Читать книгу Знак - Вероника Рот - Страница 12

Я не ожидала, что Акос Керезет вернется по доброй воле. Однако на следующее утро он постучал в мою дверь. В нескольких шагах позади него топталась стражница. Акос держал флакон с пурпурной жидкостью.

– Доброе утро, моя госпожа, – насмешливо произнес он. – Поскольку никто из нас не заинтересован в постоянном физическом контакте, вы можете попробовать это снадобье. Последний пузырек из моих запасов, между прочим.

Я выпрямилась. Когда боль делалась непереносимой и я превращалась в мешок костей и мяса, каждый мускул напрягался, заставляя меня держаться прямо. Отбросив за спину распущенные волосы, я сообразила, что наверняка выгляжу странно, разгуливая в полдень в ночной сорочке, да еще и с левой рукой, от запястья до локтя покрытой наручами из кожи Панцырника.

– Очередная микстура? – кисло улыбнулась я. – Они или вовсе не помогают, или от них вреда больше, чем пользы.

– Вряд ли ты когда-нибудь пробовала обезболивающее из тихоцветов, – сказал Акос, выгнув бровь. – Насколько мне известно, ваш народ не жалует наши проверенные средства.

– Пробовала, – возразила я. – Лучшие отирианские лекарства.

– Отирианские, – он цокнул зыком. – Они хороши для обыкновенных болезней, но твоя проблема – особенная.

– Боль есть боль.

– Советую тебе его принять, – он чуть не насильно вложил мне в руку пузырек. – Снадобье, конечно, не снимет боль полностью, но заметно ослабит. К тому же у него почти нет побочных эффектов.

Я прищурилась и подозвала стражницу, которая маячила в коридоре. Та подбежала ко мне и по уставу поклонилась.

– Выпей эту настойку, – приказала я женщине.

– Думаешь, я собираюсь тебя отравить? – спросил Акос.

– Не исключено.

Стражница, вытаращив глаза от страха, взяла пузырек.

– Не бойся, яда здесь нет, – сказал Акос.

Женщина сделала глоток и вытерла губы тыльной стороной ладони. Несколько секунд мы с ней неподвижно стояли и ждали. Падать замертво она вроде бы не собиралась. Я забрала у нее флакон. Тени метнулись в кончики пальцев, вызвав покалывание. Стражница стремительно вернулась на свой пост, словно я была Панцырником.

Снадобье воняло гнилью и солодом. Я залпом осушила пузырек, ожидая, что вкус окажется столь же мерзким, как и запах. Ничего подобного, послевкусие было цветочно-пряным. Лекарство обволокло горло и осело в желудке странной тяжестью.

– Подействует через две минуты, – заметил Акос. – Ты надеваешь это на ночь? – Он показал на мою руку, покрытую поцарапанной броней. – Нападения боишься?

Броня была сильно изрезана острым ножом. Я снимала ее, только когда купалась.

– Нет, – буркнула я и сунула флакон Акосу.

– Значит, прикрываешь знаки убийства. – Акос нахмурился. – И почему Плеть Ризека прячет свои знаки?

– Не смей называть меня так. Никогда.

Я почувствовала какое-то давление в голове, будто кто-то сжал виски. По телу, откуда-то из глубины, пополз озноб, и моя кровь словно превратилась в лед. Сначала я решила, что виной тому – злость и раздражение, но ощущения были слишком физическими… и безболезненными. Я взглянула на руки. Тени никуда не делись, они темнели под кожей, но двигались медленно, заторможенно.

– Сработало, верно? – спросил Акос.

Боль не исчезла, она продолжала отзываться на течение Тока, но теперь она мне не мешала. Меня охватила приятная сонливость. Неужели мне удастся спокойно поспать?

– В каком-то смысле, – призналась я.

– Я знал, что снадобье подействует. А сейчас я хочу предложить тебе сделку.

– Ты считаешь, что в твоем положении можно предлагать сделки?

– Ага. Сколько бы ты ни твердила, что тебе не требуется моя помощь, в действительности это не так. Ты лукавишь. Поэтому ты можешь либо каждый раз принуждать меня оказывать тебе помощь, либо обращаться со мной как с человеком и получать лекарство без всяких проблем. Выбор за тобой, моя госпожа.

