Читать книгу Мы система - Виктор Гутеев - Страница 3

Ясный июльский день медленно клонится к закату. Изнывающий всю последнюю неделю от жары и смога город затаился в ожидании долгожданной вечерней прохлады. Прокатившись по небосводу, солнце наконец-то скрылось за домами. Тихий, разомлевший от зноя московский дворик оказался во власти спасительной тени.

Безлюдный до этого двор, словно по команде неведомого кукловода, наполнился жизнью. На скамейках откуда ни возьмись появились вездесущие старушки. Молодые мамы, наконец дождавшись окончания невольного заточения, рискнули вывести своих чад на улицу. По медленно остывающим дорожкам зашуршали колёса детских колясок. Высыпавшая на улицу ребятня постарше, с каждой минутой всё более входя в раж, задорно резвилась на детской площадке.

Дворик постепенно наполнился жизнью и детским гомоном, но смотревший на проснувшееся буйство жизни сквозь пыльное окно подъезда полицейский ничего этого не замечал.

Стоя на лестничной площадке между вторым и третьим этажами, рядовой патрульно-постовой службы города Максим Савин с трудом сдерживал рвотные позывы. Желудок то и дело пытался исторгнуть содержимое, и лишь невероятные усилия позволяли Максу не ударить лицом в грязь в первый же день службы.

Бледное, усыпанное веснушками лицо покрылось испариной. Побелевшие губы то и дело кривились в непроизвольных судорогах.

На третьем этаже хлопнула дверь злополучной квартиры, и по лестнице прошуршали лёгкие шаги.

– Ну что, пехота, – послышался за спиной хрипловатый голос старшего опера, – оклемался?

Ощутив на плече тяжёлую ладонь Сергеича, Максим обернулся и встретился с сочувствующим взглядом пронзительных карих глаз.

– Хреново мне что-то, – выдавил он в ответ.

– Ничего, бывает, – с авторитетными нотками в голосе успокоил опер, – я когда свой первый труп увидел, мало чем от тебя отличался. Привыкнешь.

– Ладно бы труп, – отерев ладонью выступившие на лице капли пота, вздохнул Максим, – здесь же вообще каша какая-то.

– Это да, – согласился Сергеич.

– Что с ним случилось?

Сергеич, неизменная, прошедшая огни и воды душа отдела, с первой секунды знакомства вызвавший в Максиме чувство глубокого расположения, задумался, а затем пожал плечами.

– Не знаю, – признался всё знающий оперативник, – честно говоря, сам впервые такое вижу. Даже в командировках при всём разнообразии летальных исходов такого, скажу честно, не встречал. Можно предположить, что на шею бедолаге подвесили и жахнули килограмм тротила, но в квартире нет разрушений, а половина туловища разбрызгана слизью по всей комнате.

Получив нежданную поддержку, Максим воспрял духом. Удивительно, но простые, ни к чему не обязывающие слова, будто услышанные собственным организмом, заметно урезонили содрогающийся в спазмах желудок. Пугающие насмешками отдела мысли выветрились, и он с благодарностью посмотрел на одетого в тёртые джинсы и футболку опера.

– Как-то всё это странно, – вернувшись мыслями к причине своего состояния, вымолвил он.

– Не то слово, – согласился Сергеич, – ни о чём подобном я даже не слышал, но, как говорится, следствие покажет.

Внизу хлопнула дверь подъезда.

– Ну вот и следственный отдел пожаловал, – обрадовался опер, – что-то быстро они сегодня.

Отскакивая эхом от стен подъезда, звук медленных неуверенных шагов добрался до площадки второго этажа. Обладатель шаркающей походки на миг остановился, шумно выдохнул и двинулся дальше.

То, что ползущий по лестнице в единственном числе и к следственной бригаде вряд ли имеет отношение, поняли сразу. Но тем не менее оба обернулись и с интересом ждали, когда шаркающий ногами человек покажется в поле зрения.

Возможно, при других обстоятельствах вид выплывшего с площадки второго этажа мужчины вызвал бы в Максиме улыбку, но в данный момент улыбаться совсем не тянуло.

Первое, что бросилось в глаза, – это хоть и чистый, но совершенно заношенный классический костюм. Серое, в светлую полоску произведение модельеров семидесятых на несколько размеров превосходило своего обладателя и висело на высоком худощавом мужчине, словно на вешалке. Пыльные стоптанные ботинки, мятый ворот рубашки, невообразимой расцветки галстук колоритно дополнили общую картину.

