Читать книгу Индиговый ученик - Вера Петрук - Страница 3

Глава 1. Когда гаснет факел

Оглавление

***

Калек в Согдарии не любили. Здоровое общество, страна великих людей, империя покорителей мира – в ней не было места неполноценным. В мире идеальных людей они жили недолго и не имели будущего. Каждый согдариец должен был уметь быстро бегать, метко стрелять, мастерски владеть мечом и знать основы военного дела. Каждая согдарийка должна была родить здорового сына и отправить его в армию либо в офицерскую школу. Служение Империи провозглашалось высшей ценностью, а воинская доблесть, умение побеждать и достигать цели любыми средствами – главными добродетелями. И хотя молодое поколение согдарийской аристократии уже давно не следовало наставлениям отцов-основателей и большую часть времени проводило не на тренировках, закаляя дух и тело, а на балах или в курильнях, наслаждаясь легкодоступными женщинами и журависом, все согдарийцы считали себя детьми Амирона – храбрыми воителями и воительницами, которым принадлежал весь мир.

Слепые не могли служить в армии и защищать границы раздувшейся Империи. Они не могли работать, не отличали свет от тьмы и нуждались в помощи. Они были больной частью здорового тела, которую можно было вылечить единственным способом – избавившись от нее. На площадях, в храмовых лестницах и на главных улицах городов Согдарии не было калек. Милостыню просили только те нищие, которые не имели увечий. Уродство считалось заразным и могло навлечь несчастье на благородных жителей Империи. Подобно тому, как крысоловы чистили города от грызунов-вредителей, специальная служба Педера Понтуса, главного палача Согдарии, освобождала его улицы от «несовершенных». Нищих и людей незнатного происхождения увозили в поселения на Архипелаге Самсо, откуда не возвращались, а лорды и гранд-дамы, которым не посчастливилось потерять часть тела, ослепнуть, оглохнуть или лишиться разума, должны были добровольно уехать в один их монастырей Амирона. В отличие от простолюдин у них было время. Знатный согдариец, ставший калекой, имел право прожить на прежнем месте еще лет пять, но исход у всех был один – затворничество.

Элджерон Регарди, Канцлер Согдарийской Империи, не привык к поражениям. Победа была целью его жизни, а планы всегда выполнялись. Сын должен был окончить Военную Академию, получить титул гранд-лорда, занять прочное место в Совете и стать преемником его идей и политики, а в будущем – главой новой Империи. Слепота наследника стала вызовом судьбы, который следовало принять с высоко поднятой головой.

Во все концы Империи – от Барракского моря на севере до царства Шибана на юге – отправились десятки гонцов за лучшими врачевателями мира. Элджерон считал, что если не верить в правду, она превратится в ложь и изменится. Так, он не верил, что Гургаранские горы непроходимы, посылая в безжизненные края каргалов и разведчиков. Так, он не поверил, что сын ослеп навсегда, считая, что есть лекарство, которое может его излечить.

Едва ли не впервые в жизни, отец ошибался.

Сначала Арлинг поддерживал Канцлера, потому что его уверенность дарила ему надежду. Несмотря на то что у младшего и старшего Регарди были разные цели, беда сблизила их, отодвинув в туманы прошлого события минувшего года. Наступило перемирие. О нем не говорили вслух, но оно позволяло не чувствовать запаха дыма от костра, на котором сожгли Магду. Неожиданно для самого себя Арлингу захотелось жить. Так сильно, что он соглашался на все, что придумывали доктора, которым хотелось получить обещанное вознаграждение – замок в Гиленпессе с пожизненным содержанием.

Арлинг глотал порошки и микстуры, носил на глазах повязки, пропитанные лекарствами, делал странные упражнения, нюхал зажигательные смеси, слушал лечебную музыку и даже молился. Были и более неприятные процедуры. Его парили в бочках с горячей водой, укутанных сверху одеялами, обертывали в холодных простынях, вываленных в крупной соли, пускали кровь и заставляли лежать на иглах. Регарди терпел, потому что страшнее всех лекарств было оставаться наедине с собой.

Слепота изменила все. Мир, в котором он очутился, был пустым и чужим. Комнаты стали безгранично длинными, коридоры заканчивались неожиданно, а вещи покидали свои привычные места, принимая странную форму. Арлинг узнал, сколько шагов от порога комнаты до кровати, от кровати до уборной, от уборной до камина, от камина до окна, от окна до порога комнаты. Дальше его самостоятельные передвижения заканчивались.

К присутствию сиделки удалось привыкнуть не сразу. Одиночество стало роскошью, которая была недоступна даже в уборной. Элджерон боялся, что слепой сын повредит себе что-нибудь еще, поэтому младшего Регарди не оставляли без внимания ни на минуту. Арлинг с отцом не спорил. Уже давно. Его вечными спутниками стали Холгер, который его одевал, мыл и кормил, Бардарон, который был его поводырем по дому и саду, а также сиделка. Ее имя он не помнил, но теперь она жила в его комнате. С ней было легче всего. Женщина почти не разговаривала, и Арлингу было нетрудно представить ее мебелью, которая научилась дышать и храпеть во сне.

Редкие минуты самостоятельности счастья не приносили.

Как-то проснувшись раньше сиделки, он решил дойти до кушетки у окна. Сделав семь шагов, Регарди, не раздумывая, сел и тут же провалился вниз, упав на ковер – все полы в комнате были давно устланы мягким покрытием, чтобы он не ушибся.

Женщина-тень не проснулась, и Арлинг продолжил. Подняв руку, он нащупал край кушетки. Ошибка составила два шага. В последнее время их было так много, что Регарди даже не разозлился. Просто добавил новое расстояние в «Словарь Шагов», который стал составлять в голове с тех пор, как понял, что глаза ему больше не помогут.

Регарди вернулся к кровати, трогая все предметы, которые попадались на пути. Он думал, что хорошо знал обстановку комнаты, в которой вырос, но только сейчас понял, как сильно ошибался. Картины ползали по стенам, не желая висеть на одном месте, фарфоровые статуэтки коней, которые он собирал с детства, разбегались с полок, ковер собирался в складки, а многочисленные столики, тумбы, статуи и декоративные колонны, которые когда-то украшали комнату, превратились в препятствия.

Убрать все, сжечь, уничтожить, в ярости думал Арлинг, потирая ушибленное место. Оставить только кровать, стул, стол – ничего лишнего. Зачем ему красивый интерьер, если он его не видел? Зачем цветы в вазах, запах которых его только раздражал? Зачем открывать и закрывать занавеси на окнах – этот звук по утрам злил его не меньше, чем крики сиделки, которая, обращаясь к нему, всегда повышала голос, словно он был не только слепым, но еще и глухим.