Думать, глядя ему в глаза, было затруднительно, поэтому я уставилась на просветы в жалюзи, сквозь которые в комнату проникали солнечные лучи. За оградой поместья Ноавеков люди ходили по улицам, наслаждаясь теплым сезоном. Пыль, наверное, стояла столбом…

В момент нашего знакомства Акос увидел меня в самом невыгодном для меня свете. Я была уязвимой, слабой и валялась на полу у его ног. Потом-то я попыталась отыграться, показав Акосу то, на что я способна, но проку вышло – чуть. Мою темную паутину нельзя ни стереть, ни уничтожить, а чем больше я испытываю физических страданий, тем сложнее мне жить достойной жизнью.

Может, Акос – мой единственный шанс?

– Я слушаю тебя, – произнесла я.

– Прекрасно, – он провел пальцами по густым, темным волосам. – Прошлой ночью ты… показала мне болевой прием. Ты умеешь сражаться.

– Еще как.

– И ты сможешь меня обучить, если я попрошу?

– Зачем? Ты издеваешься надо мной? Ты хочешь… убить Ризека? У тебя ничего не получится.

– Ты полагаешь, что я хочу его убить?

– А разве нет?

Он помолчал.

– Я хочу забрать домой брата, поэтому мне необходимо выжить и, следовательно, я должен уметь драться, – осторожно произнес Акос.

А я уже подзабыла, что такое настоящая братская любовь. Насколько мне представлялось, размазня и слюнтяй Айджа не достоин такого. Но Акос, по-солдатски уверенный в себе, выглядел очень решительным.

– А ты не обучен рукопашному бою? – поинтересовалась я. – Зачем же Ризек посылал тебя на два сезона к Вакрезу?

– Я обучен. Но мне нужно кое-что еще.

– Мне тоже, – я скрестила руки на груди.

– В обмен на твои уроки я научу тебя делать снадобье. И ты не будешь зависеть ни от меня, ни от кого другого.

Он словно читал в моем сердце, безошибочно выбрав самое соблазнительное для меня предложение. Ведь я жаждала не избавления от боли, но независимости. И Акос преподносил ее мне – в стеклянном флаконе с настойкой алого тихоцвета.

– Ладно, – согласилась я. – Я сделаю то, о чем ты просишь.

Вскоре после нашего разговора я привела Акоса к запертой двери, за которой скрывалась небольшая комната. Это крыло поместья не модернизировали, и замки здесь отпирались не прикосновением пальца хозяина (как в кабинете и в спальне Ризека), а по старинке.

Я вытащила из кармана ключ. Сегодня на мне были свободные брюки и свитер.

В комнате имелся длинный стол, а стены были увешаны полками: на них теснились пузырьки, колбы, ножи, мерные ложки и разделочные доски. Там же выстроился ряд банок. Судя по этикеткам на шотетском, в емкостях хранились различные виды ледоцветов. У нас был небольшой их запас, хотя тувенцы не торгуют с шотетами уже в течение двадцати сезонов. Тихоцветы попадали к нам через третьи руки, среди прочей добычи, привезенной из Побывок. Металлические тигли всех оттенков оранжево-красного свисали с крючков над горелками. Самый крупный – размером с мою голову, а самый маленький – с ладонь.

Акос выбрал тигель и поставил его на горелку.

– Зачем ты училась рукопашному бою, если ты можешь причинить боль с помощью простого прикосновения? – спросил он, наполняя стакан водой из-под крана.

Вылил в тигель, зажег огонь, взял нож и разделочную доску.

– Это часть шотетского образования, нас обучают боевым искусствам с детства. И мне это нравилось, – добавила я, помедлив.

– Где тихоцветы? – осведомился он, водя пальцем по банкам.

– В верхней – справа.

– Но ведь шотеты не используют ледоцветы.

– Шотеты не используют, – ответила я. – Но мы – исключение. У нас есть все. Перчатки найдешь под горелками.

– Что же, госпожа Исключительность, – фыркнул он, – тебе надо будет изыскать способ добывать еще и еще. Нам понадобится много.

– Понятно, – сказала я и на миг умолкла. – А читать тебя в армии не обучили?

Я полагала, что Вакрез должен был научить его не только драться. Но и писать, к примеру. «Откровенный язык» – это язык разговорный, а не письменный, детям приходилось учиться писать и читать.

