Читать книгу Джон - Вероника Мелан - Страница 3

Новое утро началось со стука дождевых капель по подоконнику, серости и свежести на улице, а также с неожиданной встречи, произошедшей чуть позже в Реакторе.

Обычно я хожу по ним одна – по многочисленным коридорам главного здания Комиссии, – служащие в серебристых костюмах попадаются редко (или вообще не попадаются – портируются они по кабинетам, что ли?), но в этот раз мне повезло – навстречу двигался Сиблинг.

И не один.

За ним, словно выводок на веревочке (если выводком можно назвать восьмерых бугаев под два или выше двух метров ростом), двигался отряд специального назначения – Рен, Халк, Дэлл, Мак, Аарон, Логан, Баал и Дэйн – из-за непогоды на улице все в легких кожаных куртках, плечистые, здоровые, огромные – отряд Терминаторов-моделей, ей-богу. Завидев меня, они или сдержанно кивали, или вскидывали руку, или улыбались; меня до того густо обдало ароматной волной дорогих парфюмов, что закружилась голова, – я улыбалась в ответ. Проходящий в самом конце Эльконто подмигнул – я сдержала ухмылку.

Угу, он чего-то задумал и воплотить это собирался, по всей видимости, сегодня. Держись, Джон, держись…

Дверь лекционного кабинета, где мы с виртуальным учителем занимались в последние дни, я толкнула с широкой на лице улыбкой.

– Что задумала?

– Ничего.

– А почему глаза такие хитрые?

– Можно же им иногда быть хитрыми?

– Ди, признавайся. Чую, я о чем-то не знаю и даже не догадываюсь.

– Приятное ощущение, не правда ли? Особенно когда последние пару тысяч лет ты все и обо всем знал.

Сколь пристально разглядывал меня с экрана Дрейк, столь же невинным был и мой ответный взгляд – чего, мол? Ничего не делаю, закон не нарушаю, в частные владения не вторгаюсь (пока) и, вообще, веду себя тихо.

– Ты точно что-то задумала. Вот знаю я это выражение на лице.

– Ну, ты же сам посоветовал чем-нибудь разнообразить это «золотое» время? Вот я и размышляю над некоторыми идеями.

– И за многие из них мне потом придется шлепать тебя по пятой точке?

– Надеюсь, что нет, – я невинно похлопала ресницами – вид дурочки мне никогда не шел, но попытаться стоило. – А можно, ты отшлепаешь меня по пятой точке не за идеи, а из любви?

– Любви к процессу?

– Любви ко мне.

Ему – Великому и Ужасному – так и не сумевшему допытаться до причины хитрого блеска моих озорных глаз, пришлось согласиться.

И началось занятие. В серьезное и строгое превратилось лицо на экране, по иному – сухо, деловито и глубоко – зазвучал голос; запорхала над тетрадью шариковая ручка.

– Бог есть Любовь. Это упрощенное выражение, конечно же, так как Бог – гораздо большее, нежели просто Любовь, просто концентрат разнообразного вида энергий, больше чем все, что человеческий разум может вместить и представить, – так было и так будет. Но выражение «Бог создал человека по образу и подобию своему» имеет под собой глубокий смысл, о корнях которого мало кто подозревает. Напрашивается вывод: если Бог создал человека по образу и подобию своему, а Бог, как мы только что сказали, есть Любовь, то и душа человеческая в первооснове своей есть Любовь. Искра. Частица Бога. Его Любовь. Следишь за мыслью?

За мыслью я следила. Не сказать, однако, чтобы я могла предположить, во что она выльется, но слушала внимательно.

– Слежу.

– Хорошо. Итак, человеческая душа, будучи отделенной от Первоисточника и помещенной в физическое тело физического мира, всегда будет стремиться к одному – к обретению Любви. Какой любви? Любой, ибо Любовь и Счастье – это синонимы, как ты уже знаешь, чему я безмерно рад.

