Читать книгу Напролом - Вера Мир - Страница 7

Игорь на всякий случай взял с собой самое необходимое для быстрого ремонта обуви, чему был несказанно рад, – а то как бы он доказал, что сапожник? Витание в облаках придавало Алисе шарма, а её загадочность, уживающаяся с детской непосредственностью и любопытством, ему настолько нравилась, что он, сам того не замечая, старался произвести на эту милую барышню положительное впечатление. Пока он чинил каблук, она отстояла очередь в туалет и вернулась без линз. Глаза у неё были такими синими, что Игорь не мог оторваться. Где-то он уже видел такие глаза. Точно. У кошки на крыше, такой же чёрной, как Алисино пальто. Вот на кого походила девушка. Игорь надеялся, что на крыше он всё-таки удержится. А может, уже упал?

– Ух ты… У тебя что? с собой целый набор цветных линз?

– Это мой родной цвет глаз, – ответила она, улыбаясь.

Ещё он сказал, что долго его починка не продержится, поскольку каблуки надо укреплять, а лучше вообще переделать. Они и не заметили, как перешли на «ты», превратившись в настоящих попутчиков, которым ещё легче стало рассказывать о том, что накипело на душе, и им не терпелось поведать друг другу свои истории.

Алиса начала первой.

В свой восемнадцатый день рождения она случайно узнала, что с сестрой они родные только по отцу. Причём догадалась, подслушав разговор бабушек, которые смотрели фотографии в семейном альбоме. Сопоставив факты, Алиса прямо в лоб спросила маму и папу одновременно, застав обоих врасплох, – они и признались.

Оказалось, что, когда сестре Софье исполнилось шесть лет, её мама, первая жена отца, заболела и скоропостижно скончалась. Через год он женился второй раз на молодой женщине, участковом детском враче. Осиротевшую без матери Софью новая супруга удочерила. Семья переехала из Твери в Санкт-Петербург. Там у них и родилась дочка, которой дали имя Алиса, потому что маму её звали Анисой. Правда о том, что она ей мама родная, а Софье неродная, хранилась под семью замками только для Алисы.

– Аниса – это же восточное имя? – спросил Игорь.

– Татарское. Папа русский, мама татарка. Более того, папа – православный христианин, мама – мусульманка. Сестру ещё в раннем детстве окрестили, а я ни там, ни там. Теперь, после моего стремительного исхода из семейного гнезда… Понимаешь, я тогда настолько была потрясена, что просто ушла из дома. Если честно, кому и в кого теперь верить, не знаю.

– Что, с родителями в контрах, что ли? Не общаешься?

– Ну, вроде того. Когда выяснился их глобальный обман, собрала свои манатки, взяла документы, написала записку, чтобы меня не искали, и ушла. Сначала к подруге, потом вообще уехала в Москву. Мои же все живут в Санкт-Петербурге. Мама и папа пытались меня уговаривать вернуться, – впрочем, я и слышать не желала, к тому же, став совершеннолетней, могла делать что хотела. Учёбу временно оставила, но ненадолго. Сразу устроилась на работу: есть-то надо. Через год перевелась в Москву, потом и работала, и училась, денег у них я категорически не брала.

– Сейчас-то пришла в себя? Общаешься? К ним едешь?

– Именно, общаемся. Поначалу они старались со мной снова сблизиться, найти общий язык, но я – нет. Не могла с ними. Еду к сестре. Её тоже долго не могла простить: она ж знала и молчала. Представляешь? Но когда мужа её посадили, я приехала, вроде и забыли всё. А с родителями так холодок и остался. Не могу принять их вранья тогдашнего. Сейчас только по делу созваниваемся.

– Денег просишь?

– Это нет, вообще не прошу, и никакой помощи от них мне не надо. Ещё чего. Сама справлюсь. Сестра тоже музыкант. Преподаёт игру на виолончели в консерватории. Вот, везу виолончель. Инструмент очень дорогой, Софья обещала помочь продать.

– Деньги нужны? – спросил Игорь, всё больше и больше поражаясь её рассуждениям – и детским, и взрослым одновременно.