– Подобные материи их не интересовали, – ответил Акос. – Мне командовали «Бегом марш!», и я бежал. Вот и все.

– Тувенскому мальчишке не пристало жаловаться на то, что его превратили в сильного шотетского мужчину, – заявила я.

– Я не превратился в шотета. Я – тувенец и всегда им останусь.

– То, что ты беседуешь со мной на шотетском, свидетельствует о другом.

– То, что я беседую с тобой на шотетском, является дурацким генетическим вывертом! – рявкнул он.

Я не стала спорить. Но чувствовала, что со временем Акос изменит свое мнение.

Акос извлек из банки с тихоцветами бутон, оторвал лепесток и сунул в рот. Я зачарованно смотрела на Акоса. Такая доза должна была мгновенно свалить его с ног. Акос проглотил лепесток, на секунду прикрыл глаза и как ни в чем не бывало вернулся к разделочной доске.

– У тебя к ним иммунитет? Как к моему токодару?

– Нет. Но они воздействуют на меня слабее, чем на других.

И каким образом он это обнаружил?

Акос положил бутон на доску и плашмя надавил ножом на цветоложе. Бутон раскрылся. Провел острием по каждому лепестку, быстро расправляя их. Это было похоже на волшебство.

Я наблюдала, как пузырится зелье из тихоцветов, сначала – красное, затем, после добавления засахаренных солефрутов – оранжевое… Когда Акос прибавил стебли сендеса, предварительно срезав с них листья, варево стало коричневым. За сендесом последовала щепотка порошка из «цветов ревности», и жидкость вновь покраснела. Как странно. Да и невозможно.

Акос снял тигель с огня, переставил на соседнюю горелку, чтобы остудить, и повернулся ко мне.

– Это весьма сложное искусство, – произнес он, широким жестом обводя комнату с ее полками, на которых стояли колбы, пузырьки и банки с ледоцветами. – А с обезболивающим на тихоцвете будет еще труднее. Ошибись хоть чуточку и приготовишь себе яд. Надеюсь, ты умеешь быть не только жестокой, но и аккуратной.

Он легонько коснулся тигля кончиком пальца и сразу же его отдернул. Я невольно залюбовалась его быстрыми движениями и поняла, к какой боевой школе он принадлежит. Зиватахак, «путь сердца».

– Ты знаешь о моей жестокости лишь понаслышке, – заметила я. – А хочешь я тебе скажу, что я слышала о тебе? Ты – неженка, трус и дурак. Слухи верны, как считаешь?

– Ты из Ноавеков, – упрямо буркнул он, скрещивая руки на груди. – Беспощадность в вашей крови.

– Я не выбирала кровь в своих венах, – возразила я. – Как и ты не выбирал свою судьбу. Мы с тобой стали тем, кем должны были стать.

Я развернулась и покинула комнату, задев дверной косяк закованной в броню рукой.

Я проснулась на рассвете, когда перестало действовать снадобье. За окном начиналось бледное утро. Как всегда медленно, по-старушечьи, я сползла с кровати, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть. Натянула легкий и просторный тренировочный костюм из синтетической ткани, сшитый на Тепесе. Никто лучше тепессаров не умел создавать одежду, сохраняющую прохладу: их планета была настолько жаркой, что люди не выходили из дома без термозащиты.

Прижавшись лбом к стене, я зажмурилась и на ощупь принялась заплетать волосы. Мне давно не доводилось расчесывать свои густые темные волосы, как я расчесывала их в детстве, надеясь завить в тугие кудри. Боль лишила меня и этого удовольствия.

Закончив, я достала из ящика стола свой ток-нож. Он был выключен, черные усики Тока не обвивались вокруг лезвия. Прихватив клинок с собой, я вошла в провизорскую, куда Акос перетащил свою кровать, – иногда он ночевал именно здесь.

Подкравшись, я прижала лезвие к шее Акоса.

Он открыл глаза, его зрачки тут же расширились. Парень попытался встать, но я слегка надавила на нож. Акос замер, а я ухмыльнулась.

– Ты спятила? – спросил он хриплым со сна голосом.

