Читать книгу Стяжавшая любовь. Том 3 - Вера Удовиченко - Страница 6

одилась я в глубоко верующей семье, в Полтавской области, Диканьке, воспетой Гоголем. Моя мама была примером во всем: в молитвах, в ревностной вере. Когда она впоследствии заболела онкологической болезнью, отказалась от лечения, уповая лишь на Бога, и усилив пост и молитву, прожила еще тридцать три года. Господь исцелил ее и продлил жизнь, потому что велика была ее вера.

Я росла, как и все дети, училась в школе, потом поехала учиться в институте. Хотела хорошо устроиться, удачно выйти замуж. Чувства, близкие и понятные всем. Но Господь судил иначе, вопреки моему желанию и юношескому пониманию жизни.

Заболела моя близкая подружка – однокурсница по институту. Она была без отца, мать на работе, повезти ее в больницу было некому. Медлить было нельзя, потому что у нее образовалась большая опухоль под глазом. Лечащий врач был молодой, однако уже имевший ученую степень и довольно известный. Операция прошла успешно, опухоль была удалена, а я приходила к больной подружке в больницу. Врач заходил к своей пациентке для осмотра, и однажды пришел в то время, когда там была и я. Мы разговорились, в следующий раз еще больше, и в каждую нашу встречу мы все больше и больше узнавали друг друга. Он был неженат, я молодая студентка, врач сильно влюбился в меня. Я не испытывала к нему особых чувств, но и не отвергала его ухаживание. Мы начали встречаться. Я относилась к нему просто как к молодому человеку, ухаживающему за мной. У меня был еще один жених – летчик, который мне довольно нравился. Хирург настаивал на встречах, а мне было неудобно отказывать ему, так как он вылечил мою подругу. Не особо задумываясь о том, что такое брак, настоящая любовь, я дала согласие подать заявление в ЗАГС.

Вскоре он пригласил меня показать Киев. Нужно сказать, что врач был верующий, что также сближало нас. Он предложил пройтись по киевским святыням, показать Владимирский собор, Софию Киевскую, а также настаивал пойти к одной монахине, которую он считал святой старицей. Я не понимала еще, что это значит, для чего эта встреча, но не отказалась.

Мы приехали. Обстановка дома, где жила старица, была очень неожиданной – бедная, простая. Ничего такого, чтобы заинтересовало меня. Было очень много кошек. Одну я боднула ногой. Матушка промолчала. Мы сели за стол, сижу и думаю: «Сколько котов, привез к какой-то бабке – зачем он меня сюда привез? Какая-то Алипия!» Думала нехорошо, не верила, но не могла с собой справиться, потому что враг сильно смущал меня. Матушка посмотрела на меня, потом на моего жениха, и говорит, обращаясь к нему: «Да что ты за ней убиваешься! Она не будет твоей и заберет заявление. Это Христова невеста… А ты… – и очень скорбно покачала головой, показывая, что тяжелое будущее у него впереди. – Твоей женой будет твоя однокурсница».

Я не поверила, что эти слова сбудутся, но подумала: «Да, действительно, он мне и не особо нравится. Врач! Ну и что. Летчик мне больше нравится, он все-таки летает! Может и заграницу летать…» Такое вот еще у меня было отношение к жизни.

Но вскоре все получилось так, как говорила матушка Алипия. Наши отношения не складывались, я сомневалась, правильно ли я делаю, подходит ли мне хирург или нет, разрывалась между одним женихом и между вторым, потом окончательно забрала заявление. С летчиком отношения также не сложились… Потом, после окончания института, я поехала по распределению в Евпаторию. Там был всего один православный храм, в который я ходила. Настоятель храма отец Феодосий, которому я рассказала о своей жизни, неожиданно для меня благословил мне поступать в монастырь. Но он советовал ехать на Кавказ. Я ужаснулась такой перспективы – ехать в какие-то горы, как там жить? Я была малодуховная еще, мне было очень тяжело бороться с собой. Сомнения и сердечные скорби одолевали меня – зачем же я училась? Что, вот так пройдет моя жизнь? В чем смысл жизни? Но вместе с тем, я чувствовала, что слова той «бабушки», у которой мы были в гостях вместе с врачом, были неслучайны. К этому времени я стала убеждаться, что она Божий человек, потому что все сказанное ей – сбывалось.

У меня на родине, в Полтавской области, я общалась с моими подругами, также ищущими пути в жизни, и они говорят мне: «Давай к нам в монастырь». С Божией помощью, шаг за шагом, при особой поддержке Божией и откровениям Его, я определилась в выборе пути. Так исполнилось предсказание матушки Алипии, что я буду невестой Христовой, то есть буду состоять в иноческом чине.

Жизнь врача сложилась также по слову старицы. Он женился на своей однокурснице. Все было хорошо, у них родилось двое детей, но внезапно его посетила страшная скорбь. Его жена тяжело заболела и умерла. Позже он уехал в Канаду.

С тех пор уже прошло более двадцати лет. Я часто вспоминала слова матушки Алипии и удивлялась, насколько глубоко она видела состояние души каждого и знала по откровению Божиему жизнь человека. Приходя к ее гробу, я прошу у нее прощения за непонимание ее подвига, за осуждение. С трепетом сердечным, с надеждой, я прошу сейчас молитв угодницы Божией перед ее мощами, вспоминая ее убогую келийку, бедность и простоту, в которой она жила, те поношения, которые она терпела. И радуюсь, что Господь воздал ей за ее труды и смирение.

стречая матушку Алипию в церкви Вознесения на Демиевке, поначалу я не понимала подвига юродства во Христе, и жалела ее, как бедного немощного человека, нуждающегося в помощи.

Наступила зима, холода. Матушка Алипия в это время болела, и я перестала видеть ее в церкви. Обеспокоенная этим, я стала спрашивать прихожан где она живет. Кто-то сказал, что живет она в лесу. Это еще больше меня обеспокоило. Я дружила с одной верующей женщиной Валентиной Едемской, с которой поделилась своими размышлениями о том, что нужно этой старушке помочь: «Пошли искать ту старушку! Она, наверное, где-то живет одна, да еще и в лесу, у нее, наверное, нет родных, пошли хоть протопим ей печь, чем-нибудь поможем!»

Сыновья моей сестры, а также сын Валентины дружили, часто бегали в районе Сельхозакадемии, поэтому мы спросили у них – не знают ли они, где живет та старушка? Оказалось, что они ее очень хорошо знают, потому что видели ее домик. Так мы нашли старицу и стали часто к ней ходить. Я приходила к ней с сестрой, а также и Валентиной.

Познакомившись со старицей поближе, мы полностью убедились, что она блаженная, раба Божия, юродивая во Христе, что она прозорливая и чудотворица – знает наши мысли, наши дела, все обстоятельства, с которыми к ней идешь, знает, что происходит дома. Если о ней что-либо думали, то она тут же говорила вслух. Я это не раз чувствовала на себе, и боялась что-либо подумать о ней.

Особо ярким случаем было исцеление мужа моей сестры от гангрены. Он сильно разбил палец, и его положили в больницу. Три месяца он лежал в больнице, но нога не заживала. Началась гангрена – нога уже до колена почернела. Ему сказали, что медицина бессильна, ничего не поможет, и предлагали ампутацию. Я пришла к матушке Алипии и рассказываю, что у мужа сестры такое плохое дело. Она посидела, потом встала, ушла куда-то, отсутствовала некоторое время, видимо молилась, потом пришла и говорит:

– Нужно положить на ногу мазь.

– Матушка, у него же гангрена, что же мазь ему поможет?

– Никакой гангрены! Принесешь продукты для мази, которые я скажу, а потом три дня подождешь.

Я принесла, и матушка Алипия сказала мне, чтобы я пришла через три дня. Я пришла и забрала мазь, а в это время у мужа сестры нога уже сильно почернела, распухла, началась температура. Его как раз выписали из больницы. Врач сказал, что, не смотря на тяжелое состояние больного, нужно прервать больничный лист на три дня, а потом снова прийти в больницу. Выхода не было: либо он ампутирует ногу, либо по закону того времени держать в больнице больного дольше положенного срока было нельзя. Видимо, так было угодно Богу, чтобы именно в эти три дня приложить мазь матушки Алипии, потому что в больнице это сделать бы не разрешили. Старица рассказала как нужно мазью пользоваться, что делать и как – мы все сделали по ее благословению. Мазь была положена на три дня к больной ноге, а потом на третий день мы сняли повязку – опухоль спала, нога стала немного светлей, состояние улучшилось. И так мы смазывали мазью около трех раз – вскоре гангрены как и не бывало. Слава Богу!

Также не скрыто было от матушки Алипии, что я буду схимницей, хотя об этом я даже и не помышляла.

Мы с сестрой были у Матушки, сидели, разговаривали. И тут она называет меня: «Феозва…» Я не поняла, что она сказала – такого имени я никогда не слышала. Сижу и думаю: «Почему это она меня так называет? Меня Нина зовут…» А Матушка продолжает как бы в ответ на мои мысли: «Я тоже в Лавре схиму приняла». Только теперь я поняла – она говорила как бы о себе, а мне давала ответ. Тогда я не поняла ее. Сестра спрашивает меня:

– А чего это она так тебя назвала?

– Не знаю, может быть, просто захотелось ей так меня назвать…

Также интересен такой случай. Я ходила во Флоровский монастырь, там была певчая – Мария. Иногда она давала мне послушание – постирать дома священнические одежды.

Однажды я пришла к матушке Алипии, а она спрашивает:

– А ты батюшкам стирала?

– Нет, Матушка, я батюшкам не стирала… – ответила я, забыв поначалу о стирке из Флоровского монастыря. Но от Матушки ничего нельзя было скрыть.

– А ты стирала батюшкам? – настаивала старица, а потом добавила, испытывая меня. – Тогда и мне постирай.

Я принялась готовиться к стирке, но Матушка остановила меня: «Не нужно, сегодня праздник». В праздник она не стирала, а в этот день был какой-то праздник.

На кровати старицы было много узелочков, убирать которые она никому не разрешала. А однажды старица разрешила мне убирать их. Там у нее были разные крупы, мука, бутылки. Все это было перебрано, просушено – что было уже испортившимся, сложено отдельно. Я была очень рада, что Матушка доверила помочь ей.

Матушка очень радовалась, если я для нее на Пасху пекла кулич. Это был для нее такой подарок! Она так радовалась!

Матушка легко разрешала любые житейские вопросы и сомнения, давала нужный совет как лучше поступить, потому что не всегда наши добрые намерения угодны Богу и ведут к добрым последствиям. Когда я сомневалась, нужно ли кого-то принимать на квартиру, Матушка уверенно сказала, чтобы я этого не делала. Это было важное в моей жизни благословение.

Перед самым взрывом Чернобыльской атомной станции пришли люди к Матушке помочь сажать картошку. Но старица не разрешила: «Нет, пойдет дым – не надо садить картошку». Что же это за дым? Какой дым? Все недоумевали. А через три дня объявили, что произошла авария.

Незадолго до взрыва матушка Алипия обходила весь Киев с молитвой, положив на плечи мешок с камнями, чтобы увеличить тяжесть подвига. Молитвами блаженной старицы последствия аварии, которые могли быть гораздо сильнее, были ослаблены. Киев не опустел, Киев живет, многомиллионный мегаполис не стал городом-призраком, каким стала тридцатикилометровая зона и город Чернобыль. После аварии ветер унес радиационное облако в сторону от Киева.

Матушка Алипия очень любила преподобного Алексия (Шепелева). Когда бы народ ни приходил к его могиле, всегда там теплилась лампада. Она горела даже ночью. Все знали, что матушка Алипия является хранительницей этого святого места – следит за могилкой, зажигает лампаду. Как-то она послала меня отнести туда свежих огурчиков и положить на могилку. Зимой кладбище и окрестности Голосеевской пустыни были пустынными, часто занесенными снегом, но приходя к преподобному зимой, я видела, что даже зимой старица неотступно ухаживала за могилкой. Она всегда старалась, чтобы память о преподобном жила, и всех своих посетителей благословляла поклониться ему и просить его молитв. Она благословляла людей сначала побыть на службе, потом мы приходили к ней, она кормила народ, голодным она никого не отпускала, и потом часто посылала идти на могилку к преподобному Алексею.

