Читать книгу Порты и башни - Вероника Батхан - Страница 2

– Господа и дамы, приобретайте билеты! Дрессированные медведи, экзотические животные, смертельный номер – «Вальс под куполом цирка»!

Прохожие, по-черпашьи пряча головы в воротники, обходили лоток, украшенный пестрой афишей. Было ветрено, скользко и стыло – зима пошла на приступ и в считанные дни захватила приморский город. Опустел рынок, закрылись магазины, попрятались в гаражи маршрутки. Лешке Кадышеву тоже хотелось в тепло. Но без сбора цирк похоже застревал в Феодосии до весны. Денег не хватало даже на корм животным, электричество брали в долг. Кто успел – дрессировщица с обезьянами, иллюзионист с ассистенткой, пара гимнастов – уехали назад в Харьков. Остальные с грехом пополам шили лоскутное одеяло шоу для невзыскательной провинциальной публики.

Ветер хлестнул в лицо, Лешка съёжился и пониже натянул шапку. В этот день он особо жалел, что когда-то подался в цирковые. Приелся тяжкий труд, тупые шутки, беглый интерес девочек и завистливые глаза сверстников – как же, «циркач». На все руки мастер – и на лошади покрутиться и билеты попродавать и барахлом поторговать в фойе и ввечеру навоз выгрести! Лешка сплюнул в снег и покосился на пестрые шарики, рвущиеся с лотка.

– Не фартит, дружище? – поинтересовался незнакомый голос.

– Не фартит, – Лешка хмуро глянул на собеседника. Перед ним стоял мужичок непонятного возраста. Голос звучал молодцевато и глаза из-под кепки поблескивали яркие, голубые. Но чисто выбритое лицо казалось смятым, щеки свисали брылями, кончик носа краснел, выдавая страсть к водке. В кармане старомодного пальто и вправду обозначался «мерзавчик»… эх хлебнуть бы, с мороза!

– А потому не фартит, что фарт сидельцев не любит, сам в руки нейдет и в кошелек не лезет, – наставительно произнес незнакомец. – Подсобить?

– Нуу… – неопределенно протянул Лешка.

– Не запрягай! – отозвался собеседник. – Погрейся вот, а я за тебя поработаю – смотреть тошно, как маешься.

«Мерзавчик» трижды перевернулся в воздухе, Лешка едва успел его подхватить. Пальто мягко осело в снег. Незнакомец тяжело вспрыгнул на лоток и встал на руки, болтая ногами в воздухе, из-под штанин показались полосатые чулки. Прохожие шарахнулись. Девчушка, замотанная в серый платок поверх шубейки, закричала на всю площадь:

– Бабуля, смотри! Дядя с ума сошел!

– Эй-цвей-дрей! – ответил на это «дядя» и, кувырнувшись, приземлился в снег. В руках у него оказался яркий шарик. Точнее шарик завис на пальце, потом закрутился волчком, переместился на нос, на смешно отставленную ногу, снова затрепетал на ладони и, наконец, очутился в подставленных ладошках девочки.

– Эй, народец, не зевай, а билеты добывай!

У кого есть гроши – раскупайте ложи,

Для студента и еврея – по копейке галерея,

А для малых ребят полцены на первый ряд!

Цирк приехал, мамаша, разевайте кошелек, и себе и супружнику, и невестке-змеище и зятьку-любезнику и внучку ненаглядному! Ах, мадам, таким красавицам пара бесплатно! Давай, слышь!

Озадаченный Лешка послушно оторвал бумажку. Вообще-то каждый покупатель мог получить второй билет бесплатно, но мужичок торговал так бойко, что об этом забыли. Товар разлетался как горячие пирожки, малышам незнакомец дарил шарики, женщинам комплименты. Украдкой глотнув из бутылки, Лешка тоже забалагурил, досужей болтовнёй очаровывая «болванов».

