Читать книгу Избранное - Виктор Голявкин - Страница 37

Каждый раз Вовка заходит за мной перед школой. Но сначала интересуется патронами. Поди их достань, отечественные патроны! В классе с Вовкой нас рассадили, и теперь я сижу с Толиком. Но как прозвенит звонок, мы сейчас же друг к другу и о патронах начинаем. «Вашей дружбе, – сказал учитель, – можно позавидовать, но о вашей дисциплине можно пожалеть». Пожалел бы нас Пал Палыч, достал бы нам патроны…

Опоздали с Вовкой в класс, стоим за дверью и проблему патронов обсуждаем. Фронт близко, а мы без патронов. Лучше в класс не пойдем в таком случае, мало ли может быть в военное время уважительных причин. Домой Вовке нельзя, бабушка изведет, а ко мне можно. Карабины проверим, на каски полюбуемся. Недавно их со свалки привезли, с орлами, с фашистскими знаками.

…Во дворе, на ступеньках бомбоубежища, дядя Павел играл с управдомом в шашки. Дядя Павел вернулся с войны, ходит с палкой, в военной форме без петлиц и носит желтую нашивку тяжелого ранения. Никто с нашей улицы не возвратился еще с войны и не носил такой нашивки. До войны он возил хлеб с пекарни. Мы бежали гурьбой за его фургоном и цеплялись сзади. Фургон останавливался у магазина, и мальчишки разбегались в разные стороны. От горячего хлеба шел пар, и он вкусно пахнул. Сейчас Павел был инвалид. До сих пор мне не приходило в голову спросить у него патроны. Неужели он с фронта не привез ни одного патрончика? Но как спросить? Управдома куда-то позвали, и я заменил его. Дядя Павел расставил шашки.

– Сознайтесь, – сказал он вдруг, подняв голову и разглядывая нас, – вы ко мне цеплялись на фургон?

– Цеплялись, – сознались мы, – да когда это было.

Он даже обрадовался, что мы к нему до войны на фургон цеплялись.

– Не гнал я вас, ребята, верно?

– Когда гнали, а когда и нет.

– Очень редко гнал, – задумался, как будто это сейчас значение имело.

– Вообще-то редко, – говорим.

Он оживился:

– Катались на моей лошадке, будь здоров.

– А нас за фургоном и не видно было, – говорю, – вы и гнать-то не могли.

– Так что же вы думаете, я вас не чувствовал? Я вас прекрасно чувствовал. Эх, если бы сейчас я на фургоне ездил, не гнал бы вас совсем, ребята… Катались бы, сколько вашей душе угодно.

– Да мы на вас не обижаемся, – сказал Вовка.

– Да мы и забыли, – сказал я.

– Но я-то не забыл. – Он долго хвалил свою лошадь, расписывал ее достоинства, извинялся перед нами, что не давал нам кататься, не мог отделаться от воспоминаний.

Я думал о патронах.

– Играть-то будешь? – спросил Павел.

– Не, – сказал я.

– Чего ж садился?

– Патроны хотел у вас спросить.

– С ума вы посходили, – сказал он, – какой раз спрашивают у меня патроны!

– Мы первый раз у вас спрашиваем.

– Просили вроде вас.

– Нет, нет, мы не просили.

Он вздохнул.

– Полюбуйтесь, что сделали со мной патроны. Малейшей тряски не могу переносить по булыжной мостовой, прощай, моя лошадка…

– Так это же немецкие, – сказал я. – Фашистские патроны нам не нужны, правда, Вовка?

– Нам нужны отечественные, – сказал Вовка.

Он качал головой и собирал шашки.

Вовка тянул меня за рукав, и мы с Павлом попрощались.

– Зря у него спрашивали, – сказал Вовка.

– У всех надо спрашивать, – сказал я. – У всех подряд. Иначе наше оружие заржавеет. Отечественные патроны мы из-под земли выкопаем.

– Пуля – дура! – сказал мне вслед Павел. – Погибнешь без войны от своих патронов.

– Не бойтесь, не погибну! – отвечал я, поднимаясь по лестнице.

Дома вытащили карабин, каски в ряд расставили, пощелкали затвором, эх, нам бы патроны!

Я вынул звездочку из бархатной коробки, и Вовка не мог поверить, что я ее сам сделал.