Как-то сын сестры поломал палец, и сестра привела его к Матушке. Старица спрашивает меня:

– А ты Варвару знаешь?

– Нет… – не поняла я, о какой Варваре она говорит.

– Наверх, к Варваре!

Сразу мы не поняли смысла сказанного, а потом поняли, что старица посылает сестру с сыном к мощам

святой великомученицы Варвары, которую Матушка очень почитала. Палец быстро исцелился. Таким образом она всех приводила к вере и почитанию святых.

А в это время у сестры была неприятность, связанная с этим сыном. Он дружил с парнями, которые поймались на краже – в Доме офицеров украли магнитофон. Племянника также взяли под следствие за соучастие в деле, в котором он не участвовал, просто его имя назвали друзья.

Сидим мы у Матушки, а она поворачивается к иконам и спрашивает: «Вор?! – и сама отвечает. – Не-е-т! Не в-о-р!» И так три раза. Мы были поражены. Молитвами Матушки парня оставили в покое. И действительно, парень был честный, нитки не возьмет, а попал в такую беду.

Сын сестры иногда помогал Матушке, и она молилась за него.

Позже случилась с ним еще одна беда – он познакомился с замужней женщиной, которая затянула парня в сети, из которых он не мог вырваться. Я была у Матушки, ей ничего не говорю об этом. Разговариваем. И тут Матушка начинает разговор:

– Котик! Такой хороший котик! А залез в дырку, но вылезти оттуда не может!

Я понимаю, что у Матушки в потолке нет никакой дырки, и начинаю особо прислушиваться к этим словам – смысл их становится мне понятен. Дальше она подчеркивает:

– А бабушка полезла, достала его, и вытянула! А был бы там – умер.

Юродивых часто трудно понять, с ними нужно долго находиться, чтобы распознать смысл сказанного. Я поняла, что речь идет о моем племяннике, пришла домой и рассказала сестре. Мы тут же наняли такси и поехали спасать парня, так как знали, что матушка Алипия помолилась, и он будет спасен. Враг отступит от него ее молитвами. Так и получилось. С трудом мы его забрали, а потом он сам сказал: «Я больше туда не пойду».

Матушка творила многие подвиги и добрые дела, о которых мы даже не знаем. Она никогда не старалась о том, чтобы ее добродетели стали всем известны. Если нужно было – она открывала, а вообще она все держала в тайне. Что мы могли подметить, и что не могло укрыться – то мы замечали.

Я дружила с одной женщиной, брат которой был священник. И вот эта женщина умерла – так видно было Господу угодно. И матушка Алипия лично за нее носила панихиду. Я знаю, что на сороковой день после ее смерти, старица взяла сорок яиц, другие продукты и отнесла в храм. Матушка носила очень большие панихиды, а какой же это был неблизкий путь! Эти тяжелые ноши она несла на своих хрупких плечах несколько километров. Жизнь Матушки всегда была направлена на подвиг, направлена на угождение Богу, она жила с Богом, и Бог был с ней.

Все посетители Матушки относились к ней с большим уважением и благоговением, никто не смел спорить с ней. Только однажды я была свидетелем плохого к ней отношения. Оно исходило от милиционера, который приехал выгонять Матушку из домика. Никого не было у нее в этот момент – только она и я. Вдруг приходит милиционер. Я начала его успокаивать: «Чего вы с ней ругаетесь? Она старенький человек». А Матушка сказала ему: «Старший знает, что я тут живу, и без паспорта, а вы меня гоните!?» Милиционер сразу же ушел, повинуясь как бы какому-то повелению.

Много людей приходило к старице, всем она помогала. Принимала она всех – и верующих, и неверующих, и благочестивых, и грешных. Многие, кто до этого сомневался в вере в Бога, становились верующими, грешные исправлялись и каялись, бедствующие получали помощь в бедах, больные исцелялись. Все были перед ней равны. Приезжали к ней и высокие люди, но тайно. Как-то однажды я пришла к ней уже ближе к вечеру и увидела автомобиль, который свидетельствовал, что непростые люди ездят на нем. Это было в советское время, и такие автомобили были не у простых людей. Кто приезжал, так я и не узнала, потому что постеснялась любопытствовать.

В день кончины Матушки я пришла к ней с утра, почувствовав скорую разлуку. Народа было много. Не смотря на тяжелое состояние, Матушка все равно по своему неизменному обычаю пригласила всех к столу, а сама лежала. Скорбной была эта трапеза, все притихли, понимали, что прощаются с ней. После этого Матушка благословила всем нам идти в Лавру и помолиться о ней. Мы тут же поехали, наняли молебен о здравии, отслужили его, и вернулись обратно, но в келию нас уже не пустила бывшая там при Матушке женщина. В скорби мы стояли во дворе и все время молились. В это время начал падать крупный снег, поднялась буря, а потом все затихло. Попрощавшись мысленно с Матушкой, скорбные, мы пошли домой. Вечером мы узнали, что матушка Алипия отошла.

Я присутствовала на первой литии, отслуженной отцом Романом из Печор, также на отпевании, на кладбище. Страха смерти не было в душе, но чувствовалась скорбь от того, что нет ее уже с нами. Теперь я всегда поминаю ее в молитвах, живу ее благословением и радуюсь, что имела честь знать такого великого светильника нашей земли.

ое знакомство с матушкой Алипией началось с самого моего детства, когда родители переехали в Киев из Москвы. Особенно мама была духовно близка достаточно еще молодой будущей старице. Мама по возрасту была значительно старше Матушки и поэтому, а также и по личным качествам, пользовалась ее уважением. И еще один фактор – это были люди одного времени, одной эпохи. Эта эпоха объединяла людей – это была эпоха революций, сталинских времен, войны, послевоенного голода. Это были люди, готовые к испытаниям. Это очень интересное для нас время в плане того, что оно безвозвратно уходит, приводя на смену совершенно новое осознание жизненных ценностей. В связи с этим хочется немного рассказать о том, что я знала и видела.

Мама моя происходила из простой поволжской семьи, а папа был дворянского рода. В Горьковской области семья моей мамы умирала от голода, когда бабушка забрала семерых детей, а мама была вторая, и бежала с ними в Ашхабад, в Среднюю Азию, потому что стояла задача – выжить, не дать детям умереть с голода. Там не было такого голода, как на Поволжье. Мои прадедушка и прабабушка залезли на печь и там умерли – их даже не снимали с печи, да и некому было снимать, бабушке уже было не до этого, она, в чем была, забрала детей и молила Бога о том, чтобы только доехать живыми. Другие уже потом приезжали и сгружали мертвых.

В Ашхабаде они устроились, мама выросла и вышла замуж. Папу я своего спрашивала: «Папа, если ты дворянин – почему ты женился на бедной крестьянке?» Папа воскликнул на такой вопрос: «Доця! Нужно было сохранить себе жизнь! Нужно было жениться на простонародье – тогда можно было в живых остаться». Семья папы также поехала в Среднюю Азию, спасаясь от голода. Там они смогли найти себе работу, поскольку у всех было образование, построили дом. Папа работал бухгалтером на конфетной фабрике. Я родилась там же в 1937 году. Родители потом смогли сами построить себе дом в Ашхабаде. Вскоре началась война, папа ушел на фронт. Бог пожалел нас, потому что время было голодное, и мама устроилась работать в военную юридическую академию, которая была эвакуирована из Москвы по случаю войны. В этой военной академии нужны были работники. Это была академия, в которой работали референты Сталина. Когда опасность миновала, Сталин дал приказ перевести академию снова в Москву и мы вместе со всеми уехали из Ашхабада. Этот переезд был спасительным, так как после этого в Ашхабаде было страшное мощное землетрясение, и наш дом весь ушел под землю.

Ехали мы в основном по ночам, поезд был замаскирован так, чтобы не распознали, что это поезд. Мама забрала с собой свою младшую сестру, которая была ей как дочь, потому что разница в возрасте была колоссальной.

Москва меня поразила тем, что все небо над Москвой, особенно над Кремлем, было в аэростатах. Они были продолговатые, не круглой формы, и между ними вились веревки, чтобы самолеты не могли пролететь. Кремль был замаскирован, потому что было такое время, когда к Москве близко подошел враг. Я еще видела, как копали траншеи, и очень тоненькие и хрупкие девушки устанавливали в них металлические крестовины. Меня очень поразил их вид, и я спросила маму: «А почему они такие тоненькие?» А она ответила: «Это балерины. Больше некому уже копать». Весь народ работал над тем, чтобы не допустить врага в Москву.

До конца войны мы оставались в Москве. Мне довелось даже побывать на знаменитом параде 1945 года на Красной площади и салюте в честь победы над фашистами.

В 1947 году мы переехали в Киев, хотя мама, как работник Кремля, имела в Москве квартиру и дачу в Валентиновке. Ей даже хотели дать медаль, но мама отказалась, сказав: «Если на ней изображен Ленин, то я не возьму». На удивление, маме все прощалось, потому что она работала за троих. Решение о переезде было вызвано тяжелым состоянием моего здоровья – у меня была открытая форма туберкулеза. В Ашхабаде до тех пор, пока мама не нашла работу, нам было очень голодно и уже там у меня была туберкулезная стадия. В Москве меня подлечили, но врачи определили, что московский климат мне не подходит и нужно переехать – хотя бы в Киев. В то время климат в Киеве был мягче – не было водохранилища, а вместе с ним – сырости, которая наблюдается сейчас.

Мама продала в Валентиновке дачу, квартиру она не могла продать, так как она была государственная, и купила в Киеве домик, но маленький, потому что как раз в это время произошла реформа. Помню, я была в третьем классе, мама хваталась за голову: «Что же делать – столько денег пропадет!» Но Господь помог, мы купили маленький домик. Уже в Киеве вернулся из Германии папа и нашел нас. Мама всю войну молилась о нем и Господь его спас. Сначала он был в концлагере, а потом немцы из концлагеря забрали его работать в хозяйстве какого-то барона. Потом ему удалось бежать и уже с Дрогобыча он возратился в Киев.

Мама устроилась работать на мясокомбинате, в жировой цех – топили жир. В то время погибали от туберкулеза обезьяны в зоопарке – и вот для них топили жир. То, что люди погибали – это было не так важно, а обезьян спасали. Во время войны их не кормили – немцам было не до этого. Город почти три года был под немцами. Мама подбирала на мясокобинате обрезки и остатки, и кормила не только нас, но и еще одну вдову с двумя дочками, погибающими от голода. Картошку мама могла достать в малом количестве, поэтому даже очистки от картошки голодающие согласны были принять как бесценный дар.

Время, в которое нам довелось переселиться в Киев, было нелегким, но Лавра нас воодушевляла. Родители были верующими с детства, мама очень часто ходила в Лавру, папа также ходил и причащался, но реже. Мама в посты, можно сказать, жила в Лавре. Приготовит кушать, и в Лавру. Она успевала и работать, и ходить в храм, и вести хозяйство. Бывало, папа высказывал недовольство, что мама каждый день была в храме, и они спорили между собой:

– Шура, ну разве можно так, тебя никогда нет дома, – говорил отец маме, которую также звали Шура, как и его.

– Но, Шура, сейчас Великий Пост – нужно быть каждый день в храме.

– Я понимаю, что сейчас Великий Пост, и нужно быть в храме, но не каждый же день, – возражал папа, однако смирялся.

Несмотря на трудности, это время было удивительным и благодатным. Господь дал нам милости, которые я тогда еще полностью не могла осознать, но детская впечатлительность и любознательность навсегда оставили в моем сердце эти необыкновенные дни. Господь даровал мне увидеть многих подвижников и угодников Божиих, целая плеяда которых собралась в духовном светоче Православия – Киево-Печерской Лавре, сиявшей среди разоренной безбожием и войной русской земли. После войны Лавра оставалась открытой и туда, в тихое пристанище и благодатное прибежище, стекался жаждущий благочестия народ. Преподобный Кукша Одесский был в то время в Лавре, старцы Кронид и Дамиан, матушка Алипия. Это были люди, прошедшие огонь страданий и гонений за веру, глубоко отличные уже от нашего поколения. Мы уже не можем сравниться с ними. Это были люди, любовь которых поражала. Они умели безгранично глубоко сочувствовать. Например, такая деталь. Отец Кронид так говорил одной нашей знакомой: «Меня можешь ни в чем не стесняться. Мы уже прошли все, можем все понять». Эти священники прошли концлагеря и тюрьмы, где они всей душой постигли цену страдания и сострадания. Мама как-то спросила отца Кронида: «Батюшка, как вы выжили, как вы вынесли все это?» А он ответил: «Самое тяжелое было, Александра, доехать туда! Нас же не кормили, давали тухлую селедку, а воды ни грамма!» Это были люди, которые всех ценили, они были рады всем, всем сочувствовали. У них не было такого: «А, ты пришел… Ты грешник…» Нет. Преподобный Кукша вообще говорил: «Все, кто грешные – ко мне! Я тоже – очень грешный». Люди тянулись к ним, они их не боялись, они имели их за друзей своих. Они буквально всех себя отдавали людям. И они каждого спасали, как могли.