К полудню стало понятно, что в субботу цирк ждет аншлаг. Хватит денег и на корма, и на счета и на дорогу останется. Зябко дернув плечами, Лешка смахнул в сумку оставшиеся билеты и глянул на неожиданного помощника. Надо бы процент отстегнуть… жалко, но надо.

– Оставь, – отмахнулся незнакомец. – В отставке я, давненько не шутковал, вот поразмяться приспичило.

– А вы тоже из наших? – спросил повеселевший Лешка.

– Да. И папаша мой цирковой – дрессировщик Лацци, слыхал? Его в девяносто четвертом медведь порвал, прямиком на манеже – папаша принявши был, а зверьё этого не любит. А мамаша моя, несравненная Жози, ещё раньше из-под купола сорвалась. Сирота я, сирота горемычный!

Лицо незнакомца сморщилось, из глаз брызнули бутафорские струйки воды. Лешка фыркнул – он терпеть не мог дешевых трюков. Но не платить по счетам он не любил ещё больше.

– Может, заглянем погреться, по маленькой раздавить? Я тут кафешку знаю, шашлыки настоящий грузин готовит – пальчики оближешь.

– Шашлыки это можно, это, братец ты мой, вещь, – согласился незнакомец и церемонно приподнял кепку. – Леон Рудольфович Лацци к вашим услугам. А ты, значится, Алексей… а по батюшке?

– Лешка я. Что церемонии разводить?

Леон Рудольфович смиренно согласился. Зачем лишние сложности между интеллигентными людьми, особенно если им предстоит такое приятное занятие? Он пустился рассуждать о сравнительных достоинствах грузинского и татарского шашлыков, преимуществах горной баранины перед долинной, кизиловых углей перед дубовыми, гранатового сока для спрыскивания перед чересчур кислым на его взгляд молодым вином, саперави перед киндзмараули… Когда они дошли до «Лукоморья», у Лешки в животе уже урчало. О, счастье! – буквально через десять минут на столе появились тарелки с восхитительными, горячими шашлыками, свежайший лаваш, хрусткая зелень и запылившаяся бутылка с таинственным содержимым.

Чем дальше отступал голод, тем теплей становилось на душе. Лешка, смакуя, потягивал золотое вино, заказал ещё сушеного сыра, вспоминал анекдоты и байки и сам же покатывался над ними. Собеседник же, наоборот, от тепла сник. Мясо ел вяло, вино пил нехотя, на шуточки улыбался одними губами. Какая-то мысль уводила Леона Рудольфовича далеко от уютного зальчика.

– В августе по вечерам на набережной звучит духовой оркестр. Барышни прогуливаются под ручку, кавалеры глядят с бульвара, старухи-татарки торгуют семечками, разносчики папиросами и ледяной водой, пароходы гудят так громко, что заглушают трубы. И месяц в облаках колыхается, как девочка на качелях… Луна, ты луна, наверно ты пьяна – и сморщена и скорчена, ни к черту не годна, – фальшивый тенорок старика прозвучал неприлично громко.

– Да, я читал в газете, – нехотя согласился Лешка. – Мэр решил, что оркестр музыкальной школы поработает в пользу города. Знаете, где эта школа?

– Конечно, – кивнул Леон Рудольфович. – На месте старого шапито. Ах, как это было красиво – в закатный час зажигались огни, играли марши, съезжалась публика. На галерке толпились русские грузчики и молодые татары – они ходили смотреть борьбу и страшно шумели. В ложах сидели купцы – караимы, армяне, а то и сам городской голова захаживал полюбоваться на Иду Кассино, как она верхом на белой кобыле скачет через четыре горящих обруча – оп, оп! Она была бессовестно хороша, Идочка, и удачлива необычайно – охмурила итальянского капитана с «Ливорно» и сбежала с ним за границу. Цирковые сплетничали про неё, языками мололи. А когда красные Феодосию взяли – позавидовали черной завистью. Вечернее представление тогда давали, боролись Паппи и Мозжуха, местный парень с Карантина. Вышли оба, размялись – и вдруг поручик какой-то прямо верхом в цирк въехал «Красные в городе!». Люди «ааааа!!!!» и побежали, как тараканы от свечки – женщин давят, толкаются, не разберешь, кто где. Лошадей цирк тогда бросил, медведей, льва, вольтижерка ногу сломала и тоже осталась. А пароход потонул. Всё едино… Леон Рудольфович уронил голову на руки.