«Бомж, – отозвалось мыслью первое впечатление, – видно знает, что домофон в подъезде сломан, вот и решил присмотреть место для ночлега», – думал Максим, глядя на светлые, давно нечесанные волосы, свисающие с низко опущенной головы и не дающие рассмотреть лицо обладателя столь неординарной внешности.

Поднявшись по лестнице и уперевшись взглядом в две пары стоящих на площадке ног, бомж оторвал подбородок от груди и, подняв голову, проскользил по полицейским равнодушным взглядом.

Бомжем оказался молодой, лет двадцати с небольшим парень, который вновь свесил на грудь голову и двинулся дальше. Посмотрев в сутулую спину преодолевающего очередной лестничный пролёт доходяги, Максим повернулся к Сергеичу и едва слышно произнёс.

– Бомж, – кивнул он в сторону парня, – может, в отдел его, для профилактики.

– Нет, – отрицательно качнул головой Сергеич, – не бомж, – видя вопрос в глазах новичка, пояснил, – чистый он, одежда чистая, волосы, воротник, запаха нет, так, чудик какой-то, живёт здесь, наверное.

К удивлению обоих, объект их внимания, поднявшись на третий этаж, остановился, а затем, протянув руку, позвонил в ту самую квартиру, от которой у Максима по спине до сих пор бежали мурашки.

– Вы к кому, уважаемый? – подорвался Сергеич и в два прыжка оказался перед парнем.

– Я? – от неожиданности он шарахнулся от оперативника, но тот со знанием дела придержал его за руку.

– Конечно вы, больше здесь, вроде, никого нет, живёте здесь? – кивнул оперативник в сторону злополучной двери.

– Не-е-ет, – вторило подъездное эхо неприятному скрипучему голосу, – я к Валентину Леонидовичу пришёл.

– Родственник?

– Нет, – мотнул головой парень, – работаю у него, – а почему вы спрашиваете?

С этими словами он повернул лицо к поднявшемуся на пару ступеней Максиму и внимательно осмотрел его форму.

Только сейчас Максиму бросился в глаза серый, болезненный цвет лица молодого человека. Максим в подробностях рассмотрел слегка приплющенный нос, высокий лоб и узкие, обтянутые прыщавой кожей скулы. Внешность парня произвела отталкивающее впечатление.

– Что случилось? – вновь подняв на опера бесцветные, какие-то потухшие глаза спросил незнакомец.

– Валентин Леонидович мёртв.

Сергеич хотел добавить, что опознания ещё не было и не факт, что в квартире именно тот человек, о котором идёт речь, но не успел. Ноги худощавого верзилы подломились, и он начал медленно валиться на оперативника.

– Тихо, тихо, – зашептал Сергеич, схватив парня за руки и прислонив к стене, – стой, не падай. Вот так, дыши, дыши глубже.

Видя, что верзила подаёт признаки жизни, Сергеич вцепился ему в плечи и несколько раз ощутимо встряхнул.

– Как? – отерев рукавом трясущиеся губы, с трудом выдавил парень, – как… что случилось?

– Ты сам-то кто такой? – перешёл опер на ты.

– Я Денис Шепельнов, мы с Валентином Леонидовичем работаем…, работали вместе. Скажите, что случилось, почему он умер?

– Для меня это тоже вопрос вопросов.

– Он там? – худощавый верзила бросил взгляд в сторону двери.

– Там.

– Его кто-то убил?

– Не знаю.

– Не знаю? – недоумённо переспросил парень, – я могу его увидеть?

– Думаю, не стоит.

– Мы только в среду с ним расстались, – по-своему поняв оперативника, затараторил Денис, – он прекрасно себя чувствовал и был в отличном настроении. На здоровье не жаловался, умирать не собирался. Если это не убийство, то, может, в квартире не он? Валентин Леонидович ждал родственника, тот болен и собирался в Москву лечиться.

От собственных слов в глазах Шепельнова разгоралась надежда.

– Это, наверное, он, – всё больше уверял себя парень, – а Валентин Леонидович в скорую просто не дозвонился и за помощью побежал. Позвольте мне увидеть, – почти с мольбой в голосе просил Денис, – я должен удостовериться.