Необыкновенным старцем был также отец Дамиан – это был великий прозорливец, вершина, это был старец на весь Союз, он видел духом тайны Божии. К нему ехали со всей страны. Моя мама была его духовной дочерью. После литургии он приглашал нас к себе на обед. Я трепетала перед его прозорливостью, потому что он всегда говорил у себя в келии то, что я говорила маме дома, тем самым открывая мои плохие слова и мысли. Я боялась дома говорить что-то плохое или не слушаться. Я знала, что это все будет сказано вслух.

А отец Кронид был очень ярким проповедником, организатором, все слушали его, раскрыв рот. Этот батюшка также был водим Духом Святым. Он наставлял монахов относиться к прихожанам с особенной любовью, запрещал ругать их. Он говорил: «Эти люди – пришли к Богу и работают Ему, имея семьи и многие заботы, трудясь в миру. Вы недостойны этих людей, поэтому не обижайте их, не толкайте». Сам батюшка был очень больным человеком. Как у него хватало сил совершать свое нелегкое служение!

Однажды был такой случай. Отец Кронид послал послушника в храм: «Иди в храм, там возле клироса стоит человек и плачет. Позови его ко мне». Нужно сказать, что сам отец Кронид лежал больной и никуда не выходил. У него была сильная астма, и он задыхался. Послушник пошел в храм и действительно там стоял человек и сильно плакал. «Мужчина, вас зовет наместник к себе в келью», – обратился послушник. Тот, по-видимому, не знал, кто такой наместник и где он находится, так как был человеком нецерковным, но пошел.

– Ну, что? Плачешь? – встретил его отец Кронид с вопросом.

– Плачу!

– Ну, рассказывай – что с тобой было?

– Ой, отец! Не знаю, как и рассказывать. Лежу я на постели, курю. Вдруг заходит женщина – высокая, красивая, берет у меня сигарету из рук, выкидывает в форточку и говорит: «Больше так не делай! Иди в церковь». Я настолько ее испугался! Пришел сюда, стою и плачу!

Отец Кронид наставил этого мужчину, убедил его ходить в храм, утешил.

Вот такие, водимые Духом Святым, старцы наставляли матушку Алипию, она была у них на глазах, и всё они замечали, весь ее духовный путь, и видели в ней подвижницу, человека необычного, неординарного, в тайне хранящего свой внутренний подвиг, хотя в Лавре было много прихожан, масса трудников, обращающихся в монастырь за помощью. Их принимали даже как беженцев после войны, расселяли, устраивали, выделяли жилье и питание, они работали при Лавре и этим выживали. В основном приезжали из России. Многих просившихся в монастырь приезжих женщин отправляли в Золотоношу, так как в Киеве получить прописку было очень трудно, а по областям легче. Это был самый ближний монастырь, который мог принять. В киевских монастырях милиция не разрешала прописывать.

Матушку Алипию я знаю с пятнадцати лет, когда я была еще подростком. Ее звали все просто – Липа. Одна только она никуда не просилась, всегда была при храме в Лавре. Все привыкли к ней, она и дорожки носила, и убирала, трусила ковры. Была как бы дежурной по храму. Конечно, она всем стала заметной. Тот же отец Кронид понял, с кем он имеет дело. Он ей помогал, но не явно.

Где она ночевала – мы не брали себе в голову. Но мама узнала об этом. Мы когда-то бежали в Лавру на раннюю литургию. Мы всегда ходили на раннюю в Аннозачатьевскую церковь, которая тогда называлась Иоакима и Анны. С Телички мы шли в Лавру по самому короткому пути, но путь этот проходил через разваленные заборы и камни. Однажды мы, опаздывая, спешили, проходили мимо глухого рва. Мама говорит мне: «В этом яру подвизается Липа». Я удивилась. Что мама такое говорит? Что – под открытым небом? В своем детском возрасте я не могла дать отчет этим словам – что за ужас такой жить в этом яру! А мама ответила мне: «Нет, в дупле». Что примечательно, матушка Алипия была всегда аккуратно и чисто одета. Я удивлялась – если Липа подвизается в дупле, живет на улице, то, как же она может быть так чисто и аккуратно одетой. Если падал с нее платочек – это доказывало ее возраст. Тогда модно было заплетать волосы корзиночкой, и такая аккуратная прическа виднелась под платком Матушки.

Моя мама была значительно старше Матушки, старица уважала и даже как-то считалась с ней. Мама жалела матушку Алипию, понимала ее, уважала, старалась чем-то угостить. Все тогда старались делиться, все знали, что эти люди на положении птиц небесных – им нужно помогать. И мама иногда какую-то крупу возьмет, или что-то спечет. Матушка Алипия знала, как она любит добрые дела, и уважала ее.

Но Матушка не показывала, что может что-то знать, видеть, или у нее присутствует Дух Святой, что она видит людей насквозь. Видели мы матушку Алипию в Лавре почти каждый день, так как моя мама водила меня в Лавру очень часто. По виду Матушка не отличалась от остальных трудниц, нельзя было назвать ее бомжем, или странницей,

одета она была опрятно – летом я видела ее в кофточке, юбочке, зимней одежды не запомнила. Тогда все мы одевались скромно – у мамы тоже было одно платье. В храме я не стояла с Матушкой бок о бок, но знала, что она где-то здесь, в храме, она никогда не уходила из Лавры. Позже Матушка стала одеваться в черную одежду, но монахиня она или нет – никто не знал. Тогда многие монахи подвизались тайно, никто не удивлялся, если узнавал, что тот или иной человек пострижен тайно. Когда мы стали ходить в Лавру, Матушка уже носила имя Алипия и о том, что в крещении она Агафия – не знали. Липой ее называли все, даже монахи.

Как-то мы пришли к отцу Дамиану. Его келья находилась над ближними пещерами. И мы увидели, что у него в коридоре матушка Алипия стелет тряпочку – размером 50х50. Мы думаем: «Что это Липа такое тут придумала?» Отец Дамиан вышел нас встретить.

– Благословите, отец Дамиан, можно мне у вас тут ночевать? – обратилась матушка Алипия к батюшке.

Я была поражена: «Ну, все! Караул! Липе уже совсем негде ночевать!» Отец Дамиан стал на нее смотреть. Это была немая сцена. Он на нее, а она на него. И вот теперь я уже понимаю – он молился о ней. Это был немой разговор, который они, духоносные старцы, только понимали. Отец Дамиан прервал молчание:

– Ну, хорошо, располагайся напротив келии отца Андрея.

Мне стало легче, непонимающей духовной сути происходившего – все-таки тепло! Истинные причины такого поступка матушки Алипии нам неведомы. Господь повелел ей это, что подтвердил отец Дамиан, благословив ее. Старице, мужественно прошедшей подвиг столпничества, уже были по силам любые испытания.

Она стала останавливаться на ночь напротив келии отца Андрея. Это был священник, который всегда исполнял все требы – он и вычитывал, и исповедывал, ездил по просьбам. Всегда был при служении. Как мы знаем впоследствии – матушка Алипия никогда не спала лежа. Как птица, она навыкла всегда быть в молитвенном состоянии, не знала глубокого сна и отдыха телу.

Нас очень заинтересовала происшедшая встреча отца Дамиана и матушки Алипии, и я думала: «Почему он так долго на нее смотрел?» Но потом поняла – он разговаривал с ней. Впоследствии так разговаривала матушка Алипия – она отверзала уста только для того, чтобы дать ответ на мои мысли. Я мысленно ее спрашивала, а она отвечала.

Когда матушке Алипии после закрытия Лавры пришлось жить в миру, вначале, как мы все знаем, она жила на Демиевке, в полуразвалившемся домике, недалеко от бань, а потом она переехала на улицу Затевахина в Голосеево. Перед этим мама приходила к Матушке, и она ей сказала: «Меня скоро отсюда уберут».

Вскоре после этого мама пришла к Матушке, нашла ее в храме.

– Липа, я пришла, а тебя уже там нет!

– Да!

Вначале нашего знакомства с матушкой Алипией, анализируя отношение моей мамы к Матушке, понимаешь, что тогда мы все недооценивали ее, нам не приходило в голову, что она может быть прозорливая, что мы можем чем-то от нее пользоваться: советами, наставлениями, предупреждениями – настолько она скрывала это, настолько она замаскировывала свое подвижничество и дары, которые ей Бог дал! Мы жалели ее, хотели помочь, мы думали, что ее нужно спасать – от нужды, от голода, помогать ей выжить, но не понимали, что она выше этого, не прибегали в полной мере к ее духовной помощи и молитве. Не понимали, что не она нуждается в нас, а мы нуждаемся в ее помощи. И вот однажды, когда мама встретила Матушку в Демиевском храме, сидевшую возле иконы, и она стала маме что-то говорить – мама вдруг стала с ней советоваться, рассказала ей свои обстоятельства. Матушка приоткрыла для нее завесу своей души, она прозорливо указала ей, как нужно выйти из создавшегося положения. Были в то время недоразумения и проблемы – множество. Мы строили дом. Мама была потрясена. Я помню ее слова:

– Это уже не Липа!

– А кто? – простодушно спросила я, удивляясь.

– Это матушка Липа!

– Мама, почему? Она же и раньше была монахиня.

– Нет, она больше, чем простая монахиня!

– Как это?!

– Она уже прозорливая! Ей уже Бог дал эту благодать. И она про всех все знает, она все знает, что кого ожидает. Она взяла и мне все рассказала – что у нас в семье, к чему все идет.

Я была также потрясена. Потом уже, когда я подходила к матушке Алипии, относилась к ней по-иному, и сама убедилась в словах матери.

Время шло, я вышла замуж, родила сына. Матушка Алипия всегда оставалась в моей жизни молитвенницей и помощницей.

Было как-то такое обстоятельство с моим сыном. Он купил мотоцикл. И вместо того, чтобы самому откатать, попросил товарища. Тот разогнался на улице Киквидзе, ударил в какой-то автомобиль, который был припаркован и стал скрываться. Милиция его поймала, и он дал все данные моего сына. Потом мотоцикл забрали, а нам прислали повестку. Я ничего не знала.

– Сыночек, чего тебя вызывают в милицию?

– А товарищ разбил машину моим мотоциклом.

– Ничего себе! И что? Делать ремонт машины надо?

– Я еще пока не знаю.

Мы тут же в ужасе побежали к матушке Алипии.

– Ну, Матушка, тут такое дело!

– Да, – немного улыбаясь, сказала Матушка, даже не спрашивая в чем дело, – и что же вы хотите?

– Нужно вернуть мотоцикл Димке! – замявшись, не подумав, воскликнула я.

– Так вам нужен мотоцикл?!

– Да, Матушка, забрала же милиция! И ни туда, и ни сюда! Димка не виноват – другой мальчик разбил машину.

– Ну, надо молиться, чтобы Господь это дело уладил.

– Матушка, ну так помолитесь! – восклицаю я, а мама сидит и слушает, как я на Матушку напираю, потому что я привыкла относиться к ней, как в Лавре относилась. Не могла я переделать себя.

– Ну, хорошо, будем молиться.

Встала она, а мы почему-то сидели. Матушка стоит, молится, но мы не очень понимаем ее. А потом слышим: она называет техническим языком все детали в мотоцикле.

– Что, только на один мотор документ?

Мы не знаем, что ей отвечают, но слушаем дальше.

– А на остальные детали документов нет?

Слушаем!

– Так где же он его купил?

Тут я ее опережаю:

– Матушка, в комиссионке.

– Так у него нет документов, и в милиции считается, что мотоцикл украден. Это новое дело.

