Читать книгу Дорога в никуда - Виктор Елисеевич Дьяков - Страница 10

Как и жизнь, юность у всех случается разная. Во все времена не вся молодёжь имеет возможность пройти полную стадию ученичества. В Российской империи учиться в гимназиях, получить полное среднее образование – такую привилегию имело явное меньшинство молодёжи. Кадетские корпуса, это не что иное, как военные гимназии, и в них своих детей отдать могли далеко не все даже из служивого казачьего сословия. Ведь успешно окончив корпус, кадет имел право без экзаменов поступать в юнкерское училище, после которого становился офицером. Потому кадетами преимущественно становились сыновья тех же офицеров, ну и, конечно, потомственных дворян, купцов, духовенства. В виде исключения и особого поощрения, могли принять и детей казаков из числа, дослужившихся до чинов старших урядников, вахмистров и подхорунжих, или равных с ними армейских и флотских сверхсрочников, унтер-офицеров и боцманов. То была маленькая лазейка для детей из простонародья, чтобы и они имели возможность «выбиться в люди».

Так вот, юность у сына Тихона Никитича Володи была, как и положено ей быть у сына станичного атамана, к тому же отставного сотника – кадетская. Замкнутое военное общество, это особая статья. Кадеты, находясь в постоянном контакте друг с другом, где бы они не были, лежа в койках, стоя в строю, сидя за партами, они с детства даже если и не сдружились, то по крайней мере привыкли друг к другу, ощущали локоть стоящего рядом и входили в юность единым монолитом, к тому же замешанном на общих целях и идеалах. Все они, за редким исключением, хотели стать офицерами, желали служить отечеству. Их и готовили как будущих офицеров, общеобразовательные дисциплины изучались по программе гимназий, но кроме того постигались и дисциплины военные: основы тактики, фортификация, строевая подготовка, гимнастика, плавание, фехтование. С пятого класса их обучали верховой езде, стрельбе из винтовок и артиллерийских орудий. Ну, а в качестве культурного воспитания, кроме обязательных занятий пением и танцами, воспитанников корпуса водили в театры, на концерты, в кинематограф, они играли в духовых оркестрах, домашних спектаклях. В общем, детство и юность у кадетов были интересными и насыщенными.

Но тут… сначала в феврале, а потом в октябре семнадцатого, когда Володя учился уже в пятом классе, всё что играло в их жизни роль непререкаемых, вечных символов: царь, вера, отечество, всё разом рухнуло. После Октябрьских событий в Петрограде, когда в Омске к власти пришел Совдеп, большевики отстранили от должности директора корпуса полковника Зенкевича и фактически его обязанности пытался выполнять назначенный Совдепом политкомиссар, бывший прапорщик Фатеев. Первым делом он объявил о необязательности посещения кадетами церкви, затем издал приказ, предписывающий воспитанникам спороть и сдать погоны… погоны с вензелем «АI», гордость кадетов. Естественно, в корпусе начались брожения. Комиссар пригрозил в случае неповиновения полностью закрыть учебное заведение. Кадеты погоны сняли, но не сдали, а сложив поротно в три цинковых ящика от патронов, тайно зарыли в корпусном саду.

Офицеры-воспитатели растерялись и не знали, как объяснить своим воспитанникам творящиеся вокруг события, в молодых неокрепших головах кадетов царила полная сумятица. За царя вступиться уже невозможно, он сам безвольно и трусливо оставил трон, но за Родину, за веру омские кадеты готовы были встать все как один. И когда 6 февраля ночью в городе ударил набат, три старших класса и немало младшеклассников повскакивали с коек, похватали заранее приготовленные «цигели», стальные прутья со спинок кадетских коек с привёрнутыми к ним стальными набалдашниками и кинулись в ночь, драться с красногвардейцами, грабящими церкви и арестовывающими священнослужителей.

Володя вместе со своим другом-земляком, усть-каменогорцем Романом Сторожевым в составе своего класса помогал толпе верующих у моста через Омь обороняться от отряда красногвардейцев, пытавшихся ту толпу разогнать. Народ вооружился кто чем, в основном дубинами и топорами. Красные пока опасались открывать огонь и орудовали в основном прикладами. Столкновение было в полном разгаре и не давало перевеса ни одной из сторон, когда от Войскового собора стала отчётливо слышна винтовочно-пулемётная перестрелка. Все кинулись туда. Когда прибежали, в лунном свете открылась колоритная картина: сани на заснеженном льду Иртыша и над ними развевающееся знамя. Кто-то узнал войсковую реликвию, знамя Ермака, но было непонятно, кто его выкрал. К собору тем временем стекалось много красных отрядов и толпы поднятых набатом верующих. Красные не сумели взять ни одного из казаков выкравших знамя – они ускакали через Иртыш. Потому красногвардейцы вновь обратили весь свой гнев на толпу – возобновилась драка.