«А не мешай вино с водкой!» – подумал Лешка. Он хозяйственно доел мясо, слил в бокал остатки вина, закусил тягучей ниточкой сыра, попросил счёт. Чуть подумав, потрепал старика по плечу:

– Вставайте, Леон Рудольфыч, пора нам!

Лацци грузно поднялся – казалось, за полчаса он прибавил лет двадцать и короткий сон его не освежил. Он неловко нащупал рукава пальто, кое-как нахлобучил кепку на лысую голову. Посмотрев на него, Лешка неохотно поинтересовался:

– Может вас проводить?

– Нет, – покачал головой Леон Рудольфович и замялся. – Другое у меня к тебе дело.

«Денег попросит» решил Лешка и сделал внимательное лицо.

– Может, вам в шапито человек нужен, хоть на денечек? Не смотри что я старый – и коверным могу и подсадным и униформистом. Сил нет, как по арене соскучился. А?

– Золотой вы наш человек, Леон Рудольфыч! Конечно, такой артист везде нужен!

…Не рассказывать же, что мало не половина труппы сбежала, два униформиста провалились в запой и которые сутки не казались директору на глаза. Любые помощники пригодятся, тем паче опытные.

– У меня только одно условие. Чтобы никто на меня ни голос, ни руку не поднимал. Смолоду не люблю, – серьёзно сказал Леон Рудольфович. Мороз вернул краски побледневшему было лицу, протрезвил старика.

Лешка незаметно пожал плечами – что за цирк без крепкого словца. Впрочем, пожилого артиста вряд ли кто-то обидит. В двух шагах от «Лукоморья» мерзли таксисты, за пятьдесят гривен сивоусый кавказец согласился довезти циркачей до Комсомольского парка, подождать, а потом доставить старика назад к «Астории».

Новости оказались печальней, чем ожидал Лёшка. Рустам Давидович, бессменный директор харьковской труппы в полдень съехал из вагончика прямо в больницу. Свалился с гипертоническим кризом – видать, мороз доконал. Или жена – за старшую в труппе осталась его супруга, Ангелина Петровна, дрессировщица хаски, дама с большими амбициями и паршивым характером. Она немедля звякнула в мэрию и написала жалостное письмо в газету о плачевном положении бедных артистов – погода не сулила продаж. Явление Лёшки с полной кассой удивило её несказанно. За суматохой и перебранкой о старике как-то забыли. Когда Лёшка отправился искать гостя, Леон уже нашел себе дело. Скинув пальто и пиджак, засучив рукава полосатой фуфайки, он сноровисто чистил вороную Фантину, оглаживал ей бока, расхваливая красотку на все лады. Предательница-кобыла нежно фыркала. Бумеранг, серый в яблоко мерин, ревниво ржал и стучал копытами в стойле. Пожав плечами, Лешка взял другой скребок – работы на всех хватит. А вот номеров нет, так и будешь до старости Ванькой скакать под чужой шамбарьер, мерзнуть с билетами, бедовать по гостиницам. Парень твердо решил – вернется, позвонит отцу. Тот сулил место в семейном деле, как только сыну осточертеет маяться дурью…

Такси пришлось отпустить – за считанные часы старик стал своим в труппе, словно работал здесь двадцать лет. Огнекрутке Алине наговорил комплиментов, шталмейстеру Леонидычу подсказал чудодейственный бальзам от ревматизма. Медведю Яшке дал молоко в бутылке – все покатывались, как потешно косолапый высасывал лакомство, пачкая морду. К вечеру Леон уже знал по именам артистов, лошадей и собак, помнил, у кого сколько детей, внуков, хворей и ломаных косточек. Лешку он слегка раздражал – стариковской дотошностью, глупой принципиальностью, вечным бурчанием «я же предупреждал». И дурацкими, не слыханными раньше суевериями – не лузгать семечки, не свистеть, не подметать манеж – беда, видите ли, будет. Словно можно придумать что-нибудь хуже тридцатиградусного мороза, больных зверей и замерзшей публики?

