Читать книгу Милосердный демон - Веста Сур - Страница 2

Тури знает, что такое свобода. Тури ныряет в глубину, туда, где много водорослей и ракушек – много еды. Солёная вода щиплет глаза, но Тури ныряет раз за разом и приносит много еды. Люди племени сыты и довольны. Это и есть свобода.

Тури делает так, как учит Монью. Опускается на семь-восемь локтей. Ниже запрещено. Тури видел кости тех, кто нарушил запрет. Пищу надо собирать быстро, нельзя отвлекаться. В глубине полно зубастых рыб и демонов. От тех, кто медлит, не остаётся даже костей.

Монью мудрый. Он говорит о великом законе: сколько люди взяли у моря, столько же нужно отдать. Давным-давно, когда Тури звался Тука и еле дотягивался до нижних веток масличного дерева, закон перестали соблюдать. Ничего морю не отдавали, только брали. Тогда из бездны поднялось чудовище и проглотило рыбаков. С ними была мать Тури. Потом все боялись подходить к морю. Но Монью сказал: «Возьмите свои украшения и бросьте в воду». Все сделали так, и чудовище уплыло.

Монью мудрый. Он слышит голоса духов.

* * *

Благодарение богам, улов получился обильным. Сквозь щели корзины поблескивала серебряная чешуя, сбоку вялой ботвой свешивались щупальца осьминога. Бодрый мотивчик, насвистываемый Тури, ловко вплетался в трели птиц и шорох лагуны за спиной. Жаркое солнце безжалостно пекло коротко стриженую макушку, сверкало в капельках пота на дочерна загорелой коже, заглядывало в узкие прорези глаз.

На подходе к деревне удачливого рыбака встречал бритоголовый старейшина.

– Запах моря…запах жизни, – провозгласил Монью и тотчас добавил:

– Торопись, скоро начнётся.

Юноша кивнул и с довольной улыбкой затрусил вперёд по тропинке.

На ходу Тури подскакивал от восторга и нетерпения: ему впервые предстояло увидеть Священную Свадьбу. Обряд проводили редко, только при крайней нужде. Монью рассказывал, что он всего однажды наблюдал такой ритуал: в год Красной игуаны, задолго до рождения Тури, когда пробудилась Огненная гора.

Сейчас поводом послужило нашествие людей-из-за-моря. Они скрытно подплывали к острову со скалистой стороны на громадных лодках величиной с дом, пересаживались в лодки поменьше и на них проникали в лагуну. Несчастные, отправившиеся в эту пору на промысел, попадали в плен. Деревня постепенно пустела. Мольбы и подношения богам оставались втуне. И жрец решил, что наступило время прибегнуть к последнему средству. Отдать в жёны Дарующему, богу солнца, лучшую девушку деревни. Наиболее выносливую и годную к замужеству. Пусть она умолит небесного супруга избыть напасть.

У капища в благоговении склонили головы и немощные старики, выползавшие из глинобитных лачужек лишь по особым, исключительным случаям, и дородные матери с непривычно тихими ребятишками, и жилистые, остроглазые девушки, и смуглолицые парни, и самые уважаемые обитатели деревни: мужчины – добытчики, охотники и рыболовы. Тури протиснулся поближе к последним.

При появлении жреца со связками тлеющих сандаловых прутьев в руках толпа зашелестела. Ретивый западный ветер тут же разнёс по округе мягкий сладковато-терпкий аромат. Благовония заняли свои места на деревянных подставках перед каменным истуканом, что послужило знаком начала молитвы. Жрец затянул пресное, как маисовая каша, песнопение, толпа послушно повторяла за ним. Под завывания соплеменников на капище вышла Айя, невеста Дарующего. Тури давно восхищали крепкие ноги и зычный голос девушки. Он частенько грезил о том, как было бы хорошо взять её в жёны, когда наступит пора. Однако ни ревность, ни сожаление его не мучили. Юный ныряльщик понимал: глупо соперничать с божеством.

Продолжая петь, жрец протянул Айе приземистую широкую вазу с грубо выцарапанным орнаментом. Внутри покоилась крупная морская улитка. Тури не раз находил таких на дне. Несмотря на красоту раковин, юноша старался держаться от них подальше. Монью предупреждал: это сильно ядовитые твари.

Девушка опустила пальцы в вазу. Чувствительный укол, и несколько мгновений спустя непреодолимое головокружение. Жёлтые лица соплеменников расплющились и растеклись в стороны, точно жидкое тесто для лепёшек.