Гражданская война в Сибири еще не достигла того ожесточения, которое имело место в Петрограде, Москве и некоторых других районах центра и юга России, где кадетов и юнкеров красногвардейцы уничтожали, не смотря на их юный возраст, как и гражданское население, оказывавшее сопротивление новой власти. Видимо, те красногвардейцы, что пытались разогнать толпу у войскового собора в Омске, были местные, ещё не успевшие ожесточиться. Во всяком случае, открыть огонь и даже примкнуть штыки они так и не решились. «Сражение» шло только с применением ударных орудий: прикладов, дубинок, обухов топоров, цигелей. Туго пришлось бы пятнадцати-шестнадцатилетним пятиклассникам-кадетам, если бы не их взаимовыручка. Физически сильно уступая взрослым мужикам-красногвардейцам, они, тем не менее, прикрывая друг друга, кое-как держали свой участок обороны. Красногвардейцы, имея единое командование, стремились найти наиболее «слабое место», чтобы врубиться в малоорганизованную толпу верующих с целью её рассечь, раздробить на части. Таким слабым местом, казалось, должны были стать невысокие кадеты-пятиклассники…

Володя отбивался своим цигелем плечо в плечо с Романом. В какой-то момент именно против них оказалось не двое, а сразу четверо красногвардейцев. Бывалые фронтовики стали прикладами «обрабатывать» мальчишек. Володя, тем не менее, сдерживал натиск рябого в обмотках и полушубке красногвардейца и пришедшего ему на помощь низкорослого крепыша в офицерской шинели. Именно эта шинель навела его на мысль, что ее этот «краснопузый», скорее всего, снял с офицера, возможно, им же убитого. Негодование придало ему дополнительное остервенение:

– Подлецы, подлецы!… – Володя исступленно без устали орудовал цигелем, доставая то одного, то другого, в то же время ловко уворачиваясь от прикладов.

Изловчившись, он попал тому что в шинели в голову, у красногвардейца свалилась папаха, он бросив винтовку и держась за голову отступил. Второй в растерянности остановился. Володя, воспользовавшись моментом, поспешил на помощь к Роману, но не успел, у того уже выбили из рук цигель, свалили и молотили прикладами двое красных.

– Забью, бляденышь офицерский, чтобы на развод благородиев не оставлять! – орал один из нападавших на Романа.

Примерно в таком же положении, как и Роман оказалось уже большинство кадет пятиклассников, красногвардейцы буквально забивали их.

– Братцы, пятиклашек убивают… на помощь, господа кадеты! – сами по себе соорганизовались для оказания помощи явно сдающим своим младшим товарищам 6-ти и 7-и классники.

– Православные… да что же это… ребятишек, детей эти антихристы убивают! Подмогнём братия! – это уже громовым голосом оглашал огромного роста монах с дубиной из толпы верующих у другого конца соборной площади.

Володе пришлось бежать от нескольких красногвардейцев с перекошенными азартными лицами, но на помощь ему уже спешили.

– Не робей, не показывай противнику тыл! – с Володей чуть не столкнулся высокий семиклассник, с ходу вступая в противоборство с одним из преследователей Володи. Володя тоже затормозил, обернулся и обрушил свой цигель на второго…

Красногвардейцы, не выдержав напора, на этот раз обратились в бегство. На «поле боя» прихожане и кадеты кричали ура и бурно радовались. Появились женщины с корзинами набитыми всякой снедью, угощая «бойцов». Особенно сердобольные горожанки стремились угостить кого-нибудь из младших кадетов… Утром офицеры-воспитатели сумели увести возбуждённых, нагруженных пирожками, ватрушками и шаньгами кадетов в корпус и спешно начали учебные занятия…

В пятом классе шло плановое занятие по географии, но никто не слушал преподавателя. Кадеты втихаря дожёвывали ночное угощение, многие не могли сдержать зевоту, дремали. Да и сам преподаватель не столько объяснял урок и следил за кадетами, сколько смотрел в окно – весь корпус ждал, чем ответят большевики. Ведь простить случившееся ночью, они никак не могли.

Собрав все наличные силы, Совдеп к середине дня сумел полностью прекратить колокольный звон и разогнать народ от церквей. В городе ввели осадное положение. Кадетский корпус окружили. На этот раз против кадетов послали не случайно попавших в красную гвардию людей, прельщенных казённым пайком и кой-каким обмундированием, а отряд карателей-матросов, прибывших для подмоги местному Совдепу из Кронштадта. Обвешанные маузерами, гранатами и офицерскими кортиками матросы, выбив парадные двери, ворвались в корпус, будто штурмуя вражескую крепость, но воспитатели сумели удержать кадетов от сопротивления. Начался повальный обыск и допросы. Матросы всячески пытались спровоцировать в первую очередь старшеклассников, грозя перебить всех «романовских волчат», вслух громко вспоминали, как они зверски убивали юнкеров в Петрограде и Москве, как отрубали им руки, ноги… гениталии. Но желаемого ветераны «классовых сражений» так и не добились, ибо воспитанники корпуса были не вооружены и не отвечали на провокации. А всё оружие корпуса, как и положено хранилось в цейхгаузе… В тот же день Совдеп нанёс по контрреволюционному гнезду ещё один удар: созванный Фотеевым педсовет постановил в трёхдневный срок расформировать и распустить по домам три старших класса, и уволить большинство офицеров-воспитателей.