Книжный шкаф задержал его надолго. Покачавшись на пятках, Арлинг вытащил первую попавшуюся книгу. Она оказалась неожиданно тяжелой, и ему пришлось подхватить ее второй рукой, чтобы не уронить. Металлическая обложка с тисненым орнаментом, шелковые закладки с золотыми нитями, страницы, пахнущие древностью, – это могла быть только «История коневодства Согдарийской Империи», которую ему в детстве подарил отец. Богатое, коллекционное издание, купленное на аукционе. Положив книгу на пол, Регарди наугад открыл ее посередине и провел рукой по шероховатому листу. Только сейчас он понял, что никогда по-настоящему не читал ее, лишь разглядывая рисунки, мастерски выполненные художником. Арлинг нащупал царапину на обратной стороне обложки, которой когда-то пометил книгу, представляя, что ставит клеймо на лошади, и усмехнулся. Теперь ее содержимое навсегда останется для него тайной. Чтение было привилегией зрячих.

С трудом заставив себя не швырнуть книгу в камин, Регарди дошел до кровати, медленно отсчитывая шаги. Неужели жизнь превратится в сплошной отчет? У него никогда не было столько свободных, ничем не занятых часов, минут и секунд – время вдруг резко замедлилось. Оно ползло, словно само превратилось в калеку, который ощупью прокладывал путь в неизвестность.

Уже на второй день Бардарон принес ему трость, но она до сих пор стояла в углу – Арлинг прикасался к ней редко. Ему казалось, что если он начнет ходить с тростью слепого, то зрение уже никогда к нему не вернется. Правда, иногда, просыпаясь посреди ночи, которая отличалась от дня только отсутствием шума на улице и в доме, Арлинг нащупывал гладкую, невесомую палку с навершием в виде головы птицы и представлял, что она превращается в продолжение его руки.

Трость всегда будет первой. Легко постукивая, она будет вести его по жизни, став ближе, чем кто-либо. Возможно, он даже ее полюбит. Будет заботиться, полировать тряпочкой и тщательно мыть после каждой прогулки по улице. Может, придумает ей имя. Например, Изабелла. Иногда Регарди пытался танцевать с ней, но она лишь наступала ему на ноги, и он ненавидел трость еще сильнее.

Утренние процедуры превратились в изысканные пытки. Арлинг стал думать о тех вещах, которые раньше никогда не приходили в голову. Как налить воду в стакан, не пролив ее на стол. Как справить нужду, не запачкав обувь. Как съесть поданный Холгером завтрак, не ткнув себе вилкой в щеку. Как одеться, не запутавшись в тесьме от камзола. Регарди и не представлял, какую сложную одежду носил все это время. Пуговицы могли свести с ума. Была б его воля, он ходил бы в одной рубашке, ел руками и не вставал с кровати весь день, но Канцлер требовал, чтобы сын вел прежний образ жизни – хотя бы формально. Арлинг старался, но его терпения хватало только на то, чтобы самостоятельно натянуть чулки.

Сон стал редким удовольствием. Арлинг подолгу ворочался с боку на бок, пытаясь прогнать разные звуки, которые настойчиво лезли в голову. Если раньше можно было закрыть глаза и провалиться в небытие, то теперь ему приходилось зарываться в подушки, чтобы спастись от шорохов, скрипов, шептания слуг и грохота карет за окном. Едва он начинал медленно тонуть в липком море кошмаров, как внезапный треск дров в камине, или храп сиделки выдергивали его обратно, заставляя в бешенстве кусать скомканную простынь. Сон приходил и уходил неожиданно, а Регарди оставалось гадать, спал он или уже проснулся.

Улица стала тяжелым испытанием. Он осмелился выйти из комнаты, в которой чувствовал себя, по крайней мере, безопасно, только через неделю. Уютный мирок из девяти шагов до окна, пяти до стола, десяти до камина и так далее вдруг сменился бесконечно длинной лестницей, которая началась так же неожиданно, как и закончилась, пополнив «Словарь Шагов» новыми цифрами. Пятьдесят три ступени. С трудом спустившись, он понял, что будет пользоваться ими нечасто.

Входная дверь открылась тяжело и со скрипом, выпустив Арлинга в бескрайний мир, который назывался улицей. Они вышли всего лишь во двор, но ему казалось, что он очутился в диком поле, по которому неслись разъяренные буйволы. Пришлось приложить усилия, чтобы не спрятаться за спиной Бардарона, который заботливо придерживал его за руку. В лицо Арлингу дыхнул ветер, который отличался от воздуха из окна, как вино из погребов Канцлера от вина, которое подавали в портовых питейных. Он кружил голову, норовя унести ее с плеч в небо. Подобно звездам, солнцу и луне, небо нельзя было потрогать или услышать. А значит, его существование вызывало сомнение.

Но страшнее всего был шум. Шум, который было трудно понять, и в котором было трудно разобраться. Тысяча звуков и отголосков врывались в уши одновременно, грозя свалить с ног. Регарди точно упал бы, если не вцепился бы в камзол Бардарона.

Первая прогулка была недолгой. Арлингу хотелось поскорее вернуться в комнату, где он чувствовал себя хозяином своего тела, а не полудохлой мухой, которая уже прилипла к паутине, но еще мечтала добраться до вазы с вареньем. Знакомые дорожки сада, где он вырос, превратились в ловушки из корней, камней и неровностей, которые подставляли ему подножки, вынуждая постоянно хвататься за руку Бардарона. И хотя отец настаивал на том, чтобы он гулял чаще, Арлинг появлялся в саду редко. Куда надежнее были стены комнаты. Три шага до стола, пять шагов до книжного шкафа, восемь до камина, четыре до женщины-тени, которая всегда сидела на одном месте – в углу на стуле и чем-то стучала. То ли зубами, то ли вязальными спицами.

Что стало легче, так это говорить. Вместо того чтобы смотреть по сторонам, у него появилось больше времени, чтобы обдумывать слова, которые раньше вылетали из него, как вода из горлышка лейки, рассеиваясь щедрым фонтаном повсюду, где только можно. Сейчас Арлинг говорил мало и медленно, так же, как и ел. Холгер заставлял его пользоваться вилкой, и он мог полчаса ковырять кусок отбивной, уже нарезанной для него поваром.

