Читать книгу Дети Времени всемогущего - Вера Камша - Страница 6

I

…Безносый скерат оказался совсем лёгкой добычей: неуклюжий замах, корявая палица ещё не начала опускаться, а меч Тита уже вонзался дикарю в живот. Больше впереди живых врагов не было, и младший трибун поспешил обернуться. Как раз вовремя – прикрывавший командиру спину десятник в запале боя сделал глупость: отшагнул к краю стены как раз между зубцами и тотчас поймал в правое плечо стрелу – степные лучники только и ждали такой удачи. Тяжёлый ланг [6]вывалился из раненой руки, пара наседавших на ветерана лохмачей тут же кинулась добивать. Топор первого десятник успел принять на щит, а второй точно бы выпустил бедняге кишки, но тут уж вмешался Спентад. Лохмач с разрубленной башкой полетел во внутренний двор. Приятель покойного боя не принял. Вонючке повезло: совсем рядом вгрызались в камень осадные крючья. Бросив осевшего на камни стурнийца, степняк крысой метнулся к спасительной верёвке и, вцепившись в неё, скользнул вниз. Кожу на ладонях стесал, но голову, похоже, спас.

Не утерпев, Тит прикрылся щитом и глянул меж зубцов: скераты отходили – уцелевшие, те, кто успел спуститься или не успел подняться, торопливо откатывались от недобрых рыже-серых стен. Доставлявшие чуть ли не больше всех хлопот лучники убирались вместе со всеми. Следом за здоровыми ползли или ковыляли раненые. Скадария снова отбилась.

Напряжение боя ушло, уступая место боли. Только что исправно служившее тело заныло и зажаловалось сразу в нескольких местах: правое плечо и бок, левая рука, голень, по которой успел пнуть тот, с жёлтой лентой в бороде… Голова тоже гудела, пусть не сильно, но надоедливо, хотя кто и когда успел приложить его по шлему, Тит не помнил – желающих было хоть отбавляй.

Где-то слева хлопнула тетива. Хромавший за своими скерат выпустил копьё, на которое опирался, и покатился вниз по склону. Со стрелой под лопаткой. Больше со стен не били – запас стрел и так уменьшался слишком быстро, изводить его на покалеченных врагов было глупо, чтобы не сказать больше. Подранки – не угроза для осаждённых, а обуза для осаждающих, в крепости же хватает своих дел, невесёлых, но необходимых.

Тит вытер меч об овчину на спине ближайшего трупа, осмотрел клинок и вложил в ножны, а на стену уже взбирались определённые Приском разбирать раненых и мёртвых поселяне. Своих раненых – в барак к паре измотанных лекарей, убитых – в отведённый для могил угол за конюшнями; ну а степнякам одна дорога – на надречную стену и вниз, под обрыв. Спентад посторонился, пропуская носильщиков, и принялся растирать занемевший локоть. Рухнуть бы прямо тут, на грязные камни, да какое там! Второй помощник коменданта – как же быстро настигают должности на войне! – должен обойти свою стену, выслушать доклады, понять их, как бы ни звенело в этой треклятой башке, и доложить «самому». И чем быстрей это сделать, тем лучше, значит, нужно идти. Три сотни шагов и две лестницы… Время Всемогущее, как же это много!

* * *

Этот штурм обошёлся куда дороже предыдущих. В первый раз скераты лишь пробовали Скадарию на зуб, проверяя, не струсят ли защитники от одного воя и визга. Не струсили, а несколько десятков удальцов, среди бела дня вздумавших забраться в крепость с помощью арканов, удалось положить полностью и без серьёзных потерь.

Лохмачи подумали и решили проверить, не спят ли стурнийцы по ночам беспробудно, как сурки; дождались темноты и полезли на стену по обрыву, со стороны реки. Выдрессированные часовые не подвели – короткая схватка, и ублюдки отправились прямиком к своим рогатым божкам. Вот тогда-то скераты и взялись за дело как следует. Два дня готовились, на третий вооружились лестницами и верёвками с крючьями и попёрли. Приступ отбили, а за конюшнями у западной стены появились первые могилы. Первые, но не последние. Большинство погибало от стрел, которыми привычные к луку степняки осыпали любого хоть на миг высунувшегося из-под прикрытия стен. Зато в рукопашных схватках наверху преимущество оставалось за стурнийцами. Второй штурм, третий, четвёртый… Сегодня нападавшие были особенно настырны. Трижды вожаки гнали толпу на стены, и трижды она убиралась ни с чем, хотя какое там «ни с чем»! Гарнизон таял, как весенний лёд.