Мы совсем упали духом.

– Матушка, миленькая! Приложите все усилия, ради Бога!

– Идите в милицию.

И говорит фамилию, имя и отчество человека, который ведет это дело, и дает фамилию, имя и отчество второго, у которого стоит этот мотоцикл, и продолжает: «Идите к ним, я помолюсь, они вам отдадут без всякого разбирательства».

– Хорошо, Матушка!

– И все будет нормально, его больше не побеспокоят.

– Хорошо, Матушка!

Мы вышли, и уже на улице я «протрезвела».

– Мама, мы что – сумасшедшие?! Нам что – нужен этот мотоцикл? Чтобы ребенок опять разбился? Ну, пусть он не машину разобьет, но он может сам убиться! Мотоцикл всегда, как говорят – «гроб на колесах». Зачем он нам!

Приходим домой. Я сразу к сыну.

– Так, Дима! Матушка сказала, что у тебя документы на один мотор. Почему ты сразу не сказал?

– А какой смысл говорить, когда на остальное – нет.

– Получается, что твой мотоцикл – украден, и он составлен из каких-то разобранных других украденных. Матушка сказала, что это новое дело!

Тут Димке тоже стало дурно.

– И что будем теперь делать?

– А что же делать?

– Матушка сказала, что будет молиться, сказала к кому обращаться, но ни к кому мы обращаться не будем, чтобы не было новых неприятностей. Мы просто замучили Матушку. Пусть берут мотоцикл себе.

И вот так это дело уладилось по молитвам матушки Алипии. Сына больше не беспокоили.

Потом он служил в армии. Месяц – нет письма, второй – нет письма. Я встревожилась, бегу к Матушке. Сына отправили в Польшу, а там в то время было неспокойно, Польша отбивалась от советских войск, боролась за свою независимость, и наши ребята попали в настоящую войну.

– Матушка, караул, нет писем, что же такое?

– Нет, не караул. Там многие болеют. Он в больнице. Но ничего, он поправляется. Не волнуйся.

– В больнице?! Уже и до этого дошло?!

– Это не страшно, он поправится – не волнуйся.

– Матушка, спаси вас, Господи, вы – наш пророк! – воскликнула я простосердечно. А в ответ услышала:

– Я же глухая, я же оглохла, я ничего не слышу!

– Я поняла, Матушка, поняла.

Так она не переносила никаких похвал.

Как-то я пришла к Липушке. Смотрю – множество людей, негде даже сесть. Наконец Матушка нашла место – посадила. Тут она говорит: «Девки, мойте полы». Я удивилась, так как был крещенский праздник и говорю: «Матушка, а сейчас же нельзя мыть полы!?» А она посмотрела на меня многозначительно и настаивает: «Мойте полы, девки». Все заволновались, начали возмущаться: «Матушка знает, что говорит, не спорьте с ней». Я замолчала, думаю: «Так, что ж ты дальше, Матушка, скажешь?» А она продолжает: «Ну, и постное кушаем».

– Какое постное?

– Ну, сейчас же пост начинается!

– Какой пост?

– Великий.

– Ну, Матушка! Это же страшное дело!

Все еще больше стали возмущаться: «Что вы с Матушкой так переговариваетесь!» А я молчу – знаю же, что она часто говорила как блаженная. Нужно было понимать, к чему она все это говорит. Она часто говорила не открытым текстом, а так, что нужно было догадаться, о чем она говорит. Мне жаль было весь этот народ, который волнуется и не понимает нашего разговора, не понимает, к чему она клонит.

– Матушка, так вы хотите сказать, что так настолько поменяется календарь?

Она посмотрела на меня рада радешенька, что я угадала и прикрыла свои глаза, опустила веки и молчит.

Все притихли. Все поняли, что мы ведем беседу.

Вскоре беседа возобновилась – я снова начала спрашивать Матушку, рассказывать ей об одной иконе, которая находилась у моей сотрудницы.

– Матушка, это что-то потрясающее! Там такая икона!

А она на меня посмотрела и начала рассказывать историю про войну, про какой-то монастырь, его захватывают, монахини убегают с иконой какими-то подземными ходами от захватчиков. Она все рассказывала и рассказывала, как будто видела все события наяву, долго и подробно. Я не поняла к чему этот рассказ и даже уже перестала слушать, думаю: «Ну, Матушка, завела шарманку! Это уже конца не будет».

– Матушка, зачем нам эти баталии? Вы мне скажите конкретно.

– Так вот – и она кончает, – икона эта – чудотворная, из монастыря, монахиня отдала ее своей внучке, но к ним ты не ходи.

– Матушка, но чего же не ходить, если икона чудотворная? Какая от нее идет благодать!

– Да, икона чудотворная! Но к ним ты не ходи!

– Матушка, ну благословите хоть еще пару раз, – не сдаюсь я. Но Матушка сложила руку кулачком, слегка постучала по моей голове и настойчиво повторила: «Я тебе сказала – к ним не ходить!» Дальше я возражать не стала и согласилась: «Ну, ладно, Матушка, я уже не пойду».

Я пришла домой расстроенная и потрясенная.

– Матушка запретила ходить к иконе, – говорю сыну.

– Ну, правильно. Если она запрещает, как ты будешь ходить? Может на тебя там кирпич упадет.

– Да дело не в кирпиче. Просто хозяйка иконы занималась сенсорикой, и Матушке это не нравится.

– Да мама, к этой иконе экстрасенсы ходят, «заряжаются».

Моя сотрудница, о которой идет речь, в последнее время занималась сенсорикой, даже говорила мне, что она слышит голоса. Я ей возражала: «Голос – это еще не все, не известно – чей он!» Потом она поняла, что это все от сатаны, но Матушка все знала и категорически не разрешила мне ходить к иконе.

Вскоре я встретила сотрудницу.

– Чего ты ко мне не заходишь? – спросила она.

– Знаешь, нет благословения к тебе ходить.

– Почему?

– Не взирая на то, что у тебя чудотворная икона, которую спасли из монастыря и на то, что у тебя бабушка монахиня…

Тут сотрудница открыла рот от удивления.

– Постой, а откуда ты все это знаешь?!

– …икона попала к тебе незаконно, и ты должна ее вернуть.

Сотрудница после моих слов осеклась и больше не стала говорить. Она поняла, что не права, но икону отдать уже не хотела. На этом мы и расстались. Институт, в котором мы работали, разогнали, и наши пути разошлись.

Так подтвердились слова матушки Алипии. Икона, о которой идет речь, необыкновенная. Происходила она из монастыря откуда-то из Болгарии или Чехии – точно не знаю. Образ редкой иконографии – Пресвятая Троица возлагает венец на голову Богородицы. От нее происходят исцеления, она необыкновенно благоухает. Подруга моей мамы получила чудо от нее – исцелила руку. И каждый слышит благоухание по-разному. Я слышала запах церковный, как бы ладана, другие говорят: «Да нет, розами пахнет». Каждый слышит свой запах. Причем такой сильный, что к сотруднице приходили соседи и удивлялись: «Из твоей квартиры идет аромат! Открываешь двери в подъезд, и слышится что-то необыкновенное – такие духи, такой аромат!»

Потом сотрудница поняла, что занимается не тем, чем нужно и говорила: «Да ты права, все экстрасенсы – от диавола». Но икону в монастырь не возвратила. Хотя побывала там. «Ты знаешь, – поделилась она своими впечатлениями со мной, – я хожу и думаю, куда поставить свечку. И меня как повело – я подошла к одному подсвечнику. Ко мне подходит монах и говорит: «Знаете, вы ставите свечу там, где у нас была чудотворная икона, но она пропала во время войны».

– А «молния» тебя не пронзила? – потряслась я рассказом.

– Нет.

Так икона осталась у сотрудницы.

Она очень просила сказать ей адрес матушки Алипии и повести ее к ней, но я упорно не давала.

– Если есть такие люди на свете, которые все знают, то дай мне ее адрес, у меня много к ней вопросов.

– Нет, я не могу дать тебе адрес, она тебя не примет, потому что ты не тем, чем надо занимаешься.

– Да, ты права, екстрассенсы от дьявола, он командует всеми экстрасенсами.

– Слава Богу, что ты до этого дошла.

– Я уже этим не занимаюсь.

– Слава Богу, и не занимайся.

Был однажды случай с этой иконой. У моего сына был друг, которого затянули кришнаиты в свои сети. Хороший парень, его было очень жаль. Он окончил юридический факультет и работал следователем. У него и машина была, и квартира, он все оставил жене и ребенку, ходил в несколько странном одеянии, плохо обут.

– Почему ты так одет? – спросила я его.

– Кожу нельзя носить, обувь кожаная, это же животные.

– Куда же ты ушел! Как же тебя вернуть?!

Я долго с ним говорила, он стал немного располагаться, сын это подхватил и предложил ему: «Идем со мной, там такая икона! Ты что-нибудь поймешь возле нее!» И тут к нам зашел еще один друг сына, она работал в милиции, между прочим, стукачом.

– Куда вы идете?

– Да, к одним людям в гости, там икона чудотворная.

– Возьмите и меня.

Сын его взял. Я опешила: «Ну, сыночек, ты мне сделал!» Звоню сотруднице:

– Ты меня извини, но к тебе придет мой сын с товарищами, один из них кришнаит, правда с высшим образованием, а другой – не знаю с высшим ли образованием, но буквально в милиции работает – стукачом.

– А пусть заходят, мне ничего не страшно. Я что – буду выступать против правительства? Я же никого не агитирую.

И вот они пришли. Сели перед иконой, а сотрудница говорит: «Сидите тут, я буду на кухне, готовлю, а вы располагайтесь и слушайте свои мысли – они пойдут от иконы вам». Сели. Было все тихо и спокойно. Потом начался гул неимоверный. «Поняла, – сказала сотрудница, – дело идет на связь с космосом! Они выходят на связь!» Такая у нее была терминология экстрассенская. Гул такой открылся, что мой сын вылетел из комнаты и спрашивает хозяйку:

– А у вас где-то трансформатор заработал в доме?

– Нет, Дима, вернись! Это космос с кем-то из вас будет говорить. Кто-то из вас должен слышать. Кому-то из вас идет информация, но кому – не знаю.

Сын говорил мне потом: «Я вернулся, сижу, молюсь, а гул идет жуткий! Причем такой, как будто из каких-то миров». Потом он стал стихать, стихать и затих. Хозяйка не выдержала, заглянула в комнату.

– Ну, и кто что слышал?

Все молчат.

– Дима, ты что-то слышал?

– Нет, я просто молился.

– А ты что-то слышал? – спросила она у «стукача».

– Нет, я не слышал ничего, кроме гула.

– А ты что слышал, – спросила она у кришнаита, сидевшего в оцепенении.

– Я слышал… имена Божии.

– Последнее имя Божие какое?!

– Иисус Христос!

– Значит, ты уверен в этом?! Ты должен это понять! Значит Иисус Христос – Бог, а не Кришна?

– Да, я это понял!

И после этого он начал ходить в храм Божий, отец Михаил Бойко его просветил. Но опять же – дъавол не спит, он не хочет выпустить из своих рук никого просто так. Он нашел лазейку в его сердце. Справившись с одним искушением, он впоследствии впал в другое. Стал работать в миру, женился снова и мы его потеряли из виду. Как-то раз идет сын по Крещатику, смотрит – идет толпа кришнаитов с бубнами, приплясывают, что-то приговаривают свое. И тут такое совпадение – идет друг сына, бывший кришнаит. Только вид его стал противоположным. Это был такой «мен», что сын даже засомневался – он это или нет. Но друг сам заговорил с сыном.

– Дима, это я.

– Как твои дела? Как ты живешь? Ты откуда?

– Я из Чехословакии. Я сейчас занимаюсь такой работой, которая связана с Чехословакией, был в командировке.

– Послушай, а ты как – в храм ходишь, в Бога веришь?

– Да… но я так понимаю, Дима, что мы с тобой – на разных полюсах.

– Почему?!

– А потому, что я… за незалежність, я за то, чтобы не было москалів на Украине! Я против москалів, а ты же… наполовину москаль!

Диме стало плохо, и он подумал: «Ну, все мне понятно». Так вот дьавол хитро подступает к человеку, чтобы погубить его.