По жесту жреца двое высокорослых парней уложили невесту Дарующего в плетёные носилки. Жерди носилок легли на мускулистые плечи. Айю закачало на тростниковом ложе, а миг спустя девушке показалось, что она стала лёгкой, будто пичуга: вот-вот вспорхнёт и умчится в зовущую синеву.

Вскоре процессия во главе со жрецом прибыла на пляж, где под одобрительное гудение деревенских бесчувственное тело невесты перенесли в заранее подготовленную, старательно украшенную орхидеями, камелиями и листьями папоротника пирогу. Теперь лодку предстояло спустить на воду. Подсобить служителю Дарующего вызвались недавние носильщики. Поднатужились – под днищем заскрежетал песок. Ещё чуть-чуть – и посудина заскользила по бирюзовому одеялу лагуны.

* * *

В доме Ратепа принимали гостей. Случалось это редко – высокородный хозяин оказывал подобную честь лишь достойнейшим из достойных, – и оттого Наль и Арсет с раннего утра закружил вихрь суеты и предвкушения.

Сёстры умирали от любопытства увидеть господина Имхатуна, прочимого младшей в женихи. По слухам, этого деятельного молодого человека ожидала завидная карьера. К двадцати двум годам он стал первым помощником своего дяди, наместника Сазума и прочих южных колоний, в обход менее расторопных кузенов.

Вместе с тем интересы сестёр значительно разнились. Наль, страдавшей от грубости и нечуткости мужа, равно как и от скуки, хотелось выяснить, насколько господин Имхатун привлекателен и обходителен с дамами, а пятнадцатилетняя Арсет, полная любознательности и романтичности, жаждала в подробностях разузнать о жизни дикарей. В раннем детстве её завораживали рассказы кормилицы о косоглазых желтокожих островитянах с плавниками вместо рук и жабрами вместо рёбер. Особенно девочке нравилось слушать о привольном житье «рыбьих людей» в согласии с простыми и честными правилами. Позже мать объяснила, что здравомыслящему ребёнку из аристократической семьи негоже верить в чистейший вздор, который несёт полуграмотная простолюдинка. С одной стороны, Арсет соглашалась с матерью, но с другой… Ах, как мечтала она хоть ненадолго стать островитянкой, поменять вечно сумрачные комнаты, задрапированные пыльным бархатом, на белый пляж! Дышать горьким морским воздухом, купаться в кишащем золотыми рыбками заливе, носиться разыгравшейся кошкой по берегу, собирать ракушки и мастерить из них ожерелья, не тревожась о том, что кто-то сочтёт её поведение непристойным.

Традиция возбраняла женщинам присутствовать на званом обеде, поэтому насладиться беседой с приглашёнными сановниками сёстры не могли – их время пришло вечером, когда после изысканной многочасовой трапезы, вежливо выпроводив всех, кроме Имхатуна, муж Наль предложил молодому человеку остаться на чай. Столы накрыли в малом зале. Как положено, мужчин и женщин разделяла решётчатая бамбуковая ширма, присутствие которой позволяло вторым появиться перед посторонним в домашнем облачении, без головного платка и вуали.

Стройность, грация и правильные крупные черты лиц сестёр сразу вызвали расположение со стороны возможного жениха. Наль и Арсет, в свою очередь, залюбовались поджарой фигурой молодого вельможи, казавшейся совершенной на фоне тучного, пусть и осанистого, Ратепа.

Разговор, начатый с предписываемых этикетом общих фраз, постепенно свёлся к обсуждению уклада жизни и нравов южных дикарей.

– Не настолько они примитивны, как принято судить в столичном обществе, – возразил на резкое замечание хозяина Имхатун. – Да, их манеры не отличаются утончённостью, быт груб и омерзителен, и вместе с тем они владеют знаниями о всемирном равновесии, о круговороте времени, о движении светил, имеют зачатки письменности. Мой дядя купил у старейшины одного из сазумских племён глиняный диск с необычным рисунком. Когда он похвастался приобретением перед знакомым астроном, тот был потрясён: рисунок оказался довольно точным лунным календарём. Островитяне, называемые нами дикарями, значительно более сложны, чем мы себе представляем. И порой непредсказуемы. Видимая кротость, податливость уживаются в них со зверской жестокостью. Вероятно, поэтому мифы сазумов крайне своеобразны: поэтичность и возвышенность свободно и часто неожиданно сочетаются с приземлённостью.