В субботу погода не задалась. Прояснилось, но теплей от этого не стало, ветер бил с моря, подхлестывая торопливых прохожих. Дорожки парка обледенели. По счастью зрителей это не остановило – к шапито стекались ручейки обывателей. Почтенные мамаши и бабушки, ведущие за руки разряженных малышей, смешливые подростки, краснолицые кряжистые мужики под ручку с возлюбленными – находились среди девиц и такие, что надели короткие юбки и теперь дрожали, перебирая ножками. Последние билеты разбирали у кассы с боем, словно ждали невесть каких чудес.

Из экономии тепловую пушку включили с первыми зрителями. Продрогшие отцы семейств толкались в очереди за горячим чаем и хотдогами, молодежь предпочитала стаканчики с разноцветным попкорном, но самая большая толпа собралась у лотка с сахарной ватой. Леон моментально освоил приготовление лакомства и теперь устраивал целое представление, виртуозно наматывая сладкий пух на тонкие палочки. Малышня скандалила, пищала на разные голоса «Купи, дай!». Впрочем, толкучка кипела и у прилавка с шарами, светящимися рожками и прочей китайской ерундой – детям хотелось праздника, родители потакали, вспоминая себя в их возрасте.

Пора! Внутренний голос вернее всяких часов подсказал – время готовиться к представлению. За четыре года Лёшка так и не научился относиться к выходу на манеж равнодушно – всякий раз заполошно стучало сердце, поднималась в крови горячая, хмельная волна, ожидание невиданного успеха. А следом – неизбежное разочарование. Николай Шишкин, жокей и руководитель номера «Чингиз-хан» много раз упрекал Лешку за вспыльчивость. Сам цыган и страстный любитель лошадей, он считал, что к работе следует подходить с холодной головой – пусть зрители переживают.

Входя в гримерку, Лешка спиной почувствовал недовольный взгляд старшего, но сделал вид, что ничего не заметил. Быстро переоделся в «монгольский» костюм с островерхой шапкой, натянул на ноги мягкие сапоги. По привычке размял пальцы, потянул носки, выгнулся, коснувшись руками пола. Порадовался теплой одежде – несладко нынче придется воздушным гимнастам и полуголому крафт-жонглеру.

В коридорчике было зябко, артисты кутались в шали и свитера. Жалобно повизгивал медведь Яшка, лаяли хаски – зверей с вечера не кормили. Дрессировщик Потап пытался расшевелить удава – змей от холода норовил впасть в спячку. Клоуны вполголоса ссорились, выясняя, кто у кого стрельнул и не отдал сотню. Грохнули аплодисменты, нарочито веселый голос конферансье приветствовал жителей славного города Феодосии, пожелал им приятного вечера.

Клоунская реприза прозвучала вяло – шутки про тещу, рогатых мужей и верблюда в конюшне почему-то не имели успеха. Гимнастка Яна отработала ровно – у девочки был талант и хорошие перспективы, её ждал Киев. По захолустным гастролям она моталась по совету отца, чтобы взять ремесло «с низов», набраться опыта. У силача Арцыбашева тоже всё задалось – добродушный богатырь с оттопыренными по-детски губами и могучей спиной, на которую без малейшего вреда с размаху падали гири, нравился публике. Снова выбежали клоуны Плюх и Плих – они собрали мальчишек из зала «играть в цирк», стрелять в мишень из водяного пистолета. Пока красные от смущения пацаны толкались в очереди, по приказу клоунов палили из игрушечного оружия, и неуклюже делали комплименты, кланяясь зрителям, Лешка проверял сбрую – следующим шел «Чингиз-хан».