Старшие кадеты, оказавшись в «подвешенном» состоянии, стали собираться кучками и обсуждать, что делать дальше. Володю позвал тот самый рослый семиклассник, что помог ему тогда ночью. Позвал на общее собрание отчисляемых 6-го и 7-го классов:

– Айда с нами, ты парень боевой, нам подойдёшь.

Пошли в торцевую часть длинного здания, спустились на первый этаж, где находился туалет. Весь коридор перед туалетом заволокло густым табачным дымом, кадеты выпускного класса, забыв о дисциплине курили и галдели, стараясь перекричать друг-друга.

– Господа кадеты!… Раз мы исключены, то предлагаю недостающие нам месяцы учёбы заменить боевой практикой. Предлагаю всем идти в Захламихинскую в отряд есаула Анненкова и встать под славные знамёна, которые он увёз из под носа большевиков! – ораторствовал один из старшеклассников.

Кто-то встретил этот призыв криком ура и аплодисментами, кто-то негромко возражал. Володя смотрел на оратора восторженными глазами, он готов был прямо сейчас идти в Захламихинскую по льду Иртыша… На землю его опустил низкий голос их ротного воспитателя штабс-капитана Боярова:

– Кадет Фокин, ко мне!

Штабс-капитан стоял у входа в туалетную комнату и неодобрительно смотрел на расхристанных кадетов, многие из которых жадно смаковали махру и папиросы. Но замечания он сейчас сделать был им не в силах, в связи со случившимися событиями былой дисциплины в корпусе уже не было. Да и не за этим он спустился в туалет, он увидел, что с семиклассниками идёт один из его воспитанников, пятиклассник.

– Что ты здесь делаешь? – негромко, чтобы не слышали другие, спросил Бояров.

– Я… не знаю…– растерялся Володя. – Господин штабс-капитан, наш класс исключают и я…

– Я знаю, что класс исключают, и догадываюсь почему ты здесь. Пойми Володя им по 17-ть, а тебе 15-ть. Им-то ещё рано воевать, а тебе подавно. К тому же ты знаешь, что я обещал твоему отцу заботиться о тебе…

Сын станичного писаря станицы Долонской Николай Нколаевич Бояров сам кадетского корпуса не кончал. Не окончив учёбы в реальном училище, он добровольцем пошёл вольноопределяющимся на японскую войну, где и служил в одном полку с хорунжим Фокиным, даже был его подчинённым. После войны Бояров выдержал экзамены в Оренбургское юнкерское училище и стал офицером. Ему-то своему полчанину и написал письмо с просьбой присмотреть за сыном Тихон Никитич. А тут ко всему в пятом классе штабс-капитан стал его офицером-воспитателем…

– В общем так, чтобы у тебя вновь не возникло подобных мыслей, поживёшь пока у меня дома, я ведь теперь тоже человек вольный, большевики меня уволили. А там посмотрим, мало ли что дальше будет, сегодня исключили, завтра восстановят. А шашкой махать и стрелять, это всегда успеешь. Понял? – безапелляционно подитожил штабс-капитан.

– Так точно, господин штабс-капитан! Но у меня друг, вы знаете, Роман Сторожев, он в лазарете, его красные сильно избили, голову проломили. Я не могу его бросить.

– Не можешь, говоришь. А что же тогда к Анненкову бежать собрался? – осуждающе спросил Бояров.

– Я… я не собирался, просто так, послушать пришёл, – пролепетал Володя, и опустив глаза густо покраснел.

– Ладно, подумаю, как и твоему другу помочь. А сейчас, форма одежды зимняя, шинель, шапка и пошли ко мне домой. Там и письмо твоим сочиним, а то, поди, беспокоятся в станице-то, вы ж о родных всегда забываете, когда какая шлея под хвост попадает. А ехать тебе пока никуда не надо, до Усть-Бухтармы далеко, а время, вон какое лихое. Поживёшь у меня, поглядим, посмотрим. А насчёт исключения горевать не стоит, кажется мне это временно, как и всё, что сейчас происходит. Ну, давай, иди одевайся…

Письмо, отосланное штабс-капитаном Бояровым в середине февраля непонятно как, но дошло всё-таки до Усть-Бухтармы к середине марта. Видимо кто-то продолжал то ли по инерции, то ли по заложенной на генном уровне привычке делать нужные для людей дела. Вокруг набухала, грозя взорваться кровавым гнойником, гражданская война, а кто-то по-прежнему собирал, сортировал и перевозил, принимал письма. И в мирное-то время это занятие считалось не престижным, малозначительным, но кто-то продолжал им заниматься, даже когда слово взял «товарищ маузер». У Фокиных в день, когда, наконец, пришло письмо из Омска, был праздник не меньший, чем у Решетниковых, когда вернулся Степан.