– Восточная стена, – отрывисто доложил измотанный Спентад. – Семнадцать убито, сорок два ранено, из них серьёзно – десятка три. Остальные будут завтра драться.

Приск только сплюнул с досады: из двух державших восточную стену сотен в строю осталось едва ли две трети, а судя по физиономии явившегося с северной стены Сервия, там вряд ли веселее.

– Младший трибун Руфин поймал стрелу в горло, – подтвердил тот худшие опасения. – И ещё полтора десятка полегло…

Хвала Времени и тому, кто выбирал место для крепости, две стены из четырёх идут краем обрыва, и кочевники лезут только с востока и севера, но пара таких дней, и будет не закрыть и этого…

– Возьмёшь Фертара, – велел помощнику Приск. – Не Руфин, но…

– Приказ коменданта. – Пятнистая от копоти физиономия сморщилась, словно от кислятины. – Но Скадария отвечает за жизнь Аппия Фертара перед императором и Сенатом.

– Ну уж нет! – громыхнул Приск. – Скадария отвечает за брод! За брод, а не за столичн… Не за всяких придурков! Мне прислали офицера, а офицеру место на стенах. Пристрелят, и небец с ним. Туда и дорога.

Больше Сервий не возражал.

* * *

Поселяне очистили стену от трупов, а солдаты подтащили к камнемётам новый запас булыжников. Отстоявший над душой у подчинённых положенное Тит счёл, что честно заслужил ужин и сон, но намерения смертных лишь веселят дочерей Времени. Не успел младший трибун ополоснуть руки и лицо, как от лагеря скератов донёсся надсадный вой. Сигнальный рог выводил нечто особенно заунывное, словно ему тоже намяли бока. Тит с тоской глянул в сторону кашеваров и потянулся к снятому было нагруднику, но лучше знавшие степь ветераны закачали головами: ха, поговорить решили.

Может, и так, но отдых всё равно откладывался. Спентад накинул плащ и под повторный вой поплёлся к коменданту. Тот подтвердил: да, таким образом скераты сообщают о мирных намерениях. Тит тоскливо выругался. Словно в ответ, вновь загнусавил чужой рог, пришлось возвращаться на стену. Они поднялись как раз вовремя, чтобы увидеть, как от скопища шатров отъезжает десятка полтора всадников.

– Вчера и сегодня лохмачи потеряли много людей. – Приск смотрел не на приближающуюся кавалькаду, а на разрезающих небо стрижей. Словно считал. – Гибель воинов – ослабление племени. Вождь мог додуматься до того, что класть своих и дальше ему невыгодно.

Стрижи летали, комендант молчал. Похоже, ждал ответа, и Тит ответил:

– По всей вероятности, они предложат нам…

– Либо сдаться им на, тьфу… милость, – а вот Сервий глядел на всадников, и только на всадников, – либо, если мы упрёмся, – отдать им Скадарию. В обмен на жизнь и свободу.

– Которые они тут же постараются забрать, – буркнул Приск. – Весны своей не побоялись, дедов на празднике перерезали, а уж «пахарей»…

– Это да… Нас одурачить им как конопли накуриться.

Скераты остановились на расстоянии двойного перестрела и опять протрубили. Комендант велел ответить обычным «Мир и покой», степняки поняли. Некто на мышастой лошади выехал вперёд и затряс копьём со светлым конским хвостом и красными лентами. Затем последовал вопль на стурнийском, корявом, но вполне понятном: отважный вождь, имени коего Тит не разобрал, желал говорить с главарём «пахарей». Проорав что положено, посол шустро развернул своего мышастика и галопом помчался назад. Приск с минуту подумал.