– Не стоит, – стоял на своём опер.

– Что значит не стоит? – вскинулся Шепельнов, но тут же, будто испугавшись собственного порыва, как-то сник и втянул голову в плечи, – я прошу, – продолжил он севшим голосом, – я требую в конце концов, – добавил он ещё тише.

– Ну, раз требуешь, идём, – толкнул Сергеич дверь квартиры.

Спустя несколько секунд верзила вывалился из злополучной квартиры. Максим с пониманием наблюдал, как тот рухнул на колени, несколько секунд с шумом втягивал и гнал из лёгких воздух, а затем, не сдержавшись, запачкал кафель содержимым желудка.

***

На четвёртой странице рука начала привычно неметь. Отложив ручку в сторону, следователь по особо важным делам капитан полиции Сергей Костров свесил занемевшие руки вдоль тела. Насколько позволил неудобный стул, потянул спину и, пройдясь взглядом по беспорядку на письменном столе, воззрился на сидящего напротив парня.

«Правда, чудо расчудесное, – рассматривая сидящего перед ним мужчину, думал Костров, – верно опера сказали – чучело ходячее. И не дурак, вроде, говорит довольно складно, однако видок, конечно, тот».

Ещё раз оглядев сидящего с низко опущенной головой свидетеля, Костров хмыкнул и едва заметно качнул головой.

«Может, снять его да в рубрику «те кому, в этой жизни не повезло» отправить, – мелькнула озорная мысль, – и костюмчик подходящий, наверное, ещё прадед в молодости щеголял».

Вместо этого следователь обвёл взглядом узкий, вытянутый, словно вагон, кабинет и вновь занёс ручку над бумагой.

– Продолжим, Денис Витальевич?

Оторвавшись от мыслей, тот поднял голову, и Костров понял: мысли в голове этого тихого, болезного вида парня бродят весьма невесёлые. Такую горечь и безнадёгу в глазах человека видеть доводилось нечасто.

– Да, конечно, – всколыхнул воздух неприятный скрипучий голос.

– Расскажите поподробней, в чём именно заключалась ваша работа у покойного.

– Работой это назвать можно с натяжкой, так, помощник, подмастерье, скорее. Валентин Леонидович до выхода на пенсию работал в каком-то закрытом НИИ, а после занимался частными изысканиями. Даже не изысканиями, – поправился Шепельнов, – скорее хобби. Мы ездили по стране, в разных местах были: Байкал, Кольский полуостров, Урал, Кавказ, в Мордовию пару раз заглянули. Валентина Леонидовича интересовало всё. От старых народных преданий, до всевозможных аномальных точек на карте. Золото искали, раскопками древних становищ и поселений занимались. У него было множество знакомых, несколько раз мы даже с геологической партией ездили. Работа же моя заключалась больше, наверное, в бытовом плане. Палатки поставить, костёр, пища, копал иногда вместе с Валентином Леонидовичем, по пещерам лазил, но в поле в основном с металлоискателем работал.

– Исследованиями, значит, занимались, – записав ответ, прокомментировал следователь, – насколько мне известно, путешествия – дело недешёвое. Ваши поездки кто-то финансировал?

– Оплачивал всё Валентин Леонидович. У него где-то в центре есть… была, – вновь поправился Шепельнов, – квартира. Где и какая – не знаю, он как-то обронил, что она досталась ему после смерти тётушки. Знаю, что сам он там никогда не жил, а сдавал за хорошие деньги. Отсюда и финансирование, и моя заработная плата. Да и поездки эти не так дорого стоили. Жили мы исключительно в палатках, деньги тратили только на дорогу и провизию, а снаряжение и оборудование у Валентина Леонидовича ещё до нашего знакомства имелось.

– Расскажите, как вы познакомились.

– В Сокольниках, на автобусной остановке. У меня случился приступ эпилепсии, Валентин Леонидович остановился, помог. Когда я оклемался, предложил проводить до дома. Он вообще человек был добрейший, в помощи никому не отказывал.

– Враги были у него?

– Не-е-ет, – качнулась голова Шепельнова на худой, с торчащим кадыком шее, – это исключено.

– Может, раньше когда, до вашего знакомства, может, на работе прежней, рассказывал он что-нибудь? Вспомните.

