Читать книгу Бывший папа. Любовь не лечится - Вероника Лесневская - Страница 3

Ранее

Надежда

Ослепляющая вспышка фар, грозный рев мотора и… пронзительный визг тормозов.

Черный автомобиль заносит на скользком асфальте. Огромная махина разрезает плотную стену дождя, оглушительно сигналит и на полной скорости мчится на нас с сыном.

Счет идет на доли секунды. Шансов нет.

Эмоции мгновенно отмирают, остается лишь жгучий материнский инстинкт. Именно он побуждает меня с силой оттолкнуть от себя коляску.

Последнее, что я слышу, это жалобный детский писк из люльки, проникающий в самое сердце и разрывающий его изнутри.

В голове одна мысль: «Сыночек, не пострадай!»

Неужели я и правда проклята, если после утраты первого ребенка судьба заберет у меня и второго?

Удар. Толчок. Кромешная тьма.

Острая, адская боль пронизывает спину и отдает в ноги. Ощущение, будто все кости ниже пояса раздробили в пыль, а мышцы перекрутили в мясорубке.

Просыпаюсь в слезах. Меня трясет, как в лихорадке. После кошмара не получается сориентироваться и понять, где я нахожусь. С губ машинально срывается:

– Сынок? Малыш…

Рука скользит по холодному, пустому матрасу. Паника захлестывает меня с головой, но я выныриваю в последний момент. Мысленно встряхнув себя, собираюсь по крупицам.

Осматриваю палату – и медленно возвращаюсь в реальность. Вспоминаю, как вчера меня привезли из больницы в реабилитационный центр. Сбросили, как балласт, потому что я безнадежный пациент.

Все тело продолжает ныть. Полностью. Покалывает вплоть до ступней и самых кончиков пальцев. Или мне кажется? Это невозможно, ведь я ничего не чувствую ниже пояса.

Пытаюсь пошевелиться – слушаются только руки. Приподнимаюсь на локтях, хватаюсь за специальный поручень и подтягиваюсь. Выдохнув, опускаю взгляд на свои ноги, безвольно покоящиеся на кровати, будто чужие, игрушечные.

Показалось.

Фантомные боли.

Я по-прежнему… инвалид. До конца дней. И это еще не самое страшное – на себя мне плевать. Настолько, что я не хочу слушать слова утешения и обещания чудесного исцеления. Ложь! Я насмотрелась на последствия подобных травм, когда работала медсестрой. Но я научусь жить дальше ради самого дорогого человечка на земле.

Сейчас, завтра и всегда я нужна своему ребенку. Только он имеет значение.

Протягиваю руку к тумбочке, беру телефон – и откидываюсь на подушки. Глядя в белый больничный потолок, подношу трубку к уху, вслушиваясь в долгие гудки.

– Мамуль, как там Назарка? – выпаливаю сразу же, как доносится щелчок соединения.

Мой маленький Назар Богданов. Все, что осталось мне от погруженной в руины семьи. Родители считали меня мазохисткой, но я дала ребенку отчество и фамилию отца. Все, кроме него самого. Не решилась. Побоялась говорить бывшему мужу о беременности раньше времени. Каждый раз, когда я намеревалась позвонить ему, в памяти всплывали его слова об аборте. И палец сам нажимал на иконку отключения. Я бы не выдержала повторения истории.

Теперь, когда сын родился живым и без отклонений, возможно, пора признаться. Здорового, полноценного малыша Назар бы принял и, наверное, полюбил. Не знаю. За несколько лет брака я так и не поняла, как устроен мой бывший муж. Что у него внутри? Там, где должно быть сердце?

Богданов был со мной разным, будто в нем уживались две противоположности: внимательный, ласковый, любящий супруг и бесчувственный, рациональный, квалифицированный медик. Какую личность я разбужу своей новостью о ребенке? Тем более, сейчас, когда я сама прикована к постели? К долгожданному наследнику врачебной династии прилагается бракованная мать. По логике Богдановых, меня следует сбросить со скалы.

– Наденька, все хорошо, мы с отцом справляемся, – шепчет в трубку мать, а на фоне раздается требовательный крик сынишки, от которого сердце трескается и разлетается на осколки. Эта боль сильнее физической.

– Опять плачет? – обреченно всхлипываю. Душа рвется к сыну. Бьется в бессильной истерике вместе со мной.

– Доченька, это же младенец. Конечно, он будет плакать. Ничего серьезного, – успокаивает меня мама, но легче не становится. – У него всего лишь колики.