Конферансье, громко икнув, объявил: заслуженный артист Украины Николай Шишкин и его конное шоу. Взвилась под купол заунывная монгольская музыка, высокий женский голос мешался со стуком бубна.

– А ведь сыновья Чингиз-хана вправду бывали здесь, знаешь, Алеша? Летняя ставка ханов Золотой Орды находилась в Крыму, – знакомый голос Леона отвлек наездника. Тот отмахнулся:

– Потом, всё потом.

Первым выехал сам Шишкин – он любил покрасоваться перед публикой, гарцуя на белом коне. Могучий жеребец безропотно покорялся всаднику, стук копыт точно ложился в ритм музыке. Публика зашумела – должно быть, Николай свесился с седла, цепляя манеж ладонями. Потом он вскочит на спину лошади, перекидывая из руки в руку длинную плетку, потом спрыгнет и снова оседлает коня… Пора!

С отточенной ловкостью Лешка взлетел на спину Фантины и следом за хмурым Михой, двоюродным братом Шишкина, двинулся на манеж. Шум и свет на мгновение ослепили наездника – как всегда. Он не смотрел в публику – их дело пялиться, его – двигать собой в полный рост. Шамберьер щелкнул – «Алле!». Первым под брюхо лошади скользнул Миха – чиркнул носками по земле, изогнулся, приподнялся в седле, салютуя публике, и снова скатился вниз.

Музыка ускорила темп, пришел кураж. Ухватившись за гурт, Лешка поднялся над горячей спиной Фантины, обвел ногами голову лошади – справа, слева. Нырнул под брюхо, повис, касаясь земли ладонями, послал в публику поцелуй… Ряды брызнули смехом – прогибаясь, белокурый наездник уронил шапку и потерял всякое сходство с монголом. Вот так конфуз! Раздосадованный Лешка ударил лошадь коленями, прибавляя шаг – на следующем кругу можно свеситься и подобрать потерю. Алле… алле – ах! Потные пальцы Лешки сорвались с гурта, он кувыркнулся на манеж, чудом увернувшись от шамберьера. Тут же крутанул сальто, второе, третье, послал публике новые поцелуи и решился «с хвоста» оседлать Фантину. Встревоженная кобыла дала «свечку», потом ударила задом и истошно заржала, сбившись с круга. Миха сбавил шаг, его жеребец озлился и укусил Фантину за круп. Та взвизгнула и поскакала взад-вперед, яростно лягаясь. Зрители зааплодировали, решив, что это удачный трюк. Наконец, с кобылой удалось совладать. Шамберьер хлопнул снова и вслед за Михой Лешка скрылся за спасительные кулисы. Истоптанная шапка осталась валяться на манеже – униформист подберет.

Пока Миха во второй заход крутил плетью, и сам Шишкин показывал класс, опираясь рукам о круп жеребца, словно о гимнастического «коня», Лешка унял перепуганную кобылу, передал её униформисту и нырнул в гримерку. Остро захотелось скинуть несчастливый костюм, одеться в цивильное, отогреться подле податливой девки или бутылки крепкого. Ему было стыдно. Шишкин, потный несмотря на холод, ввалился в гримерку чернее тучи. Он ничем не укорил товарища, но складка, застывшая между густых бровей и недобрый взгляд цыгана подсказывали – по приезде в Харьков Лешке по-любому придется искать новое место. Что ж, тем лучше!

Раздражающее сочувствие Леона Рудольфовича только добавило злости – Лешка чувствовал, что за фальшивой жалостью прячется осуждение – недоделал, не отрепетировал толком. Он увернулся от старика и поднялся в зал. До антракта оставался последний номер – Ангелина и Северная симфония.