Я кивнула. Счастье действительно заключалось в Любви ко всему: себе, другим, миру, окружению, людям, – но неужели сегодня мы, наконец, говорим о позитивном, а не о стрессах, как в последние дни? Из следующего предложения выяснилось, что как раз о них же.

– Душа каждого человека стремилась и стремится к обретению Любви, но это, как выясняется, не так просто. Если есть физическое тело, значит, есть не просто чувства, но так же есть и Разум. А Разум, как нам известно, источник не только творения, но и разрушения, если он в должной степени не управляется. Давай перейдем к примерам и в качестве первого возьмем твой мир – родители, дети. На каком этапе, как ты думаешь, у ребенка впервые блокируется способность безусловно любить и появляется страх?

Я пару секунд размышляла.

– Сразу после рождения?

– Не совсем. Не сразу после рождения. Скорее, начиная с того момента, как только родители разделяют его единый мир понятиями «хорошо» и «плохо», опираясь на собственные о нем представления. Далее происходит следующее: если существует «хорошо» и «плохо», то «хорошо» делать правильно – за это любят и хвалят, «плохо» делать неправильно – за это ругают. И ребенком совершается самая первая в жизни ошибка, рожденная страхом «меня не будут любить, если я не буду хорошим», – начинается выслуживание любви. Более всего каждый ребенок на свете хочет одного – чтобы родители его любили. Но что происходят, если его поступки не соответствуют родительским ожиданиям? Отпрыском все больше завладевает чувство «меня не любят. Меня не любят. Меня не любят» – все, поток любви полностью блокирован. А родители что? Родители считают, что они в этом невиновны, ведь нельзя хвалить за плохое, нельзя любить за «неправильное» – нужно учить, воспитывать, направлять, ибо иначе в семье вырастет плохой человек, человек с неправильными понятиями. А далее в семье и вырастает плохой человек – может, не внешне, но внутренне, – потому что такой человек все время боится, потому что к тому моменту, когда он оперяется, в нем уже слишком много стрессов. Слишком много, чтобы не притягивать к себе страдания и через них же учиться.

Дрейк говорил, я записывала. Где-то чиркала, думала, запоминала. Отчего-то было грустно. Падал с неба дождь, а перед глазами стояли полные мольбы детские глаза и протянутые вперед руки – «мама, полюби меня. Просто так. Ведь я твой, твой родненький…»

– Знаешь, что еще хуже того, о чем я только что рассказал?

– Что?

– Что все это начинается для детей много раньше – еще с внутриутробного развития. Чувствуя, что мать напугана, в стрессе или беспокойстве, малыш не может ей помочь никоим образом, кроме как поделиться собственной энергией. Пытаясь сделать жизнь родного человека лучше, он отдает ей часть своей Любви, своей жизненной силы, и самому ему потом для полноценного формирования здорового тела ее уже не хватает. Отсюда пороки, болезни, всевозможные синдромы, отклонения, а так же летальные исходы в виде замерших беременностей, кровотечений, выкидышей и так далее.

Мне стало еще грустнее – внутри что-то сжалось. Нет, Дрейк не так просто поднял эту тему – он поднял ее для чего-то конкретного. Вот только хотелось ли об этом слушать? Да, как ни странно, хотелось. Хотя бы для того, чтобы уяснить для себя что-то важное, чтобы избежать, если это возможно, дальнейших ошибок, ведь однажды в будущем я хотела, чтобы внутри меня зародился, жил и развивался малыш. И, если сейчас не понять главного, долго ли он проживет?

– Значит, дети умирают из-за матерей? Из-за их страхов?

– Да, из-за своего желания помочь матери в ее проблемах.

– А матери потом винят врачей, ошибки, таблетки, Бога, природу или судьбу?