– Приедет с войны мой папа, – сказал я мечтательно, – снимет свою гимнастерку и повесит на стул. А я незаметно приколю ему звездочку. Станет он надевать гимнастерку, увидит звездочку и глазам своим не поверит…

– А у моего отца два ордена Красного Знамени, – сказал Вовка, – мой папа летчик.

Я знал, что отец его летчик, но про ордена не слышал.

– Редкий у тебя папаша, – позавидовал я.

– Он еще получит, – сказал Вовка. – Он только начал самолеты сбивать. Ему сейчас новую машину дали. А та у него старая была, вся в дырках. Папаню в ней поранило, но все равно машину посадил. Мой папа Героя Советского Союза тоже получит. Раз у него новая машина. – Поразительно он верил в своего отца. Как бы угадывая мои мысли, он сказал: – А если его собьют случайно, он на парашюте спустится. Он может лететь, лететь, а парашют не раскрывать. Перед самой землей раскрыть. Знаешь, как этот прыжок называется? Затяжной называется.

– А мой папа капитан, – сказал я и спрятал звездочку.

– А мой папа старший лейтенант.

Старший лейтенант, а два ордена Красного Знамени. Но зато капитан…

Зазвонил телефон.

– Есть патрон! – шептал в трубку Толик. – Новый патрон!

– Откуда?

– Потом объясню.

– Жми сюда! Сразу! Мы ждем!

– Куда?

– Ты куда звонишь?

– Аа-а… Понял.

Не очень-то сообразительный, звонит сюда, а куда идти – не знает. Посадили его со мной за парту вместо Вовки, а он нам патрон достал, замечательно получается! Откуда он его достал? Я же говорил, у каждого надо спрашивать.

Примчался Толик, красный, запыхался. Папаша у него раньше сторожем работал. На каком-то складе. Сейчас он на войне. Винтовку он сдал, конечно, а патрон в ящике остался. Открыл Толик ящик случайно, а там патрончик валяется.

– А что вы мне взамен дадите? – спрашивает Толик.

– Каску, – говорю. – Немецкую каску с фашистским знаком. Вещь стоящая, наденешь на голову – настоящий фриц. Поглядишь в зеркало – себя ни за что не узнаешь. Вылитый фашист. Точь-в-точь. Редкая вещь.

– На кой нужна мне ваша каска, – обиделся Толик, – зачем мне ее на голову надевать?

– Вещь-то стоящая, согласись. Только в школьном музее и есть, а у тебя своя собственная. Может, тебе еще рубашку в придачу дать? Могу повязку дежурного предложить. Ходи, где хочешь, во время тревоги, загоняй всех в бомбоубежище, на!

– Не надо мне ничего, – сказал Толик и вынул патрон из кармана.

– Друг ты наш, Толик, бесценный друг, выручил ты нас, Толик!

– На испытания оставайся, – сказал Вовка, – официально оставайся, а хочешь – неофициально, как тебе удобней.

– Да мне все равно, – сказал Толик.

– Как почетный гость оставайся, пальнуть дадим, можешь не беспокоиться. Папаше твоему салют устроим. Молодец он, патрон оставил. Ржавело бы наше оружие до лучших времен, если б не твой папаша. Сначала испытание устроим, а потом фрицам праздничек устроим. Из их же оружия, представляешь, нашим патроном праздничек устроим!

Толик крутил головой во все стороны.

– Неужели вы серьезно здесь стрелять собрались? Не в каждой квартире стреляют…

– А у меня стреляют, – сказал я гордо.

– Пригласили тебя на испытание, помалкивай, – сказал Вовка, – человек свою квартиру не жалеет, в стрельбище превращает, а ты еще не доволен.

– Очень доволен, но моя мама стрельбу в квартире ни за что бы не разрешила.

– Опять ты нас учишь? А его мама разрешает.

– Во какая мама! – восхитился Толик. – А соседи переполох не устроят?

– Всего один выстрел, опомниться не успеют, не собираемся же мы палить до утра.

– А мне пальнуть дадите?

– Дадим ему, Вовка?

– Дадим, – сказал Вовка.

– Дадим, – сказал я.

– Не опасно? – спросил Толик, разглядывая карабин.

– Да не бойся ты, гляди! – я отвел затвор и вложил патрон в патронник. – Видал? – щелкнул затвором. – Ну? Только нажать. И – огонь! Все нормально. Не дрейфь.