– Вижу, слухи обо мне распространяются быстро, – весело сказала я. – Но гораздо существеннее, не спятил ли ты, раз позволяешь себе спокойно дрыхнуть в логове врага, даже не потрудившись запереть дверь на засов. Если это не признак безумия, значит, идиотизма, выбирай сам.

Он попытался пнуть меня в бок коленом. Я блокировала удар локтем. Лезвие уперлось ему в живот.

– Ты проиграл прежде, чем проснулся, – заявила я. – Первый урок: если хочешь победить в сражении, постарайся избежать драки. А если твой враг – глупый соня, проще всего – перерезать ему глотку во сне. Если он мягкосердечен, обратись к его состраданию. Если он хочет пить, отрави его воду. Усек?

– А как же честь? Плюнуть и растереть?

– Честь! – фыркнула я. – Когда речь идет о выживании, для чести нет места.

Я процитировала строки из прочитанной однажды огрианской книги. Разумеется, в переводе на шотетский, кто здесь будет разбирать огрианский? Мои слова мигом прогнали сон из глаз Акоса: куда там ток-ножу!..

– Вставай, – приказала я, сунула клинок в ножны на пояснице и покинула комнату, чтобы Акос мог переодеться.

Когда мы закончили завтракать, солнце уже встало. В потайных коридорах бегали слуги, разнося по спальням чистое белье. Скрытые ходы тянулись с запада на восток параллельно обычным коридорам. Особняк построили таким образом, чтобы отделить хозяев от подчиненных. По такому же принципу возведен и сам Воа: в центре – дом Ноавеков, окруженный жилищами влиятельных и богатых, все остальные обретаются во внешнем круге, борясь за то, чтобы войти во внутренний.

Тренажерный зал, располагавшийся неподалеку от моей спальни, был просторным и светлым. Одну его стену занимало широкое окно, вдоль другой тянулось зеркало. С потолка свисала позолоченная люстра: изящный светильник контрастировал с черным полом, беспорядочными грудами матов и учебного оружия. Это было единственное помещение, которое позволила перестроить моя мама. Она считала, что поместье необходимо сохранять во всей его «исторической целостности», включая трубы, из которых иногда пованивало гнилью, и потускневшие дверные ручки.

Я любила тренироваться. Не только потому, что занятия увеличивали мою силу, хотя это являлось приятным бонусом. Мне нравилось ощущение физической активности: разогретого тела, быстрого пульса, приятного поднывания утомленных мускулов. Вот такая боль была мне по душе: ведь я выбирала ее сама. Как-то раз я попыталась побороться с солдатами Ризека, как делал он сам в часы тренировок, но чернильные тени Тока причиняли моим спарринг-партнерам нешуточные страдания, и от идеи совместных тренировок пришлось отказаться.

Весь последний сезон я читала шотетские книги о древнем боевом искусстве – эльметахаке, «пути разума». Как и многое в нашей культуре, приемы этой школы были изучены во время наших Побывок. В эльметахаке буквально сплавились между собой огрианская свирепость, отирианская логика и наша шотетская изобретательность.

Когда мы с Акосом очутились в спортзале, я сразу же схватила оставленную там накануне книгу «Принципы эльметахака: основополагающая философия и практические навыки» и раскрыла ее на главе «Стратегия, ориентированная на противника».

– В армии ты изучал зиватахак, верно?

Акос непонимающе уставился на меня.

– Альтетахак еще называют «путь руки», зиватахак – это «путь сердца», а эльметахак – «путь разума», – объяснила я. – Твои наставники не говорили тебе, по принципам какой школы тебя тренируют?

– Они вообще не удосуживались информировать меня о чем бы то ни было, – пожал плечами Акос.

– Судя по тому, как ты двигаешься, я с уверенностью могу заключить, что тебя учили зиватахаку.

Акос вроде бы удивился.

– Судя по тому, как я двигаюсь, да?

– Мне не кажется логичным, что тувенец совершенно не знает самого себя.

– Знать, как ты дерешься, вовсе не означает знать самого себя, – возразил Акос. – Если ты – представитель миролюбивого народа, сражаться вовсе не обязательно.

– Неужели? И где же обитает сей дивный народ? А может, твои воображаемые друзья живут в твоей голове? – усмехнулась я. – Люди агрессивны. Просто кто-то умеет сдерживаться, а кто-то – нет. Лучше это признать и использовать в качестве точки доступа к своему подсознанию, а не продолжать тешить себя ложью.