– Точно. Все, что угодно, кроме самих себя. Масштабы человеческого бедствия под названием «накопление стрессов» очень велики. Посуди сама: ребенок растет, пытается быть для родителей «хорошим», ломает себя, боится, ломает еще больше, пытается заслужить и выслужить доброе слово, но ему, если сами родители полны страхов и ненависти к себе, это едва ли удается. Вырастая и выходя в свет, ребенок пытается выслужить эту самую «пресловутую» и такую нужную любовь хотя бы у кого-нибудь: у учителей, у одноклассников, у чужих взрослых людей, у собственной девушки/парня, в рабочем коллективе и так далее, и тому подобное. Если выслуживание не удается, человек становится злым и постоянно ищет виновных. Любовь так нужна каждому, что люди готовы становиться интеллигентными, богатыми, знаменитыми, известными, а так же лжецами, льстецами, подлизами, подхалимами и даже убийцами. Они готовы носить маски, врать самим себе, унижать других, добиваться справедливости кулаками, разжигать во имя мира войны и умирать за мнимую свободу, не догадываясь о том, что умирают рабами. Почему так происходит? Потому что вымаливание у кого-либо любви – это рабство. Любовь есть у каждого внутри, и ее такое количество, что извне никогда и никому просить не придется. Но почему ее не видят? Почему не замечают собственного внутреннего света? Почему обрекают себя на страдания, боль и жертвы? Что блокирует в каждом человеке саму суть божественной любви?

Я молчала недолго. Ответила, не поднимая глаз и глядя на расчерченный клеточками лист.

– Страхи.

– Именно. Страхи.

Человек на экране кивнул. Я не видела этого, просто знала.

А после мы какое-то время молчали.

Мне почему-то казалось, что эта тема – тема человеческих стрессов, – тяжела и для него, для Дрейка. Почему? Может, потому что на своем бесконечном веку он видел их слишком много? Потому что имел возможность анализировать количество ошибок, на совершение которых людей толкали всевозможные страхи? Потому что перед его глазами стояли миллионы искалеченных «вымаливанием любви» судеб, одни и те же промахи, одни и те же проступки и, как следствие, одни и те же болезни? Как долго можно наблюдать за одним и тем же зациклившимся по кругу процессом? Долго. Наверное, в случае Дрейка очень долго. Вот только ему, вероятно, с каждым годом все грустнее, но это глубоко, этого не видно.

И, если от постоянного совершения людьми ошибок так грустно ему, то насколько должно быть грустно смотреть на нас сверху самому Создателю?

Я вздохнула.

Ну и тема. Но ее не пропустишь в виде череды несовершенных проступков, пока не пропустишь через себя, и, значит, нужно понять как можно больше.

– Расскажи мне.

– Что?

– Расскажи мне еще. О стрессах.

– О стрессах?

– Да.

– Не надоело?

– Нет.

Я решительно покачала головой.

– Упорная ты Бернарда. Даже когда тебе неприятно.

– За то и любишь.

– Да просто так я тебя люблю. Просто так. Потому что ты встретилась. Потому что ты моя. Потому что ты есть в моей жизни.

Внутри стало тепло. Так тепло, как будто сердце завернули плед, а рядом поставили испеченную с добротой горячую булочку с корицей. Запахло счастьем.

– Я хочу это понять, Дрейк. Почему с людьми так происходит, как этого избежать, как научиться отпускать стрессы и лечить себя? Мне это нужно. И… я тоже тебя люблю.

Он смотрел с экрана так, как умеет смотреть только любимый мужчина – обнимая взглядом. И в эту секунду я в который раз осознала, что, если в жизни есть кто-то, способный так смотреть, значит, несмотря на сложность материала занятий, несмотря на трудности и препятствия в чем бы то ни было, все будет хорошо. Обязательно будет.

(Тем временем в одном из соседних кабинетов)

Несмотря на то, что Джон Сиблинг, которому никто и никогда не посмел бы прилепить прозвище или «погоняло», не отличался могучим телосложением – среднего роста, не широкий и не узкий в плечах, жилистый, но не особенно раскачанный, – ни один из сидящих за столом мужчин-гигантов никогда не решился поднять бы на него руку. Даже будучи бойцами, будучи профессиональными убийцами и теми, кто вообще редко перед кем-либо испытывал страх.

