Читать книгу Возвращение Жигана - Виктор Галданов - Страница 5

На перекрестке я повернул налево. Я шел мимо кинотеатра «Восток», гастронома, военного универмага и кондитерской Берковича. В детстве мы любили стоять и наблюдать за круговертью, царившей в дверях этого магазина. Берковичем звали его самого первого, еще дореволюционного владельца, а в наши дни это был просто кафетерий.

Это было лучшее зрелище на Свободной. К тому же зимой с десяток уличных пацанов могли найти себе там пристанище и просто обогреться. Костя Пчелинцев, Игорь Гордиенко. Свинтус, Дабыч, Колька Капралов, ну и, конечно, я. Мы привыкли встречаться здесь перед походом в кино, а если у нас не было денег на это развлечение, мы торчали там, пока не закрывался магазин и приходило время возвращаться домой. Свинтус, Дабыч, Костя… Интересно, что сталось с ними?

Олег тоже был среди них. Но что стало с ним, я знал. И в этом еще предстояло разобраться.

Я оказался на Зеленой. На углу, где раньше был бакалейный магазин Манушака, стояло то же здание, но уже желтое. Вывеска «Бакалея-Гастрономия» исчезла, теперь это был «Sоny & Panasonic», а за стеклом вместо бутылок с лимонадом, которые раньше стояли на выцветшей желтой бумаге, высились штабеля телевизоров и видаков. В конце улицы, далеко отсюда, был железный забор, а за ним – пустырь, покрытый бурой травой, повергающей всех в уныние. Узкая сырая болотистая полоса – здесь все мы могли как будто исчезнуть, а потому делать, что заблагорассудится. Во всяком случае, я привык бывать там, и некоторые другие тоже. Но потом у Лерочки Марочкиной появились штаники, и она стала брать по пятачку за просмотр в кустах в паре с Кристинкой, которая стояла на стреме. Олег никогда там не был, но знал об этом развлечении, и когда я приходил домой, он читал свой «Моделист-конструктор» и не заговаривал со мной. В этих случаях я чувствовал себя ужасно. Иногда он так долго выдерживал молчание, что мама приказывала ему идти умываться и ложиться спать.

Он закрывал журнал и, не глядя на меня, поднимался в спальню. Когда я входил в темную комнату, то знал, что он не спит и думает обо мне. Я подолгу не мог заснуть, лежал, затаив дыхание, но все равно чувствовал, что мысли обо мне не покидают его.

Я шел по Зеленой. Дойдя до ее конца, я увидел все тот же забор и знакомый цвет травы, но болото исчезло. На его месте построили небольшой цех – желтый кирпич стен и звук постоянно работающего токарного станка.

Я нашел сорок восьмой дом. Окна, естественно, были зашторены, но н прихожей горел свет, который через матовое стекло освещал цветы и кустарник под окном. Я открыл дверь.

Стены, по-видимому, только недавно оклеили новыми обоями, на которых были изображены крабы, рыболовные сети и бесхитростные рисунки яхт – все в зеленых и коричневых тонах. Он пристроил новую деревянную лестницу на второй этаж, а вровень с ней развесил картины. Хорошо вписывался в интерьер темно-красный палас в холле и на ступенях. Свет шел от выполненной под старинную медь многорожковой люстры.

Я зашел в гостиную. Вместо печки в ней теперь стоял стильный камин, а по обеим его сторонам он поставил по шкафу. С одной стороны стоял телевизор, аккуратно установленный в небольшом открытом отделении шкафа вместе с фотографиями в рамках, вазами для цветов и фруктов и другими безделушками. В другом отделении были аккуратно сложены газеты с теле- и радиопрограммами. Второй шкаф предназначался для книг. На нижних полках лежали журналы по моделированию, а выше стояли книги: собрания сочинений Толстого и Горького соседствовали с бакинским многотомником Чейза, а потрепанный Хэм, за которым папуля ночь простоял во время подписки, простыл, промок и заболел, мирно уживался с Конан-Дойлем.

Были там и детективы со шпионскими романами, многие из которых были братом собственноручно перепечатаны на пишущей машинке: Виктор Каннинг, Алистер Маклин и Ян Флемминг. Кроме того, там были пластинки: Эрик Клэптон, «Битлз», парочка «роллингов», излюбленные джаз- и рок-группы: «Кровь, пот и слезы», «Чикаго».

Его тапочки так и стояли у решетки камина. В углу – крутящееся кресло из черной кожи, развернутое к телевизору. Огня в камине не было.

Я заглянул на кухню. Все было достаточно опрятно. Железная полированная раковина чисто вымыта. В мусорном ведре ни соринки. На полу – пустая чистая миска для собаки. Вернувшись в гостиную, я открыл дверь в переднюю комнату. На камине стояла небольшая лампа с красным абажуром, и я включил ее. В комнате были цветы – мой венок, много цветов от Риты и еще один венок от Дины.

Направленный изголовьем в сторону окна, гроб как бы делил комнату на две половины. Рядом с гробом стоял стул.

Я подошел к изголовью гроба и посмотрел на Олега – я так давно не видел брата. Смерть практически не изменила его. Олег напоминал гипсовую статую, и мне пришла в голову дикая мысль, что если я сейчас постучу по его лбу согнутыми пальцами, то раздастся гулкий звук.

– Такие вот дела, Олежка, – сказал я, постоял еще немного и сел на стул.