– Я себя не обманываю, – он запнулся и вздохнул. – Ладно, неважно. О какой точке доступа ты толкуешь?

– Возьмем, к примеру, тебя, – продолжила я.

Акос со мной был явно не согласен, однако не спорил. Значит, лед тронулся.

– Ты быстр, но не особенно силен. Порывист и постоянно ждешь нападения. Скорость – вот краеугольный камень пути сердца, – я постучала себя по груди. – Но данное качество требует выносливости. Поэтому сердце должно быть выносливым. Мы переняли эту философию у воинов-аскетов Золда. Тогда как альтетахак, «путь руки», опирается исключительно на силу. Альтетахак, по сути, является адаптацией стиля наемников с границ галактики. И, наконец, эльметахак. Он основан на стратегии. Большинство шотетов давно оставили этот путь. Эльметахак – настоящее лоскутное одеяло из различных стилей разнообразного происхождения.

– И какой из них изучаешь ты?

– Все – и каждый по отдельности, – я отложила книгу и встала. – Начнем, пожалуй.

У дальней стены стоял древний деревянный комод. Потянув за разболтанную позеленевшую ручку, я со скрипом выдвинула ящик, в котором хранились учебные клинки из современного синтетического материала, прочные и гибкие. От них могли оставаться синяки, но порезаться было затруднительно. Я бросила один Акосу, второй взяла себе и встала в стойку, направив клинок в сторону.

Акос скопировал мои движения. Я видела, как он подстраивается, сгибает колени, перенося вес, чтобы в точности воспроизвести мою позу. Было немного странно наблюдать за человеком, так жаждущим учиться и понимающим, что его выживание зависит от того, насколько он усвоит урок. Я почувствовала себя нужной.

И нанесла первый удар, целя Акосу в голову. Прежде чем клинок коснулся его плоти, я отдернула руку и рявкнула:

– Тебя заворожила неземная красота собственных ладоней?

– Чего? Нет, конечно.

– Тогда прекращай на них пялиться и смотри на противника.

Акос поднял кулак к щеке, затем нанес мне боковой удар. Я прыгнула направо, развернулась и шлепнула Акоса рукоятью ножа по щеке. Акос нахмурился, крутанулся, пытаясь достать меня клинком, и моментально утратил равновесие. Я поймала его руку и сжала кисть Акоса, останавливая атаку.

– Мне уже известно, как тебя победить, – сказала я. – Ты знаешь, что я превосхожу тебя, однако продолжаешь стоять здесь, – я обвела рукой пространство перед собой. – Этот участок – часть меня, самое опасное место. Здесь все мои удары потенциально смертельны, но мое внимание сосредоточено в определенных границах. Ты должен заставлять меня двигаться. Выгони меня из «зоны комфорта», выйди за пределы досягаемости моего правого локтя, и тогда я не смогу заблокировать твои удары. И не стой столбом, ожидая, пока я вспорю тебе брюхо.

Акос послушно кивнул и вновь вскинул руки. Я сделала очередной выпад, и он успел уклониться. Я улыбнулась краешком рта.

Теперь мы кружили друг напротив друга, нападая и обороняясь.

Я заметила, что Акос запыхался.

– Расскажи-ка мне о своих знаках, – предложила я.

В конце концов, моя книга открыта на главе «Стратегия, ориентированная на противника». А нет никого, более достойного этого звания, чем тот воин, память о котором осталась в виде зарубки на твоей собственной руке.

– Зачем? – Акос машинально дотронулся до левого запястья.

Повязки уже не было. У локтя темнел старый шрам. Я видела его пару сезонов назад в Оружейном зале. Сейчас он выглядел завершенным: в рану, согласно ритуалу, ввели иссиня-черную тушь. А рядом появился новый, совсем свежий шрам.

Две метки убийства на руке тувенского мальчишки. Необычное зрелище.

– Затем, что выработка стратегии начинается со знакомства с врагом, – ответила я. – А ты, судя по шрамам, уже встречался со своими противниками лицом к лицу.

Акос хмуро уставился на отметины и произнес нараспев:

– Первым стал один из тех, кто напал на мою семью. Я убил его, когда они тащили нас с братом через ковыли.

– Его звали Кальмев, – добавила я.