Только не на Джона.

И, увы, не только потому, что тот являлся представителем Комиссии и, значит, обладал огромными полномочиями, но так же потому, что именно этот представитель Комиссии имел наиболее сложный и бескомпромиссный в плане принятия мгновенных и жестких решений характер.

Гадкий характер.

Самый гадкий из всех, который Дэйн у кого-либо встречал.

Он, если бы мог, собственноручно удушил бы Сиблинга – подсыпал бы ему – нет, не яда, – но уж точно столько снотворного в стоящий на столе стаканчик с кофе, чтобы Джон следующие три века мирно проспал, не донимая, не наседая и не нервируя присутствующих в кабинете речами, которые никто не хотел слышать:

– Не думаю, что отсутствие на данный момент времени боевых заданий, должно снизить интенсивность вашей профессиональной подготовки. Верно? У вас, а точнее у нас, полторы недели для того, чтобы еще раз планово протестировать профильные навыки, выяснить, кто и в чем отстает, а так же по возможности наверстать упущенное.

«Планово».

Нифига не планово, ты, болван…

Дэйн старался даже думать тихо – заместитель Начальника каким-то непостижимым образом чуял дерьмо-мысли на расстоянии.

Планово должно быть только через четыре с половиной месяца.

Но снайпер промолчал.

– Вот ты, Мак, – обратился человек в серебристой форме к сидящему слева от Дэйна брюнету, – какой результат показал вчерашний тест по ментальному преследованию врагов?

– Девять из десяти.

Могучие руки Аллертона были сложены на груди, голова опущена, взгляд хмурый и исподлобья.

– Только девять. Из десяти, – серо-зеленые, отдающие льдом глаза Сиблинга сверлили охотника безо всякого смущения – скорее, с презрением. – Как получилось, что ты получил всего девять? Даже не девять с половиной?

– Семь из десяти обеспечивают допуск к работе.

– Семь из десяти! Что ж, давайте теперь допускать к работе новичков и дилетантов. Семь – это нижняя отметка, хочешь до нее скатиться? Неужели в тебе нет ни капли самолюбия?

Даже со своего места Эльконто слышал, как скрипнули зубы соседа, но тот, как и он сам, предпочел отмолчаться – восставать против Джона было опасно.

– Будешь проходить дополнительный тест в конце недели – у тебя три дня на переподготовку. И, если я не увижу хотя бы девять и семь, будешь проходить его вновь и вновь.

По кабинету прокатилась ощутимая волна неприязни. Сиблинг не обратил на нее ровным счетом никого внимания.

– А ты, Аарон? – равнодушные глаза обратились на стратега отряда – коренастого мужчину со светлыми волосами и шрамом на виске. – Что показал твой тест «тактического группового планирования операций»?

– Восемь.

– Восемь.

Прозвучало это слово так, будто раздражительная мамаша вскинула руки, посмотрела на малыша и отрезала: «Ну вот! Опять ты обосрался!»

– Почему восемь? Тебя от семи вообще отделяет только балл. Вы о чем думаете? Вы, все? Дрейк вас, похоже, совсем распустил.

Эльконто, который все это время незаметно тер под столом экран принесенного с собой планшета, принялся возюкать маленькой тряпкой по экрану в два раза интенсивнее.

Распустил? Это ты, мудак, превратил бы нас в стальных роботов без души и эмоций, а Дрейк при всем том дерьме, в котором мы ежедневно варимся, помогает остаться нам людьми. Людьми!

– Ты хочешь что-то сказать, Дэйн?

Взгляд-сканер прожег дырку во лбу Эльконто.

– Никак нет.

– И что ты делаешь там под столом? Дружка поглаживаешь? Помогаешь себе проснуться?

В другой ситуации кто-нибудь засмеялся бы, но не в этой – против Сиблинга, а, значит, автоматически на стороне Дэйна были все. Все без исключения.

Снайпер прекратил тереть планшет, замер. Теперь он смотрел на заместителя, как до того Мак, – исподлобья.

