Читать книгу Однажды в Коктебеле. сборник - Вера Маленькая - Страница 7

Ленечка выйдет из машины. С улыбкой посмотрит на окна родного дома. Полдень. Мать, конечно еще на работе. Звонить ей не будет, сделает сюрприз. Достанет подарки. Разложит по пустым полкам холодильника продукты, которые привез. Экономит мамочка, хотя он уже на своих ногах. Сварит борщ из тушенки, достанет веселую скатерть, простенький сервиз с голубыми ободочками. Нарвет в палисаднике цветов. В доме сразу станет уютно, запахнет теплом. Он скучает по этому теплу в суетливой Москве. Как он скучает! Но разве расскажешь матери. Спать не будет.

Встречать пойдет по тропинке, которую она любит. Тропинка бежит среди сосен. Здесь тихо, немного сумрачно, чуть, чуть волшебно. С девушкой бы сюда на свидание. Ленечка улыбнется невольной мысли. И увидит, что мать стоит возле старой высокой сосны, поглаживая шершавую кору.

Мамка его золотая, хорошая. Он вдруг вспомнит, как они бегали вдоль берега наперегонки и она делала вид, что не может его догнать. Верил, брал за руку и виновато спрашивал: «Устала?» Она кивала, хитро щурилась и ложилась на песок. Волны набегали на тело, чистые лазурные волны, а он боялся, что унесут в море. Каждый раз боялся. Еще вспомнит, как она распускала косу. Черные тяжелые пряди падали на плечи, на спину. Ими играл ветер. Она смеялась, сияли глаза… Черные цыганские глаза. Подхватывала Ленечку на руки, шептала смешные ласковые слова и он снова боялся, потому что на нее смотрели мужчины. Мужчины с нахальными глазами. Это была только его Алла, самая лучшая мама на свете.

Каждое лето море, музеи Москвы, Питера, Ярославля… Мамка его золотая! А была ли у нее личная жизнь, роман какой – нибудь? Или, страшно подумать, любовь? Страшно! Ведь если была, ей приходилось скрывать от него, ревнивого, боязливого. Он и об отце не спрашивал. Однажды сама сказала, когда подрос: «Случайная была встреча. Не думай об этом». Вот и не думал… Ленечка осторожно подойдет к сосне, мать обернется, ахнет, прижмется к нему. У него на глаза навернутся слезы. Как же она постарела. Почему раньше не замечал? Оболтус!

Она померяет обновки, платье теплого брусничного цвета, бежевый плащ, яркую косынку, скажет тихо: «Зачем тратился? Все у меня есть». Ленечка возьмет за руку и подведет к старинному зеркалу. Хоть и тусклая лампочка, а рассмотреть можно. Алла Юрьевна увидит себя нарядную, полную, но все еще статную. Улыбнется.

– Лучик мелькнул, видел?

– Не видел, – растеряется Ленечка и подумает, что здесь его просто не может быть. Одиноко матери, вот и чудится разное.

– Я вижу, когда подхожу, – Алла Юрьевна погладит его непослушные волосы, – отражение. Не мое! Человек вглядывался в себя, радовался, мечтал. Необыкновенную судьбу колдовал. Зайчики солнечные плясали.

– Выброшу это зеркало завтра же. Лучики, зайчики, отражения, с ума сойти. Не пугай меня, мама.

– Жизнь это, сын, – вздохнет Алла Юрьевна, – многое в судьбе переплелось. И у каждого свое зазеркалье. Моего лучика в этом зеркале нет. Чужое оно, а выбросить не могу. Вдруг хозяйка вернется.

– Что твое в этом зазеркалье? – спросит Ленечка и почувствует тревогу.

– Грех мой, – ответит Алла Юрьевна, – тебе не надо знать. Грех лучиком не мелькает. Виновата я перед хозяйкой. Впрочем, мистика. Пойдем чай пить.

Ленечка долго не сможет заснуть. Несколько раз выйдет в сени. Посмотрит в тусклое зеркало, никакого лучика не увидит. Придумала мать. И грех… Какой у нее может быть грех? В деревне все на виду. Он в этом доме жил восемнадцать лет. Уютно жил, защищенно. Ах, мамочка золотая! Забрать в Москву, да и все дела. Квартира съемная, но он постарается, свою купит. Переводчик, три языка знает. Зарплата достойная.