Как-то пришли мы к Матушке, причем вечером. Она спрашивает:

– Что так поздно?

– Да, вот – решили приехать к вам.

А уже почти совсем темно.

– Матушка, да мы из Собора, а потом решили приехать к вам.

– Что там? Все кричат, все кричат… Собрались… А чего кричат? Скоро кричать там уже не будут.

А в Соборе на службе в этот день было много людей, под собором собралась толпа, и пели колядки.

– Что вы такое говорите, Матушка?!

– И этот Филарет…

– Матушка, прошу вас, что касается Филарета – говорите потише! Нас всех с вами арестуют и в каталажку посадят! Я прекрасно понимаю Ваше мнение о нем, но… может быть, Матушка, вы и ошибаетесь. Он так здорово службы служит, такой там хор! Служба – загляденье!

Она промолчала, ничего не сказала. Со мной не спорила. Когда я начинала ее убеждать, она всегда замолкала. На этом разговор и завершился. Конечно, она была очень против Филарета, я даже волновалась об этом. Но святые люди ничего не боятся, если говорят истину. А истина ее слов подтвердилась очень скоро – буквально в 1992 году.

После Чернобыля я не ела некоторые продукты, боясь, что они отравленные, радиационные. Дает Матушка кашу, а я не ем.

– Она же молочная, Матушка.

– Бог с тобой, перекрести и кушай спокойно. Никакой радиации нет.

– Хорошо.

Однажды я обратилась к Старице с таким вопросом:

– Матушка, у меня пропало кольцо – куда оно делось?

А она отвечает с недоумением:

– Ты меня так спрашиваешь, будто я цыганка! Мне нужно помолиться, а потом я тебе скажу, где оно у тебя это кольцо – если тебя это интересует.

– Да, Матушка, интересует.

– Ну, вот идем, я помолюсь.

А когда мы пришли, и Матушка стала молиться, я раскаялась, думаю: «Да зачем мне это кольцо, зачем я по такой напраслине Матушку беспокою? Что же, если Матушка скажет, где оно – я пойду его отнимать у кого-то? Да, Матушка, не нужно!»

И Матушка тут же замолчала.

Она всегда удивлялась, что ее спрашивают так, как будто она карты раскладывает, или что-то в этом духе.

Я как-то возмутилась за трапезой у старицы, когда она угостила меня вином и налила, как мне показалось, сверх меры, которую я могла выпить: «Матушка, я не пью столько вина! Чтоб налить полную металлическую кружку вина и чтобы я выпила!? Матушка, я что – ползком буду выползать из-за стола?» Все удивлялись, каким языком я разговариваю с Матушкой. Мама вообще молчала, глядя на меня. «Пей, вам надо», – с тоской во взгляде, как бы оправдываясь, несколько протяжно и многозначительно убеждала Старица. Но самое удивительное, что вино, благословенное Матушкой, мы выпивали как стакан воды. Опьянения не было никогда. Матушка всегда пищу перекрестит – и Божие благословение почивало на ней.

Я часто не беспокоила Матушку. Когда я увидела, сколько людей к ней ходит, то поняла, как ей тяжело, бедной.

В то время мама уже была тяжелобольной, дни ее земной жизни подходили к концу, она требовала ухода. И утром и вечером у нас была скорая помощь. Я как-то пришла домой уставшая и думаю: «Забегу хоть на пару минут к Матушке!» Пришла к ней и говорю:

– Матушка, Матушка, как же мне тяжко!

Я не рассказывала ей о том, что у нас происходит. Но она все и так знала.

– Да… Скорая за скорой, скорая за скорой. Ну, что ж… – сочувственно вздохнула она всей душой, – но когда-то ты будешь еще отдыхать на море.

– Какое море, Матушка! У меня и денег-то на него нет.

А слова ее оправдались, я вспоминала их, когда случилось так, что невестка взяла путевку на море для себя и внука, но не смогла поехать и попросила меня свозить его. «Когда еще Матушка говорила мне, что я отдохну, побываю на море, чтобы с новыми силами ухаживать за мамой», – вспоминала я слова старицы.

Как-то мне сказали, что Матушка очень больна и умирает. Я бросила все и решила пойти к ней уже после работы. Прихожу – лежит Матушка на улице на досках, я к ней подсела, сижу, рассуждаю, как всегда, в мыслях с ней. «Матушка, Матушка… Ты уже умираешь, лежишь. Я, Матушка, похоронила маму, похоронила мужа, теперь я уже совсем без денег, а я болею, сердце останавливается у меня, Матушка, еле я хожу, – говорю мысленно, зная, что она будет сейчас отвечать, я к этому уже привыкла, – вокруг тебя столько народа, тебя – похоронят, а… кто меня похоронит!? Матушка, ну ни рубля же нет, что мне делать? Денег у меня нет никаких! Даже на похороны нет!» Так я рассуждала, собираясь уже умирать, потому что состояние моего здоровья было на грани. А она открывает глаза и говорит: «А они тебе и не понадобятся». Так оно и произошло. После этого разговора прошло больше двадцати лет. Матушка вскоре отошла, а я, хоть и собиралась умирать, прожила все эти годы, милостью Божией. А деньги за это время уже столько раз поменялись, что мои сбережения, если бы были, пропали.

Сижу, думаю дальше: «Матушка, а будут у меня вообще деньги когда-нибудь? Разживусь я или нет?» Она снова открывает глаза и говорит: «Нет, денег у тебя не будет. Ты не умеешь их собирать – ты все сразу отдаешь». Я мысленно замолчала. Так оно и есть, что же спрашивать дальше?

– Матушка, вы умираете! Вот, я чувствую – вы умираете.

– Да.

– А кто же вымолит моего Димку? Ну, это просто невозможно, Матушка! Ну, пропадает ребенок – как будто вода сквозь пальцы уходит. Я Вас умоляю, просто умоляю. Вымолите его!

Она молчит.

– Матушка, так что же – он пойдет в ад?

– Нет.

– Матушка, а чем же ему спасаться? Чем же он может спастись – такое вот негодное дитя? Меня не слушает, в церковь не ходит, как раньше. Веры-то нет нормальной, Вы же все это знаете.

– Добрыми делами спасется.

И что это так, так это так. Да. Мой сын способен на то, чтобы снять с себя, если что-то человеку надо, и отдать. Он мог прийти домой без рубашки, без костюмчика. Я ему говорю: «Где твой костюм? Где то, что было на тебе?» А он оправдывается: «Мама, я отдал тому, кто в этом сильно нуждался». И это у нас было все время. Я ругалась, спорила с ним, а он мне отвечал: «Чего ты такая жадная, мама? Почему ты такая жадная?» А я ему: «Сынок, я, одевая тебя, тянусь из последних сил! А ты мне всегда такое делаешь! Это же невозможно!»

Вот так Матушка с нами всегда поступала, неблагодарными, не взирая на наши немощи, помогала, спасала, оберегала.

Еще один интересный момент. В моем присутствии Матушка неоднократно обращалась к какому-то отцу Зосиме. Разговаривала с ним, спрашивала о чем-то. Меня это очень интересовало. Я думала, что это, наверное, какой-то старец где-то подвизается, которого зовут отец Зосима, но о котором еще никто не знает, или который будет после нее. Речь могла идти о двух старцах: или же о схиархимандрите Серафиме (Соболеве), которого она назвала старцем Зосимой в переносном смысле, или же о старце Зосиме (Сокур), который в последние годы жизни Матушки был еще довольно молодым.

Уже после смерти Матушки сильно заболел мой внук – никакие лекарства уже не действовали, ничего не помогало. Ему становилось все хуже, и хуже, и я поняла, что все: мы доходим до последней грани. Внук уже не ест, не пьет, весь горит. И я, не имея уже надежды, с горестью воскликнула: «Матушка, куда ты смотришь? Погибает мой внук! А тебя нет на помощь! Приди и помоги! Ты что – не видишь, что он погибает?» Я дежурила у его кровати, не имея сил, утомленная переживаниями. Видно я не выдержала уже этих бессонных ночей и заснула. Вижу – в комнату заходит Матушка. Подходит к нашему болящему внуку. Подошла, постояла, посмотрела, и уходит. Я проснулась и смотрю – только бок ее я успела увидеть уже в двери. Я так обрадовалась, стала кричать: «Матушка! Матушка приходила!»

Через некоторое время зашла невестка и встревоженно спрашивает:

– Ну, как?

– Валя! Он у нас поправится сегодня! И уже пойдет на поправку!

А она смотрит на меня в недоумении – все ли со мной в порядке от усталости?

– А что такое?

– Матушка приходила! Приходила, значит, исцелила – он сегодня пойдет на поправку.

Невестка, конечно, удивилась, она не знала, кто такая Матушка, поэтому не поверила моим словам.

– Ну вот, лекарства стоят, будете давать, я пойду на работу.

– Не нужно, Валя, он пойдет сегодня на поправку.

Мои слова подтвердились – матушка Алипия исцелила внука, он пошел на поправку именно в этот день, лекарства после ее посещения были больше не нужны.

Невестка разбудила внука и спрашивает:

– Как ты себя чувствуешь, Саша?

– Хорошо. Мне уже легче.

– А я тебе что говорила, Валя? Матушка приходила – что же ты на меня удивленно смотришь?

Наши долгие тщетные усилия, которые не давали результата, были ничто. Внук не выздоравливал. И только приход Матушки имел мгновенное действие. «Прости меня, Матушка, – взывала я с благодарностью, – что не просто просила тебя, а требовала! И ты услышала меня. Ты уж меня прости, миленькая! Благодарю тебя за помощь!»

Было пасхальное время. Дома я подумала: «Как же так? Я не пропою Матушке пасхалии?» Собралась и поехала к ней на Лесное кладбище. Бегу и встретила женщину, которая также шла к Матушке.

– Вы к матушке Алипии?

– Да.

– Так пойдем вместе. А вы умеете петь пасхалию?

– Умею. Как-нибудь пропоем.

Пришли к могилке, начали петь. И вдруг пошел такой запах необыкновенный от креста, такой аромат! Мы даже петь перестали. Подошли к кресту поближе, вдыхаем. А недалеко стояла группа людей у какой-то могилы. К нам они не подходили, но видели нас. На вид были люди вроде бы церковные. Я думаю: «Позову их – пусть они подойдут и послушают этот бесподобный запах, эти небесные духи». Кричу: «Женщины, подойдите к нам! Тут такой запах идет от этого креста!» А они говорят: «А мы слышим. Он и до нас дошел». Так что наша Матушка нас слышит. Я даже удивляюсь – как до сих пор некоторые этого не понимают.

Лишились мы такого человека! Но она слышит. Вот мы знали старцев. Но они как-то по-мужски чувствовали, говорили и наставляли, а Матушка очень переживала за все, очень волновалась, молилась, вкладывая все свое сердце, болевшее и страдавшее за всех. Она была совсем другой человек. Каждого берегла, каждого хранила – и его душу, и его тело. Встречая нас, она всегда говорила с особой интонацией, с чувством: «Господи! Помилуй!» А мы ей поклонимся и думаем: «Да, Господи, помилуй нас!»

Родилась я в Запорожской области, есть там такое село – Чкалово. Происхожу из семьи священника. Семья наша состояла из девяти человек – семерых детей и родителей. Я была самой младшей. Родители мои были ровесники матушки Алипии – отец 1903 года рождения, а мать 1904 года.

Когда я рассказывала матушке Алипии об отце, она отзывалась о нем с особым уважением, многозначительно произносила: «О, монах, монах!» Какая же добродетель заслужила такое одобрение со стороны старицы, которая назвала его, приходского священника, монахом? Видимо, дело в том, что у отца была одна особенность. Он каждый день вычитывал весь Псалтирь. Ежедневно вставал в четыре часа утра, чтобы совершить это молитвенное правило. Усердно исполнял он его и когда служил, и когда не служил. Это большой подвиг, понести который можно только по особой благодати Божией. Матушке Алипии я не говорила об этом, но она сама все знала духом, о чем и дала понять.

Поскольку у нас была большая семья, родители сами строили дом. Сколько комнат в нем было – я уже точно не помню, где-то около пяти. Часто у нас дома ночевали приезжие люди. Церковь была единственной в округе, на несколько сел, поэтому многие приходили в Чкалово на праздники, паломникам нужно было где-то остановиться. Вот родители принимали их, располагали: кого на кровати, кого на полу, а летом возле дома стелили сено. Родители были очень гостеприимные, добрые, сердечные. Наш храм в честь Успения Божией Матери, был по конструкции похож на молитвенный дом. Отец прослужил в нем сорок лет. И каждый раз старался как-нибудь храм украсить, что-то обновить или покрасить.