– Очередная смесь не подходит, – вздыхаю, качая головой. – Я должна быть с ним и кормить грудью, пока молоко окончательно не пропало.

– Ты не о том думаешь, Наденька, – укоризненно отчитывает меня. – С внуком мы справимся, а ты выздоравливай. Поднимайся на ноги.

– Мам, это невозможно, – резко осекаю ее. – Я слышала разговор врачей, которые направили меня сюда. Шансы встать ничтожные. Если коротко: ходить буду разве что под себя, – горько усмехаюсь.

– Что? – вскрикивает мать. Назарка заходится истошным воплем, и она, судя по шорохам, берет его а руки. Качает, продолжая разговаривать со мной, но уже тише и нараспев. – Так и сказали?

– Примерно, – хмыкаю, ничего не чувствуя. – Так что от меня просто избавились, поместив в дорогой «санаторий». А из вас тянут большие деньги, как из банкомата. Нам есть, на что их потратить.

– Солнышко, заработаем. Не думай о финансах. Лишь бы ты здорова была! Что же ты так предвзято относишься к медикам? – сокрушается, а следом цокает, отвлекая ребенка. – Ты же сама работала в этой сфере. И муж был врачом.

– Поэтому я им больше не верю, – хмуро отрезаю, закрывая болезненную тему моего прошлого. – В общем, мам, я все решила. Сегодня попрошу выписку. Руки, голова на месте. Справлюсь! Буду передвигаться в коляске, это не конец света. Другие ведь как-то приспосабливаются? Мне всего лишь нужно смириться с новым, дефектным телом и научиться в нем жить. Чем быстрее я приму свою неидеальную оболочку, тем лучше.

– Надюша, но… – начинает мама, однако ее перебивает очередной крик ребенка.

Обрываю звонок одновременно со стуком в дверь. В палату входит мужчина средних лет в медицинском костюме и значком центра на груди. Широко улыбается, словно я здесь на отдыхе, и всем своим видом пытается расположить меня к себе. Но тщетно – я настроена выбраться отсюда как можно скорее.

– Здравствуйте, Надежда, я ваш реабилитолог. В ближайшие недели я буду заниматься с вами и назначать все необходимые процедуры…

– Вячеслав Никитич, – читаю его имя на бейджике. Стараюсь быть вежливой и уравновешенной, но голос предательски дрожит. – Я хочу выписаться и забрать предоплату. Как это можно сделать?

– Что? – сводит густые, посеребренные сединой брови к переносице. – Нет. Вы же только поступили.

– Это была ошибка, – уверенно произношу и выдавливаю из себя неестественную улыбку. – Спасибо вам за все. Извините, я передумала. Меня дома ждет четырехмесячный ребенок, я должна быть с ним.

Вместо того чтобы оставить меня в покое и отпустить, Вячеслав Никитич двигает стул к моей постели и садится рядом. Всем своим поведением показывает, что меня ждет долгая и нудная лекция.

– Думаю, вами руководит страх, но послушайте…

– Позовите главного! – строго чеканю, включая командный тон.

На удивление, мой приказ срабатывает лучше просьбы. Врач задумчиво кивает, поднимается с места и исчезает за дверью.

Минут десять спустя возвращается… Но уже не один…

Он приводит с собой мое прошлое, которое не забылось и не отболело. Выворачивает меня наизнанку, потрошит, как опытный маньяк. Впервые за все последнее время я не уверена, что выдержу. Не могу даже дышать.

«Назар», – слабо шевелю онемевшими губами.

Это галлюцинация. Я отключилась и опять вижу страшный сон. Бесконечный кошмар, от которого не избавиться и не скрыться.

Крохотная надежда, что мы сможем сделать вид, будто не знаем друг друга, и мирно расстаться, разбивается об его хлесткий, ледяной, пропитанный гневом вопрос:

– Сколько месяцев ребенку?

* * *

Наша зрительная сцепка причиняет острую боль и доводит меня до безумия. Хочу зажмуриться, но вместо этого смотрю на бывшего мужа широко распахнутыми глазами. Тело не подчиняется мне, будто парализовано полностью, от макушки до пальцев ног. По щекам градинками скатываются горячие слезы. Слова застревают в горле, царапая его изнутри и безжалостно раня шипами.

Я не готова к встрече с Назаром, тем более, при таких обстоятельствах. Мне казалось, он до сих пор заграницей. Где угодно, но только не здесь – в самой недорогой палате реабилитационного центра.