Арсет нарочито громко хмыкнула.

– Вы со мной не согласны, юная госпожа? – шутливо осведомился Имхатун.

– Не то, чтобы…, – смущённо замялась девушка. – Меня заботит иное. Я считаю, что дикари счастливее нас, ведь они живут по законам природы. Почему же мы должны следовать законам, написанным людьми, даже если они несправедливы?

Ратеп и Наль одновременно изменились в лице. Хозяин сердито нахмурился, его жена округлила глаза от ужаса.

– Серьёзный вопрос, подобающий морщинистому старцу, а не миловидной девушке, – улыбнулся молодой вельможа.

– И уж точно не дружеской вечерней беседе, – поддержала Наль. – Не лучше ли предоставить господину Имхатуну поведать нам о перипетиях его недавнего морского путешествия?

– О, я с удовольствием, – ответил гость и, прежде чем приступить к рассказу, повернувшись к Ратепу, шепнул:

– Дерзкая девчонка.

– Верно, далеко ей до моей овечки, – вполголоса заметил хозяин, – но ведь недаром говорят: чем норовистее кобыла, тем приятнее её обуздывать.

Мужчины приглушённо засмеялись.

* * *

Черепаховый гребень скользил по волосам Арсет, словно лодка по морю. Широко расставленные зубцы плавно взрезали волну за волной. Пока служанка причёсывала и переодевала девушку ко сну, Наль, полулёжа на тахте, сосредоточенно наблюдала за покачиваниями пламени масляной лампы. Как только приготовления закончились, и рабыня покинула комнату, старшая сестра грозно взглянула на младшую.

– Я всё понимаю, – упреждающе подняла руку Арсет.

– Тогда зачем? – Наль чуть не задыхалась от возмущения.

– Тот чужеземец, он так смотрел на меня…

– О чём ты?

– Две недели назад мы возвращались домой от госпожи Нетеш. Когда я садилась в экипаж, почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Обернулась и увидела незнакомца, инородца. В его взоре я прочла восхищение и уважение. А ещё теплоту. Это поразительно! Скажи, отчего наши мужчины не способны одарить нас ничем иным, кроме пренебрежения и колкостей?

– Фантазии хороши в детстве, Арсет, но рано или поздно с ними приходится прощаться. Надеюсь, ты осознаёшь, что…

– Наш отец погиб в далёком плавании, а состояние за неимением более близких родственников мужского пола передано твоему мужу. И теперь мы сделались собственностью тирана. И хуже того, сластолюбца.

– Бедная наивная девочка, – снисходительно улыбнулась Наль, – можешь ли ты представить, насколько я признательна Ратепу?

– За то, что он обходит спальню супруги стороной, однако не упускает случая проведать юношей, известных своими противоестественными склонностями?

– Именно. В отличие от мужей моих подруг, Ратеп не плодит бастардов, и я спокойна, что всё имущество перейдёт к моему сыну, а дочь получит богатое приданое. И довольно об этом! Вернёмся к твоему поведению. Ты грубейше нарушила этикет в присутствии высокого гостя: перебила его, прямо высказала своё мнение, затронула щекотливую тему. По воле Ратепа, нашего кормильца и господина, в качестве наказания тебе надлежит отправиться завтра в Храм Добродетели. Там ты проведёшь одну луну за чтением «Трактата о смирении» вепсаренского отшельника.

– Но ведь…

– И не забудь перед отъездом поблагодарить моего супруга за оказанное снисхождение.

* * *

Бахрома занавески едва шевелилась от лёгкого дыхания. Сквозь прихотливый узор панджары Арсет наблюдала за новым рабом, как наблюдают за экзотическим животным, равно с интересом и опаской.

Утром с рынка на телегах доставили муку и специи для предстоящего приёма. Невольники таскали мешки и корзины со двора на кухню. Все они молчали, кроме одного. Того, за кем следила девушка. Молодой сазум, несмотря на тяжёлую ношу, напевал весёлую ритмичную песню на своём языке. Остальные нет-нет да улыбались.

Улыбнулась и Арсет, неосторожно высунувшись из-за укрытия, чтобы лучше рассмотреть жизнелюба. Наль заметила сестру и жестом позвала спуститься во двор.