Дебелая дрессировщица в меховых гетрах и дурацкой шапке-ушанке вышла к зрителям, помахивая хлыстом. Из динамиков грянуло «Увезу тебя я в тундру» и выскочили собаки – три мохнатых красавца-хаски. По мановению руки женщины звери расселись на тумбах, крутя хвостами, облизываясь в ожидании подачек. Первый пес, повинуясь властному жесту, закружился вьюном, обходя ноги дрессировщицы, потом жадно подпрыгнул, ухватил шарик корма и был отправлен на место – ждать. Второй хаски старательно перескочил через хлыст, сглотнул лакомство и требовательно залаял – голод мучил его давно, а от женщины пахло едой. Удивленная Ангелина указала зверю на тумбу, щелкнула пальцами – и пес вцепился ей в нарукавник. Из потайного кармашка корм посыпался на манеж, хаски, рыча от жадности, начали его заглатывать. Побледневшая дрессировщица застыла в изумлении, по красивой руке стекала кровь. Ряды зашумели. Какой-то мальчишка швырнул собакам огрызок булки – ближайший пес перехватил пищу в полете и моментально сожрал, давясь. Раздались крики «Позор! Живодеры!», громко заплакал ребенок, кто-то шумно бранясь начал пробираться к выходу.

Лешка одним махом перескочил через барьер. Выхватив хлыстик у Ангелины, он громко щёлкнул им, как шамберьером, потом взбил пыль у лап ближайшего пса. Хаски рыкнул, но отступил. Первый голод был утолен, а что такое бич дрессировщика, псы знали. Умные звери развернулись и дружно потрусили за кулисы. Лешка подхватил Ангелину под ручку и вывел – он опасался, что дрессировщица потеряет сознание.

– Это ж чистые волки, милочка, разве можно так неосторожничать? – покачал головой подоспевший Леон Рудольфович, глядя, как псов загоняют в клетку. Он пришелся крайней не к месту со своей репликой – осатаневшая от неудачи Ангелина громко и неизящно обложила старика по матушке. Мятая физиономия Леона Рудольфовича исказилась – то ли от стыда, то ли от ярости. Лешка разбираться не стал – кто ж суется к злой бабе под руку. Он мягко отодвинул старика и прислушался к гудящим трибунам. Надо было срочно менять пластинку.

– Клоуны, вперед! – раздалась команда и Плих с Плюхом, хихикая выкатились на манеж. Лешка облегченно вздохнул и потихоньку вернулся на свое место – досматривать представление. Номер «Микрофон правды» пользовался неизменным успехом у «болванов» – видимо из-за отменной глупости.

– Дорогие феодосийцы, – завелся Плих. – Это маленькое устройство полно таинственной цирковой магии!

– Достаточно сказать в него хоть одно слово, – подхватил Плюх. – И все узнают, какие сокровенные мысли таятся у вас в голове! Давайте попробуем.

Проворный клоун пробежал по барьеру и сунул микрофон под нос симпатичной блондинке из ложи.

– Как вас зовут?

– Маруся, – пискнула девушка и, перекрывая её слова, по манежу разнеслась песня «Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждешь».

Довольный клоун погрозил блондинке пальцем:

– Всё ясно, вы влюблены! В кого бы? Ах, в мужа?

Клоун ткнул микрофон под нос её суровому соседу, и публика покатилась со смеху, услышав «Если б я был султан, я б имел трех жен». Под свирепым взглядом блондинки мужик покраснел, как рак. А клоун, потешно переваливаясь, поспешил дальше.

– А вы, что скажете, дорогой вы наш? Наверняка ведь проблемы с денежками…

Щуплый мужчинка в дорогой курточке ухватил микрофон – и заявил на весь цирк:

– У меня на счету четыреста тысяч гривен. Двести тысяч из них я заработал, незаконно перепродав бизнес своего покойного компаньона Тугайбердыева Мусы Айвазовича, а ещё двести получил отступными за эллинги на Карантине.

– За что, говоришь? За мои эллинги? – с места поднялся сосед мужчинки, грузный, раскосый дядя с золотой цепью. – Давай-ка мы с тобой выйдем, перетрем кое-что…

Публика покатывалась от хохота, глядя, как здоровенный татарин за шкирку влечет мужичонку к выходу.