– Я к нему не выйду – решил он. – Глупо. Скадария на мне, а совести у этой образины – что пя́ток у Меданта. Но ответить надо… Сервий, пойдёшь ты, как второй по рангу. Выслушай. Получится тянуть время, тяни, нам каждый день на вес золота; ну а если ответ нужен немедленно – сам понимаешь… Мы не сдадимся и не уйдём, пусть не надеются.

– Приказ коменданта, – подтвердил Сервий и принялся расправлять смятую тунику.

Тит поморщился и в сотый раз повёл плечами. Избитое тело продолжало болеть, а желудок требовал хоть чего-то, но дух возобладал над плотью, или не дух, а спевшаяся с гордыней совесть. Спентад вскинул руку.

– Слово для коменданта. Трибун Сервий опытен. Он может заменить выбывшего коменданта, я – нет. Зато на переговорах я могу заменить трибуна. Сказать «нет» легко.

– Так! – Приск свёл брови, Сервий потёр плечо точно так же, как сам Тит минутой раньше, и младшему трибуну стало почти смешно. – Так… Для Скадарии лучше всего отправить Фертара, но лохмачи стихов не оценят. С варварами и убийцами надо говорить по-варварски и с мечом в руке. Хорошо… прокуратор, пойдёшь ты.

* * *

От облитой лучами низкого солнца группы отделилось двое всадников. Проскакали с полсотни шагов, красиво вздыбили лошадей, спешились и, сверкая нашитыми на куртки бляхами, направились к крепости. Выезженные кони шли за хозяевами, словно их вели в поводу. Колчаны, луки и щиты смирно висели у седел – похоже, вождь и его спутник оставили при себе лишь сабли да ножи.

– Видать, приспичило, – решил Сервий. – На стены лезть – не коров воровать.

– Да, – согласился Приск, – умирать никто не хочет, ни мы, ни они. Мезий, пойдёшь с младшим трибуном. По двое так по двое.

Скераты не спешили и на лошадей не оглядывались. Надевший под не очищенный от крови панцирь свежую тунику Тит гадал, где степняки остановятся, а те всё шли. Осталась позади похожая на змею трещина, затем – доцветающий кустик. Два белых камня, ещё один куст… Всё. Встали.

– Разумно. – Нужно было что-то сказать, вот Тит и сказал. – Там их со стен не достать.

– Будут хвататься за сабли – врут и испытывают, – тихо напомнил Приск, – схватятся за поводья, бей не дожидаясь… Спешенный степняк – треть степняка.

– Я знаю.

А теперь вниз по верёвке. Вслед за изукрашенным шрамами Мезием. Уставшие руки с неохотой перебирают узлы, но не открывать же ворота. Слезли. Сапоги утонули в ещё свежей траве, даже цветок попался. Жёлтый и маленький, а ведь цветёт…

– Я иду первым, – заявляет кавалерист. Тит не спорит, степь Мезий пока знает лучше, хотя угадать, как пойдёт разговор, столичный умник, пожалуй, возьмётся. Скераты не «грифы», они ещё не вкусили сладости политики – сладости игры змей со змеями, у них все просто и грубо, хотя это же у нас Приск груб… Зато Аппий Фертар – сама утончённость! Нужна она здесь, в захолустье, как Меданту рыбий хвост.

Ржёт лошадь, обычная, с обычным хвостом. Её хозяин свёл брови и задрал подбородок. Не сто́ит принимать гордую позу перед теми, кто выше ростом, ох не сто́ит! Кожа, бляшки, ленты, косицы, борода. Сколько лишнего… Лишнее на варварах, лишнее – на сенаторах, и только солдаты таскают на себе то, что нужно, и ни пёрышком больше.

– Ты не вождь «пахарей», – объявляет на стурнийском загорелый варвар. Если он и старше Тита, то на пару лет, не больше.

– Наш вождь там, где ему следует быть, но он услышит твоё слово.

– Ваш вождь труслив, как трусливы старики. Вы глупы, ходя за ним. Зачем? Вас мало, и каждый день бывает меньше. Пока все не умирали – уходите.

– Чтобы нас перестреляли в поле? – пожал плечами Тит. – Мы не дети, чтоб верить сказкам.