Однажды поднимаясь по лестнице после прогулки, Регарди услышал, как служанки на кухне обсуждали набежавшую тучу. Она загородила все небо, и теперь во всем доме стояла такая темнота, что не было видно вытянутой руки. Как, наверное, неуютно сейчас в комнате, подумал он тогда и попросил сиделку зажечь свечу. И только после того, как женщина-тень послушно чиркнула спичкой и зажгла настольную лампу, Арлинг вдруг понял, что ему это было больше не нужно. Свет и тьма остались в другом мире. Там, где жила Магда.

О Магде он думал всегда. Она растворилась в комнате, особняке, саду, во всей Согдиане – везде, где протекала его ослепшая жизнь. К себе она его не пускала, и он смирился, довольствуясь тем, что дарили воспоминания. Арлинг просыпался и засыпал с ее лицом перед невидящими глазами, просил совета, делился с ней страхами, сомнениями и надеждами, доверял самое сокровенное. Она стала его утешением и поводырем, его личным Амироном, которому он молился, – впервые в жизни Регарди поверил. Его вера была проста. Магда была светом, его прошлое – тьмой. Ему не вернуться назад, но и не сдвинуться вперед. Слепота была наказанием и испытанием. За его слабость. За поражение. За то, что они не вместе.

А вот о Даррене Арлинг не вспоминал. Пустота вокруг уже проникала внутрь него, вытесняя злость и обиду на бывшего друга. Монтеро превратился в кнут палача – разве можно злиться на орудие пытки? Разве что на руку, его держащую.

Как-то Холгер спросил, хочет ли он знать про Даррена. Арлинг сидел в кресле у камина, вертел в пальцах гипсовую статуэтку кобылы, у которой уже оторвал две ноги, и ни о чем не думал. Ему нравилось такое состояние, и он не любил, когда ему мешали.

– Он в армии? – раздражено спросил Регарди, пытаясь отковырять лошади хвост.

– Да, господин, – Холгер, как и все слуги, говорил с ним громко, стараясь, чтобы его было хорошо слышно. – Молодой Монтеро уже полгода как…

– Достаточно, – прервал его Арлинг и бросил статуэтку в огонь. Она никогда ему не нравилась, а сейчас и подавно злила.

– Никогда не говори мне про Монтеро, понял? – неожиданно для себя набросился он на старика. – Ни про Даррена, ни про его сестру! Мне наплевать, где они сейчас и чем занимаются. У них своя жизнь, у меня своя.

Холгер испуганно замолчал, но скоро вновь затараторил, решив, видимо, что обидел молодого господина:

– Конечно, господин, как прикажете. Я все понял. Никаких Монтеро.

По мере того как в Согдиану постепенно пробиралась осень, фантазия докторов кончалась, но зрение не возвращалось. В душу Арлинга стало закрадываться отчаяние.

Как-то ему не спалось, и он бесцельно бродил по комнате, отсчитывая шаги. Женщина-тень не мешала – то ли уснула, то ли погрузилась в вязание. В доме стояла тишина, которую тревожила лишь тяжелая поступь охраны во дворе, да легкое шуршание стрелок часов на камине. Впрочем, в доме происходило что-то еще. Прислушавшись, Арлинг определил, что звук шел из кабинета отца и был похож на приглушенную речь.

В коридор выходить не хотелось, но любопытство было сильнее. Двадцать шагов до большой вазы, – какой холодный у нее бок! – еще пять до угла, теперь прямо, вдоль стены, осторожно обойти картину и снова к спасительной стенке. На расстояние, которое он раньше преодолевал за минуту, сейчас ушло почти десять.

Добравшись, наконец, до отцовской комнаты, Арлинг приложил ухо к двери, надеясь, что никто из слуг за ним не подглядывал.

– Я пригласил вас в Согдарию не за этим, Хайнан, – гневно говорил Канцлер. – Мне и своих предсказателей хватает. Вы уже делали невозможное, так сделайте это еще раз. Чего вам не хватает? Денег? Смелости?

Собеседник Элджерона закряхтел, и Арлинг не сразу понял, что он смеялся. Он помнил этого Хайнана, лекаря из Арвакса. Его порошки были отвратительны на вкус, а пальцы всегда холодными и слишком шершавыми. Отец рассказывал, что он поставил на ноги сына местного барона, который повредил позвоночник и не двигался несколько лет. Как же теперь хотелось верить в сказки…

– Деньги? Их количество не повлияет на мое решение, Канцлер, – прошелестел доктор. – Я верну то, что вы заплатили. Все до последнего согдария. Вы можете согласиться на операцию, ваше право, но никто не даст вам гарантий, что она поможет. Поврежден зрительный нерв, потребуется вскрытие черепа, а после такого долго не живут. Хирургия спасает людей, но у вашего сына другой случай.

– Дом Света Амирона? – послышался резкий стук, и Арлинг предположил, что отец грохнул кулаком по столу. – Я никогда не отправлю его в эту слепую богадельню!

– Но она лучшая в мире, – возразил Хайнан. – Туда привозят слепых даже из Шибана. Те, которые могут себе это позволить, конечно, ведь содержание в ней обходится недешево. Поверьте, ему там будет лучше. В нашем мире слепым нет места. Здесь ваш сын всегда будет изгоем, простите за честность. А Дом Света Амирона существует уже второе столетие. Там много знатных слепых, Арлинг не будет чувствовать себя в одиночестве. На вашем месте я бы перестал мучить мальчика и себя. Отпустите его, смиритесь.

Отец не ответил, но вдруг его шаги послышались совсем близко. Дверь распахнулось так неожиданно, что Арлинг едва успел прижаться к стене.

– Убирайтесь из моего дома, – сухо проговорил Элджерон, словно выплевывая залетевшие в рот крошки.

Их разговор Арлинг не дослушал, потому что старательно отсчитывал шаги, скользя вдоль стены и надеясь исчезнуть за углом прежде, чем доктор выйдет из кабинета. Сосредоточиться удавалось с трудом, и он чудом не налетел на вазу. В ушах погребальным колоколом грохотали слова отца – Дом Света Амирона! Только не такой конец, только не такой!

– Господин, куда вы ходили? – испуганно вскрикнула женщина-тень, бросаясь ему навстречу.

Арлинг без сил рухнул на кровать. Сиделка еще долго носилась вокруг, приговаривая и стаскивая с него сапоги, но в голове шумели слова доктора, которого он успел проклясть за те двадцать три шага, отделявшие кабинет отца от его комнаты.