Отца часто вызывали в сельсовет, рассказывали ему, что он не должен: ходить в рясе, носить бороду и т. п. Отец все равно ходил, и потому о нем «не забывали».

Однажды папу вызвали в сельсовет и поставили условие: или мы отдаем наш дом в колхоз, или храм закрывают. Семья у нас была большая, дом строили с трудностями, многие прихожане приходили помогать отцу, но отец не посмотрел ни на что и отдал дом. Этой же ночью мы выселились из дома. Приютила нас одна старушка, которая жила в нашем селе и постоянно посещала наш храм. Но эта жертва не спасла храм, и спустя год его все равно закрыли. Отец молился дома, у него был антиминс, папа имел право служить, но совершал службы тайно. Духовные чада приходили к нему с различными просьбами: кому помолиться, кому дать совет, а кому совершить требы.

В страшные годы репрессий, до войны, отец еще не был священником и работал шахтером. Верующим папа был с детства, родители водили его в храм.

Ему было очень интересно, и он любил бежать в храм пораньше, чтобы послушать поучения старших, которые собирались в храме и рассказывали много интересного.

Однажды, когда он вышел из дома и бежал в храм сам, ему дорогу перегородил лукавый, которого он увидел: он был весь черный, злобно смотрел на папу и страшно зарычал. Папа от испуга упал. И если бы это был не дух, то ходившие рядом собаки увидели бы его и начали лаять. А так никто, кроме него никого не видел. Папа очень испугался, не помнит, как прибежал в дом, упал на печь, все рассказал родителям. Те выбежали, но никого на улице не было. С неделю папа сам в храм не ходил, а потом снова начал бегать, и никто ему уже не препятствовал.

Вскоре папа твердо решил стать священником, и принял рукоположение перед войной. Когда отца рукоположили, точно не помню. Его забрали на фронт, был и под Сталинградом. Но по милости Божией, когда командир узнал, что он священник, то отправил отца домой и сказал: «Иди, молись за нас».

Когда мне было три-четыре годика, я уже себя немножко помнила – как маленькой сидела на клиросе, как расшатывала аналой, на котором лежали богослужебные книги. Все свободное время, будучи ребенком, еще до школы, я проводила в храме с родителями – убирала, помогала, красила, иногда мешала. Все время что-нибудь переверну. А когда уже стала постарше, то, конечно, уже старалась, помогала родителям, которые каждый год меняли что-нибудь в храме.

Как я перенесла советские годы, будучи дочерью священника? Конечно, нелегко. Прихожу в школу, многие, в основном мальчишки, встречали словами: «Попадья пришла!» Можно было услышать обидные реплики. Учители также кололи словами: «Что, в церковь ходила? Некогда было уроки делать?»

Несмотря на обвинения, которые мне постоянно предъявляли в эти тяжелые годы, я с медалью окончила школу.

Потом я поехала в Киев учиться, окончила Педагогический институт, но недолго проработала в этой сфере.

Отец мой умер в 1992 году в возрасте восьмидесяти девяти лет. До своей кончины он часто жил у нас в Киеве: несколько месяцев, иногда и полгода. Потом уезжал к себе на родину, ведь там его духовные чада, там его ждали. Хоть он уже не служил, но чада все равно приходили к нему, просили молитв. Мама умерла рано, и когда он жил в селе сам, двоюродная сестра отца присматривала за ним.

Несколько лет я пела в хоре на Демиевке вместе с мужем. Потом меня пригласили работать во Владимирский собор – сначала в библиотеку, несколько лет я пела на клиросе, и затем уже меня пригласили петь на верхний хор.

Матушку Алипию я встречала в храме на Демиевке, она приходила на службы. Поначалу я замечала ее в храме, как простую прихожанку. Однажды иду в церкви, вижу – сидит старушка. Улыбается, заглядывает мне в глаза, как бы приглашает взглядом подойти. На ней серенькое пальто, шапочка. Вид необычный, но что именно необычного – не знаю. Взгляд также необыкновенный. Глаза просто пронизывают насквозь. Я прохожу мимо, но удивленная улыбкой старушки, остановилась возле нее. Я подумала: «Дам ей немножко денег». Я еще ничего не знала об этой старушке. Дала ей немного копеечек, говорю: «У меня так болит горло – помолитесь за меня». Подала, как обычно подают старушкам в церкви и просят помолиться. А она так улыбается! Достала из карманчика несколько грецких орехов и дала мне. Поскольку я пою в хоре, мне очень важно, чтобы я была не захрипшая, звучал голос. «Приходи ко мне, я уже борщ сварил», – пригласила старушка, называя себя в мужском роде. Она была настолько особенная, что ее особенная речь не вызвала у меня удивления. Я подумала: «Когда же она успела борщ сварить?» Но Матушка ничего мне больше не сказала.

Взяла я эти орешечки, поела. Потом заметила: «Горло у меня уже не болит, так легко поется». И вскоре забыла об этом.

Через несколько лет я перешла петь в собор. В это время у меня начались большие проблемы со здоровьем. У нас в хоре был один парень, звали его Женя (Ныне епископ Феодосий Сиеттлийский). Как-то мы разговорились.

– Я так себя неважно чувствую, сил нет, слабость постоянная, – поделилась я с Женей.

– А Вы разве не знаете, что есть матушка блаженная – Алипия. Она живет в Голосеево, возле Сельхозакадемии, на улице Затевахина, там где раньше был монастырь.

И вот благодаря ему, когда мне стало уже сильно плохо, я собралась поехать к матушке Алипии. Произошло это не сразу после нашего разговора. Состояние моего здоровья сильно ухудшилось, было очень плохо с желудком, я вся почернела, высохла, ничего не могла кушать, не было сил. Длилось это состояние долго, до тех пор, пока я не слегла совсем и почти не вставала.

И вот в таком безнадежном состоянии я еле-еле дошла до домика матушки Алипии в Голосеево. Путь от троллейбуса был неблизкий, поэтому мне стоило больших усилий, чтобы дойти. Я не знала, куда я шла, не знала, найду ли я тот дом, не знала, кто эта старица, к которой послал меня Женя, но почему-то чувствовала душой, что, наверное, это именно та старушка, которая дала мне орехов в Димеевской церкви. Я представляла, как она меня встретит, думала о том, что старица пригласила меня тогда к себе неслучайно, и она знала, что я приду, но я в то время этого не понимала.

Женя примерно рассказал мне дорогу, что там будут конюшни, лес, пилорама, возле домика я увижу много котиков. Место было пустынным, среди леса и оврагов стоял дом Матушки. Я подошла, постучала в окошко, и сразу же открылась дверь, с улыбкой встретила меня старушка, о которой я думала по дороге.

– Заходи, заходи – будем кушать.

– Матушка, я не могу кушать!

– Цыц, будешь.

А я совсем ничего не могла кушать, съем ложку и в желудке боль, тяжесть, его распирает.

Я зашла в домик, там была Мария. Матушка сразу же на плиту поставила большую сковороду, разбила туда тридцать яиц, положила очень большую грудку сливочного масла, может быть с килограмм, перемешивая все это, жарила. Потом поставила перед нами с Марией и приказывает мне: «Ешь». Думаю: «Ой, Боже мой! Куда же мне есть!» Но старица, увидев мое замешательство, объяснила: «Чем больше съешь, тем более будешь здоров». И я поняла, что это благословение старицы, нужно делать то, что она благословляет. Матушка налила мне кружку вина, дала огромный толстый кусок ржаного хлеба, разрезанного вдоль всей буханки. И я за послушание начала есть. Если бы я съела тридцать яиц и килограмм сливочного масла, а также кусок ржаного хлеба без благословения старицы, не у нее в келии, а дома, или где-нибудь еще, то, наверное, умерла. При моем больном желудке, сильных болях, которые возникали при употреблении любой пищи, при истощении и прочих обстоятельствах – такая доза пищи, да еще и жареной, вызвала бы тяжелейший приступ. И это при том, что яиц любому человеку можно съесть не более трех, потому что печень может не выдержать. Но я внезапно почувствовала, что ем и не могу насытиться – как будто я ела очень легкую пищу в малом количестве. Думаю: «Куда же все вмещается?» Матушка села рядом, почти ни к чему не притронулась, также и Мария, а я всю яичницу съела сама. И, наверное, ела бы еще. У меня не было никакой боли, я чувствовала себя здоровым человеком и удивлялась давно забытому ощущению, когда ничего не болит. На душе у меня было легко и радостно, настроение бодрое и веселое. С собой Матушка дала мне хлебушек, продуктов, насыпала целый пакет бубликов и сказала, чтобы я ела эти бублички и яйца, сваренные вкрутую, когда у меня будет болеть желудок. «Приходи, приходи», – пригласила меня Матушка.

До прихода к матушке Алипии я была больным, изнеможженным, истощенным человеком, с серьезным заболеванием, а назад возвращалась, словно на крыльях – без признаков болезни, возрожденная духовно и телесно. Я долгое время почти не питалась, а теперь снова начала кушать, одним словом – жить, так как почти умирала. А у меня тогда были совсем маленькие дети. Потом, уже спустя некоторое время, я спросила у Матушки:

– Матушка, если бы не Вы – я умерла?

– Да, – последовал уверенный ответ старицы.

Такое может быть только при общении со святым человеком. Так благодать Божия возрождает человека мгновенно, даже диву даешься. Непередаваемое ощущение, которое нельзя забыть. Подобные чувства, наверное, испытывали те евангельские слепцы, прокаженные, и расслабленные, которых исцелил Господь наш Иисус Христос во время своей земной жизни.

На второй день после посещения матушки Алипии нас пригласили к нашим кумовьям. Ободренная тем, что у меня ничего не болит, я ела все, что было на столе. А праздничный стол, как известно, далеко не диетический. Я не чувствовала тяжести, или что у меня что-то болит, я удивлялась сама себе и забыла о боли и о прошедшем тяжелом периоде моей жизни, проведенном в болезни.

Прошло совсем немного времени, когда я снова пришла к Матушке – настолько она запала мне в душу, хотелось чаще бывать у нее. И так я начала ходить к ней: бывало, что когда раз в неделю приду, когда через две недели, а могло быть такое, что и раз в месяц. И, прежде всего потому, что мне просто хотелось к ней, хотелось увидеть ее, пообщаться, помочь. Дети мои были еще маленькие: старшей Дарье шесть лет, а Глебу четыре. Поэтому не всегда удавалось вырваться из будничного круга домашних забот. Когда появлялась возможность, так я и бежала к ней. Что удивительно, всегда, когда я ехала к старице, быстро добиралась, транспорт приходил в нужный момент, поездки складывались так, как будто кто-то невидимой рукой вел меня. Я летела к ней, как на крыльях, поэтому поездки к Матушке всегда были нетрудными и радостными. Да, те годы, проведенные в общении с блаженной матушкой Алипией, великой старицей, столпом и утверждением истины, были самыми лучшими, самыми светлыми. Приблизительно я знала ее около десяти лет. Приходила к ней и тогда, когда мне было хорошо, и когда на душе было не очень радостно, и в будни, и в праздники.

Перед Пасхой принесла я ей кулич и крашенных яичек. С какой радостью приняла она мой скромный подарок. Засияла, восторгалась, как ребенок.

Бывало, приду к ней – все болит, Матушка быстренько меня на свой стульчик усаживает. Ей ничего не нужно было объяснять. Она насквозь видела меня. Только она знала, зачем мне нужно было посидеть на ее стульчике.

Иногда я долго не бывала у нее, и с какой радостью она встречала меня, с какой нежностью заботилась об угощении.

– Что долго не приходил?

Так было стыдно, не знала, что ей сказать. Какая же я неблагодарная! А как она меня всегда ждала? Не знала, куда посадить, как принять, встречала, как дорогого гостя. «Ничего не приноси, только приходи», – говорила мне.