– Кому они не нужны? А? – отвечала она, продолжая свою исповедь. – И ещё мне надо распрощаться с Лючией – так зовут мою виолончель. Только ты забегаешь вперёд своими вопросами. Имей терпение, вообще.

– Ладно. Так. А с родителями, значит, фактически врозь?

– С ними? По ходу да. Столько лет притворялись. Ведь меня учили, что надо не лгать. Ещё говорили: делиться нужно своими радостями и бедами. А сами? Предатели, мне врали и Софью принуждали.

– Понял. Про деньги ясно. Неужели не тянет с ними обняться? Кремень. Я б со своими сейчас поговорил бы. К мамочке прижаться… Только нет её в живых. Вот ведь какая штука. Не любишь их? Из-за этого взять и уйти? Может, ещё что-то есть? Ты ж вроде не глупая и не злая.

– Честно? Хочется и к маме, и к папе. Но теперь уже как-то… Вот приду я, просто так, без дела. А они мне – ну что? осознала? И вроде бы как они опять правы, в детстве так всегда и бывало. Они больше не инициируют, – видно, и без меня им хорошо. А я сама себе хозяйка. Нормально зарабатываю. Не прощу их. Никогда не прощу. Лицемеры.

– Стой. Хорошо зарабатываешь, успешная, с дорогой виолончелью, одета как принцесса из мюзикла. Не думала, что им, может, помощь нужна? Они, конечно, не правы, слов нет, надо было раньше рассказать, но все имеют право на ошибку, кроме сапёров и прочих экстремальных профессий, потому что цена ошибки – жизнь. Твоей же жизни ничто не угрожало. Более того, я уверен, что они и собирались рассказать. Только всё никак не могли найти подходящего момента.

– Во. Они тоже так говорили. Да только хотели бы – рассказали. Фу, противно. И у них же Софьюшка есть. У них же заговор против меня.

– Ясно. Проблема у тебя. И это то, из-за чего ты и под фею косишь, только какая-то смесь получилась, фея-вамп. Не находишь?

– Мне фиолетово, что там выходит. А если у меня личная трагедия? Не пойму только, как тебе удалось меня разговорить? Уж хотела с моста прыгнуть.

– Когда хотят спрыгнуть с моста, так не одеваются. Хорошо, допустим. С какого?

– С самого высокого.

– Если бы собиралась, то и спрыгнула бы – зачем перед этим лететь в самолёте, имея самолётофобию? Ты же хочешь, чтобы родители потом плакали, волосы на себе рвали. Поэтому и ушла тогда, и едешь сейчас именно туда, где они. Ты, дорогая моя, маленькая капризная девочка. Надо же. Получается, сестре тридцать четыре. Муж, ты сказала, в тюрьме. Из-за чего? И дети есть?

– Авария, и он виноват. В той машине семья ехала. Все погибли. Он тоже сильно пострадал. После продолжительного лечения его осудили надолго. Сын у них, Сашка, восемь лет, вот бы с кем я не расставалась. Мы с ним перезваниваемся и переписываемся. А помнишь уговор? Давай, твоя очередь.

– Татушек много? Раз, два… – говорил Игорь, глядя на руки Алисы.

На левом запястье с внешней стороны птицы летели по направлению к пальцам, а на правом – от пальцев.

– Хватает. Не заговаривай зубы. Прилетим, а я про тебя ничего и не узнаю. Интересно, что может случиться у мужчины твоих лет.

– Но ты ж остановилась на самом интересном месте, что-то же ещё с тобой приключилось. Потом, надеюсь, продолжишь?