– Я не хочу обманывать. – Вождь смотрит прямо. Красная лента в бороде напоминает о крови. – Зачем мне обманывать? Я даю залог. Даю своего брата и коней везти раненых. Вас не будут загонять. Если захотим, договоримся. Отвечай – да. Сейчас отвечай.

Такие переговоры не затянуть. Лохмач молод, но не глуп, он не станет вертеть круг без точила, и он торопится: Скадария не должна помешать вывезти добычу, а добыча будет у брода уже скоро.

– Не можешь решить сам, иди назад. Быстро. Пусть решит старый вождь, но решит, пока солнце здесь.

– Нет. – Вот так, спокойно и коротко, но скерат не договорил. Он готовился, он думал… Начал с обещаний, теперь в ход пойдут угрозы.

– Завтра снова будем вас убивать. – Светлые наглые глаза, светлые лохмы, прямой нос… Не зверь, не урод даже в своих лентах. Обрей и отмой – будет человек как человек…

– Ты не отвечаешь, пахарь.

– Я слушаю.

– Слушай. Завтра я снова буду давать вам жизнь, но свободы уже не дам. Снова будете глупыми – все на своём холме сдохнете.

– Время решит, кому сдохнуть раньше.

– Я – Артайт, сын Бану́рта. Я возьму вашу крепость и перережу глотку вашему трусливому вождю, как барану. Я выгоню из-за стен глупых «пахарей» и запрягу в телеги. Я…

Значит, Артайт… Тит зевнул. Это было оскорблением, хоть и случайным – младший трибун в самом деле устал до невозможности.

– Запряжёшь? – Дипломатии здесь места нет, но и площадной перебранки не будет. – Лучше выпей Перонт. Это проще.

Стоявший за плечом Мезий одобрительно крякнул, а Спентад повернулся и мерным шагом легионера пошёл к болтавшейся на стене верёвке. Стрелы в спину он не опасался, зато предстоящий подъём казался кошмаром.

II

Конец ночи ознаменовался переполохом. Судя по громкому многоголосому ржанию, конскому топоту, гаму и суматохе в скератском лагере, один из табунов взбесился и помчался прямо на шатры. Велики ли были потери, из крепости понять не удалось, но на штурм в тот день кочевники не пошли.

Зато пошли на следующий, и день этот стал самым жестоким из всех. Шесть раз степняки, буквально засыпая стрелами стены, лезли вверх, шесть раз их сбрасывали. Последний приступ мог кончиться плохо. Очень. Спасла резервная полусотня, которую Приск повёл в бой лично. Скадария устояла благодаря коменданту и наступившей темноте – скераты не решились на штурм без поддержки лучников, а штурм этот мог оказаться успешным. Не оказался.

Титу снова повезло. Стрела ударила в кладку возле самой щеки, стрела сломалась о нагрудник, стрела отскочила от подбородника шлема, стрела впилась в глаз стоящему рядом мечнику, а Спентад мог жаловаться разве что на ломоту в уставших костях и на нехватку людей на «своей» стене. Последнее было бессмысленно: Приск и так знал о потерях, знали это и уцелевшие офицеры. Все шестеро, считая натёршего ноги Фертара и двоих раненых, вернувшихся на стены в разгар свалки.

– Сенат бы сюда! – проворчал Мезий, после «переговоров» ставший помощником Тита, в свою очередь ставшего помощником коменданта. Первым – Сервий погиб, и его утащили за конюшни вместе с доброй сотней солдат. К ночи на ногах осталось меньше половины гарнизона, три из пяти камнемётов были разрушены, а оба уцелевших без толку торчали на приречной стене. Смола кончалась, запас стрел можно было растянуть на пару дней, но одними стрелами жив не будешь…

– Сенат, говоришь? – Тит представил значительные морды и роскошные тоги на песчаниковых стенах и не плюнул лишь потому, что устал. – Меняю Сенат на солдат… Ещё один такой день – и всё. Драться будет некому.