– Подарок Имхатуна, – указала на нового раба жена Ратепа. – Вопреки твоей непочтительности ты ему приглянулась. Супруг велел отдать дикаря тебе, но у нас столько дел сегодня: рабочих рук не хватает! Не сердись, пожалуйста. Ещё пару мешков отнесёт, и можешь забирать и распоряжаться, как тебе нравится.

– Я не сержусь, – ответила Арсет. – Подожду здесь, если не возражаешь.

Наль бросила на девушку обеспокоенный взгляд.

– Мой зонтик мал для двоих, а солнце сегодня очень яркое. Почему бы тебе не посидеть на террасе?

– Ладно, только не забудь прислать ко мне сазума.

– Хорошо.

Южанин появился перед Арсет через четверть часа. Он по-прежнему казался беззаботно радостным, хоть и чуточку усталым. Помимо этого девушку озадачила его манера держаться независимо, на равных. Обычно в присутствии хозяев на лицах рабов отражалось либо трепетное подобострастие, либо напускное безразличие. За тем и другим зачастую пряталась жгучая ненависть.

От обилия вспыхнувших в голове вопросов Арсет растерялась. Вместо добродушного приветствия с губ угловато слетело:

– Как твоё имя?

Юноша ткнул пальцем в стайку воробьёв, которые самозабвенно лакомились просыпанным кем-то просом.

– Энки.

– Это на камском. А на твоём родном наречии?

– Тури. Однако на твой земля мне такой прозываться нельзя. Твои боги будет думать, я есть чужак, посылать большой беда на мой голова. Я есть Энки, кто есть ты?

– Арсет.

– Ай-ай! – притворно ужаснулся сазум. – Львица будет глотать воробей!

Заливистый смех девушки спугнул чутких птиц. Стайка с тревожным чириканьем упорхнула прочь.

– Нет, если пообещаешь меня слушаться, – заверила дикаря Арсет, а потом уже серьёзно добавила:

– Я шучу. С моей стороны было бы подло обращаться с тобой подобным образом. Тебя и так лишили слишком многого: родины, свободы…

– Энки иметь свобода. Хороший еда кушать давать, славный комната с хороший кровать, сладко-сладко спать.

– Ты, наверное, не совсем понял меня, – задумчиво произнесла Арсет, – я подразумевала, что тебя принуждают работать, и что ты вдали от твоего острова, где ты мог делать, что захочется.

– На остров Энки хотеть кушать. И деревня люди хотеть кушать. Долго-долго надо плавать, нырять, пищу добывать. Ракушки есть, рыба есть – Энки шибко нравится. Несёт в деревня улов. Люди довольны.

– Значит, тебе нравилось плавать и нырять? И добывать пищу для одноплеменников? Это так великодушно!

Громкий топот за спиной заставил Арсет вздрогнуть и резко обернуться. На террасу ввалился Ратеп. Сзади семенила Наль.

– Вижу, ты оценила подарок Имхатуна, – обратился хозяин дома к девушке. – Он человек щедрый. Заполучить такого жениха – крупная удача.

– Он мне пока не жених, – раздражённо отозвалась Арсет.

– Снова недовольство! – возмутился Ратеп. – Правильно говорил покойный дворцовый повар: угодить монарху – великое искусство, угодить женщине – приятная, но несбыточная мечта. Два дня, разве это срок? Потерпишь.

Газовая занавеска отлетела в сторону, и хозяин с ворчанием, напоминавшим отдалённые раскаты грома, скрылся в полумраке столовой.

Будь её воля, Наль превратилась бы в серую ящерку и ринулась вслед за мужем – попробуй поймать! Но в действительности получилось иначе. Пальцы Арсет железным капканом сжали запястье жены Ратепа.

– Наль? – в один короткий возглас вместились и упрёк, и обида, и злость.

– Я хотела, честно, хотела тебе сказать, но не успела.

– Из Храма я вернулась вчера вечером.

– Такие вещи в лоб не говорят, сначала нужно подготовить почву…

– Поздно, сестрица. Рассказывай начистоту.