Он рассказал сон в подробностях. Поведал своей противоречивой и растерянной синеглазке, как он её прозвал про себя, и о семье Голдика, и о первой своей любви, и про Григория Акжонина рассказал, упомянул про работу у Аветяна и об отношениях с возрастными женщинами решил не скрывать. Говорил и своих выпивонах в компании сантехников и даже про Сизого не забыл, с которым ему не хотелось рядом сидеть, и как решительно перестал с ними пить – тоже сказал. Трудно было описывать гибель ребят. Как-то явно снова это вспоминалось и переворачивало всё внутри. Раньше не с кем ему было делиться, и вот вдруг, ни с того ни с сего, девушка эта, сама с мятущейся душой, так его вдруг повела в дремучий лес его собственной, ещё совсем недавно казавшейся ему потерянной жизни. Не преминул рассказать и про своё тяжёлое ранение, как, вернувшись в мирную жизнь, категорически отказался от всех видов деятельности, хоть как-то связанных с его военными навыками, знаниями и воспоминаниями о них. Поделился и тем, как понял, что он сапожник, а не военный. Умолчал только про то, что ему сказали врачи по поводу возможности иметь своих детей. Удивляясь себе, до чего легко общаться с попутчиком в самолёте. Как-то вскользь упомянул, что его родителей без него хоронили, – об этом было труднее всего говорить.

После истории Игоря Алиса рассказала, что несколько лет встречалась с известным музыкантом, значительно её старше. Когда она о нём начала говорить, совершенно позабыла о том, что летит в самолёте, что рядом с ней малознакомый мужчина с тяжёлым прошлым и не очень ясным будущим. Игорю это стало очевидно, когда она рассказывала о знакомстве с музыкантом и о начале их отношений. Впервые такая молодая и симпатичная женщина делилась с ним своим сокровенным. Ему очень захотелось поговорить с тем крутым чуваком, как Игорь прозвал его про себя. Сам-то он избегал молоденьких, боясь обмануть их жизненные ожидания.

«Как же надо войти в доверие к девушке, – думал Игорь, – чтобы она захотела родить ребёнка?»

Тот против этого вроде бы не возражал. Только попросил повременить, пообещав жениться после того, как выздоровеет его супруга. Так Алиса ещё и согласилась подождать. Вроде бы обычная схема вырисовывалась, казалось бы, но с какой нежностью она говорила об этом человеке, которого Игорь сразу невзлюбил. А встретила она того мужчину на своём выпускном экзамене в музыкальной академии. Он, как пианист-виртуоз, входил в состав экзаменационной комиссии. И был настолько восхищён игрой Алисы, что после того, как объявили оценки, подошёл к ней и предложил вместе выступать, помимо её основной работы. Девушка, ещё учась, начала преподавать игру на виолончели в школе при Гнесинской академии, а после получения диплома о высшем музыкальном образовании с ней должны были заключить постоянный контракт.

Заслуженный музыкант выступал и на корпоративах в крупных фирмах по приглашению руководителей, которым нравилась классическая музыка, что приносило ему неплохой дополнительный доход. Тогда он как раз подбирал себе виолончелистку такого высокого уровня, как у Алисы. Приятно удивившись, что Александр Николаевич, как его звали, выбрал именно её, она согласилась, не раздумывая ни секунды. Да разве можно было упускать такой шанс, когда её заметил маэстро в мире музыки? Вскоре они стали вместе выступать. У них получился прекрасный и необычный дуэт. И вот, спустя некоторое время, их пригласил на выездной корпоратив владелец крупной логистической компании, который дружил с музыкантом.

На роскошном банкете Алиса и пианист сидели за одним столом с хозяином компании. После великолепного выступления она выпила много шампанского. На том банкете девушка пользовалась ошеломительным успехом, все ей делали комплименты и хотели с ней танцевать. Но её интересовал только он, седовласый мужчина, который ей казался совершенством, явившимся из мира, где не было обмана и предательства близких людей, где звучала фантастически красивая музыка в лучшем исполнении, чтобы сделать её счастливейшей из женщин.

После той поездки они начали встречаться. Алиса чувствовала себя защищённой от всех бед. Она его стала звать Алекс. На первую годовщину их отношений музыкант-виртуоз подарил Алисе дорогущую виолончель, которую она сразу полюбила, даже дала ей имя – Лючия. Купила для инструмента бордовый лакированный футляр. А два месяца назад седовласого любовника сбил пьяный лихач, мчавшийся на красный свет, когда Алекс переходил дорогу. Смерть наступила мгновенно. Она, узнав об этом, сначала не поверила, но увы… Алиса столько слёз пролила, столько выпила валерьянки. Ни с кем не могла поделиться, потому что они тщательно скрывали свои отношения от всех. На похороны не пошла: боялась, что там разрыдается и выдаст своего любимого ненароком. Потом одна сходила на кладбище и долго там плакала. Ходила в чёрном недели две. Терзаясь, что не забеременела, – так бы у неё остался ребёнок, которого она назвала бы Александром или Александрой. Полтора месяца назад Алиса как-то себя неважно почувствовала, пошла к гинекологу, её положили на обследование, выяснилось, что у неё что-то непонятное. Она-то подумала про беременность, ан нет, ничего подобного, а совсем наоборот: какая-то странная аномалия с её женским здоровьем. Врачи намекали на то, что это вообще, скорее всего, психосоматика. Сказали-де, надо сменить обстановку. Вот она и решила продать виолончель для начала. Из больницы Алиса выписалась, немного поработала и взяла три недели оставшегося отпуска.