Это лишь мнение какого-то арвакского неудачника, пытался он успокоить себя. Какая еще операция? Его вылечат и без нее. Никакой хирургии и никакого Амирона. Это еще не все. Наверное, не все…

Но когда за окном выпал первый снег, Арлинг почувствовал себя привидением. Протянув руки, он погрузил их в холодное месиво на подоконнике и, зачерпнув пригоршни того, что когда-то имело цвет и название, опустил тающую массу себе на лицо. Женщина-тень недовольно завозилась и позвала Холгера, который тут же явился, прихватив с собой Бардарона. Регарди их не замечал. Приятно покалывало щеки, за воротник сползали холодные струйки, пальцы еще помнили податливую форму снежка, но ощущение жизни, которое накрыло его, когда снег коснулся кожи, уходило так же быстро, как зима на щеках превращалась в весну, оставляя талые дорожки в его замороженной душе.

– Какой сегодня день, Холгер?

Старик издал булькающий звук горлом, который, очевидно, выражал недовольство, и проскрипел:

– Пятница, третий день Тихого Месяца. Перестаньте чудить, господин. Дайте нам с Бардароном спокойно доиграть в карты. Вечер уже, скоро ужинать будем.

Прошло уже два месяца, с тех пор как мир превратился в звуки, запахи и ощущения на кончиках пальцев. Ему казалось, что время текло медленно, словно густая патока, а на самом деле, оно неслось со скоростью беглеца, вырвавшегося из плена.

Зрение не вернулось, а надежда с каждым днем таяла, как снег на нагретом солнцем подоконнике. Отношения с отцом ухудшались – перемирие закончилось. Элджерон старался держаться, но и его вера в излечение наследника слабела по мере того, как поток лекарей, обещавших чудо, иссякал, превращаясь в пар несбывшихся надежд. Назревал конфликт с арваксами, и Бархатный Человек появлялся дома все реже. Порой Арлингу казалось, что он специально проводил все дни во дворце, чтобы не видеть слепого сына, который ходил, держась за стены, и проносил ложку мимо рта. Впрочем, Арлинг его понимал. Он стал беспомощным, как новорожденный младенец – таким нужны няньки и сиделки, а не отец.

«Я исчезну, как этот снег», – подумал Регарди. Сомневаться не приходилось – мир и так почти не замечал его присутствия в нем. Элджерон держал слепоту сына в тайне, как и его пребывание в согдианском особняке. Высокие заборы родового поместья Бархатного Человека умели хранить секреты.

Люди Канцлера распространили слухи о том, что Арлинг отправился в Царство Шибана учиться искусству мореплавания у лучших корабелов мира. Как ни странно, но его исчезновение из своей жизни столица Империи приняла спокойно. Кто-то из старых друзей еще писал ему письма, которые приходили в особняк Канцлера и остались нераспечатанными – Холгеру было запрещено их трогать. В первое время горка на письменном столе еще росла, но вот уже несколько недель ее размеры оставались прежними и составляли сорок два послания, адресованные в прошлое. Арлинга там уже не было. Он завис где-то посередине, не зная, куда двигаться дальше – то ли лететь вверх, то ли падать вниз. Пора было определиться.

– Значит, пятница, – прошептал Регарди, прислушиваясь к шуму за окном – по мостовой грохотали кареты.

– А завтра будет суббота, – добродушно проговорил Бардарон, усаживаясь в кресло у камина. – Сходим погулять, а то вы уже два дня на свежем воздухе не были. Станете, как Холгер, желтым, сморщенным и вонючим.

Наверное, это было шутка, потому что Холгер и женщина-тень засмеялись.

– Я принесу карты сюда, – засуетился старик, но Арлинг его остановил.

– Достань мой парадный костюм, – распорядился он. – Бардарон прав, нужно прогуляться. Третий день Тихого месяца – сегодня зимний маскарад, помнишь? Давай наведаемся к Артерам. Поищи мою маску, должна была сохраниться с прошлого раза. Кажется, я был тогда вороном.

– Что вы такое говорите, господин! – ошеломленно воскликнул старик. – Какой маскарад? Покидать особняк нельзя, ваш отец нам всем головы открутит! Если хотите, можем погулять по саду, хотя уже и поздно. Но в город – ни за что! У Артеров весь двор собрался. Вдруг вас узнают?

Арлинг вздохнул. Он и не надеялся, что будет легко.

– Холгер, на чьей ты стороне? Канцлера или слепого калеки? Помнится, раньше ты выбирал меня. Или что-то изменилось?

Конечно, идиот, все изменилось, хотелось ответить ему себе, но он продолжил.

– Мы поедем туда все вместе – ты, Бардарон, она, – Арлинг ткнул пальцем в ту сторону, где, по его мнению, находилась женщина-тень. – Я не собираюсь подводить отца. Надену маску и даже из кареты не выйду. Остановимся перед домом и просто послушаем. Может, вы мне что-нибудь интересное расскажете.

– Господин, умоляю вас…

– Нет, это я умоляю тебя, – перебил его Регарди. – Время, когда я делал то, что хочу, ушло. Осталось надеяться на вашу милость. Это моя первая просьба, Холгер. Не отказывай слепому в его немногих радостях.

– Черт возьми, Холгер, мальчишка просит о мелочи, – неожиданно вступился Бардарон. – Возьмем дежурную карету без гербов и прокатим его на часок, пусть развеется. Канцлера все равно нет в городе.

– Не нравится мне эта затея, – пробурчал Холгер, но спорить больше не стал.

Собрались они быстро. Гораздо больше времени потребовалось Арлингу, чтобы спуститься по лестнице и забраться в карету. Маленькое пространство напоминало клетку и странно пахло – лошадьми, дорогой, человеческим потом и цветами, аромат которых исходил от шелковых занавесок. Очевидно, кто-то пытался уничтожить неприятные запахи. Он взъерошил перья на маске ворона, прикрыв ими глаза, и плотнее закутался в плащ. Идея уже не казалась ему такой оригинальной, а поездка – необходимой. Куда спокойнее было бы сейчас лежать на кровати и ни о чем не думать.

Когда карета тронулась, Арлинг с трудом заставил себя не схватиться за сидевшего рядом Бардарона. Стук лошадиных копыт грозил разбить ему голову, а колеса гремели так, что их должно было быть слышно по всей Согдиане. Он словно превратился в крысу, которую посадили внутрь огромного шара и покатили по разбитой улице. От каждой выбоины сердце проваливалось в пятки, с трудом возвращаясь на привычное место.

