит, твоя вера должна быть сильней. Если ты сделаешь то, о чем думаешь, то не сможешь потом спокойно жить.

– Но ведь многие делают?

– Ты не многие, – в голосе появилась твердость, которой сложно было ожидать от восьмидесятилетнего старика. – Ты не сможешь. Ты сама себя разрушишь. А ты нужна и мужу, и дочери. Они навсегда для тебя останутся виновными в том, что ты совершишь этот поступок. Что для тебя самое страшное в беременности?

Я на секунду задумалась, но ответила

– Рожать, зная, что малыш умрет. Зачем через все это проходить?

– Ты боишься боли?

– Да нет… Я уже рожала. Это все проходит. Я боюсь, что придется хоронить, держать на руках мертвого.

– Думай о том, что, если так случится, значит, твой малыш сразу отправится на небо, не успев вкусить всей земной боли.

– Но он же будет некрещенным?

Дед усмехнулся. Я почувствовала, что сказала какую-то глупость.

– Неужели ты думаешь, что это имеет значение?

– А разве нет? Как там было в «Божественной комедии» у Данте. Первый круг ада для некрещенных младенцев.

– Я и забываю, что ты в институте изучала много литературы, – улыбнулся он уже мягче. – Но в данном случае лучше было бы почаще читать Библию.

– Но разве это противоречит Библии?

– Маша, крещение – это таинство, обряд, но про крещение младенцев в Библии не сказано ничего. Изначально крещение было актом веры и очищения от прежних грехов взрослого человека. Уже позже по аналогии с Ветхозаветным обрезанием как очищением от первородного греха зачатия в Новом Завете таким актом стало крещение.

– Как-то это непривычно от тебя слышать. Это же противоречит православию.

– Нет, совсем нет. В крещении младенцев нет ничего плохого, как это утверждают всякие сектанты, но это и не приводит некрещенных младенцев в ад.

– Я сегодня по радио про это же слушала, пока мы ехали. Ты слышал, наверно, про такого бывшего священника – Николая Коломийцева? Он про это говорил. Что крещение – лишь обряд.

Дедушка рассмеялся.

– Помню, как мы с ним это в институте обсуждали.

– В институте? – удивилась я.

– Конечно, это же мой студент бывший.

– Ничего себе, я и не знала.

– Да, один из тех, кто меня до сих пор с днем рождения поздравляет, письма присылает по электронной почте. Бывает даже иной раз и я ему пишу, когда его спорное выступление услышу. Он отвечает. Не зазнался.

– Но его же раскольником называют?

– Да, называют. И это действительно так. Но ты знаешь, сейчас, когда мне уже столько лет и я столько в жизни видел, я не готов сказать, что он настолько уж неправ. Когда был коммунизм, служение в церкви было подвигом. Туда действительно шли люди, которые хотели нести веру и понимали, что мирских благ они не получат, этот путь не вел к богатству и почестям. Но в 90-е все изменилось. И в церковь стали приходить другие люди, с другими целями. Когда Николай после института уехал в Москву, он хотел многого. Наверно, не стоило ему в священники идти. Уж скорее в политики. Слишком пытливый у него ум. И слишком много амбиций. Это мешает служению. Но я точно помню, что он всегда был тверд в своей вере и хотел пробиться наверх, чтобы больше сделать для церкви и для людей. Изменить ее в лучшую сторону. Но не получилось. Церковь его вытолкнула. Хорошо, что сейчас много возможностей проповедовать и без церковной поддержки. Вон сколько людей его в интернете смотрят.

Я слушала как завороженная. Когда дед замолчал, мне, наконец, удалось произнести.

– Я и забываю иногда, что ты не просто мой дедушка. И что ты столько в жизни повидал.

– У меня была жизнь долгая, но очень непростая. Возможно, и твой малыш будет жить долго и еще дождется своих внуков, – при этих словах дедушки к моим глазам подступили слезы. Он добавил, – А возможно, он проживет короткую счастливую жизнь в твоем животе. Не лишай его хотя бы этого. Он там уже живой. И только Господь знает, сколько ему отмерено. Ты не вправе решать за него.