– Как же его в руках держать? – сказал Толик. – Приклада нет. Вдруг в руках разорвет? Дал я вам патрон, сами и стреляйте, шутники нашлись.

– Он дело говорит, – сказал я, – откуда мы знаем, разорвет или не разорвет?

– По-моему, не разорвет, – сказал Вовка.

– А если разорвет?

– Ну, тогда… – сказал Вовка, – тогда разорвет.

– Мудрый у нас Вовка, – сказал я, – все рассудил.

– У меня есть идея, – сказал Толик. – Давайте карабин укрепим на стуле. К спусковому крючку веревочку привяжем. А дергать будем все вместе, на расстоянии.

Верно ведь сообразил. Дернем за веревочку – не разорвет, можно в будущем без веревочек.

Друг-то наш соображает, а мы его ругаем.

– Сорвите с балкона бельевую веревку, – командовал я, – и привяжите карабин к стулу, чтобы не шатался. Тащите ящик с кошкиным песком, а теперь прижмите карабин ящиком. Укрепляйте карабин, не спешите, времени у нас хватает. Готовьтесь к бою. Утюг возьмите, придавите тумбочкой. Двигайте сундук, кладите сверху побольше. Эх, и расколотим мы эти проклятые каски в пух и прах!

Каски установили на чемоданах.

– А если пуля срикошетит? – заволновался Толик.

– Дадим тебе самый конец веревки, – сказал Вовка, – стой на улице и дергай. Только следи, чтобы прохожие ногами не наступали.

– Неужели вы всерьез думаете, что каски пробить можно? Зачем же каски надевают в таком случае?

– Дураки, поэтому и надевают, – сказал Вовка, – видел каски в школьном музее – все с дырками.

– В музее осколками пробиты, – сказал Толик, – неужели не заметили?

– Спорим, каска не выдержит! – доказывал Толик.

– Ладно, хватит, – сказал я, – посмотрим, выдержит или не выдержит.

– Я все-таки за дверь выйду, – сказал Толик, – на всякий случай из коридора буду дергать.

– Залезь в шкаф и оттуда дергай, – сказал Вовка.

– Ничего себе команда собралась, – сказал я, – три мушкетера, один в шкаф, а другой куда? Вместе будем дергать. Тоже мне артиллеристы, противно смотреть на такую команду!

– Во-первых, я никуда не собираюсь… – обиделся Вовка.

– Вот и хорошо, что не собираешься! Огонь по Берлину!

Мы дернули. Выстрел не вышел.

Я заорал:

– Одна у нас дорога – на Берлин! Идут в атаку танки! Подпустить их! Пусть еще подойдут! Идут танки! Вы поняли? Танки идут!!!

– Да поняли мы, – сказал Толик, – ну, танки, ну и что?

– …колонны машин приближаются! Так… так… придвигаются… давайте, давайте… ближе, гады… еще… так, еще…

– Скоро они, наконец, придвинутся? – спросил Вовка. – Лично я целюсь в самолет, который пикирует на отца.

– Пока не стрелять! – орал я.

– Мы пришли сюда стрелять! – торопился Вовка. Возможно, самолет уже пикировал на его отца, но танки еще не совсем подошли.

– Спокойненько…

– Чего спокойненько? – не выдерживал Вовка. – Давай дергать!

– Спокойненько, фашисты придвигаются, ползут! – каски я принимал за танки, входя в раж все больше и больше. – Подпускайте их ближе!

– Давно уже подпустили, – сказал Толик.

– Не бойтесь! Пусть идут! Пусть, пусть они идут! – я прыгал и орал.

– Пусть они идут, а мы в таком случае пойдем домой, – сказал Толик.

– Стоять на месте! – надрывался я. – Ни в коем случае не отступать!

– Никто и не думает отступать, – сказал Вовка, – хватит тебе кривляться.

– Огонь! – крикнул я, и мы задергали за свою веревочку, но выстрела опять не получилось.

Мы дергали и дергали.

– Танки горят! – вопил я. – Колонна остановилась!

– Чего это они у тебя горят, если выстрела не было? – сказал Толик.

– Горит колонна! – Нисколько я его не слушал, колонна сейчас горела, фашистская колонна пылала, вот что было важно! Должна же она в конце концов гореть.

Толик щупал каски, повторяя, что это не танки. Вовка уверял, что сбил самолет, каждый нес свое и размахивал руками; шуму больше, чем на войне.