Вцепившись в сиденье, которое скользило под вспотевшими ладонями, Регарди попытался расслабиться. Он всегда ненавидел кареты, предпочитая ехать рядом на коне, а не трястись в тесной кабине. «Ничего, – успокоил он себя, – как только доктора вернут мне зрение, я заберу Дарсалама из Ярла и отправлюсь на побережье. Мы проскачем с ним до самого Гиленпесса, и никто нас не остановит». Это было похоже на то, как если бы он убеждал себя в том, что зима кончится послезавтра, а на следующей неделе в садах Согдианы зацветут лилии.

Среди стука колес и лошадиных копыт Арлинг не сразу различил вечерний шум улиц. Голоса прохожих, свист ветра, грохот кортежей и вовсе странные звуки, которые, казалось, доносились из самого ада, лились непрерывным потоком, изредка врываясь в приоткрытое окно кареты. Они были похожи на холодный дождь, который зарядил с самого утра, превратившись в навязчивый шум на весь день. Крики, лай, визг, хохот, свист, невнятный говор – все смешалось в хаос, то достигая невыносимого крещендо, то обрываясь в тишину, которая на миг обволакивала его, чтобы тут же смениться новым всплеском дьявольской какофонии.

– Сейчас повернем на Осеннюю улицу, – любезно подсказал Бардарон. – Впереди нас карета Клоберов. Тоже, наверное, на маскарад едут. После того как старшего Клобера едва не утопили в заливе, все их слуги носят оружие даже на праздники. У кучера клинок с такой здоровенной гардой, что у него рука не опускается. Спорю, что он его ни разу из ножен не доставал. А вот и Осенняя… Все, как обычно. Фонари уже зажгли, но лавки еще открыты. Народ бродит, шлюхи на работу вышли. Вон та, рыжая, очень ничего. Правда, ноги кривые, но красоток здесь найти трудно. Красоту нужно в Нижнем Переулке искать. Там такие девицы, что этим стоять рядом стыдно будет. Я вот недавно…

– Мимо Музея Искусств едем, – неожиданно прервал его Холгер. Он сидел напротив, и Регарди почувствовал на своем лице дыхание старика – тот подался вперед, чтобы Арлингу было лучше слышно. – По указанию Императора его перекрасили в красный цвет, и теперь он похож на городской цирк. Почему бы им еще и императорский дворец не покрасить? Тогда город точно станет похож на один большой плевок чахоточного. На улицах грязь и слякоть. Все в сапогах, даже дамы. Проклятая погода. Я так понимаю, если снег выпал, то он должен лежать, а это, тьфу, ерунда. Ночью все замерзает, днем тает, люди только ноги ломают. Говорят, тепло в эти дни дурная примета. Зима холодная будет, кусачая…

– А вот и омелу проехали, – вдруг вставила женщина-тень, и все вздрогнули от неожиданности – говорила она редко, большей частью отмалчиваясь. У нее оказался грудной, низкий голос, который было приятно слушать. Арлингу подумалось, что она, наверное, хорошо пела.

– Дерево возле шляпного магазина заразилось омелой, – пояснила служанка. – Само почти мертво, зато улицу украшает. Все девчонки к нему бегают, чтобы с женихами целоваться. Вот и сейчас кто-то милуется. Вчера была оттепель, и снег на ветках растаял, а прошлой ночью снова замерз. Теперь все дерево, словно серебром облито. Очень красиво. Я бы тоже там постояла…

Женщина замолчала, и в карете повисла напряженная тишина. Арлинг даже перестал слышать стук копыт, задумавшись о том, почему он не слышал об этом дереве раньше? Непременно привез бы туда Магду.

– Кхр, – откашлялся Бардарон, видимо, желая продолжить рассказ о красивых дамах из Нижнего Переулка.

– Приехали!

Карета дернулась, и тряска прекратилась. Вместе с ней пропал грохот, сменившись более приятными, но такими же непонятными звуками уличного шума. И только один звук Регарди различил сразу, так как не заметить его было трудно. Где-то неподалеку играл оркестр, заливая волнами беззаботной музыки тротуары, покрытые снежной слякотью. Все в этом году было неправильно. Даже смена года наступала так, словно она еще не определилась, кем ей быть – зимой или весной.

Согдарийцы любили гулять и не пропускали ни одного повода, чтобы повеселиться. Церковные праздники, памятные даты, день рождения императора – годилось все. Горожане пропадали до утра в питейных, на рингах и в парках веселья, а лорды – на пышных балах и в ночных салонах, предлагающих все виды развлечений. Но были и праздники, которые объединяли всех. В маскарадных шествиях, особо любимых согдарийцами, участвовали и лорды, и простые смертные. Когда-то вся жизнь Арлинга протекала на богатой гондоле, которая плавала вдоль берегов, где гремели пышные балы, завлекали запретными играми ночные салоны и ослепляли блеском роскошные фестивали. Когда-то он считал, что другой жизни не существует.

Маскарад в Тихом месяце тоже начинался с шествия – встречали зиму. Горожане проходили по улицам от главной площади до императорского дворца, заходя в каждый особняк, где давали бал. По традиции, хозяева должны были налить водки каждому участнику, чтобы все зимние месяцы были тепло на душе и сердце. Редко в какой год колонне удавалось дойти до дворца. Обычно ее ряды редели уж после пятого или шестого дома. Лорды в такие дни не скупились, выставляя у ворот большие чаны с согревающими напитками.

– Гости еще только собираются, – произнес Холгер, выглядывая в окошко кареты. – Каждый год гляжу и не могу понять, что с нашими женщинами время вытворяет. Совсем стыд потеряли – верхние юбки все короче и короче. Уж совсем бы в нижнем белье приходили… Подол даже ступни не закрывает. Вон, пошла одна в маске с синими перьями, все сапоги видать. Бесстыдница! Хоть бы по размеру костюмы подбирали. А это что? Платье на груди еле сходится. Наклонится, и все наружу выпадет.

Бардарон захохотал так громко, что Арлинг дернулся от неожиданности, стукнувшись головой о мягкую обивку потолка кареты.

– Низкий лиф – это самое то! – пророкотал вояка над ухом у Регарди. – Ты, старик, безнадежно отстал. Попомни мое слово, будет время, мы и коленки их увидим. А гостьи Артеров знают толк в моде. Смотри, какие шикарные вырезы!