– Такая грустная жуть, сапожник-сказочник, – закончила свой рассказ Алиса.

Ей было всё равно, какое мнение сложится о ней у этого мужчины, который, скорее всего, врал про свою работу, как думалось ей. Однако каблук-то он починил… Но всё равно что-то с ним не так, хотя… про своё возможное бесплодие, которое у неё заподозрили, она не упомянула.

«Не могло же всё гадкое и несправедливое достаться одной бедной мне», – убеждала себя Алиса, одновременно продолжая повествование.

Игорь слушал молча, подперев подбородок правой рукой и сидя вполоборота. Ему казалось, что девочка попалась в сети, в которых ей было здорово, не догадываясь, что это ощущение нереальности обычно ведёт к разочарованию. Хотя, как знать, может, седовласый Алекс Николаевич и не врал… Но вроде, когда любовь, люди соединяются не только по выходным и после совместных выступлений. Так он рассуждал про себя и всё больше и больше проникался сочувствием к своей попутчице. Надо же, с лазоревыми волосами… нарочно и не придумаешь. Он вспомнил, как эту сказку они вслух читали у Аркадия Самуиловича на кухне, пока учитель выполнял очередной заказ по починке обуви, а Роза Марковна готовила что-то очень по-домашнему вкусное. Он так чётко тогда представил себе девочку и в начале сказки про Пиноккио, и потом, в виде феи, – и во время Алисиного рассказа примерял тот образ к сидящей с ним рядом в самолёте синеглазке. Почему-то, несмотря на её грустный рассказ, у него не возникло к ней той жалости вперемешку с неприятными ощущениями, которые он испытывал к женщинам, чьи желания удовлетворял в последнее время. Игорь радовался этой неожиданной и странной встрече в воздухе. Понимал, что Алиса ему не верит, – так никто и не обещал, что будет легко. Хотелось и остальные её татушки посмотреть. А ещё он представлял, как они играли с Алексом. Надо же, влюбилась в него.

«Видать, – думалось Игорю, – он и правда был виртуозом, раз такую девочку закадрил. Сам – на фортепьяно, она – на подаренной им же офигенной виолончели, а после концерта они тра…»

Нет, нет, нет, к ней это слово совсем не шло. Игорь про себя его и не договорил. И что это он, в самом деле. Может, тот мужик её и правда любил.

А вслух сказал:

– Алиса. Могу предложить только знаешь что? Давай…

Она – от возмущения не дав ему договорить:

– Во-о-от. Неужели ты, после всего, что мы тут друг другу… можешь предложить мне…

Она резко замолчала, закрыв глаза и снова сильно сжав кулачки.

– Слушай, – спокойно продолжал Игорь, не обращая внимания на её истерику, – хочешь, помирю тебя с родителями?

– Это как? – Алиса воскликнула, разведя руками, совершенно не ожидавшая такого.

– Давай выступлю как переговорщик. Я умею. Мне и эту работу предлагали, я отказался. Так что исключительно ради тебя готов. Соглашайся, пока не передумал, – сказал Самобытов.

– Тебе-то это зачем? Хочешь компенсировать то, что со своими при их жизни не увиделся последний раз? Они тебя, между прочим, не предавали. А мои… Знаешь, я, может, и потянулась к Алексу, потому что родители со мной так поступили. Да что теперь… Если бы ты только знал, что он делал с фортепьяно, оно у него так звучало! Как мы играли Besame mucho и «Историю одной любви», – говоря это, она закрыла глаза, затем, открыв, продолжала: – Иногда с ним вместе играли в голом виде. Можешь себе представить такое? Я на виолончели, а он на рояле, и больше в мире никого и ничего…

– Представить трудно.