Алла Юрьевна заснет сразу, а утром подумает вдруг, что надо рассказать Ленечке о девочке той конопатой, о Лене рыжей, о том, как тосковала по худенькой, вечно беременной маме. Чего стесняться? Сын умный, добрый. Рассказать, чтобы грех не потянулся за ним. Жить со стыдом привыкаешь, но как он отразится на судьбе самого родного человека, разве она знает?

У нее дрожат руки, а в глазах смятения нет. Нет его! Рассказывает спокойно, словно не о себе. Не все, не все! Незачем ему знать о розовом чуде. Ленечка в который раз кипятит чайник, пьет кофе, молчит, только изредка бережно гладит седые материнские волосы. Где вы, черные тяжелые пряди? Не от этой ли истории поседели? Просто – то как. Рыжая Лена, Лена с приветом, не ведая, чувственность разбудила в маленькой Альке. Не только привязанность и любопытство. Не только! Уютно было засыпать у большого теплого живота, под теплые касания руки, но ведь айсберг. Потому и о Принце на белом коне не мечтала, а тосковала о ворохе рыжих волос, покатых плечах. То, что братишки тискали и щипали, ерунда это. Он тоже не раз щипал одноклассниц. В пятом целовался в раздевалке. Ну и что? Многие ребята так делали. Девчонки потом шептались, хихикали, записки бросали, дураками обзывались. И никаких драм. В Альке, мамочке его, бродило смутное. Желание запретного бродило… Что она, глупенькая могла понять? Взорвалось, спустя годы. Поманила Лена из детства и накрыло мутной волной.

Рыжая Лена была нужна, не школьница, но разве поймешь, когда все смешалось, себя не помнишь? Бедная мамочка. Бедная школьница… Страдала, должно быть. Одно отражение легло на другое. Трудно разъединить! Лучше бы девочка забыла эту историю. Выкинула из головы. Он не специалист, но соображает. Все случилось до его рождения, а он, подрастая, не замечал, чтобы мать ходила печальная, тоскливая, с тайной. Летел сквозь время счастливый и беззаботный. Какие тайны, когда жизнь прекрасна?

Знала бы мамочка, как нынче легко все и просто. Как извращены отношения и сильны желания запретного. У многих! Ни стыда, ни боли душевной. Не надо ей знать об этом. Помочь бы…

– Не осуждай, сынок, – голос у Аллы Юрьевны срывается, – а стыд я спрятала глубоко. Жила тобой да работой. Не презирай.

Что она такое говорит? Как он может осуждать? Тепла материнского не хватало маленькой Альке. Что там с другими детьми, не знает. Может, не такими ранимыми были. Съездить бы надо. Познакомиться, на могиле бабушки побывать. Без матери сначала.

Прошлое, прошлое… Как повезло ему! Только радость и мечты в его зазеркалье. Мамочка постаралась. И он осуждать?! Впрочем, лет десять назад, подростком, воспринял бы такое откровение иначе, мучился бы сомнениями, страдал, но не сейчас. Леня целует ее руки, узловатые, тяжелые. Какой роман, какая личная жизнь? Вся любовь, весь первый душевный цвет достались большой рыжей Лене. Потом, наверное, только случайное, без страсти и без полета. Он, Ленечка, увел ее из плена рыжей Лены, заменил все. Добрая, наверное, была девчонка, эта Лена. Дурочки все добрые. Ах, мама! Судьба заманила к кривому зеркалу. Отражение его где – то там, в старинном, из чужой жизни. Господи, да что же такое? Проще надо, проще. Свихнуться можно, а это старинное, облезлое все – таки выбросить или соседям отдать, чтобы перед глазами у мамули не мельтешило.

– Знаешь, я думаю, тебе надо встретится с той женщиной, прощения попросить. Сбросить чувство вины, – Ленечка смотрит на мать с жалостью и надеждой, – легче станет, желания появятся, ты ведь у меня не старуха древняя.

– Приезжала она в деревню пять лет назад. Заходила ко мне. Хотела я извиниться, да не успела. Сколько ненависти во взгляде было. Как поедешь?