Не время и не место для признаний. Но, кажется, он и так все понял…

– Четыре месяца, если я правильно запомнил, что сказала Надежда, – невозмутимо бросает Вячеслав Никитич, с ободряющей улыбкой покосившись на меня. – Что-то не так, Назар Егорович? – переводит взгляд на застывшего в дверях Богданова.

Назар становится темнее грозовой тучи, хмуро сводит брови, прищуривает золотистые глаза, которые сейчас кажутся желтыми, как у демона. На дне зрачков, в гневном пламени читается немой укор: «Почему не сказала?» Слабо, чуть заметно качаю головой в ответ. Говорить внятно по-прежнему не могу. Я бы пожелала себе смерти в этот момент, но нельзя: я нужна сыну. Нашему сыну.

Смяв в руке бумаги, Богданов наклоняет голову, медленно изучая меня, будто видит впервые и не узнает. Останавливается на моих обездвиженных ногах, безвольно покоящихся на постели. Вздрагивает, словно просыпаясь. Меняется в лице. Вновь испытывает меня взглядом, только уже другим – снисходительным и наполненным жалостью. Такой вынести еще тяжелее.

– Та-ак, принимайте соседку, – раздается из коридора тяжелый голос медбрата. – Придержите дверь, – летит вдогонку, а в палату въезжает коляска с полусонной бабулей, колесом упирается Богданову в ногу, и он, очнувшись, поспешно уступает дорогу. – Извините, Назар Егорович.

– Палата двухместная, – произносит мой бывший не вопросительно, а, скорее, задумчиво. Осматривает помещение, провожает взглядом медбрата, заторможено наблюдает, как тот укладывает грузную, охающую пациентку на койку у противоположной стены.

На меня старается не смотреть, будто ему неприятно мое присутствие. И вся ситуация в целом. Не осуждаю его за это. Мне тоже плохо рядом с ним.

– Да, – отзывается Вячеслав Никитич незамедлительно. – Смирнова только сегодня поступила, путевка на две недели, – кивает на бабулю. Покосившись на мрачного Богданова, на всякий случай уточняет с виноватыми нотками: – Остальные палаты «Стандарт» на этаже заняты. Толька эта осталась.

– Я хотела бы выписаться, заодно и место у вас освободится, – рискую вклиниться в беседу, а меня окатывает волной негодования. – Мне надо… домой, – вовремя меняю формулировку, чтобы лишний раз не напоминать о ребенке.

Назар подходит к кровати, бросает историю болезни на тумбочку, а сам угрожающе нависает надо мной, припечатывая взглядом к постели.

Он так близко. Достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться и убедиться, что он реальный, из плоти и крови, а не иллюзия или один из моих снов. Я впускаю в себя его запах. У медиков он особый – с примесями лекарств, которые будто въелись в кожу. Однако у Назара это гармонично соединяется с его личным ароматом, морским и свежим. Говорят, если женщине нравится, как пахнет мужчина, значит, он ей подходит. Не врут…

С Богдановым у нас была идеальная совместимость. К сожалению, продлилось наше счастье недолго…

– Хорошо, Надежда, вставайте и уходите, – неожиданно заявляет он с каменным выражением лица. Обращается на вы. Как врач к пациентке, в привычной ему грубоватой манере.

– Я ведь… не могу, – на секунду теряюсь. За время разлуки отвыкла от его стиля общения.

– Значит, поговорим о выписке позже, – наклоняется ко мне, и я замираю, затаив дыхание. – Когда сможете самостоятельно ходить, – чеканит безапелляционно.

В нем просыпается специалист, непреклонный и целеустремленный. За годы практики он многих вылечил, но даже у безупречного доктора Богданова есть свои скелеты в шкафу, и я, скорее, пополню коллекцию, чем смогу выздороветь.

Собираюсь с духом, чтобы повторить просьбу и настоять на своем, но он вдруг тянет руку к моим ногам. Касается лодыжки, сжимает – и я непроизвольно дергаюсь.

– Почувствовала? – Назар напряженно косится на меня, моментально перейдя на ты. Продолжает ощупывать, без какой-либо интимной подоплеки, а машинально, с профессионализмом и знанием дела.

«Вспомнила», – мелькает в мыслях, а сознание воспроизводит знакомое тепло его сильных рук.

– Нет, – шепчу еле слышно. Откашливаюсь. – Я просто увидела и отреагировала. Наверное, – сжимаюсь под его пристальным, подозрительным взглядом.