– За сбитый стервятник, – сказал я, – за спасение своего отца… – и повесил на грудь Вовке геройскую звездочку.

Он походил по комнате со звездой Героя, такой молодой и прославленный, звездочка покачивалась и поблескивала, а он вышагивал довольный, гордый, будто и в самом деле Герой.

– Теперь мне, – сказал я.

Награждались по очереди, ведь звездочка была одна. И Вовка снял нехотя свою награду за подбитый самолет и повесил мне за разгром танковой колонны.

– А мне? – спросил Толик.

– А тебе за что? – сказал Вовка.

– Дергал с вами вместе, значит, и мне полагается.

– Куда же ты стрелял?

– По каскам.

– Он стрелял по каскам! – засмеялся Вовка. – И за это ему полагается звездочка? Да кто же получает такую награду за стрельбу по каскам, ты в своем уме?

– А вы куда стреляли? – разволновался Толик. – Не по каскам?

– В самолет я стрелял, в «мессершмитт»! Сбил его. А он танки подбил. Петя подбил танковую колонну, пока ты каски колошматил.

– Несправедливо поступаете! – взвыл Толик. – Вместе мы дергали, не выдумывайте чего не было!

– Ну, сколько ты фрицев уничтожил? – подсказывал я. – Ты бил по пехоте? Ведь верно, ты бил по пехоте?

– По каскам, а не по пехоте, – таращил глаза Толик.

– Ну и ничего тебе не полагается, – сказал Вовка. – Неужели ты не можешь сказать, что бил по пехоте? Как же мы тебя награждать можем, если ты такое заявляешь. Да за это тебя надо с войны выгнать, раз ты по каскам шпаришь, а не по фрицам.

Но Толик таращил глаза и не понимал. Не мог он понять, бедный Толик, что не имеем мы морального права награждать его таким званием за стрельбу по каскам.

– Сговорились и выдумали каких-то фрицев, – обиделся он.

– И ты выдумай, – обрадовался я, решив, что теперь-то он понял, в чем дело.

– Выдумывайте сами, – сказал он обиженно.

– Пальнем-ка еще, – предложил я.

– Я не хочу, – сказал Толик.

– Вот за это мы тебя не любим, – сказал Вовка, – вечно увиливаешь, какой ты Герой.

– А если буду – наградите?

– Торгуется, как на базаре, – сказал Вовка, – да ну его. Герои не ради наград совершают свои подвиги, пора бы знать.

– Я вам патрон дал, а вы…

– Где это слыхано, чтобы за патрон званием Героя награждали?

Он вдруг надулся, стал красный.

– И не надо! Все у вас ненастоящее, и звездочка у вас ненастоящая, а у меня патрон настоящий!

– Ты звездочку не тронь, – сказал я. – Не наша это звездочка. Ничья. Не Вовкина и не моя.

– Чья же это звездочка? – таращил глаза Толик.

– Не твоего ума дело, – сказал я и спрятал звездочку в коробку.

– Вот народ, ну и народ! – замахал Толик руками. – С таким народом лучше не связываться.

– Мы народ отчаянный, – сказал я, – с нами лучше не связываться.

– Ну и оставайтесь, – обиделся Толик, собираясь уходить.

– А патрон-то остался? – крикнул я, и Толик тоже остался.

Я вынул патрон из карабина, но Вовка у меня его выхватил.

– Тяжеленький… – сказал он, подбрасывая патрон на ладони.

– А вдруг он холостой, – сказал я, – мало ли что тяжеленький. Может, он учебный или еще какой.

Попробовали вытащить пулю, но нам не удавалось.

– Минуточку, – сказал я, – давайте-ка его сюда. Мы его сейчас проверим.

– Ты куда? – крикнул Вовка. Но я уже был в кухне. Положил патрон на железную подставку. Зажег газ. Ничего с ним не случалось. Лежал себе и грелся, и я перевернул его, чтоб он погрелся с другой стороны, а острие пули направил на чайник. Пусть в чайник, не в меня.

Сел на стул возле плиты.

– Чего ты там делаешь? – закричал Вовка.

Я смотрел на патрон. Ничего я не делаю, сами-то они чего там делают. Подсунул нам Толик холостой патрон, без всякого сомнения. Не может боевой патрон так спокойно на подставке жариться.

Звал меня Вовка. Они там чему-то смеялись, а я смотрел на патрон.

Как вдруг дверь стала медленно открываться, от ветра что ли, и я бросился ее закрыть.