– Если б мы могли обрушить Скадарию на головы скератам, как титаны обрушили Стурнон! – завёл свою песню Фертар. – Наша смерть стала бы победой, и даже враги склонились бы перед нами…

Поэт был и оставался придурком, но меч держать, как оказалось, умел, а под стрелами и вовсе расхаживал, как под дождём. Нарывался Фертар, а стрела досталась Сервию. Так бывает… Смерть брезгует дураками, а Жизнь, утешая, отдаёт младшей сестре лучшее. То есть лучших.

– Мы не последние в Стурне, – заткнул расходившегося болвана Тит. – И мы здесь не для красоты подыхаем и даже не скератов режем… Мы держим брод, вот и всё. И удержим!

Последнее можно было и не говорить. Последнее не следовало говорить. Это Фертар с его набитой сказками башкой считает, что крепости и царства спасают красивые слова и красивые смерти. Чушь! Их спасают люди, и люди эти должны быть живы, на ногах и знать своё дело… И они должны хотеть спасать свою крепость, свой город, свою империю, так хотеть, чтобы всё остальное сделалось неважным.

– Удержим… не удержим… – Приск заговорил, словно черту подвёл. – Время рассудит… Но завтра к ночи скераты будут за стенами, а мы – на стенах.

* * *

Утро началось, как обычно: проснулись, размялись, позавтракали, ещё в полутьме разошлись доделать неотложное. У скератов в лагере гасли костры, ветер доносил обычный деловитый гул – степняки тоже занимались обыденным. Не поешь как следует – не повоюешь…

Время было: в крепости уже разобрались, как скераты готовятся к штурму. Оставшиеся минуты Тит потратил на письмо отцу, вернее, на завещание. Он писал для очистки совести, понимая, что запечатанный фамильным перстнем свиток вряд ли доберётся до брегов Стурна, и все же долг есть долг, а злость есть злость.

«Если ты прочтёшь это письмо, знай, что я умер за Стурн, но не за дураков, обескровивших восточный рубеж. Я хочу, чтоб за наши смерти спросили не с «лохмачей», а с Сената и императора. Я хочу, чтобы спросил ты. Свой долг младший трибун Спентад исполнил, исполни и ты, сенатор и отец младшего трибуна. Прощай. Сын».

Свиток лёг на стол, на видное место, рядом легло запечатавшее его кольцо. Тит выпил воды и покинул казарму, почти не сомневаясь, что навсегда. Рога скератов уже собирали воинов, горны Скадарии молчали, все всё знали и так. И своё место, и свой долг.

Они столкнулись на лестнице – сын сенатора и сын заговорщика. Пальцы Аппия тоже были в чернилах, но Аппий мог писать и стихи. Не здороваясь и не разговаривая, двое поднялись на стену. Роса ещё не высохла, но небо стало совсем светлым, выкатилось солнце. Скоро полезут.

Тит дал себе слово не суетиться и не выдержал – прошёл вдоль обеих стен. Приск согнал наверх всех, кого мог. Здоровые вперемешку с ранеными, теми, что могли делать хоть что-то, обслуга, конюхи, поселяне, даже оба писца и старенький жрец… Как же безнадёжно мало их было, а от лагеря скератов уже катилась тёмная визжащая волна.

Первыми под прикрытием больших плетёных щитов пёрли лучники. Сперва на Скадарию прольётся свистящий ливень, потом Артайт бросит на стены воинов, и сегодня у него может получиться… Может… На последней отгроханной Агриппой арке начертано «Должен – значит могу!», только «может» отнюдь не значит «будет». Степняки не пройдут и сегодня. Воздух вспороли первые стрелы. Началось.

Стук наконечника, впивающегося в поднятый щит, знакомый злобный свист у виска, короткий хрип за спиной, вой скератских рогов, гудение гонгов… Всё, двинулись к стенам, но обнажать меч рано, сейчас время стрелков и пращников. Скадарийских, да поможет им Смерть!

Гонг от шатра вождя теперь бил непрерывно, причём в два раза чаще, чем обычно. Артайт выполнял свою угрозу, Артайт торопился. Тит облизнул прокушенную вчера в горячке боя губу и шагнул к «своему» зубцу, готовясь рубить верёвки. «Обычное дело»… В самом деле обычное.

– Трибун, что это с ними?

– С ними? – Спентад уставился на лупоглазого пращника. – Ты о чё… Точно!