– Вообще-то в моде сейчас закрытый лиф и высокое горло, – вставила женщина-тень, и Арлингу показалось, что она поджала губы. – Гостьи Артеров – глухие провинциалки. В столице уже давно не носят таких фасонов. Посмотрите на ту девицу в красном. У нее рукава вздуты так, словно она в них ваты набила. Манжеты должны быть гладкие даже на парадном платье. Кружева никуда не годятся. А эти ужасные пояса из лент? Пояса вообще не в моде. Ну ладно, бархатные или кожаные еще допустимы, но шелковые – это вчерашний день. Боже, а ее чепчик похож на плохо пропеченную булку.

Магда любили чепчики, неожиданно вспомнил Регарди. У нее их было много – все белые, словно… Тут он запнулся, пытаясь вспомнить, как выглядел белый цвет. Белыми были снег, облака, башня с часами на главной площади. Холгер сказал, что костюм Арлинга тоже белый, но на выходе из дома Бардарон накинул на него плащ, цвет которого Регарди не знал. Наверное, он был черным, но в гардеробе у него были синие и даже красные накидки. Арлинг провел ладонью по ткани, но ничего не почувствовал. Пальцы рассказали о том, что она плотная, слегка шершавая и теплая, но ее цвет остался для него загадкой.

Твой мир стал бесцветным, равнодушно подумал Арлинг, прислушиваясь к шуму праздника за окном. Это было нелегко, потому что в карете разгорелся жаркий спор о правильной глубине выреза женского платья, в котором принял участие даже Холгер.

Регарди поднял руку и принялся ощупывать обитую бархатом дверцу кареты. Ручка нашлась не сразу, но, в конце концов, поддалась, и в салон хлынул поток свежего воздуха вместе с новыми запахами, которые он раньше не замечал. Завоняло мочой, и Арлинг предположил, что какая-то псина или кот-бродяга успели пометить их упряжку.

– Эй, ты куда? – схватил его за руку Бардарон. – На улице нам делать нечего.

– Я снаружи постою, – поморщился Арлинг. – У меня ноги затекли. Пять минут, и поедем домой. Отходить никуда не буду, обещаю.

– Чего это ты такое выдумал! – возмутился Холгер, с кряхтением выбираясь следом. – Сейчас же садись обратно! На улице слишком людно, тебя могут увидеть.

– Но не узнать, – возразил Регарди, прислушиваясь к людскому говору. Улица гремела на разные лады, напоминая разворошенный улей.

Бардарон предложил ему руку, но Арлинг от помощи отказался, повиснув на дверце. В голову просились воспоминания. Громко захохотала женщина – ему представилась смеющаяся Фадуна, пахнуло дорогими духами – он вспомнил неповторимый запах волос Магды, зацокали женские каблучки – его любовь предпочитала ходить босиком.

– Арлинг, тебе лучше сесть в карету, – сказал Бардарон. – Сюда идет толпа ряженых, и, судя по их виду, они уже побывали у Карленов, а там наливают не рюмками, а ковшами.

Регарди прислушался. Действительно, откуда-то сбоку раздавались громкие пьяные возгласы. От мысли, что он может оказаться на пути разгоряченной водкой толпы, стало нехорошо. Пора было уходить.

– Эй, убери карету! Ты что ослеп? Место занято!

Топот лошадиных копыт, загрохотавших над ухом, легко заглушил гомон пьяной толпы.

– На нем не написано, что оно занято, – огрызнулся кучер Регарди, который привык к тому, что карете Канцлера всегда уступали дорогу. То, что у них не было опознавательных гербов, его мнение не меняло.

– Разворачивай, – не смутился всадник. – Здесь табличка была, вы на нее наехали, идиоты. Это место кортежа госпожи Монтеро. Она прибудет с минуты на минуту.

– Какие еще Монтеро! – вмешался Бардарон, который, как Арлинг давно заметил, по каким-то своим причинам не переваривал семью министра финансов. – Как соберемся, так и поедем.

– Давайте, валите отсюда! – цоканье копыт теперь раздавалось повсюду. Арлингу показалось, что их окружил едва ли не полк всадников.

– Я тебя сейчас научу вежливо разговаривать, молокосос, – пропыхтел Бардарон. – А ты быстро садись в карету.

Последние слова предназначались Арлингу, который заторопился и даже нащупал протянутую руку Холгера, но неожиданный толчок в спину отбросил его в сторону. Потеряв равновесие, он упал в снежную слякоть, которая смягчила падение, но измазала его с головы до ног. А в следующую секунду на него обрушился водопад человеческих тел – они неслись со всех сторон, словно крупные градины в ураганном смерче.

Прокатившись по земле, Арлинг встал на ноги, цепляясь за чьи-то брюки и юбки, но хоровод демонов уже закружил его в бешеном танце. Карета, Бардарон, кучер, Холгер и женщина-тень превратились в призраки, не оставив после себя не следа.

Луженая глотка толпы заглушила его крик, который был похож на писк крысы, смытой с борта корабля в рокочущие волны океана. Регарди даже не успел испугаться. Его пихали в бока, кидали в стороны, щипали, кусали и, кажется, пытались разорвать на части.

«Только бы не упасть, только бы не упасть», – думал он, понимая, что к нему подбирается самый страшный зверь – паника. Вытянув руки, Арлинг цеплялся за все, что попадалось на пути, стараясь остановить дикую пляску и вырваться из цепких объятий толпы. Маски, лица, волосы, одежда и другие предметы, не имеющие названия, кружились вокруг, сводя с ума.

– Бардарон, Холгер! – кричал он, но его голос поглотил шум, в котором утонул весь мир.

Толпа кончилась неожиданно. Толчки и пинки прекратились, а руки почувствовали пустое пространство. Сделав несколько шагов, Арлинг ударился животом о поперечную перекладину, похожую на перила, и, перегнувшись, стал хватать ртом морозный воздух, чувствуя, как сзади проносится лавина человеческих тел. Он не имел ни малейшего понятия, куда его вынесло, но обретенная свобода подарила второе дыхание.

Еще не веря в то, что его руки и ноги остались на местах, Регарди ощупал тело, с удивлением обнаружив маску. Каким-то чудом она не упала, а лишь съехала на шею. Водрузив ее на лицо, он почувствовал себя лучше. На улице было полно ряженых, что могло с ним случиться? Ему нужно просто стоять на одном месте и никуда больше не отходить. Бардарон уже наверняка искал его. Хотя… Старый район, где находились дома лордов, много раз перестраивался и в его переулках, внутренних двориках и садах было легко заблудиться.

Паника проходила, и Арлинг стал прислушиваться, надеясь различить голос охранника. Толпа никуда не делась. Она шумела, словно грозовая туча перед бурей, громыхавшая вдали раскатами грома. Пальцы сжимали гладкие перила – возможно, мраморные. Регарди попытался вспомнить, были ли у Артеров площадки с перилами из мрамора, но прошлое отвернулось и помогать не хотело.