Вошел Павел. В это время раздался грохот, а потом звон в ушах, и будто зазвенели вдалеке колокольчики. Настоящий взрыв!

Влетели Вовка с Толиком, Павла даже не заметили.

– Бабахнуло… – сказал я.

Они бросились осматривать стены. На железной подставке порядочная вмятина. Стены в дырках – гильза в куски разорвана. Кругом осколки гильзы.

– А где пуля? Куда пуля делась? – орал Вовка, ползая по полу.

– Не знаю, – сказал я. Колокольчики все еще звенели у меня в ушах.

– Не в тебе ли она сидит? – сказал Павел, и ребята стали меня щупать, осматривать.

Я так перепугался, что слова сказать не мог.

– Но где же она, где?

– Посмотрите в чайнике, – наконец сказал я, – нет ли ее в чайнике?

– В чайнике нет.

– И дырки нету в чайнике?

Толик с Вовкой повертели его, осмотрели, пощупали – дырки нет, пули тоже нет.

– Может быть, она во мне? – сказал Павел.

Мы с ужасом смотрели на него. Вдруг он убит… Упадет и умрет…

Мы кинулись к нему, но Павел отстранил нас.

– Патроны еще есть? Чувствовал – неладное затеяли, да так оно и вышло… – и стал осматривать квартиру.

Патронов у нас больше не было, и мы ему об этом сказали.

Мы двинулись за ним.

Павел вытащил затвор из карабина, положил в карман. Надел нам на головы каски. Каска съехала мне на глаза, но я не шелохнулся, и ребята застыли, стояла мертвая тишина. Он постучал по каскам на наших головах – головы глухо зазвенели – и своей хромающей походкой пошел от нас прочь с нашим затвором, не хотел он больше с нами говорить.

Я поплелся за ним, а он даже не повернулся.

– Все равно, если сунутся немцы, встретим их шквальным огнем! – заорал я в отчаянии, поняв, что нам уже не вернуть затвор, и не совсем понимая, каким образом откроем мы шквальный огонь. – В крайнем случае, подложим под дом мину и взорвемся вместе с врагами!

В страхе попятились от двери старушки Добрушкины, как будто вот-вот должен произойти взрыв. Им-то что здесь надо?

Дверь так и осталась открытой, скрипела на ветру, – никто из нас не закрыл ее.

– Что он мелет?! – закричали старушки. – Он хочет нас взорвать! Держите его и не отпускайте ни в коем случае!

– Пока все обошлось, – успокоил их Павел.

– Но когда нас взорвут, будет поздно! – сказали старушки.

– Здорово ты был бледный, когда мы вбежали, – сказал Вовка, когда старушки ушли.

– Внезапно бахнул, – сказал я, – от внезапности.

– Но где же пуля?

– Нет, нет, во мне ее нет… – пятился я.

– Интересно, – сказал Вовка.

Мы пересмотрели в кухне все углы, исследовали и передвинули в кухне все, что было возможно, порылись в мусорном ведре, но пули нигде не было.

– Давайте-ка все отсюда, – сказал я ребятам. Они чуть в касках не ушли, до того разволновались. И я каску не снял. Мы вместе вдруг о касках вспомнили и сняли их почти одновременно.

– Сам звал, а сам гонишь, – обиделись ребята.

– Звал, звал… ну и звал… скоро мама придет…

– Испортил всю квартиру, мама тебе покажет! – сказал Толик.

Я толкал их к двери, а они упирались.

Грозили нам костлявыми длинными пальцами старушки Добрушкины, заслонив проход на лестнице и не давая пройти Мирзоян. Выскочили братья Измайловы из своей квартиры.

– Уйдем-ка отсюда поскорей, – сказал Толик, – человека, раненного на войне, чуть не убили, это же страшно подумать!

– Твоим настоящим патроном! – подначил его Вовка.

– Да если бы я знал, – сказал Толик, – никогда бы… в жизни никогда бы таким дуракам патрон не принес.

Он с силой захлопнул дверь. Оставшись один, я ощупал себя всего и долго вертелся перед зеркалом, вспоминая слова Павла «пуля дура».

Я вспомнил про газеты…

…В газетах сообщалось, что немцев остановили под Моздоком, а это значит: не придется мне теперь ложиться у порога с карабином, не появятся фашисты в нашем городе, не удастся мне с врагом сразиться…