– При всей словоохотливости Валентина Леонидовича о работе своей, чем они там занимались и что делали, он никогда не рассказывал, – свидетель на секунду задумался, – по крайней мере, не говорил именно в контексте работы. Слышал только, что там прошли лучшие годы его жизни и всё.

– Вы знали его наследников?

– Супруга Валентина Леонидовича умерла задолго до нашего знакомства. Детей у них не было, близких родственников тоже, а о дальних…, – секундочку, вдруг прервал он рассказ.

Что-то в тоне Шепельнова неуловимо изменилось. Оторвавшись от записи, Костров поднял глаза и молча смотрел, как свидетель вытащил из нагрудного кармана ингалятор, два раза пшикнул себе в рот и, прикрыв глаза, несколько раз глубоко вдохнул.

– О дальних родственниках я ничего не знаю, – закончил он прерванный приступом удушья ответ.

«Ещё и астма, – чувствуя, что проникается к свидетелю неподдельным сочувствием, думал Костров, – да-а-а, парень, – потекли в ненужном направлении мысли, – видать, зачали тебя либо в глубокой старости, либо с великого перепоя».

– Вы, Денис Витальевич, извините, но спросить я всё-таки должен, – погасив человеческие проявления, продолжил следователь, – эпилепсия у вас, астма, смотрю. Невольно напрашивается вопрос: а на кой, извините, ляд вы ему такой сдались? Ведь тот образ жизни, который вы описали, прежде всего требует здоровья.

– Любая работа требует здоровья, – глядя в пол, отвечал свидетель, – во всех без исключения местах, куда мне удавалось устроиться, узнав о моих недугах, от меня избавлялись под любым предлогом. Я и сам думал, зачем я ему такой нужен? Первое, что пришло в голову, – это жалость. Вначале я так и думал, но, узнав Валентина Леонидовича ближе, понял, что ошибался. Он искал единомышленника, а взгляды на очень многие вещи у нас действительно совпадали. Помимо этого, он очень любил говорить, говорить на любые темы, и делал это часами. Мне всегда были интересны его рассказы. Думаю, он нашёл во мне благодарного слушателя, и это тоже сыграло свою роль.

– А сам он умел слушать?

– Умел. Вот только рассказать мне ему было нечего. Вся моя жизнь – это череда неудач, больничных коек и унижений. В саду, школе, училище. Лишь рядом с ним я хоть немного почувствовал себя полноценным человеком, а теперь…, – свидетель поднял глаза на следователя, и плескавшаяся в них боль вновь вызвала в следователе нотки сочувствия, – а теперь эта нелепая смерть.

Решив, что на сегодня хватит, Костров заполнил бланки.

– Это пропуск на выход, – протянул он листок Денису, – а это, – проводив взглядом пропавший во внутреннем кармане пиджака пропуск и пододвинув к свидетелю второй листок, – подписка о невыезде. Распишитесь вот здесь.

– Вы меня подозреваете?

– Судите сами, Денис Витальевич. По данным следствия, вы последний, в чьём обществе видели потерпевшего. Именно с вашего телефона на его номер был сделан последний звонок. В квартире из чужих только ваши отпечатки. Только у вас имелся запасной ключ от квартиры, а следов взлома обнаружено не было. Все улики пока против вас.

– Вы ведь сами сказали, что н понятно – убийство это или несчастный случай.

– Именно поэтому, Денис Витальевич, вы сейчас идёте не в камеру, а возвращаетесь домой. Из города не уезжать. Как понадобитесь, я позвоню, и настоятельная к вам просьба – телефон держите при себе и не отключайте. Повестка – это потеря времени, а в ваших, Денис Витальевич, интересах со следствием дружить и являться по первому требованию. Вы понимаете, о чём я говорю? Да-да, – добавил следователь в ответ на утвердительный кивок, – изолятор у нас просторный. Всего хорошего. Не смею задерживать.

***

Шагая к выходу, ни на что не обращал внимания. Мимо шли какие-то люди, кто молча, кто что-то обсуждая, но погружённый в собственные переживания, Денис привычно отрешился от происходящего. В холле первого этажа мелькнуло смутно знакомое лицо, но Денис, не придав этому значения, предъявил пропуск дежурному и покинул неприветливое здание.