– Неповторимо. Его друг уехал в Германию, там русских музыкантов с удовольствием всегда принимали. Квартиру в Москве он сдал Алексу, там мы и встречались. Как я скучаю, если бы ты знал, – у неё навернулись слёзы.

– Ладно. А про моих ты права. Честно говоря, терзаюсь, что не смог похоронить родителей. Я и не понимал тогда, как они, не вписавшись в новую страну, оказались не то чтобы не у дел. Нет, вроде бы работали оба. Но как-то угасали. Когда я в училище военное поступил в восемьдесят девятом, им обоим по сорок два было. А в девяностых надо было перестраиваться, чему-то учиться, они пробовали – не получалось. Видимо, растерялись, руки опустили. Друзей-то особо близких и не было. Я у них один. И в мирное время ушёл воевать. Они меня не останавливали, но и не советовали ничего другого. Ни разу не сказали, что им помощь нужна. А мне настолько не до них было… Мать заболела, когда я уже офицером стал. Отец за ней ухаживал. Я не мог ни приехать, ни позвонить. Да и не тянуло к ним тогда. Узнал не сразу. Такая служба была. Кого-то спасал, а своих… Что говорить. Мама умерла, пока я воевал. А папа… папа похоронил маму. Много выпил тогда и пошёл купаться. Утонул папа. Хоронили и её, и потом его без меня. А ты говоришь, что не простишь никогда…

– Как страшно. Господи, – прошептала Алиса.

Слёзы текли по щекам, и, когда её влажные ярко-синие глаза посмотрели на него, у Игоря собралась слюна в горле. Вставая, он её проглотил.

– Теперь я оставлю тебя ненадолго. Никуда не уходи. Ладно?

Защемило в груди, да так сильно, что он подошёл к стюардессе и попросил воды. Потом зашёл в туалет. Умылся. Поделал дыхательные упражнения. Отпустило. Из зеркала на него смотрел вполне себе приличный мужчина средних лет.

– Она же тебя на десять лет моложе… И уже раненая. Что ты можешь ей предложить? Свою бездетность? Да, для секса это даже удобно. Надо же, подумала, что я имею охранную фирму на Рублёвке. А я вот сапожник. У всех свой талант, как говаривал Аркадий Самуилович… и Бог, кстати.

Вспомнилось Игорю, как Алиса сказала, что выглядит он на свои годы.

– Хорошая девочка. Может, это она, та самая. А? – спросил он у себя.

Улыбнувшись, подумал, что он ещё ничего и форму не потерял. Значит, выдержала печень. Вот спасибо ей – похлопал он себя по месту, где предположительно у него была печень. Хорошо, что Аветян ему помог с пьянством справиться.

– Ну? – сказал он, глядя себе в глаза. – Оказывается, есть ещё порох в пороховницах. Могу и с девушками. Любовнику-то было лет сорок девять, может пятьдесят. А я? Упёрся в свою депрессуху, у других вона как. Так, мужик, собрался, подтянулся – и вперёд.

В точности Игорь не знал, что будет делать, но перво-наперво решил и правда помочь воссоединиться семье Алисы.

«Что же они так легко поддались выкрутасам восемнадцатилетнего подростка, – удивлялся он. – За девять лет не смогли помириться».

Даже интересно ему стало познакомиться с её родителями. Надо было им за ней мчаться, искать. Возвращать. Но тут же понял, что легко говорить со стороны. А его родители? И не пытались его с войны вернуть. А друг его? Он ведь тоже сразу после совершеннолетия уехал в неизвестном для всех направлении. Тем более надо познакомиться. А к Григорию когда? Так, может, с ней и поехать? Нет, нет, нет… Сначала надо самому. В общем, решится всё по ходу пьесы. Предки её, видимо, примерно такие же, как его родители. Прикидывал Самобытов, что им, видимо, около шестидесяти. Нестарые ещё. Такие мысли нахлынули. Игорь шёл по проходу, смотрел на бордовый лакированный чехол и на лазоревую голову Алисы. И явно он осознал, что направляется в свою новую Жизнь.