Подававшие голос с дальнего края лагеря рожки и рога воют непривычно и тревожно. Человеческая волна, уже готовая захлестнуть стены, замедляется, будто в нерешительности, и… откатывается. Не просто отступает, несётся назад. Толстый парень из поселян судорожно сглатывает, опускает тяжеловатое для такого увальня копьё, недоумённо вертит головой, а раненый десятник с жутким, наполовину багровым лицом расплывается в беззубой ухмылке:

– Тгибун, я бы так гванув, повучив ховофый пинок под зад!

Не может быть! Этого не может быть, но скераты бегут, удирают, улепётывают, несутся сломя голову назад, и в душе расправляет крылья дура-надежда.

– Иногда Время бывает к нам благосклонно, а, приятель?

– А то! – усмехается во весь изувеченный рот десятник, а надежда приобретает отчётливый, прямо-таки железный облик тяжёлой имперской конницы, и конница эта атакует! Всадники на рысях выходят из-за западных холмов и разворачиваются «крыльями», охватывая скератский лагерь. Сигнальщики гордо вздымают свои «ульи»! Один… Второй… Пять! Почти два бинара![7] Хватит, чтобы втоптать в речной песок всех степняков до единого!

* * *

– Ха, а вохмачам-то без своих вофадок пгидётся дгаться!

– Какое драться?! Сдурел с радости? Они же к броду сейчас рванут… К броду!

– Вевно… О, нафы пофли!

Конная масса, постепенно ускоряясь, движется вперёд. Как же это красиво, Время всемогущее, как же это красиво! Как прекрасен этот день, эта река, это поле, эта жизнь!

– Приказ коменданта! Стрелков – на приречную! Всех!!! Два десятка – к камнемётам!

– Приказ коменданта! Живо!!! Устроим вонючкам прощание!

– Приказ коменданта!

– Приказ…

– За мной!

Короткий взгляд на победно сверкающую в солнечных лучах лавину, и бегом по стене – Скадария ещё не всё сказала! Скераты бегут, и, естественно, бегут к броду. Не успевшим добраться ни до своих лошадей, ни до лагеря, не способным драться в поле в пешем строю, что им ещё оставалось? Разве что кучка конных в центре пыталась сражаться, но судьба храбрецов была предрешена, да и не занимала она Тита. Пусть умирают как хотят, а вот беглецы… Дорога к спасению шла вдоль обрывистого склона холма, на котором высилась крепость, и Приск сгонял на приречную стену всех, кто был в силах натянуть лук или поднять камень.

Гарнизон Скадарии брал с врагов последнюю плату. Кровью. Оба уцелевших камнемёта посылали один камень за другим в тех, кто добрался до реки и по шею в мутной быстрой воде пробивался к дальнему берегу. Метательные снаряды без жалости били по барахтающейся толпе, промахнуться было невозможно.

Плавали степняки скверно, сбитых с ног и уносимых течением можно было смело зачислять в покойники. Жаль, утопленники не доберутся до «грифов», но какие миноги будут этим летом в низовьях. Какие миноги…

– К коменданту! У ворот императорская конни…

– Камни несите, камни! – Командовавший камнемётом десятник чуть не выл.

– Небец ушастый, да хоть дрова тащите! Стрелки́, гуще бить, гуще! – Приск – чудо чудное! – сорвал с головы шлем и не глядя отшвырнул. – Младший трибун Спентад, открыть ворота. Стрелки, гуще!..

* * *

Отпирая наглухо заваленные ворота, пришлось повозиться. По ту сторону ждали, весело покрикивая, затем створки со скрежетом распахнулись, давая дорогу незнакомому трибуну на рыжей кобыле. За спиной начальства пересмеивались кавалеристы, Тит на всякий случай поискал глазами Меданта, но кентавр, если и пристал к имперской коннице, вряд ли отказал себе в удовольствии как следует подраться. Тит вскинул руку:

– Скадария с радостью приветствует желанных гостей!

– Хвала Времени и великому Стурну! – Желанный гость широко улыбнулся. – Как вы провожаете нежеланных, мы видели. Трибун Авл. Третий Отрамский бинар легата Валюция.