– Ты в курсе, что через двое суток тебе предстоит тест «стрельба по подвижным целям из снайперской винтовки»?

– Я к нему готов.

– Готов? Тоже на семь баллов? Или на шесть и девять, что почти допускает к работе?

Нет, скрутил бы кто-нибудь ему шею! Наглый недо№%аный ублюдок! И это ему Бернарда предлагает найти вторую половину? Да ему собственная вторая половина подсыплет яду уже после первой брачной ночи. Если не «до».

– В общем, по моему мнению, дела у вас плохи. У всех. И поэтому я подготовил предварительное расписание занятий на полторы недели вперед – предлагаю с ним ознакомиться.

Взмах руки в серебристой форме, шорох куртки с белой полосой, и рядом с Сиблингом из ниоткуда в воздухе появился полупрозрачный экран с текстом.

Любитель дешевых эффектов.

Вот именно на них – на дешевых эффектах, а, точнее, на любви Джона к излишней показушности, – Дэйн и планировал сегодня сыграть. Но стоило бросить взгляд на голограмму, как мысли о мести и спасении своего дня рождения напрочь вылетели из его белобрысой головы.

– Что за…?

Что за «нахрен»? Кажется, кто-то произнес это за него вслух, а все потому, что перед глазами присутствующих мелким плотным шрифтом красовалась таблица со следующим содержанием:

Сентябрь четвертое:

11.00 – Силовая подготовка.

14.00 – «Маскировка и оборудование укрытий. Скрытое наблюдение».

17.00 – Подготовка к тесту по специализации.

Сентябрь пятое:

10.00 – «Минно-подрывное дело».

13.30 – Техника безопасности на стрельбище.

16.00 – Ведение боя без оружия.

Сентябрь шестое:

10.00 – Тест на зрительную память.

14.00 – «Средства связи и аудиотехника».

17.00 – Опасные броски/Противодействие броскам.

Сентябрь седьмое:

11:00 – Тактическая подготовка.

13.00 – «Действия в чрезвычайных условиях аварийной обстановки».

16.00 – Кросс на преодоление естественных и искусственных препятствий.

…

Список длился, длился и длился. При виде его лица членов отряда вытянулись, рты приоткрылись, а в глазах застыло теперь уже явно различимое негодование. Черт, да при таких условиях они не будут видеть ни дома, ни родных людей, ни даже банально иметь время на подготовку или отдых. Слово «сволочь» невидимыми, но крупными буквами всплыло над головами и зависло под потолком.

Джон ухмылялся.

– Да, здесь все расписано до четырнадцатого числа…

«Четырнадцатого у меня день рождения!»

Блин! От нервозности Дэйн вновь принялся тереть и без того уже давно чистый экран отключенного гаджета.

– Тест на сенсорику, «передвижение в особых условиях», акробатическая подготовка, психологическая подготовка, техника метания, ножевой бой, стрельба в движении в условиях плохой видимости, – шептали губы снайпера, пока глаза метались от строчки к строчке, – «выход из группы противников», «водолазное дело»…

Черт, на кой ляд им водолазное дело?! У зама вообще крыша поехала? Да тут же ни минуты покоя!

А Сиблинг, тем временем, выглядел крайне довольным собой.

– До возвращения Дрейка у вас как раз будет время, чтобы освежить в памяти основные дисциплины, – где-то наверстать, где-то поднажать, где-то вспомнить, как «оно должно быть» – все на пользу, уважаемые, все исключительно для вас, не для меня.

Нет, они определенно должны нанять для него киллера. Из соседнего отряда или соседнего мира – неважно.

«Или найти ему бабу».

– Как вы видите, я не упустил ничего – в расписание занятий будут включены все важные предметы, такие как физические нагрузки – различные виды и приемы ведения боя, – и ментальные дисциплины: ваши узкоспециализированные тесты, тесты на память, психологическая подготовка и так далее. Конец следующей недели, начиная с пятницы по воскресенье, завершит трехдневный кроссфит в полной боеготовности, где вам предстоит показать лучшее время и результаты на скорость, выносливость, ловкость и…

Далее Дэйн уже не слушал – трехдневный кроссфит в конце недели? Который закончится как раз в его день рождения?