Подлетев к северной столице, самолёт стал кружить над городом. Игорь сразу заметил, но решил не говорить об этом Алисе, продолжая разговор.

– Скажи, этот чехол… Впервые такой вижу, его что, на заказ делали?

– Надеюсь, ты не будешь продолжать свои приколы про кота? И потом, у тебя что, так много знакомых виолончелисток?

– Два раза нет.

– Ты зачем-то заговариваешь мне зубы… Про виолончель я говорила, что она дорогая, у Алекса был знакомый мастер, который сделал её специально для меня. Живёт мастер в Италии, уехал из России туда, как только границы открыли. Он-то и произвёл на свет мою Лючию. А футляр мне сделали на заказ в Москве. Честно говоря, я Алекса сразу заприметила, как только увидела его в комиссии, ещё когда он был для меня Александром Николаевичем. Тогда и подумать не смела, что мы станем любовниками. Он так играл на фортепьяно… Когда мы с ним выступали, это было что-то вроде виртуального секса.

– До сих пор его любишь? Так рассказываешь о нём, о вас.

– Это тот самый вопрос, на который я не отвечу. Помнишь? – сказала она, как отрезала.

– Сильно.

Игорю стало неловко, и одновременно его это задело, но, не подав вида, он спросил:

– А почему виолончель?

– Считаю её королевой музыкальных инструментов. Я лет с четырёх мечтала стать виолончелисткой. Садилась на стул, как на коня, и линейкой играла на спинке, при этом пела, изображая звуки струнных инструментов. Все в доме затыкали уши, но никто мне не мешал хотеть играть на виолончели. Они мне во всём потакали.

– Вот ты им за это и устроила дочернюю ненависть с осложнениями.

– Сам спрашиваешь и не дослушиваешь. Родители отдали в музыкальную школу на виолончель при музыкальном училище. Потом в то училище и поступила. Когда уехала от них, год не училась, – кажется, это я тебе уже говорила. Позже перевелась в московское, окончила. А затем со второй попытки поступила в Гнесинку. Год в школе работала, и в кафе пела, и на гитаре в группе играла. Вернусь в Москву – выйду на работу, они меня ждут не дождутся. Я люблю преподавать. У меня такие талантливые дети учатся!

Алиса говорила, не глядя в окно, а Игорь слушал и видел, как самолёт заходил на третий круг, то есть почему-то не шёл на посадку. Вспомнился второй фильм с Брюсом Уиллисом про крепкий орешек. Он понимал, что будет до смешного обидно, если и правда что-то с самолётом произойдёт. Сам тут ей, значит, про безопасную авиацию…

И в тот момент, как он об этом подумал, раздался голос из динамиков:

– Уважаемые пассажиры, с вами говорит командир корабля. Просим не волноваться. По техническим причинам мы вынуждены оставаться в воздухе ещё какое-то время. Наш самолёт в очереди на посадку.

Алиса спросила, сжав руку Игоря:

– Вот в чём дело… Игорь, ведь всё будет хорошо? Ты обещал. Скажи! Всё же будет хорошо? Мне страшно.

Он накрыл её руку своей и стал поглаживать. Впервые за свою жизнь без войны он почувствовал себя нужным и ответственным.

– Не волнуйся, дорогая. Разумеется, хорошо. Сделаем ещё пару кругов и пойдём на посадку.

– Давно ты заметил, что мы кружим над городом?

– Сразу, как только увидел в окне что одно крыло поднялось… Уж я налетался на самолётах и на вертолётах. Тебе и не снилось. Чего только с нами не было на войне. А это мирная авиация, гражданская. Не бойся, девочка, будем жить долго. Всё нормально.

– Почему ты так уверен?

– Потому что иначе не может быть. Вот ты лучше расскажи, почему у тебя птицы слетают с левой руки, а на правую залетают?

– Так я же левша.

– А на виолончели тогда как?

– Как все, правой. Родилась левшой, а в результате игры на виолончели теперь одинаково владею обеими.