Подмораживало. Подышав на руки, он спрятал их под плащом, досадуя, что перчатки остались в карете. «Так можно простоять до утра», – подумал Арлинг, уже сомневаясь в правильности выбранной стратегии. Нет худшего выбора, чем бездействие, неожиданно вспомнились ему слова отца. Ждать помощи – значить замерзнуть или привлечь внимание. Но отходить от перил тоже было страшно. Ему казалось, что он стоял перед доской, перекинутой через бездонную пропасть. Перейти на другую сторону было жизненно необходимо, но для этого нужно было разомкнуть пальцы и отпустить спасительные перила.

Арлинг нерешительно сделал шаг, по-прежнему крепко держась за поручни. Он будет идти до тех пор, пока они не кончатся, а там, может, и Бардарон подоспеет.

Регарди насчитал десять каменных выступов в виде каких-то фигур, которые украшали перила сверху. На одиннадцатом выступе рука провалилась в пустоту, а под ногой вместо тротуара хлюпнула слякоть. Падение было ожидаемым, но все равно внезапным. Земля с чавканьем заскользила вниз, увлекая его за собой. Арлинг не успел даже вскрикнуть, как его швырнуло на спину и покатило по склону. Раскинув руки, он попытался за что-нибудь зацепиться, но лишь прочертил в грязи глубокие полосы. В лицо летели ледяные крошки, а попадающиеся на пути камни отдавались во всем теле, норовя сломать ему ребра.

Арлинг даже удивился, когда приземлился на ноги. Правда, удержаться в вертикальном положении не получилось, и Регарди нырнул вперед, врезавшись в очередное препятствие. Оно вдруг разразилось страшными криками, за которыми последовал взрыв брани и хохота. Кажется, он нашел людей.

В плащ вцепились чьи-то руки, поднимая его с человека, на которого он налетел. У него самого это получилось бы не так быстро.

Вцепившись в маску, завязка которой едва не задушили его при падении, он быстро вернул ее на место. Почему-то это действие показалось ему самым главным – важнее того, что он сейчас станет объяснять сбитому человеку. Промелькнула мысль о побеге, но клетка из незнакомых звуков и запахов уже захлопнулась.

«Никакого страха», – велел он себе. Страх пусть останется там, на склоне. Бардарон появится с минуты на минуту, нужно только его дождаться. Притворись пьяным, сумасшедшим, кем угодно, только не Арлингом Регарди. Это не самая безвыходная ситуация, встречались и сложнее. Но советы самому себе улетели в пустоту, оставив в голове ростки паники, которые щедро посеяла толпа, и которые расцвели пышным цветом после падения из одной неизвестности в другую.

– Ты мне костюм испачкал, сука! – прошипел кто-то ему в лицо. За словами последовала встряска, от которой у него клацнули зубы. Затрещала одежда, земля под ногами исчезла, и он повис в воздухе, схватившись за чьи-то руки, которые держали его за ворот камзола.

– Помилуйте, благородный господин, не бейте! – выдавил он из себя, старательно изображая пьяного согдианца. Это было нетрудно. После трепки в толпе вид у него был соответствующий.

Похоже, его не услышали, потому что земля неожиданно врезалась ему в бок, а живот взорвался фейерверком боли – пинок пришелся под ребра, заставив его увидеть звезды. «Вот, ты и прозрел», – подумал он, откатываясь наугад в сторону. Это было вовремя, так как рядом послышалось шлепанье сапога по грязи.

– Ладно тебе, Карр, – вмешался другой голос. – Бедолага рассмешил нас, а ты хочешь выбить ему мозги.

– Точно! Давайте нальем ему, сегодня же праздник, – теперь говорила женщина, и, судя по ее голосу, она успела отведать водки не в одном особняке лордов.

– Этот урод и без нас набрался! Лучше окунем его в сугроб, пусть трезвеет.

– Ты мне за костюм должен! – не унимался Карр. – Сто золотых согдариев, понял? Или я размажу тебя по этой грязи.

Пинки временно прекратились, и Арлинг сумел подняться. На ногах удерживаться было трудно – земля постоянно шевелилась, то покрываясь неожиданной рябью, то заваливаясь куда-то в сторону. Из всех пьяных лордов, гуляющих этой ночью по Согдиане, ему повезло встретиться со своими бывшими друзьями, которые исчезли из его жизни после появления Магды. Карр, Фефер, Гундар и Миранда. Возможно, где-то рядом были и другие – Ёсир, Баяна и Явор. Друзья-неразлучники, золотая молодежь столицы и будущее Империи. Все – дети лордов из Совета. Все – скучающие бездельники, ищущие новых развлечений, которые придавали их жизням вкус, смысл и цель.

Он удивился, с какой легкостью вспомнил их имена. Теперь в списке не хватало лишь пары человек – Даррена Монтеро и Арлинга Регарди. Первый предпочел военную карьеру пьяным балам и ночным визитам в салоны, а второй свалился в бездонную пропасть и уже полгода учился летать, чтобы из нее выбраться. Пока получалось только падать.

– Я все заплачу, – проскрипел Арлинг, выплевывая грязь. – У меня нет с собой денег, но моя карета недалеко…

– Птичка ездит в карете? – засмеялся Фефер, обдавая его запахом водки. – А я думал, ты прилетел. Ты же ворон, верно? Тогда каркай! Будешь стараться, простим тебя, голубок. Карр, покажи ему, как надо каркать.

– Пошел к дьяволу, Феф! – взвился Карр, снова хватая Арлинга за отворот плаща. – Он должен мне денег, и я их получу. А маску надо снимать, когда с тобой разговаривают, бестолочь.

Следующее движение молодого лорда был предсказуемо, но стащить с Регарди маску он не успел. Прицелившись туда, где слышалось дыхание и сильнее всего пахло выпивкой, Арлинг выбросил вперед кулак, с наслаждением почувствовав, как тот врезался в чьи-то зубы. Даже имея зрение, он не всегда попадал столь метко. Правда, будучи зрячим, он все же сначала думал, а потом делал.

Карр исчез из его досягаемости, и, судя по звуку, рухнул на землю. Впрочем, Арлинг тут же последовал за ним, не удержав равновесие. Подняться ему уже не дали. Сейчас будут бить, понял он, вцепившись в маску на лице, словно она могла его спасти. Пинок в живот последовал незамедлительно. Регарди сжался, закрыв голову руками, но вместо града ударов на него обрушилось чье-то тело. Впрочем, его быстро убрали, а самого Арлинга аккуратно поставили на ноги.