Когда ухожу, прощаюсь: «Матушка, благословите меня уходить». Старица проводит меня за калиточку, а я пробегу несколько метров, оглядываюсь, а она все стоит, вслед смотрит. И опять пробегу, опять оглянусь – а она все так и стоит, бедненькая, провожает. Потом совсем уже издалека смотрю – потихонечку возвращается в свою келию.

Деток моих она всегда, бывало, обнимет, всего вкусненького в кулечек им положит: и орехи, и конфеты, всего, что у нее было. И они ее любили. Когда дочка только пошла в школу, она как все дети переживала по поводу учебы. Приходим мы как-то с ней и с сыном к Матушке. Она встречает нас и смеется.

– Ты звал вчера бабу?

– Зв-а-а-ла…

– Что, не мог решить задачку? Трудная была?

Матушка все-все чувствовала, все знала.

Несколько раз мне довелось ночевать у нее. Благодарю Бога, что Матушка доверяла мне иногда помогать ей по хозяйству. Бывало, приду, хочется чем-нибудь помочь.

– Матушка, давайте я пол помою.

– Ну, помой.

И тут же обязательно достанет из платочка завязанные пять рублей и дает. Я в ужасе была – как же так? От кого же я деньги буду брать?! За что?!

– Бери, бери деньги – чтобы водились.

Даст деньги, и приходилось брать. Я сама старалась принести ей, а она возьмет, долго-долго смотрит, а потом отдает обратно: «Не велит!» Или же если возьмет какие-то пять рублей, то потом несет в храм. На Демиевке я видела, с какими пучками свечей Матушка ходила по храму, сама расставляла их.

Как-то пришла я к ней после службы на Демиевке. В этот день я приступила к причастию Святых Христовых Тайн, и, конечно же, исповедовалась перед этим великим Таинством. После службы пошла к Матушке. Она встретила меня радостно, как-то торжественно, со словами: «Ой, какой ты сегодня чистый-чистый!» Мне запомнилась эта фраза. Она знала, что я очистила свою душу на исповеди и приняла в себя Христа, что и было открыто старице Господом.

Во Владимирском соборе служил замечательный пастырь – протоиерей Николай Фаддеев. Он не был настоятелем, но считался старшим священником. У него было много духовных детей, он был также и моим духовным отцом. Он очень чтил Матушку и неоднократно говорил мне: «Слушай ее! – или, – Как Матушка говорит, так и поступай». Я знаю, что он бывал у матушки Алипии, и также неоднократно посылал меня к старице за советами. Помню, что он попросил меня задать старице вопрос – жениться ли его сыну на той девушке, к которой он хотел свататься или нет? И по благословению старицы сын батюшки женился, очень славная оказалась девушка. И так было много раз, суть вопросов отца Николая я уже не помню, но всякий раз батюшка с благоговением относился к тому, что советовала ему старица.

За три недели до Чернобыля Матушка спросила меня: «Видишь, иконы блестят?» Конечно, я смотрела, но ничего не видела, потому что это было предсказание. Матушка очень переживала и до аварии, и после, много на эту тему говорила, предупреждала нас. А после аварии Матушка была одета во все черное, и говорила: «Живу болями других». Ей, как великой прозорливице, было известно страдание людей, поэтому она так сказала. Многие приходили к ней в эти тяжелые дни в поиске совета и утешения, руководства и наставления – как и что делать, как жить.

Пришла также я за советом – что делать? Уезжать или не уезжать? Люди, находившиеся у Матушки, также обратились к старице с подобным вопросом. «Нет! – был ее строгий ответ, она никого не благословила уезжать. – Вы не зараженные, крестите все, пейте и кушайте все, вас не коснется радиация».

Это благословение в то время показалось бы несерьезным человеку нецерковному. Настолько невероятным представлялось то, что жизнь в Киеве когда-то продолжится по-прежнему. Все были настроены уезжать. Чтобы остановить это массовое бегство, нужно было иметь особое дерзновение от Господа, особую благодать, потому что речь шла об очень серьезных вещах, она затрагивала жизнь людей, их здоровье. Никто не мог предугадать как все повернется. И теперь, когда Киев оправился от тяжелейшей раны, когда он живет снова прежней обыденной жизнью, это еще раз подтверждает духоносность нашей незабвенной матушки Алипии.

После некоторого времени Матушка рассказывала мне, как поднималась на крышу своего дома и замазывала щели дымохода.

– Матушка, да я бы это сделала, как же вы туда забрались?

– Ты не сумел бы, – следовал ответ.

Я поняла, что это была притча, иносказание, что не труба ее домика нуждалась в починке, потому что видимых причин для ремонта не было. Это было юродство, в котором Матушка показывала, что она закрывает брешь, через которую идет утечка радиации, молится о быстрой ликвидации аварии.

Однажды прихожу – Матушка веселая, радостная, встречает с такой любовью, и говорит: «Я молился, чтобы ты пришел, чтобы сегодня были только сроднички мои у меня». А я думаю: «Господи! За какие же такие дела я окаянная попала в число сродничков старицы?» Вошла, а там и Мария, Матушкина служница. Оказывается, это был день Матушкиного рождения. Слава Богу, что я удостоилась побывать у нее в этот день. Матушка нас угощала, беседовала, и так тот день мы провели втроем, никто больше не пришел. Потом благословляет меня, дает в пакетик всего-всего и говорит: «А это неси деткам – скажи, Баба передал».

Когда у меня под рукой образовалась опухоль, я пришла к Матушке.

– Матушка, я ходила в больницу, сказали, что нужно резать.

– Да? Тебе так сказали? – Матушка улыбнулась, как бы выражая сомнение.

– Да, Матушка.

Потом я снова обратилась с наболевшим вопросом к старице:

– Матушка, а мне лечь в больницу?

– Нет, не надо тебе в больницу. Они не знают, как это лечить.

Она положила руку на мою опухоль, перекрестила, помолилась. Матушка пригласила меня прийти еще, и сказала даже, что я могу у нее переночевать. В эту ночь я не осталась. Нужно было поехать домой, предупредить домашних, чтобы дети не волновались. И примерно через неделю я собралась к Матушке с ночевкой. Старица постелила мне там, где у нее лежали узлы, стояла кровать. «Ложись, отдыхай», – благословила старица, а сама встала на коленочки. На столе у нее с одной стороны стояли иконочки, с другой книги, Евангелие. Под рукой у меня очень болело, но благословением старицы я уснула, утомленная острой болью. Среди ночи проснусь, смотрю на Матушку – она стоит на коленках, и тут же поворачивает голову в мою сторону.

– Ну, ведь уже не так болит?

– Да, Матушка, легче уже.

– Спи, спи…

И я опять засыпала. Так и проспала до утра. Матушка все молилась, не спала ни минуты. Сколько я не открывала глаза, видела ее стоящую перед столиком.

– Матушка, я уже буду вставать? – спросила я утром.

– Ну, вставай, вставай.

Своей жизнью я обязана Матушке. Она взяла на себя все мои проблемы, тяжкие недуги.

Как же ей трудно было с нами – каждого вымолить, утешить, взять под свой молитвенный покров. Сама, будучи слабенькая здоровьем, Матушка несла этот крест. Я как-то спросила ее, не понимая всей серьезности того, что спрашивала:

– Матушка, вот бы мне немножко ваших болезней – чтобы Вам легче было?

Услышав это, Матушка даже изменилась в лице, стала на колени перед иконами и начала сильно молиться: «Избави, Господи!»

У моей родной сестры Ольги, которая живет в Мелитополе, болел маленький четырехлетний сын. Долгое время ребенок находился на строгой диете, его лечили, он принимал много лекарств, лежал в больнице, под капельницами, но никакого улучшения не было. Ребенок рос слабеньким и продолжал тяжело болеть. Сестра приехала ко мне в Киев и поехала со мной к матушке Алипии.

Матушка угостила ребенка огромным жареным блином. Сестра попыталась выхватить его из рук Матушки и воскликнула, даже как бы с негодованием: «Да ему же нельзя это кушать!» А Матушка строго ей запретила: «Цыц, я сказал, можно!» Мальчик блин быстро съел, потому что был голоден, ведь ребенку ничего нельзя было кушать, да и не давали. Ольга долго-долго ждала, что ему станет плохо, но ему плохо так и не стало. И ни в этот день, ни в последующие, так как болезни как и не было с тех пор. И по сей день желудок у него не болит. Он уже вырос, женился, у него семья. И кушает все: и жареное, и острое. Сестра чтит память матушки Алипии, с благодарностью вспоминает посещение старицы, приезжает к ее могилке.

Однажды в храме на Демиевке случился пожар, который удалось вовремя остановить. За большой ростовой иконой св. Пантелеимона проходила проводка. Случилось замыкание, провода задымились, и начали гореть и плавиться. Икона, милостию Божией, осталась целой, пожар ее не затронул. Матушки в этот день на службе не было, и я после службы пошла к ней. А она встречает меня и начинает рассказывать: «Был пожар в храме, я пожар тушил! И мне помогал Пантелеимон святой». Не я ей рассказала о происшествии, а она мне. Так она все знала и пребывала душой в родном храме, заботилась, чтобы враг не принес храму никакого вреда.

Я очень любила покормить матушкиных котов, старалась в этом помочь ей, думаю: «Ну, чем она будет кормить их?» Купила я как-то рыбку, колбасы, Матушка увидела эти продукты, обрадовалась, оживилась, приняла с радостью и говорит котам: «Сейчас будем кормить вас – молитесь за тетку». Я так удивилась, что животные тоже могут молиться Богу, Создателю своему. «Кто животных кормит, голодной смертью не умрет», – учила старица проявлять милосердие даже к животным, а тем самым приумножать свои добрые дела.

В сердцах наших царило умиротворение, любовь, и надежда, находясь рядом с таким светильником.

Неиссякаемым источником добродетели, чистоты, исцеления и утешения – такой осталась в памяти моя дорогая матушка Алипия. Постоянно вспоминаю слова Псалтири: «Услышит тя Господь в день печали, послет ти помощь от святаго». То есть помощь эта приходила и приходит постоянно, незамедлительно, через Божию угодничку незабвенную матушку Алипию.

Год тому назад во сне говорит мне: «У тебя больное сердце и ноги. Но я исцелю». А потом снова через некоторое время в другом сне сказала: «Будь острожной». Думаю: «Что же это значит? О чем предупредила меня Матушка?» Спустя два или три дня у меня перекрыло дыхание, все тело похолодело, я издавала хрипы, воздух не могла набрать. Слышу, сын подбежал ко мне и закричал: «Матушка Алипия, помоги!» Схватил иконочку Матушки и приложил ко мне. В ту же секунду я на полную грудь вздохнула. Так сильна ее молитва и близка ее помощь. Слава Богу во веки!

Совсем недавно, накануне праздника сорока святых, пришла ко мне во сне и спрашивает: «Почему не приходишь?» Я тут же собралась и бегом к ней – в Голосеевский монастырь.

Когда Матушки не стало, вся наша семья лишилась дорогой матери. Вскоре после ее кончины дочь говорила: «Знаешь, если бы жива была Матушка, вот было бы хорошо!» Сейчас дети тоже помнят ее, мы часто вспоминаем о ней, особенно с сыном, обсуждаем все события, связанные с Матушкой, читаем книги о ней. Обговариваем, и не перестаем удивляться, как быстро приходит помощь по ее молитвам.

С радостью, и немного с грустью, конечно, вспоминаются все эти дорогие моему сердцу события, ее слова – от того, что их уже давно не слышу, от того, что не вижу любимого, доброго, ласкового лица, хотя Матушка всегда и во всем помогает нам. Она ведь сказала: «Я не умираю». Этими словами мы и живем, и ощущаем, что это не просто слова утешения – это действительно так. Матушка слышит нас и всегда рядом.

Имя Матушки для меня – это особая страница моей жизни, это то сокровенное, которое никогда не забывается, это то, что невозможно выразить словами. Земные слова кажутся недостаточными для полного отображения всего того, что мне довелось узнать, увидеть и услышать от богооткровенной старицы. Это необыкновенно велико.

Узнала я о матушке Алипии от сестер монастыря. Они привели меня к ней в один из летних теплых дней. Столик стоял во дворе напротив домика. Матушка ходила во дворике. Сестры представили меня:

– Матушка, это наша сестра из монастыря, молодая, только пришла в монастырь.

– О, это наш, пензенский, – приветствовала меня Матушка такой довольно непонятной для меня фразой.