Оперативный сотрудник, майор УВД Западное, Софирин Алексей Сергеевич, напротив, сразу же узнал недавнего знакомца. Проводив взглядом медленно шаркающего в сторону выхода нескладного сутулого парня, опер сделал в памяти зарубку и зашагал к ведущей на верхние этажи лестнице. Когда с делами было покончено, натренированная годами память привычно напомнила ещё об одном деле. Через минуту старший оперативник пожимал руку следователя Кострова.

– Сергеич, – с наигранным воодушевлением воскликнул тот, – и каким же это ветром ваше высочество к нам, сирым, задуло?

– Попутным, товарищ капитан, попутным.

– Ну, садись тогда, – указал следователь на стул, – в ногах правды нету.

– Да и в заднице её, окаянной, нету, – усмехнулся Сергеич, – так, жир один да дерьмо всякое. Встретил тут в холле Шепельнова, от тебя шаркал?

– Отсюда.

– Узнать хотел, – озвучил оперативник цель визита, – по трупу этому эксперты какой вердикт вынесли?

– А с какой целью интересуешься? Ты же, насколько я знаю, от дела этого всеми правдами и неправдами отбивался. И отбился ведь.

– Да работы во, – показал характерным жестом майор сколько работы, – случай просто странный, вот и спрашиваю.

– Эксперты внятного ничего не сказали. Никакого внешнего воздействия на потерпевшего оказано не было. Каких-либо химических веществ на останках тоже не обнаружено. Все сходятся во мнении, что человек просто лопнул. Как мяч перекачанный, лопнул и всё.

– А то, что и кости, и череп разлетелись на ту же слизь, что и мясо, никого не смутило?

– Смутило, Сергеич, да ещё как смутило, у нас тут споры по этому поводу, два дня гремят. Версий миллион, а толку ноль. В итоге сошлись на том, что тёмное это дело, тёмное и непонятное.

– Во-во, – подхватил опер, – я тоже, когда всё это увидел, сильно удивился.

***

Просидев без малого полчаса на лесенке у входа в отделение, Денис в который раз шумно выдохнул и, стремясь устроиться поудобней, поёрзал на пыльной ступени. Спешить было некуда. Да и незачем. Со смертью Валентина Леонидовича в Денисе тоже что-то умерло. Умерла надежда. Надежда на хоть какое-то более-менее сносное существование. На бытие, где он действительно был хоть кому-то нужен. Планы, мечты и чаяния рухнули в одночасье, рухнули в той самой квартире, когда он увидел то, о чём вспоминать никак не хотелось.

«Один, – текли мысли окончательно павшего духом Дениса, – опять один, что дальше? – терзал он себя вопросами, – как, куда?»

Ответов не было, да и откуда они могли взяться в голове человека, вновь в полной мере ощутившего привычную ненужность и собственную ничтожность.

Почему в жизни всё сложилось именно так, почему ещё в ребёнке сложилась столь низкая самооценка, Денис понял много позже. Отец погиб, когда ему исполнилось два года. Погоревав без малого год, мать вновь вышла замуж. В любви и счастье жили недолго. Отчим начал пить и вскоре остался без работы. Поиски затянулись, и работать пришлось матери. Разменивая тысячи километров под стук железных пар, она, проводница пассажирского состава, дома появлялась крайне редко, полностью переложив заботу о сыне на плечи отчима. Тот же в её отсутствие беспробудно пил.

Превращаясь в злобное, угрюмое животное, отчим винил в своих неудачах всех подряд и постоянно срывал злобу на беззащитном мальчишке. Позже Денис много раз силился вспомнить, были ли дни, когда упившийся, очумевший от отравы отчим не втаптывал его в грязь, но таких дней он не вспомнил. Зато хорошо помнил, с какой радостью в первый раз шагал в младшую группу детского сада. Помнил, как вечером того же дня рыдал, спрятавшись под кроватью. Рыдал, потому что нескладного, робкого, плохо говорящего мальчишку в группе сразу невзлюбили. В то время он откровенно не понимал, почему никто не захотел с ним играть, не захотел даже разговаривать. На первой же прогулке его побили. По-детски, дождавшись, когда воспитатель отвлечётся. Его неспособность дать сдачи веселила мальчишек, и они, улучив момент и подзадоривая друг друга, проделывали это почти каждый день. Били и издевались не все, всего трое, но, повинуясь их авторитету, и остальные начали его сторониться.