– Если ненависть столько лет, значит страдала. Тем более надо поехать. Точку поставить на этой истории.

– Артисткой хотела стать. В деревне рассказывали, что любила перед зеркалом Наташу Ростову играть.

– Стала артисткой – то? – спросит Ленечка и почему – то поймет, не стала. Кто – то легко забывает обиды, а у кого – то незаживающая рана. Особенно, если мечты не сбылись. Ехать надо. Адрес у деревенских найдется.

– Боюсь я, Ленечка, – вздохнет Алла Юрьевна, – а вдруг не поймет.

– Это уж ее проблемы, – ответит сын, – главное твое «прости».

Все казалось, мальчишка, подумает Алла Юрьевна, а он мужчина. Гордится надо! И красивый. Волосы пшеничные, глаза серые, губы жесткие. В отца. Давно не вспоминалось то лето. И вдруг! Надо же.

Ехать надумают следующим утром, на Ленечкином серебристом жигуленке. В небольшой город на Волге.

Доберутся к вечеру. Снимут номер в гостинице. Уставшая Алла Юрьевна ляжет отдохнуть, а Ленечке захочется взглянуть на город. Он ему понравится. Уютный, чистый, в кружеве зелени. С куполами церквей. Невольно будет вглядываться в названия улиц. Завтра состоится встреча. Завтра, но лучше знать заранее, куда идти. Вот и дом. Женщину зовут Ольгой. Может, зайти? Предупредить, а то, как снег на голову. У нее, наверное, работа, семья. Время надо выкроить для разговора. Зайти! Какая может быть неловкость?

Дверь откроет беленькая девочка с россыпью веселых веснушек. Мать говорила, что такой была школьница. Дочка, значит. Еще одно отражение. Запутается он скоро.

– Вы к маме или к папе? – приветливо спросит девочка и он сразу поймет, счастливая, потому что не боится открыть дверь. Дружелюбна и, наверное, мечтательна. Летит беззаботно сквозь время…

Как жаль – то, что Ольга в командировке на целых два дня. Нет, папа ему не нужен. Разговор не с ним, с мамой. По работе? Конечно, по работе. И ждать некогда. Ему через день нужно быть в Москве.

– Из Москвы? – ахнет девочка, – я так ее люблю! Я так мечтаю…

– Стать артисткой? – перебьет Ленечка и улыбнется. Он так и думал, еще одно отражение.

– Не угадали, – серьезно скажет она, – я мечтаю побывать во всех музеях. Во всех, а была только в Третьяковке.

Ах, какие озорные веснушки! Пусть ей повезет, пусть она увидит все самое лучшее в мире. И никакого черного зазеркалья! Только светлые лучики…

– Лара? Очень красивое имя. А я Леонид Федорович. Жаль, не увиделся с мамой.

И вдруг его осенит. Попросит бумагу, ручку и, не задумываясь, напишет: «Ольга, помните пруд, учительницу? Это моя мама. Простите ее. За этим она ехала к Вам. Не встретились, к сожалению, а, может, так назначено. Жизнь умнее нас. Мы уезжаем утром. Оставляю визитку. Будет желание поговорить, звоните. Встретимся и я о многом Вам расскажу. Очень хочу, чтобы она пожила спокойно, без стыда. Возможно, Вы все давно забыли. Был бы рад этому. Никогда не думал, что судьба заведет меня в такую странную историю. Кто – то должен поставить точку. Пусть это буду я. Мама очень хороший человек. Ошибки бывают у каждого. Простите нас, Оля. Да, что делать с Вашим старинным зеркалом? Я бы выбросил. Сколько можно хранить отражения прошлого? Кстати, и пруда больше нет. Лужа… С уважением Леонид».

– Как же так? – не поймет Алла Юрьевна, – письмо, это не глаза в глаза.

– Вот так, – отрежет Ленечка, – заказывай разговор со своими училками. Берешь отпуск и в Москву. Опера тебя заждалась. Я по тебе скучаю, а прощения мы с тобой попросили. Сто раз не просят.

– Мы с тобой? – Алла Юрьевна закроет ладонями лицо, – мальчик мой…