По-моему, я говорил еще какие-то слова, не помню какие, прислонившись головой к краю гроба. Затем я выпрямился, расстегнул пальто и достал сигареты. Прикурив, я медленно выдохнул дым, не отводя глаз от того, что прежде было Олегом. Постепенно у меня создавалось ощущение, что я никогда не знал его при жизни. Все, что всплывало в памяти, казалось нереальным. Как отдельные кадры из фильма. Даже когда в воспоминаниях я видел самого себя, все равно я не верил этому.

Я достал флягу и сделал глоток. Перед тем как выйти из комнаты, я еще раз взглянул на Олега и затем вышел, плотно закрыв за собой дверь. Из холла я поднялся на второй этаж, открыл первую дверь и вошел в комнату Дины.

Раньше она была нашей с Олегом. Обои были разрисованы гитарами, нотами и микрофонами. Были там и фотографии: «Битлз», «Муди Блюз», «Дорз» и здоровенный роскошный плакат «Лед Зеппелин», стоивший по тем временам целое состояние. Теперь с ними как признак нового поколения соседствовали «Модерн Токинг», «Металлика», Алена Апина и Титомир. На полке стоял тайваньский банан-двухкассетник и лежали кассеты, а рядом со шкафом находилась кровать, которой Дина пыталась придать вид дивана. Напротив кровати стоял туалетный столик, из открытого ящика свешивался чулок. Я пошел в комнату Олега. Раньше здесь жили наши родители. Все те же довоенные кровати, комод и гардероб на потертом линолеуме. И по-прежнему идеальный порядок. На камине красовалась наша детская фотография, где мы были сняты около здания райкома комсомола в наших лучших костюмах. Ни брат, ни я так и не стали комсомольцами, меня воспитывала улица, а Олега – книжки, но нам нравилось для разнообразия таскаться на райкомовские дискотеки – там была яркая цветомузыка и мощный звук.

Я уселся на кровать Олега, и она жалобно заскрипела подо мной, бросил сигарету на холодный желтый линолеум и потушил ее ногой. Я долго сидел, не думал ни о чем, потом встал и пошел вниз за сумкой.

Я уже начал стелить постель, когда вдруг вспомнил про одну штуку. Я не был уверен, что Олег сохранил его, и осмотрелся по сторонам. Он вряд ли был ему нужен, а с другой стороны, наверное, и не мешал. Я наудачу открыл первый попавшийся ящик гардероба.

Среди одежды Олега блеснул полированный приклад. Я сел на корточки, засунул руку внутрь ящика и почувствовал ладонью металл. Ствол стукнул о стенку ящика, раздался глухой звук, прокатившийся по холодному линолеуму. Я вытащил обрез. Там же за парой ботинок я нашел коробку с патронами. Все это я положил на кровать и сел рядом, глядя на обрез. Сосед, уже взрослый болван и уголовник Юрка заломил за него аж пятьдесят рублей. Как мы пахали, чтобы заработать на него! Оба, почти два года!

Никаких кино, футбола, развлечений. Мы заключили договор: если один из нас нарушит его, он должен расстаться со своими деньгами. Я знал, что Олег никогда не нарушит условия договора. Я не был уверен только в себе. Так уж получилось, что мы оба сдержали слово.

Наши мытарства не кончились, даже когда обрез уже был наш. Если бы отец нашел его, то разбил бы вдребезги на наших глазах. Обычно мы прятали его в старой собачьей конуре и доставали только по воскресеньям. Да и тогда мы не чувствовали себя в безопасности, пока наши велосипеды не уносили нас улиц за пять от Зеленой. Носили мы его по очереди, причем мне казалось, что мое «дежурство» всегда проходило быстрее, чем Олега. Мы с ним обошли все окрестности нашего города. Но больше всего любили ездить к реке. Девять километров пути стоили того.

Река была широкой, местами с километр, а берег всегда пустынным. Особенно нам нравилось зимой подниматься к самому устью и, укутавшись поплотнее, идти против ветра с обрезом в руках и стрелять в воздух. Это были лучшие часы моего детства. Потом что-то изменилось, и Олег стал смертельно ненавидеть меня, а я продолжал его любить до самого отъезда.

Он стал ужасно замкнутым. Сблизившись с отцом, брат мой вообще со мной мало разговаривал, но, между прочим, давал понять, что наблюдает за мной. Иногда меня бесила его уверенность, что он видит меня насквозь. Пусть даже он был прав. Ну и что? Незачем ему было так вести себя. Ведь я-то оставался прежним. Просто он сам стал больше понимать. И пока он не начал рыться в моей душе, все было нормально. И вообще, чем меньше тебя анализируют, тем лучше. Олег не понимал, что мои конфликты с отцом происходят в основном, из-за его отношения ко мне. И тогда я стал искать себе компанию ребят, которым наплевать на то, что творится у меня в душе, и которые будут принимать меня таким, каким я хочу казаться, а не таким, какой я есть на самом деле. Такие ребята нашлись, у них нашлась и работа для меня – уводить ротозейские тачки от подъездов, и после первой ходки на зону родственники окончательно отвернулись от меня.

Но теперь все это было в прошлом. Точно так же, как и сам Олег. И ничего уже нельзя изменить. Единственное что я должен был сделать, это кое-что выяснить для себя. Хотя бы для того, чтобы отдать дань нашему прошлому.

Фляжка прощально булькнула, но я ее успокоил: в недрах моей сумки было еще достаточно жидкости, чтобы наполнять ее снова и снова тяжелым и маслянистым армянским коньячком.