Дальше случилось то, что порой случается в подобных случаях. Отсутствие полноценной безопасной реальности сподвигло Дениса создать воображаемый мир, в котором светило ласковое солнце и все были приветливы и добродушны. Там были лучшие игрушки, верные друзья и подружки. Там он счастливо жил с мамой и родным отцом, который просто не чаял в нём души.

Всё глубже и глубже погружаясь в вымышленную вселенную, Денис постепенно замыкался в себе и, всё дальше отдаляясь от сверстников, неуклонно отставал в развитии. Воспитатели пытались выдернуть его из омута вымышленных образов, но, поняв тщетность усилий, махнули рукой.

Из сладкого мира грёз вырывал только отчим. Красную, вечно пьяную небритую рожу он запомнил на всю оставшуюся жизнь. Ещё лучше запомнил широкие, с короткими толстыми пальцами ладони, которые оставили множество отметин на его худом, тщедушном теле. Каждый всплеск бешенства отчима рождал в Денисе чувство такого ужаса, что после очередной экзекуции он не вылезал из-под кровати часами, часто там и ночуя. О прогулках не было и речи: Денис вечно был наказан и большинство выходных дней проводил под той же кроватью.

Просветления наступали лишь с редкими приездами матери. За два дня до этого отчим переставал пить, отчего становился ещё злее. Он выволакивал его из норы и, на несколько часов запрещая сходить с места, ставил рядом с телевизором. После окончания очередной передачи наконец обращал на него внимание и, сыпля угрозами и обещаниями боли, приказывал ему молчать. Боясь до дрожи в коленях одного его голоса, Денис ни разу не обмолвился матери о том, что происходит в её отсутствие. Догадывалась она или нет, он не знал, но упрёков в сторону отчима ни разу не слышал.

В школе всё повторилось. Оказавшись в одном классе всё с той же подросшей и окрепшей троицей, Денис хлебнул ещё больше бед и унижений.

В третьем классе перед самыми летними каникулами, вернувшись из школы, застал момент, когда три милиционера выволокли отчима из подъезда и затолкнули в видавший виды Уазик. Позже, глотая слёзы, соседка рассказала, что, напившись до невменяемого состояния, отчим жестоко избил, а затем зарезал маму.

Три дня спустя, стоя на кладбище перед гробом матери, Денис вдруг понял, что смерть её его нисколько не волнует. Он уже знал, что бабушка, которую до сего момента ни разу не видел, берёт его жить к себе в Москву. Смерть лежащей перед ним женщины, которая или ничего не видела, или просто не захотела избавить его от многолетних страданий, ассоциировалась только с отсутствием тирана и скорым отъездом от всех этих злых и ненавистных людей.

На новом месте жительства дворовые мальчишки сперва приняли хорошо. Новые знакомые пару раз звали гулять, но на этих разах всё и закончилось. Замкнутость, неспособность к сочувствию, вбитая отчимом трусость и злость на весь несправедливый мир быстро оттолкнули новых знакомых. Та же картина повторилась и в школе. Его больше никто не бил, не унижал, но вместе с тем и ребята, и тем более девчонки шарахались от него как чёрт от ладана. Всё это оставляло глубокие борозды на и без того расшатанной психике. Постоянный нервоз вскоре вылился в приступы удушья, диагноз поставили быстро. В пятом классе прямо на уроке случился первый эпилептический припадок, и это добавило ему популярности.

Единственным человеком, у которого в те времена был шанс хоть как-то подправить его мировоззрение, была бабуля. Но прожившая всю жизнь для себя женщина, непонятно из каких соображений приютившая Дениса, тратить на него время совсем не собиралась. Гуляя по многочисленным подругам и центрам для пожилых людей, дома она появлялась лишь поздним вечером, а часто не появлялась вовсе. Тратиться на содержание внука она не желала, и очень скоро его комната напоминала барахолку, куда престарелые подруги тащили всё ненужное мужское тряпьё. На фоне одноклассников с их любящими мамами и папами одетый в затасканные вещи Денис выглядел комично. И это тоже служило постоянным поводом для насмешек.