Перед глазами тут же всплыла красочная картина: целый день, начиная с самого утра, Ани будет колдовать у плиты – готовить салаты, первое, второе, закуски, десерты. Будет напевать под включенный на подоконнике радиоприемник и пританцовывать в переднике, кухня наполнится изумительными ароматами, а в окно будет светить яркое ласковое солнышко. Да-да, в этот день обязательно будет светить солнышко – как же иначе? Будет выпрашивать у ее ног кусочек вкуснятины Барт, а как получит его, будет ежечасно проверять, не вернулся ли хозяин? Ходить к дверям, сидеть в коридоре, а после лежать, положив голову на лапы…

Барт будет ждать, а хозяин не придет – потому что у него, б№я, кроссфит. Потому что домой он вернется только под вечер – грязный, уставший, разбитый физически и морально, – придет и сразу завалится спать. Потому что ему – хозяину – будет не до гостей – таких же уставших, как и он сам, бойцов, – не до вкусных закусок, не до Ани и ее обиженного лица – ему вообще будет НИ ДО ЧЕГО. А все потому что Джон! Потому что гребаный Сиблинг решил, что трехдневный кроссфит в конце недели – идеальный для всех вариант, в рот его сапогом!

И ведь не поднимешься, не захнычешь: «Я не могу принять участие – у меня день рожде-е-ения-я-я…» – рассмеется так, что стены трещинами покроются. А потом в отместку уплотнит расписание настолько, что у них даже ночью свободной минуты не останется. А все для того, чтобы по возвращению Дрейка отчитаться с гордой улыбкой на лице – мол, «вот я какой молодец! Гонял их в твое отсутствие, как мог – все на пользу».

«Мудила. Кондом из низкопрофильной резины. Вонючий серебристый носок в горошек и с дыркой…»

Эльконто был готов плеваться пламенем. Но вместо того, чтобы выразить хоть толику раздражения, которое в эту секунду испытывал, он включил планшет, достал его из-под стола и обратился к стоящему у стола человеку заискивающим тоном:

– Джон, ты мог бы скинуть это расписание мне сюда файлом? Боюсь забыть время и что за чем идет…

– А ручки в наш век кончились? Или боишься руки перетрудить? Почему без блокнота?

Снайпер покрылся испариной – его отчитывали, как младшеклассника, – план грозил провалиться. Но тут голос подал Дэлл, который сам того не зная, неожиданно спас ситуацию.

– Да тут записывать это все полдня. Джон, скинь это Дэйну, мы потом у него перепишем.

– Ага…

– Так гораздо удобнее.

– А то сидеть нам тут, как секретаршам, до самого вечера.

Последним высказался Рен, и это сыграло решающую роль – склонный-таки, к декоративным эффектам Сиблинг, совершил короткое движение рукой, и висящая в воздухе таблица поплыла по направлению к планшету. Достигла полированной поверхности, впиталась в нее – погрузилась, как затонувший корабль в морскую пучину, – и на экране тут же высветилась надпись: «получен 1 новый файл».

Дэйн мысленно запрыгал на заднице. Теперь главное: нужно срочно найти изъян в расписании. Чтобы указать на него Сиблингу, чтобы передать планшет в руки, чтобы план удался…

Но где же он? Где недочет в расписании?

Снайпер редко волновался или чувствовал беспокойство, но сейчас однозначно ходил по краю пропасти – сердце стучало, как бешеное, лоб взмок, глаза метались по строкам, словно шальные, мозг булькал котлом со снадобьем.

«Среда… Четверг… Пятница… «Вождение автомобилей», «Уязвимые точки тела и болевые приемы», «Классификация мин» – черт, это вообще только для Дэлла… Ну где же это?»