– Да подставные они! – прокричала какая-то накрашенная девица. – Сговорились, вот и дурят народ! Дай-ка я гляну, что тут за правда?

Колыхая обширным телом девица шустро спустилась и подняла микрофон с барьера:

– Вот я Катюха, – заявила она сдобным басом. – Гоню самогон на дачке, разбавляю его водой и димедрола подбрасываю – так берет крепче, а алкаши все выпьют!

В нескольких точках зала раздалась брань – похоже, девицу знали.

– А ещё пацана прижила от Сережки, а пузо Игнату подсунула, мол твоё. А первенький мой родился дурачком с заячьей губой, я его, сироту, в больнице-то и оставила…

Было видно, что девице хочется замолчать, но правда лилась из неё смрадным потоком. Плюх вырвал у неё микрофон – и заговорил сам:

– Уважаемая публика, приносим… приносим свои извинения – программа у нас халтурная, директор в больнице, его жена дура фригидная, у медведя все зубы вырваны, удав вот-вот сдохнет, а напарник мой – бездарь редкостная, второго такого в Украине не отыскать.

– Это я бездарь? – возопил Плих.

– Ты, Антоша, и диплом у тебя купленный и медальку сам знаешь за что тебе дали.

Это было туше. Плих вцепился товарищу в волосы и под аплодисменты публики начал волтузить того по арене. Неожиданно погас свет. Впрочем, зрителям это было не в новинку – электричество в Феодосии той зимой отключали почти ежедневно. Или починят или предложат покинуть цирк, как ни жаль.

– Представление продолжается! – раздался вдруг звучный голос с манежа. – Маэстро, марш.

Грянули трубы. Удивленный донельзя Лешка понял – играет живой оркестр. Зал осветился – но не электрическим светом, а мягким, трепещущим огнем ламп. Высоченный, усатый конферансье в цилиндре и черном фраке объявил:

– Французская борьба, господа и дамы! Матч за титул чемпиона Крыма! На манеже знаменитый Ринальдо Паппи, чемпион Европы, мира и Одессы. Против него выступает отважный грузчик феодосийского порта, русский богатырь Семен Мозжуха. Поприветствуем их!

Бритоголовые, кряжистые, в одинаковых полосатых трико и широких цветных поясах вышли на круг борцы. Широкую грудь Паппи украшала лента с медалями. Поигрывая бицепсами, противники обошли арену и остановились. Паппи снял ленту, поцеловал медаль и отдал униформисту. Мозжуха, красуясь, поймал цветок, брошенный девицей с галерки. Рявкнули трубы, бойцы пожали друг другу руки, разошлись на три шага – и борьба началась. Великаны сперва кружили, пытаясь войти в захват, обмануть и сбить с толку противника, потом сцепились всерьёз. Мелькали потные головы, вздутые в усилии бицепсы, взмокшие спины. Конферансье бегал вокруг сплетенных тел и комментировал: бра-руле! двойной нельсон! Туше!

Потемневший от натуги Мозжуха сидел верхом на распростертом Паппи, выкручивая тому толстую ногу. Оркестр разразился тушем. Зрители зааплодировали соотечественнику. Конферансье вынес позолоченный кубок, борцы пожали друг другу руку и удалились.

– Только сегодня под куполом цирка – непревзойденная мадемуазель Виолетта.

Хрупкой девушке в белом, вылетевшей на арену, как бабочка, было не больше пятнадцати лет. Она легко поднялась по лесенке, замерла, ожидая, когда громкая музыка стихнет, и шагнула на проволоку. Откуда-то она достала белую розу и балансировала ей, сохраняя ненадежное равновесие. Казалось, стройные ножки акробатки ступают прямо по воздуху, то буквально порхая над пропастью, то осторожно скользя вперед. Лешка с ужасом понял – безбашенная девица работает без лонжи. Это была настоящая, честная игра со смертью. Публика замерла, только скрипка вела мелодию, пронзительную и грустную, словно плакала над ручьём. Остановившись посереди каната, мадемуазель Виолетта стала медленно обрывать лепестки и бросать их вниз, в темноту манежа. Казалось, ещё мгновение и она упадёт – но нет. Из-под купола цирка спустился целый букет роз, девушка прижала его к губам, швырнула в публику и под торжествующий рокот музыки ловко спустилась вниз. Её вызывали дважды.