***

Назад в тот день мы ехали молча. Мы ушли раньше всех, сил оставаться среди празднующих родственников не было. С родителями я перекинулась лишь парой слов: «как дела, как Алина, спасибо, все хорошо» и все. Я села за руль, Олег довольно много выпил и задремал в машине. Я вышла от деда в смятении. А чего я хотела? Надеялась, что он оправдает меня и скажет: «Иди, делай аборт, ничего страшного»? Честно, да, именно этого я и хотела. Чтобы кто-то принял решение за меня. И мне не пришлось бы брать на себя ответственность. Я не хотела чувствовать себя виноватой, ни если бы мой ребенок не выжил, ни если бы я сделала аборт, а после этого нашлось лекарство. Больше всего я боялась сделать что-то неправильно.

Когда я открыла дверь в квартиру, то сразу поняла, что что-то не так. У входа стояли две незнакомые пары обуви. Мужской. Из комнаты доносились музыка и смех. Я даже не успела разуться и с криком «Алина» бросилась в комнату к дочери. Олег, несмотря на выпитое, тоже сразу понял, что у нас гости, и побежал за мной. Мозг уже нарисовал страшную картину, как мою девочку насилуют два подонка, но все оказалось не так.

Алина сидела на кровати вместе со своей подружкой, с которой они ходили на гимнастику. Кате было тринадцать, и ее фигура уже приобрела вполне девичьи очертания. Алина немного завидовала ей из-за этого. Сейчас моя дочь была в коротеньких шортах и облегающей майке, под которой за счет лифчика с пуш-апом отчетливо выделялась грудь. Она была ярко накрашена. Ее приобнимал какой-то парень лет пятнадцати-шестнадцати, сидевший на корточках возле кровати, другая его рука лежала у нее на голом колене. Второй пацан стоял возле стола и что-то делал за ноутбуком, возможно, переключал музыку.

Когда мы с Олегом зашли, они мгновенно вскочили и началось. Я орала на Алину и, схватив ее за волосы, потащила в ванную умываться. Олег с криками выставил парней за дверь, не дав им обуться и швырнув ботинки им вслед. Катя быстренько убежала, а я крикнула ей вдогонку, что обо всем расскажу ее матери. Алина истерила и брыкалась, но я со всей силой держала ее за голову и водой смывала с нее косметику. Мне безумно хотелось сделать ей больно. Я схватила мочалку и стала тереть ее лицо. Она орала, захлебываясь слезами: «Мама, мне больно, отпусти». А я терла и кричала: «проститутка».

Олег подошел к нам.

– Отпусти ее, – сказал он, – ты ей так все лицо поранишь.

– Пусть, – закричала я, – пусть запомнит, чтоб ни один урод на нее не позарился. Злость разрывала меня. Олег схватил меня за руки, не грубо, но очень настойчиво. Алина вырвалась. Она стояла в дверях и с гневом смотрела на меня.

– Я уйду от вас! – закричала она. – Уйду!

– Да кому ты нужна, – крикнула я в ответ. – Этим переросткам? Им только и нужно, что забраться к тебе под юбку. А ты их домой тащишь, как проститутка!

– Кто это такие? – спокойно спросил Олег, все еще державший меня за руки.

Алина ответила, уже спокойнее.

– Это Тема, парень Кати, и его друг Никита, мы с ним недавно встречаемся.

– А почему они здесь? Если ты с ним недавно встречаешься? Почему я ничего о нем не знаю, – закричала я.

– А ты много мной интересуешься? – злобно ответила Алина. – У тебя сейчас вроде другие заботы.

– Да как ты смеешь? – я вновь бросилась к ней, Олег удержал меня за плечи.

– А что, может мне тоже забеременеть? – вдруг спросила она. – Месячные у меня уже идут. Будет хоть что-то общее с тобой.

Я рванулась к ней, совершенно себя не контролируя. Алина, увидев, что перегнула палку, бросилась в свою комнату и захлопнула передо мной дверь, подперев ручку стулом. Я осталась стоять в коридоре. Олег подошел ко мне и сказал:

– Успокойся.

– Ты опять ее защищаешь? Даже сейчас?

– У нее сложный период. Но разве у тебя не бывало, что ты звала друзей, когда родителей не было?

– Нет!

– Ах да, забыл. Правильная девочка, – он язвительно улыбнулся.

– Прекрати, – ответила я.

Олег обнял меня и сказал:

– Иди приляг, тебе нужно отдохнуть.