Кальмев Радикс был капитаном побывочного судна и политическим переводчиком, говорившим на четырех языках, включая тувенский.

– Ты его знала? – смущенно спросил Акос.

– Да. Он был другом моих родителей. Я помню его с детства… Его вдова рыдала на тризне по покойному мужу, – я склонила голову, задумавшись о прошлом.

Кальмев слыл суровым воином, но в его карманах всегда лежали карамельки.

Он украдкой кидал их в рот во время придворных обедов. Но я нисколько не скорбела о нем. Ведь для меня он был никем.

– А второй знак?

– Второй…

Акос напрягся. Вопрос явно смутил его. Вот и хорошо.

– Второй оказался Панцырником. Его кожа мне понадобилась в соответствии со статусом.

Я заработала себе броню три сезона назад. До вечера просидела в засаде в густой траве неподалеку от военного лагеря, а ночью отправилась на охоту. Подползла к спящей твари и вонзила нож в мягкое подбрюшье. Спустя несколько часов Панцырник сдох от потери крови. Его душераздирающие стоны навечно поселились в моих кошмарах. Но мне и в голову не приходило нанести в память о нем знак убийства.

– Метки только для людей, – произнесла я.

– Тот Панцырник ничем от них не отличался, – тихо проговорил Акос. – Я заглянул ему в глаза. Он знал, кто я такой. Потом я накормил зверя отравой, и он заснул от моего прикосновения. Поверь, я скорбел по нему гораздо сильнее, нежели по человеку, лишившему мою сестру отца и обоих братьев.

А у него имелась еще и сестра! Я с трудом припомнила слова Ризека, рассказывавшего о ее судьбе: «Первое дитя рода Керезетов падет жертвой клинка». Мрачное пророчество. Почти столь же трагическое, как судьба Ризека. Или Акоса.

– Тогда тебе надо нанести на знак особую риску, – подсказала я. – Сверху наискось. Шрам будет означать не убийство, а потерю. Так делают после выкидышей или в память о супруге, унесенном болезнью. Еще о пропавших без вести. В общем, о всяком крупном горе.

Акос взглянул на меня с любопытством и одновременно с яростью.

– Мой отец…

– У Васа уже есть знак, связанный с твоим отцом. Нельзя поминать одну и ту же жертву дважды.

– Жертву?.. Вас просто гордится своей меткой об убийстве, – пробормотал Акос. – Преднамеренном убийстве.

– Вовсе нет. Ты ошибаешься. На самом деле, это память об утрате. О потере, а не о победе, – я невольно обхватила рукой левое предплечье, прикрытое наручами. – И неважно, что тебе сболтнет иной раз какой-нибудь глупый шотет.

Тугие бутоны тихоцветов лежали передо мной на разделочной доске. Я провела острием ножа по лепестку. Перчатки мешали, но прикасаться к тихоцветам голой рукой, как делал Акос, я не могла, не всем же везет.

Лепесток и не подумал распрямляться.

– Ты должна попасть точно по центральной прожилке. Найди самую темную полоску, – посоветовал Акос.

– Не вижу я никаких полосок, красный он и есть красный. Ты галлюцинациями не страдаешь, часом?

– Попробуй снова, – вымолвил Акос.

Именно так он говорил всегда, когда я теряла терпение. «Попробуй снова». Мне хотелось его ударить.

Уже несколько недель мы каждый вечер приходили в провизорскую, где Акос учил меня готовить отвар из тихоцветов. Здесь было тепло и спокойно, побулькивала кипящая вода, тихонько постукивал нож о разделочную доску. Кровать Акоса была аккуратно застелена, выцветшие простыни туго обтягивали матрас. Он спал без подушки, зашвыривая ее в угол, где она собирала пыль.

Ледоцвет полагалось резать особым манером: тихоцветы требовалось ухитриться расплющить, цветы ревности – нарезать так, чтобы порошок не разлетелся в стороны, а лист гарвы – освободить от мякоти, оставив лишь твердые, волокнистые прожилки, и только потом – оторвать от стебля.

– Дергай не сильно, но и не слабо, – пояснял Акос, пока я наблюдала за его действиями.