– То есть стреляешь с обеих рук?

– Можно и так сказать, только стрелять я не умею.

– Научу, если пожелаешь.

Они так и сидели – он держал её руку, а она не убирала.

Через некоторое время прозвучало:

– Наш самолёт прибывает в Санкт-Петербург. За бортом температура…

Алиса прижалась к Игорю. Вскоре они приземлились и ещё какое-то время сидели в самолёте.

В аэропорту встретились с Алисиной сестрой. Та немного удивилась, увидев их вместе, но ничего не сказала. Узнав, что познакомились они в самолёте, старалась вести себя спокойно и непринуждённо. Она была значительно ниже ростом, чем сестра, и про себя Игорь её прозвал толстушкой. Он заметил, что у неё глаза карие и тёмные волосы.

– Я жду, жду, волнуюсь. Вылетели вовремя, а посадку не производили. Знаю, как ты боишься летать.

– Больше не боюсь. Всё прошло. Это ж самый безопасный транспорт. Разве ты не знала?

Софья заинтересованно посмотрела на Игоря.

Именно в тот момент он и попрощался с сёстрами, ссылаясь на неотложные дела.

Созвонившись с другом, он предупредил, что задержится на пару-тройку дней.

На следующий день авиапопутчики встретились около Исаакиевского собора. Игорь подъехал на взятом в аренду автомобиле. Алиса села в машину. Теперь она не походила на фею-вамп. В этот раз на ней была белая куртка и джинсы, на ногах – кроссовки. Чёрная обтягивающая шапочка полностью скрывала её волосы немыслимого цвета. Но благодаря этой шапке и ярко-синим глазам сходство с чёрной кошкой из сна Игоря стало ещё более сильным. Они отправились в район города, где жили её родители.

Встреча с семьёй Алисы в целом прошла неплохо, если не считать обилия слёз, что его ничуть не удивило: всё-таки воссоединение родственников после стольких-то лет. Оказалось, что дети и родители давно так все вместе не собирались, тем более не обсуждали длившуюся годами натянутость отношений. Игорь Самобытов, как и обещал, выступил переговорщиком, в связи с чем оказался доверенным лицом. Ему столько всего рассказали, что человек без опыта захотел бы бросить эту затею и сбежать, не добившись нужного результата, потому что несколько раз всё просто висело на волоске. Однако бывший спецназовец справился с поставленной самому себе задачей, что ещё больше помогло поднять самооценку. Они долго сидели за столом, и всё было так вкусно, что он даже слегка захмелел от домашней еды. Вспомнились ему тогда не мама и не папа, а сапожные посиделки у Голдиков. Родители Игоря не умели вкусно готовить, возможно им просто было не до того. Зато жена Аркадия Самуиловича всегда кормила их собственноручно приготовленными лакомствами, хотя, быть может, Игорю, тогдашнему мальчишке, её еда такой всего лишь навсего казалась, из-за того, что в доме Голдиков он чувствовал себя уютно и спокойно, а дома – тревожно и почему-то одиноко. В семье же Алисы было не просто вкусно, а очень вкусно и изысканно.

Родители её были людьми обеспеченными. Мать из детского врача переквалифицировалась в гомеопата и работала в частной клинике, а отец занимал должность главного архитектора в крупной строительной компании. Они очень хотели помочь обеим дочерям. Переживали из-за мужа старшей дочери, хорошего семьянина, доброго человека, который вот так, по неопытности вождения, попал в то страшное ДТП, в результате которого погибли двое взрослых и ребёнок. Пока лечился после аварии, он и вся семья надеялись, что удастся избежать длительного заключения. И адвокат очень старался поспособствовать, чтобы максимально сократили срок. Но, учитывая ужасные последствия произошедшего, решение суда было неумолимым, и получил он большой срок. Отбывать наказание мужу сестры оставалось ещё несколько лет, и она его терпеливо ждала, чем сразу очень понравилась гостю. Много впечатлений навалилось на Игоря Самобытова, но ему было хорошо, тепло и очень «посемейному» с этими людьми, которые, несмотря на все свои перипетии, не разучились смеяться и шутить, быть внимательными к людям и совершенно не жаловались на жизнь.