– Цел? – голос Бардарона раздался издалека и был похож на скрип несмазанного колеса, но Арлинг давно не слышал ничего приятнее.

Кивнув, он вцепился в подоспевшего Холгера, который безуспешно пытался отряхнуть ему костюм, как будто черное могло снова стать белым. Женщина-тень тоже была рядом. Она суетливо вытирала ему лицо, грубо растирая кожу надушенным платком. Регарди почувствовал себя нашкодившим дитем, окруженным армией нянек, готовых простить ему любую шалость. К горлу подступил ком, а незрячие глаза намокли от непонятной влаги. Маска помогла скрыть внезапную слабость, но голос мог его выдать, поэтому Арлинг молчал. Все было ясно без слов.

– Ты даже не представляешь, как влип, дядя, – медленно произнес Гунвар, извлекая клинок. Звук вынимаемой из ножен шпаги было трудно перепутать. Из чего следовало два неутешительных вывода. Во-первых, Бардарон с Холгером пришли одни, не захватив с собой даже кучера. Во-вторых, драки избежать не удастся. А так как Холгер в счет не шел, то им грозили крупные неприятности. Его бывшие друзья были отличными фехтовальщиками, а Бардарон, хоть и участвовал в сикелийских походах Императора, уже разменял пятый десяток. Впрочем, выход был – снять маску и объяснить Карру, кто здесь кто. Арлинг даже протянул руку к лицу, но быстро отдернул ее, словно дотронувшись до ядовитого плюща. Он никому не сможет признаться в том, что стал уродом. Это было чистой правдой, как и то, что ему уже никогда не оседлать Дарсалама и не умчаться с ним по побережью Согдарии к горизонту.

Тем временем, Бардарон доставать свой меч не собирался. По крайней мере, соответствующего звука Регарди не услышал.

– Я так не думаю, Гунвар Карлинс, – вкрадчиво ответил телохранитель Арлинга, не двигаясь с места. – За оскорбление лорда полагается штраф и месяц заточения в Белой Башне, а за нападение на члена императорской семьи отсекают голову или вешают. Принц немного перебрал, – рука Бардарона ласково похлопала Регарди по плечу, – и именно поэтому я не стану звать сюда охрану, которая сейчас ищет его на верхней улице. Хотя мне очень хочется это сделать. Если вы принесете извинения, заберете своих друзей и тихо скроетесь, его величество едва ли вспомнит об этом инциденте утром. Думаю, ни вам, ни вашим родителям не хотелось бы иметь дело с Педером Понтусом.

Холгер умело подыграл, вовремя поправив на Регарди плащ и как бы невзначай продемонстрировав вставку из темного янтаря, которым был украшен камзол. Носить этот камень могли только те, в чьих жилах текла кровь Гедеонов. Все сыновья императора за исключением Дваро обильно украшали себя янтарем, добровольно становясь объектом злых народных памфлетов и дворовых анекдотов. Арлинг янтарь не любил, но костюм был шит по отцовскому заказу.

Регарди казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, но тут к их блефу присоединилась женщина-тень, которая, схватив его за руку, громко запричитала:

– О господи! У него кровь идет! Бард, надо задержать этих идиотов. Что мы ответим Цивеону, когда он спросит, кто ранил принца. Еще крайними останемся.

Имя начальника стражи положило конец всем сомнениям молодых лордов.

– Примите наши извинения, Ваше Высочество, – пробормотал Гунвар. – Видит бог, мы вас не узнали. Нижайше просим прощения…

Регарди промолчал, боясь выдать себя дрожащим голосом, но его бывшим друзьям ответа не требовалось. Зачавкала грязь, раздались перешептывания, потом кто-то закряхтел, видимо, помогая подняться Карру, и наступила тишина. Где-то по-прежнему гуляла толпа, гремел оркестр, в небе взрывался салют, чей грохот был похож на раскаты грома, но самого Арлинга окружало безмолвие. Даже женщина-тень прекратила всхлипывать, вцепившись в его руку, словно это она, а не он, нуждалась в поводыре.

– Плохая была идея сюда ехать, – наконец, сказал Бардарон.

– Да уж, попадет нам от Канцлера, – поддакнул Холгер.

– Ничего, хозяин вернется только в конце недели, мы успеем его подлечить, – приободрила всех женщина-тень. – А слуг припугнем поркой, если болтать станут.

Обратная дорога прошла в молчании. Арлинг ковырял ссадины на ладонях и чувствовал себя грязью, которая покрыла не только его одежду и тело, но проникла в ум и сердце, облепив их черной, непробиваемой коркой. Скелет в шкафу Канцлера, который так долго искали его недруги, едва не вывалился из окна на всеобщее обозрение. Такие секреты следовало держать под замком и за высокой оградой.

Страх неожиданно отступил, уступив место правде, которую он старательно не замечал, ожидая чуда. Но чуда не случилось. В первую очередь потому, что Регарди никогда в него по-настоящему не верил. Все стало ясно уже в то раннее утро в Ярле, когда они с Дарреном скрестили клинки. Арлинг боялся поражения всю жизнь, но когда оно произошло, предпочел сдаться, позволив страху и ярости поджарить себя на медленном огне. Настало время смириться и сохранить то, что от него осталось. Ради Магды.

На следующий день Арлинг попросил Холгера написать отцу письмо. Он думал, что никогда не сможет произнести эти слова вслух, но они прозвучали на удивление легко, словно давно родились в его голове и только ждали момента, когда их выпустят на волю.

Письмо получилось коротким.

«Дорогой отец! Выражаю вам свое почтение и обращаюсь с просьбой, которую вы, надеюсь, удовлетворите. В виду того, что мое тайное пребывание в Согдиане сопряжено с высоким риском, как для вашей, так и моей репутации, прошу дать согласие на продолжение моего лечения в Светлом Доме Амирона, где я смогу получать соответствующий уход, но с меньшей вероятностью раскрытия постигнувшего нашу семью несчастья».

Ответ пришел быстро. Наверное, отец отправил сразу несколько гонцов, которые загнали коней, чтобы проскакать Согдарию с одного конца до другого всего за сутки. Бархатный Человек умел не только побеждать, но и проигрывать.

Записка Канцлера была еще короче.

«Дорогой сын! Твоя просьба будет удовлетворена».

Впервые в жизни отец с ним согласился.

Индиговый ученик

Подняться наверх