– Это сложная история. Как-то одновременно всё навалилось. Но мы с мужем заботились лишь о твоём благе. Когда ты была в Храме, Имхатун явился просить твоей руки. Настаивал на скором ответе: хотел, чтобы помолвка состоялась до его отъезда в Сазум. Уехать он должен, если считать от сегодняшнего дня, через неделю. Муж обещал как можно скорее тебя оповестить, а после сообщить Имхатуну твоё решение. Но на следующее утро вдруг нагрянул к нам Пагор. Тот самый одышливый и вечно потный старик, торговец коврами. И тоже свататься. Дескать, траур по усопшей супруге закончился, и настала пора приискать себе новую жену. И чего он только не вытворял! Ужом перед нами вился, щедрыми обещаниями сыпал, медоточивыми речами задабривал. И что же Ратеп? Стоял скалой. Хотя о баснословном богатстве Пагора на всех углах судачат. Как и о его связях с некоторыми сенаторами. По слухам, старик снабжает их дурманными травами, которые тайными путями доставляются из Галатии. Однако Ратеп не соблазнился. Он всегда считал позором союзы аристократов с простолюдинами. Грязную кровь никаким богатством не отмыть – так он сказал мне потом наедине. И всё же, памятуя о пресловутых связях Пагора, следовало придумать вескую причину для отказа. Пришлось уверить торговца, что Имхатун его опередил, и согласие от тебя уже получено. Старик покряхтел, посетовал, но вынужден был отступиться. А Ратеп, чтобы скрыть обман, торопливо написал Имхатуну, будто лично навестил тебя в Храме, и ты дала положительный ответ.

Наль заискивающе посмотрела на сестру. Та угрюмо следила за безыскусной игрой Энки с залетевшей на террасу мухой. Южанин то ловил, то отпускал глупое насекомое.

– Вы помыкаете мной, используете в угоду вашим интересам, – с отчаянной отрешённостью проговорила Арсет.

– Для твоего же блага! – парировала жена Ратепа. – Удивительно! Неужели тебе не нравится Имхатун? Ведь он красив и молод!

– Как он может мне нравиться, если я его совсем… совсем не знаю?

Оттолкнув сестру, Арсет с рыданиями бросилась в проход. Резкий порыв ветра коконом обернул занавеску вокруг трепещущего тела. Острые ногти девушки впились в тонкую ткань. Послышался треск, и Арсет влетела в столовую. Невольник поспешил за госпожой. Шлёпанье босых ступней дикаря по мозаичному полу заставило Наль скорчиться от омерзения.

* * *

С началом лета городская знать потянулась на виллы. Не стала исключением и семья Ратепа. Караван из господского экипажа и повозок с поклажей и рабами за два дня добрался до побережья. Здесь для хозяек наступила вольготная жизнь. Срочные дела, связанные с планами по избранию в Сенат, позволяли Ратепу приезжать на виллу не чаще, чем пару раз в месяц, когда с ночёвкой, а когда и без. От любопытства соседей спасали гектары садов, пастбищ и пашен.

Досужие часы Наль с матерью проводили в увитой диким виноградом беседке посреди изысканного парка с розами, кипарисами, гравийными дорожками и мраморными фонтанами. Женщины попивали шербет и наслаждались беседами о скудоумии, скаредности и других пороках столичных знакомых. В это время Арсет либо играла с племянниками под не слишком бдительными присмотром четырёх нянь, либо вместе с Энки каталась на парусной лодке по лиману. Девушка обучала сазума камским песням. Если невольник путал или коверкал слова, она разражалась громким смехом. Как ни странно, Энки не обижался, даже смеялся наравне с ней. За переливчатый звонкий голос Арсет получила от южанина прозвище Ньома, что на его языке означало «райская птица». По мнению дикаря, в этом случае гнева богов можно было не опасаться, поскольку речь шла о прозвище, а не о настоящем имени.

Тем не менее, веселилась девушка не всегда. Порой накатывала на неё романтичная задумчивость. Тогда она признавалась Энки: «Только в море я чувствую себя поистине свободной».

Как-то на очередной водной прогулке Арсет обратилась к сазуму с вопросом:

– Ты скучаешь по дому, Энки?

– Что такое «скучаешь», Ньома? – не понял южанин.

– Ну, наверное, тебе хочется вернуться в твою деревню, повидаться с родными?

– Энки желать говорить с Монью, шибко-шибко умён.

– Я бы тоже всё на свете отдала, лишь бы попасть на твой остров, жить среди простых, искренних людей, не умеющих притворяться, думать одно, а говорить другое. В Каме все сплошь ханжи и лицемеры. Самое распространённое блюдо камской кухни – ложь. На завтрак, обед и ужин – ложь, ложь, ложь. Запечённая и жареная, варёная и пропаренная, взбитая и тушёная, под любым соусом, на любой вкус. Вот бы сбежать отсюда! Взять и уплыть.