– Младший трибун Спентад. Мы не ждали вас так рано.

– Приказ прокуратора. – Похоже, трибун Авл не улыбаться не мог. – Ускоренным маршем идти к Скадарии. Пошли. По дороге встретили конягу. Он уговорил легата поспешить, мол, больше декады вы не продержитесь.

Медант всегда знал, кто и когда сойдёт с круга. Угадал и сейчас: до вечера они могли и не дотянуть, а дотянули бы, сколько б лежало у конюшен…

– Вы появились вовремя. Куда…

– Почему первыми – к нам? – Подоспевший Приск стоял у лестницы, и счастья на его лице не было. – Почему Скадария, а не Южная и не Нижняя? Или туда тоже пошли?

– Нет. Кроме нас, свободной конницы не осталось. Все отрамские бинары заняты внутри провинции. Двадцать тысяч скератов – это…

– Я знаю, что это такое. Какой приказ вы получили?

– Отбросить степняков от брода, оставить в Скадарии припасов и две сотни конных лучников, после чего двигаться к Южной. – Авл больше не улыбался. – Если дождутся, значит, Время к ним милостиво.

– Вряд ли успеете, – каркнул комендант и ушёл. Просто ушёл, устало загребая ногами, и Тит вспомнил, что Приск командовал Южной. Стены там были ниже, а гарнизон меньше, но конница первой выручила Скадарию, и благородный Спентад понимал почему.

– Приск служил в Южной. – А ведь Нумма упоминал, точно упоминал, сколько комендантских лет забрала крепость, на перестройку которой так и не нашлось средств! – Долго служил… Я хотел спросить о Меданте. О кентавре.

– Ваш коняга передал, что хотел, и умчался. Сказал, что ночью погуляет у скератов.

– Он не вернулся?

– Нет.

Вот тебе и ответ, что за шум был ночью у лохмачей. Это «гулял» Медант, так гулял, что Артайту стало не до штурма. Целый день передышки… Не будь его, Приск вряд ли успел бы пожалеть о Южной.

– Может, он ещё найдётся. Коняги, они живучие.

– Да, конечно… Мезий, позаботься о наших спасителях. Мне нужно доложить коменданту.

Ничего ему не нужно, только постоять на странно пустой стене и отдышаться. Медант не вернётся, а гарнизон Южной умрёт, потому что в крепости не нашлось столичной цацы, за которую прокуратор «отвечает» перед друзьями-сенаторами. Гарнизон Южной умрёт, чтобы в империи было спокойно, а империя так и не узнает. То есть узнают родичи, у кого они есть, узнает начальство, а остальные будут жить, как жили. Разве что в харчевнях станут больше болтать про глупых степных варваров. Или, наоборот, про страшных, но всё равно побеждённых великим Октавианом и ещё более великим Агриппой, ведь правящий император всегда велик…

Тит наклонился, поднял обломанное перо. От стрелы. Перья, несущие смерть, перья, которыми сподобившиеся грамоте пишут… Гусю всё равно, зачем его ощипали. Захотелось немедленно пройти в опустевшую комнатушку, разорвать ставшее глупым и напыщенным письмо и вместо него написать императору… Не доклад, не оду и не сатиру, а два слова. Два грубых слова из арсенала неотёсанного коменданта захолустной крепости.

– Небец ушастый, чего сюда забрался?

– Думаю…

– Вот и я думаю. Конец Южной, а мы б день продержались, а может, и все два. Дурак прокуратор.

– Не дурак. Политик.

– Значит, сволочь. Ладно, пойдём, люди ждут. И вот что. Не надо при них о Южной, они не виноваты, что живы. И ты не виноват.

– Приказ коменданта. – Ни слова о Южной. Здесь и сейчас ни слова, но не завтра и не в Сенате.

Тит не думал, что сумеет улыбнуться, но сумел. Сумеет и больше. «Должен – значит можешь», а он должен. Приску, Сервию, Меданту, парням из Южной, трибуну Авлу, даже Нумме с его померанцами, даже болвану Аппию. И только императору и Сенату Тит Спентад-младший отныне не должен ничего. Ни-че-го.