– Матушка, я не из Пензы, я из Волгоградской области…

Я продолжала объяснять.

– Цыц, ты что?! Ты наш, Пензенский!

Сначала я этого не понимала, а потом уже поняла, что когда Матушка говорила «ты наш, пензенский», это означало единство духа, и что она брала в чада.

После этого Матушка накормила нас, напоила.

Потом говорит мне:

– Ты приходи ко мне. И когда тяжело, и когда радостно – всегда приходи ко мне.

И благословила меня, осенив крестом. И меня охватило такое чувство, что я не понимала – где я, то ли на земле, то ли на небе. Такая была благодать сильная.

И после этого я действительно приходила к Матушке когда было тяжело, и когда радостно, и она всегда поддерживала меня, я внутренне чувствовала огромную поддержку, и Матушка мне говорила многие такие вещи, сугубо личные, которые указывали на самую суть, в самую глубину решения этой проблемы, указывала на внутренние противоречия, которые ее рождали. Она предсказала, какая у меня будет борьба, какие искушения будет враг мне наносить. И рассказывала, с помощью чего эти вражеские прилоги нужно отражать. Это были высокодуховные поучения, Матушка говорила со мной открытым текстом, и разговор касался очень серьезных глубоких духовных вещей. «Иисусова молитва – это Иисусова молитва, ее нужно всегда повторять, но вот когда попробуешь прочесть Да воскреснет Бог, тогда увидишь! Это непередаваемо, что это за молитва, и что с нею может человек!» И все это было, и я уже должна была умереть, но когда меня постригли, все отошло. Матушка обо всем этом мне говорила, что у меня будет борьба именно с этими силами. И потом я очень вспоминала ее слова, все то, что она говорила.

Когда я ездила в Сухуми, и у меня там были очень большие искушения, я приехала в Киев, и купила Матушке иконку Божией Матери «Нечаянная радость». Я подумала, что вот грешник, изображенный на иконе, стоит на коленях перед Божией Матерью и взывает к Ней, он как бы во вневременном стоянии, в бесконечной молитве покаяния, которая не имеет ни начала, ни конца. И я прочувствовала этот глубокий, вечный смысл его предстояния. И подумала: «Вот стоит грешник, плачет всегда, неужели и я по жизни вот так всегда буду плакать». Потому что в этот момент были у меня скорби.

Я ехала к Матушке и хотела рассказать ей о своей боли сердечной, о тех скорбях, которые мне пришлось испытать. А она предупредила меня, встретив словами, когда я только вошла: «А вот этот человек очень много плакал!» Я не успела еще ничего сказать, как тут же Матушка все сама ответила. И увидев иконку, которую я протянула ей в подарок, она изменилась в лице, приняла необычайно серьезный, торжественный вид и очень проникновенно сказала со свойственной для юродивых речью: «Ты что?! Где ты такую мраморно-красивую икону нашел?! Где ты такую мраморно-красивую икону взял?! Тут стоит монах! И молится Царице Небесной!» А я еще не была в постриге, была послушницей. В этом было и предсказание, и наставление – очень глубокий смысл был в ее словах, и говорила она их с особой интонацией, чтобы до меня дошел смысл сказанного. И вместе с тем, это был ответ на мои мысли. Она назвала грешника монахом, потому что давала понять, что монашеский путь – это путь плача, путь покаяния, путь непрестанного предстояния перед Богом. Матушка долго смотрела на икону, смотрела, потом поцеловала, дала ее мне, и говорит: «Ты что?! Я такой недостойный, такой недостойный, ты поставь ее на полку – это великая святость!» Вот так святые люди чувствуют себя перед Богом. Вот такое они имеют благоговение ко всему святому.

Многие не понимают подвига юродства, потому что глубокого смысла высоты его понять бывает вообще невозможно. Это такое глубочайшее смирение! Такая высота! И от непонимания даже можно осудить эту святость. Поэтому очень опасно пытаться дать этому подвигу оценку. Многие рассуждают: «Как и что Матушка сделала, что сказала, что она имела в виду?», – исследуют неисследимое. А Матушка при этом всегда была только в одном состоянии духа, только в состоянии покаяния и смирения, не исследовала, не давала оценок, она знала только свое ощущение стояния перед Богом: «Я та-а-акой недостойный… Поставь – это великая святость…» Матушка Алипия имела такое глубочайшее смирение! И вместе с тем, она как истинная блаженная и юродивая, каждым своим действием, каждым своим словом призвана была от Бога давать урок, наставление, в каждом поступке юродивого заключен сокровенный смысл, понять который каждый может по мере своего духовного состояния. Вот еще яркий пример смирения Матушки. После того, как сестры узнали, что она приехала на Подол и была недалеко от нашего монастыря, начали сокрушаться об этом: «Матушка, да что вы к нам не зашли, для нас это была бы такая неимоверная радость!» А она ответила: «Да ты что?! Я недостойный в монастырь зайти! Там сидит Давид, такой Давид, Он такой люблезный, такой люблезный! Вот Он там и есть. А я недостоин зайти». Если посмотреть на эту фразу бегло, то смысл ее вначале непонятен. Но матушка Алипия ничего не говорила просто так, это слова не простого человека, а старца. И Матушка говорила не для того, чтобы мы не ходили в монастырь или в храм, а для того, чтобы нам дать урок, чтобы мы осознали, какая слава, царская слава, ибо Давид, это Царь, и Господь наш Иисус Христос – это сын Давидов, пребывает в монастыре.

Общаясь с Матушкой довольно близко и часто, теперь я вспоминаю как мы с сестрами приходили к ней, как она радовалась нашему приходу, встречала как родных, дорогих и близких, как родственников. Бывало, мы водили ее в храм, тогда это были особые минуты, когда мы могли побольше с ней пообщаться. Веду ее в храм, потом из храма, народ уже ожидает ее, встречает. Пришли мы, а она народу говорит: «Я так устал, так устал! И думал, что уже упаду. А я гляжу – он со мной идет, – это она обо мне говорила, – он идет со мной рядом, и даже не останавливается, он идет, и как же я упаду? Я тоже за ним шел, и дошел до дома». Это было для меня большим утешением.

А однажды мы с одной сестрой пришли к ней в день Преображения, и Матушка вообще сняла с себя личину юродивого, говорила прямым открытым текстом об очень глубоких вещах. Она говорила о Преображении. Мы были потрясены глубине ее богословия. Трепет от той беседы остался на всю жизнь. «Преображение, – говорила Матушка, – это такой высочайший праздник, который мы даже не можем постигнуть, не можем отпраздновать его, как должно». Матушка была очень серьезна, говорила четко, ясно, и проникновенно. Всегда закрытая от посторонних, она открыла в этот день нам свое отношение к празднику, который был ей особенно дорог. Она переживала его очень глубоко и торжественно, мы ощутили себя вовлеченными в ее переживания и чувствования. Господь просиял в день Преображения на горе Фавор, показав человеческому роду Свою благодать, Божественный свет, Божественную энергию, призывая человечество познать цель своего бытия, приблизиться каждому к этому свету, к благодати Царства Небесного. Каждый в свою меру. Как говорил преподобный Серафим Саровский, призывая стяжать благодать Святого Духа. И вот при этом разговоре мы с сестрой заметили одно и тоже, Матушка видоизменилась и озарилась каким-то неземным светом и находилась в сиянии. Позже, мы поделились друг с другом своими впечатлениями и обе увидели одно.

Наставлений Матушка давала очень много, что так необходимо каждому монаху. Это был ее духовный опыт, который она передавала монашествующим. Она говорила об Иисусовой молитве, о ее значении, а также было еще одно такое важное для нас наставление, которое особо старалась донести уму и сердцу каждого, это чтобы мы «так несли свое послушание и любовь к Богу, чтобы никогда никого ничем не задеть, никого не обидеть. Душу так надо беречь, чтобы никого не задеть».

Еще, когда мы предлагали: «Давайте, Матушка, у вас подметем, уберем…», – а она всегда говорила: «Не надо! Ты и так всегда со слезами, тебе нельзя давать работу». Такая ее была любовь и забота.

Когда матушка Алипия умерла, она была погребена по монашескому чину. Я лично облачала Матушку для погребения. На почившую я надела: власяницу, параман, рясу, пояс, мантию, в которую трижды запеленала ее. Также надела апостольник, скуфейку, четки, тапочки, и вложила в руки крест и в гроб свечу. Одежды монахини Алипии я взяла в ее келии, они были не новые. Запах одежды был необычный – тонкий, приятный.

Прибыл иеромонах Роман Матюшин, отслужил панихиду, после чего тело монахини Алипии было вынесено монахинями Флоровского монастыря и положено во дворе в гроб. Потом гроб поставили в грузовую машину, которую предоставила игумения Антония (Филькина), и повезли на отпевание во Флоровский монастырь. Это все было 31 октября. В монастыре лицо Матушки покрыли наличным параманом.

В 16.30 протоиерей Николай (Запорожец) и хор монахинь монастыря совершили парастас. Гроб с телом старицы оставили на ночь в храме. Утром 1 ноября в 7.00 была совершена заупокойная литургия, после нее – соборное отпевание. Храм был заполнен людьми. Погребать Матушку повезли на Лесное кладбище, на восьмой участок Флоровского монастыря. Гроб поставили около могилы, отслужили литию, покрыли погребальным покрывалом до конца. После этого священник вылил в гроб масло от соборования при пении Аллилуиа. И окропил могилу святой водой. Гроб закрыли крышкой и опустили в могилу.

Прикосновение к благодати и святости

Монахиня Иоанна (Каптановская)

г. Киев

Общение с матушкой Алипией пришлось на годы нашего духовного становления. Мой сын Женя был еще юношей, ему необходимо было наставление, поддержка духовного человека. Он часто ходил к матушке Алипии – почти каждый день. Как нет его дома, значит, к ней пошел. Сын привел к Матушке много своих знакомых, которые потом уже от Матушки не отошли до самой ее кончины, и продолжают чтить ее и поныне. Это круг близких старице людей. Она видела духовный путь сына, видела в нем священника, монаха, а в последствии и епископа, поэтому особо тепло относилась к нему.

Мы жили рядом с Матушкой, на соседней улице, на Родимцева, а Матушка внизу жила, в конце улицы Затевахина. Что она сыну говорила, он мне не рассказывал. Матушка всегда ему денежку давала, хотя он и отказывался.

Бывало, встретит его: «Все равно диаконом будешь». Или же так его встречала: «О, лавренский пришел!» Каждый раз она говорила по-разному, потихоньку раскрывая ему весь его жизненный путь. Сын хранил все ее слова в своем сердце, в тайниках души, поэтому я не знала об их разговорах.

Нужно сказать, что мы хотели, прежде всего, пообщаться с ней, получить возможность прикоснуться к благодати и святости, получить назидание и духовную пользу, а вместе с тем и исцеление души и тела. Матушка Алипия отличалась тем, что была очень милостивой по отношению к человеку, понимала немощь каждого, она не заставляла никого нести такие подвиги, которые несла сама. Мы были безусловно убеждены в ее прозорливости, но для нас не это было самым главным акцентом нашего знакомства. Поэтому воспринимая прозорливость Матушки как неоспоримый факт, не всегда обращали на это внимание. Только некоторые случаи особо запомнились, потому что имели отношение к очень серьезным событиям.

Вот однажды мы находились у Матушки дома, беседовали: я, Женя, и Матушка. Я была воодушевлена, радостна, старица нас угостила, мы мирно и тепло пообщались. А потом Матушка обратилась ко мне:

– Вот, – говорит, – как священник!

Я засмеялась, удивившись тому, как эти слова могут относиться ко мне. А Матушка тут же меня одернула:

– Не смейся! Гроза будет!

Предсказание о грозе подтвердилось в этот же день по приходу домой. Слова о священстве касались того, что я привела в храм креститься дочь моих знакомых и воцерковила ее. Она была единственной дочерью у родителей, и они были страшно возмущены этим фактом. Они пришли вечером к нам домой, это было сразу же после нашего разговора с Матушкой, угрожали, был страшный скандал. Сын, которому тогда было лет двадцать, молча слушал, но его присутствие устрашило их. Не причинив мне физического вреда, они ушли.

Сын проговорил, ошеломленный увиденным и услышанным:

– Вот тебе и гро-о-за…, о которой Матушка говорила…