С ножом я обращаться умела, но мне не хватало терпения и аккуратности, а мой нюх оставлял желать лучшего. Зато в спортзале мы менялись ролями. Акоса бесило, когда я принималась читать ему лекции по теории сражения и философии, которую считала основой основ. Он был быстр и ловок при проведении контактных приемов, но безрассуден и не склонен изучать противника. Зато когда мы касались друг друга, я лучше справлялась с болью.

Я провела кончиком ножа по следующему лепестку, он сразу развернулся и распрямился. Я довольно хмыкнула. Наши с Акосом плечи соприкоснулись, и я отшатнулась. У меня не было привычки к прикосновениям, и я сомневалась в том, что когда-нибудь ее приобрету.

– Неплохо, – похвалил Акос, опуская в воду пучок сухих листьев гарвы. – Теперь повтори это сто раз, и сама не заметишь, как научишься.

– Всего-то? Было бы о чем говорить, – я украдкой покосилась на Акоса, но тот не стал ни закатывать глаза, ни огрызаться.

Он просто слегка улыбнулся.

– Долг платежом красен. Сто лепестков тихоцвета за сто отжиманий.

– Когда-нибудь ты меня еще за них поблагодаришь, – я указала на его мускулы испачканным в соке тихоцвета ножом.

– Я?.. Поблагодарю Ноавека?.. Никогда.

В моей шутке, конечно, была доля правды. Я – Ноавек, он – Керезет. Я – хозяйка, он – пленник. Кажущаяся легкость нашего общения балансировала на игнорировании этих фактов.

Наши улыбки мигом исчезли, мы вернулись к занятиям.

Когда я уже расправилась с четырьмя цветками, – оставалось каких-то девяносто шесть! – в коридоре послышались шаги, быстрые и решительные, совсем не похожие на вальяжную походку стражников. Я отложила нож и стянула перчатки.

– Что случилось? – спросил Акос.

– Сюда идут. Нельзя, чтобы кто-то пронюхал, чем мы занимаемся.

Акос не успел спросить – почему. Дверь распахнулась, в комнату ввалился Вас, за ним следом – какой-то юноша. Я узнала троюродного племянника Васа Йорека Кузара, сына Сузао. Смуглый парень был невысок, худ, с жиденькой бороденкой на подбородке. Я почти не знала Йорека. Он решил не идти по стопам отца и не пожелал становиться ни солдатом, ни переводчиком, чем вызвал подозрительное недовольство Ризека. С точки зрения моего брата, любой, кто не рвался сломя голову к нему на службу, выглядел подозрительно.

Йорек поклонился, приветствуя меня. Я едва обратила на него внимание. При одном взгляде на Васа чернильные тени под моей кожей набрякли болью. Заложив руки за спину, Вас с интересом оглядел провизорскую. Внимательно уставился на испачканные зеленым соком пальцы Акоса и на тигель, булькающий на горелке.

– Что привело тебя к нам в дом, Кузар? – спросила я Йорека, прежде чем Вас раскрыл рот. – Неужто решил навестить своего троюродного дядюшку? Не могу представить человека, которому подобный визит доставил бы удовольствие.

Йорек переводил взгляд с неприязненно смотрящего Васа на меня, а потом – на Акоса. Ну а сам Акос упорно рассматривал свои пальцы, вцепившиеся в край столешницы. А парень сильно занервничал с появлением Васа. Мускулы на руках вздулись, натянув ткань рубашки.

– Мой отец прибыл на встречу с владыкой, – ответил Йорек. – Он заявил, что пока будет общаться с Ризеком, Вас сумеет вправить мне мозги и наставить на путь истинный.

– Ну и как успехи? – засмеялась я.

– Кайра обладает множеством полезных достоинств, но «разум» в их число не входит, – изрек Вас. – На твоем месте, Йорек, я бы не доверял мнению Кайры обо мне.

– Я, конечно, в восторге от нашей милой болтовни, Вас, – оборвала его я, – но почему бы тебе не перейти к делу?

– Что это вы тут химичите? Обезболивающее? Я думал, что твое лучшее лекарство – потные лапы Керезета, – ухмыльнулся Вас.

– Что тебе надо? – сухо повторила я.

– Полагаю, моя госпожа помнит, что завтра начинается Празднование Побывки. Риз желает, чтобы его сестра была рядом с ним на открытии боев. Прежде чем ты откажешься, он просил меня напомнить тебе, что Керезет был передан тебе еще и для того, чтобы ты могла вернуться в строй и посещать публичные мероприятия.