– Последний день на манеже, дамы и господа! Звезда из Петербурга, дамы и господа! Аплодисменты – жонглер Лацци!

Онемев от изумления, Лешка увидел, как на манеж не спеша вышел Леон Рудольфович в легком белом костюме, похожем на наряд Пьеро. Он поклонился публике, помахал рукой первому ряду, приветствуя юного друга, остановился, прислушиваясь.

– Эйн. Цвей. Дрей.

В пальцах жонглера появился простой красный шарик. Старик неторопливо пошел вокруг манежа, поигрывая им. Раз, два – шарик взлетал всё выше. Три – шариков стало два, и каждый двигался в своём ритме – только цирковые могли оценить кажущуюся простоту трюка. Раз-два-три – шариков стало три. Эйн-цвей-дрей – четыре, пять, шесть. Повинуясь ловким пальцам жонглера, они то мелькали, рисуя пестрые круги, то неистово вращались на пальцах, на носу, на локтях, на носках остроносых ботинок. Казалось – ещё секунда и разрушится хрупкое, детское волшебство, шарики рухнут – как бьются вазы и елочные игрушки, как прощаются влюбленные и солдаты, как уходят в ноябрьскую ночь битком набитые пароходы, как усталая смерть смотрит в иллюминаторы, предвкушая долгую жатву…

– Эйн-цвей-дрей!

По одному шарики закатились за пазуху широкой рубахи. Жонглер коротко поклонился и исчез за кулисами, провожаемый тишиной – той тишиной, что дороже любого «браво».

Последний номер – мага-иллюзиониста «доподлинно» распиливающего женщину пополам Лешка словно и не заметил. Он сидел с полуприкрытыми глазами, ощущая левым боком навязчивое тепло соседки и грезил. Ему представился номер – темнота, белый конь с длинной гривой и одинокий рыцарь. Два коротких меча, как сабли в джигитовке, езда без седла и дрессура, дрессура. Нужно, чтоб конь вставал на дыбы и падал, словно пронзенный стрелой – пусть зритель поверит в гибель доброго сэра Ланселота. А ассистентка – обязательно в белом и с длинными лентами – воскресит их обоих. И музыка, музыка… Может Шопен? Или Бруно Кулэ? Работать не меньше года, а то и два. Но это можно сделать – придумать, поставить, собрать с нуля. И будет чудо.

– Представление завершено. Прощайте, дамы и господа!

Вся труппа высыпала на манеж. Борцы в полосатых трико, клоуны на огромных велосипедах, фокусник в цилиндре, жонглеры, акробаты, наездники, мартышки в юбочках, разряженная свинья, лошади и медведи совершали прощальный парад-алле. Когда последний артист скрылся за кулисами, оркестр громыхнул и затих. Свет начал гаснуть. Публика потянулась к выходу. Снаружи, под фонарями ярко блестел январский, мягкий снежок – заморозки спадали, ветер переменился.

Ошарашенный Лешка чувствовал себя пацаном, доверчивым и наивным мальчишкой, впервые попавшим в цирк. Ещё не знающим, чего стоит работа, как жестоки к себе и другим блистательные артисты, как они пьют и плачут и бьют друг другу пережженные гримом морды, сколько крови и пота стоит за таинственным волшебством. Только шарики словно бы сами собой поднимаются в воздух, мелькают, вертятся и не падают. Как же Лацци сумел это сделать?

…Эйн-цвей-дрей.

Лешка нащупал в кармане неожиданный красный шарик. Он хранил его всю цирковую жизнь.