Он по очереди сгибает мои ноги в коленях и возвращает в исходное положение. Опускает и поднимает одну стопу, потом вторую, проходится пальцами по ступне – и я замечаю маленькую булавку в его руке.

– Нет, совсем ничего не чувствую, – подтверждаю с горечью и поджимаю губы, будто виновата перед ним в том, что получила травму.

Пробудившаяся от его первого прикосновения надежда вновь умирает. В душу возвращается безысходность – моя постоянная спутница в последние годы.

– Кхм, – все, что может произнести Назар.

Выпрямляется, потирая подбородок, берет с тумбочки историю болезни. Приседает на край матраса рядом со мной, а у меня даже нет возможности отодвинуться. Украдкой изучаю его, пока он листает бумаги.

За год Назар будто постарел. Появилась легкая седина на висках, возле глаз и на лбу пролегли новые морщины, лицо потемнело и осунулось, взгляд потускнел. Знаю, что и я выгляжу неважно – от эффектной блондинки, которую он когда-то взял замуж, не осталось ни следа. Мы оба гаснем и истощаемся вдали друг от друга, но вместе нам еще хуже.

Вытащив из папки снимки, Богданов подносит их к свету.

– Вячеслав Никитич, запишите Надежду на рентген позвоночника, – дает распоряжения. – Проверим повторно на нашем новом оборудовании.

– Бесполезно, – комментирую несмело.

– Половина успеха лечения зависит от настроя пациента, – поучительно тянет, складывая снимки между листами с результатами анализов.

– Врач в больнице сказал, я никогда не встану, – выпаливаю на рваном выдохе, и это звучит жалко.

– Хреновый врач, – ругается Назар с грудным рыком. Злится то ли на чересчур прямолинейного хирурга, то ли на меня, то ли на собственное бессилие. – Кто оперировал? – бросает через плечо.

– В истории есть фамилия нейрохирурга, – подсказывает реабилитолог.

Богданов нервными движениями дергает листы, находит нужную строчку, ведет по ней пальцем.

– Хм, ясно, – захлопывает папку.

Молча встает, поворачиваясь ко мне спиной. Собирается уйти, так и не отпустив меня. Бросить в палате один на один со своими переживаниями и… бабулей, которая уснула сразу же после ухода медбрата. Не для этого я вызывала главного врача! Я по-прежнему хочу уехать домой.

Приложив усилия, опираюсь на локоть, поднимая корпус, будто чужой, и подаюсь вперед.

– Назар… – почти невесомо касаюсь тыльной стороны его ладони. Кожа искрит, и разряд тока проносится по всему телу. Пальцы соскальзывают к гладкому металлическому ободку. Только сейчас обращаю внимание на обручальное кольцо, которое я цепляю ногтем. До этого момента мой мозг усиленно игнорировал его, будто у меня развилась избирательная слепота. – Егорович, – одергиваю руку, стоит ему оглянуться. – Я должна быть с сыном.

– Разве больше некому о нем позаботиться? – обычная фраза звучит в его устах как упрек. Богданов сдерживается при посторонних, чтобы не выпалить лишнего, и я благодарна ему за это. Лишь сжатые до белых костяшек кулаки выдают его истинное состояние.

– Он с моими родителями, – признаюсь еле слышно. – Но ребенку нужна мать.

– А отец? – читаю по губам то, что он не произносит вслух.

Шумно вбираю носом воздух, пытаясь унять бурю в груди. Подбородок дрожит, на ресницах застывают слезы. Откидываю голову на подушку и лежу, уставившись в потолок. Одинокая капелька предательски стекает по виску. Надеюсь, Назар не видит.

В повисшей тишине раздаются тяжелые шаги. Неумолимо отдаляются, а в какой-то момент резко затихают у выхода.

– Вячеслав Никитич, «випка» напротив моего кабинета свободна? – ледяной тон Назара заставляет меня задрожать всем телом.

– Да, но вы же не любите, когда мы в нее кого-нибудь заселяем…

– Сегодня же переведите туда Богданову, – властно приказывает, с особой интонацией называя меня по фамилии. Так, словно не было развода, а я все еще принадлежу ему. – Историю я забираю. Пациентку перекиньте на меня. Я буду вести ее лично.

Не успеваю оправиться от шока, как дверь захлопывается за его спиной. В Назаре не только включился врачебный азарт, но и вспыхнуло нечто большее. Сегодня он предстал передо мной в новой ипостаси, от которой я понятия не имею, чего ожидать.