Бои на арене. Я отказывалась посещать их уже много сезонов, ссылаясь на плохое самочувствие, хотя в действительности просто не желала смотреть, как люди убивают друг друга из-за денег, мести или социального положения. Дуэль являлась законным и даже вполне респектабельным способом, но мне не хотелось приумножать картины насилия в собственной памяти. Один только вид оплывающего оскала Узула Зетсивиса чего стоил!

– Увы, я пока не готова «вернуться в строй», – ответила я. – Прошу прощения.

– Ладно. – Вас пожал плечами. – Тебе надо научить Керезета расслабляться, а то в следующий раз при встрече со мной он получит растяжение мышц.

Я оглянулась на Акоса, сгорбившегося над столом.

– Я обдумаю твой совет.

В тот же день в межпланетных новостях промелькнул сюжет, посвященный нашей планете. В частности, там сообщалось: «Видный шотетский заводчик фензу Узул Зетсивис найден мертвым в собственном особняке. Причиной смерти, по предварительным данным, является самоубийство через повешение». Субтитры на шотетском гласили: «Шотетский народ скорбит о безвременной кончине всеми любимого смотрителя фензу Узула Зетсивиса. Согласно расследованию, в его гибели виновны подлые тувенские убийцы, стремящиеся подорвать основы шотетской экономики». Ну, разумеется.

Субтитры всегда лгали, а изучать иностранные языки и знать правду было позволено лишь ближайшим сторонникам Ризека. На кого, как не на тувенцев, мой брат мог свалить смерть Узула? Не на себя же, в конце концов!

И не на меня.

Через несколько часов стражник принес записку.

Она гласила: «Помни о моем отце. Его смерть на твоей совести. Лети Зетсивис».

Ризек мог сколько угодно обвинять тувенцев, но дочь Узула понимала, кто убил ее отца. Я – Кайра Ноавек. Его кровь – на моих руках.

Мой токодар продолжал воздействовать на людей еще долго после того, как я снимала с очередного несчастного свою руку. И чем дольше длилось мое прикосновение, тем продолжительнее были последующие мучения, от которых мог спасти разве что тихоцвет. Но семья Зетсивисов была чересчур религиозна, чтобы прибегнуть к помощи тувенских зелий. Некоторые люди, поставленные перед выбором смерть или боль, выбирают смерть. Узул Зетсивис – верующий до мозга костей – оказался из их числа.

Я сожгла записку Лети и вырезала на своей руке знак в память об Узуле. Смазала свежую рану тушью из корня ковыль-травы. Порез защипал, а на глаза навернулись слезы. Я, не осмелившись полностью прочитать ритуальную молитву, только прошептала его имя.

Ночью мне приснился Узул. Я слышала его крики, видела налившиеся кровью глаза, вылезшие из орбит. Он гонялся за мной по лесу, освещенному мерцающими фензу, пока не загнал в пещеру, где уже поджидал Ризек, чьи зубы были острыми, как кинжалы.

Я проснулась от собственного крика – вся в поту и почувствовала руку Акоса на своем плече. Он низко склонялся надо мной, его волосы были взъерошены. Акос глядел на меня серьезно, настороженно и вопросительно.

– Я услышал твой крик, – произнес он.

Сквозь тонкую ткань сорочки я ощутила тепло его руки. Кончики его пальцев проникли под воротник и коснулись обнаженного горла. Легкого прикосновения оказалось достаточно, чтобы отсечь Ток и унять боль. Когда он убрал пальцы, я чуть не заорала, наплевав на гордость и достоинство, однако Акос тут же нашел мою руку.

– Пойдем, – шепнул он мне на ухо. – Я научу тебя избавляться от кошмаров.

В тот момент, когда наши пальцы переплелись, Акос мог попросить меня о чем угодно. Наверное, я бы сделала все, что было в моих силах – и даже больше.

Кивнув, я выпростала ноги из-под перекрутившихся простыней.

Вскоре мы уже были в провизорской.

Акос зажег светильники, и мы с ним, бок о бок, встали у стола.

Банки на верхней полке теперь были подписаны на тувенском.

– Как и почти все микстуры, – сказал Акос, – эта начинается с тихоцвета.