Однажды в школьной раздевалке он случайно подслушал разговор центровых в классе мальчишек и девчонок. Там услышал, что между собой одноклассники зовут его ненормальным, и почти все если и не презирают, то ржут над ним в полный голос. Это замкнуло в себе окончательно. Денис вновь ушёл в вымышленный мир и захлопнул за собой дверь. И без того низкая успеваемость рухнула, но ему было уже всё равно. Окончательно убедившись, что жизнь злобная и ехидная штука, он бесповоротно утратил веру в людей.

В том же году от нечего делать прочитал свою первую в жизни книгу. Детские грёзы сменили печатные образы, поглощаемые Денисом в неимоверных количествах. Именно оттуда он узнал, что помимо слёз, унижения и боли существуют такие понятия, как честь, отвага, любовь и множество того, чего он никогда не знал и не видел. Он упивался строками отечественных и зарубежных авторов, но, накладывая созданные на страницах образы на собственную реальность, понимал, что всё это вымысел и злых качеств в людях гораздо больше, чем проявлений добродетели.

С горем пополам окончил девять классов, после чего по настоянию уже тогда сильно сдавшей бабули поступил в ближайший к дому колледж. В отношениях со сверстниками ничего не изменилось. Отношений этих просто не было, но, становясь старше, Денис, пожираемый кучей всевозможных комплексов, приобрёл одно на его взгляд полезное качество. Он стал не чувствительным к чужому о себе мнению, своей и чужой боли, к страданиям. Даже на похоронах бабули, последнего близкого по роду человека в этом мире, он был совершенно безучастен.

В армию не прошёл по здоровью. Столкнувшись с необходимостью думать о хлебе насущном, устроился на работу. Как и везде в его жизни, там тоже не заладилось. Не заладилось и на следующей, и ещё, и ещё.

Перелопатив к нынешним двадцати трём годам огромное количество разнообразной литературы, Денис понимал, что он не такой, как большинство окружающих его людей. Он досконально изучил не один десяток книг по психологии и знал, что собственное детство превратило его в нелюдимого человека, в человека, который не способен ни на смелый поступок, ни на сочувствие, ни на сострадание. Порой он пытался с собой бороться, но корни оказались слишком глубоки, и Денис раз за разом терпел фиаско.

Воистину светлым пятном стала встреча с Валентином Леонидовичем. Богатый жизненный опыт и светлый ум позволили этому человеку рассмотреть в нём то, что Денис никогда не замечал в себе сам. Ему почти удалось хоть немного, но всё же сдвинуть его устоявшиеся взгляды на окружающий мир. Под железной логикой аргументов Валентина Леонидовича, под воздействием его многочасовых рассказов о красоте и прелести этого мира угрюмая модель мироздания Дениса зашаталась, но нелепая смерть положила конец этому процессу. Более того, потеряв по-настоящему близкого человека, Денис в очередной раз убедился в собственной правоте и вновь откатился от с таким трудом завоёванных позиций.

«Кто я? – спрашивал он себя, сидя на прохладной ступени, – ни на что не способное существо, – отвечал внутренний голос, – неприглядного вида, больной, хилый, неспособный к работе в коллективе, неспособный найти с кем бы то ни было общий язык. Ты вообще ни на что не способен, – привычно и больно стегал внутренний голос, – с кучей фобий, с гипертрофированным комплексом трусливой озлобленности, выместить который никогда не хватало смелости».

Он часто пытался сам себе возражать, доказывал, что он не совсем пропащий, выискивал аргументы, но после каждой попытки сам же в пух и прах разбивал свои доводы.

«И что с того, что ты считаешь себя отнюдь не дураком, что с того, что ты начитан поболее многих? – громил он робкие ростки самолюбия, – что с того, что у тебя огромный словарный запас, богатый внутренний мир? Кому он нужен, твой мир? Ты ничтожество, – наверное, в стотысячный раз твердил себе Денис, – тебе нет и никогда не будет места среди нормальных людей. Зачем ты вообще живёшь?»

– И правда? – вторя собственным мыслям, спросил вслух Денис, – зачем я вообще живу?

Он много раз думал о суициде. Даже планировал, даже приступал к действию. Однако попытками всё и ограничивалось. В самый последний момент становилось настолько страшно, что шприц, таблетки, лезвие и верёвка валились из рук. Ненавидя себя ещё больше после каждой неудачи, он возвращался домой и оставался один на один с уничижительными мыслями.

– Леонидыч, Леонидыч, – исступлённо шептал Денис себе под нос, – ну как же так, почему?

Его не пугала перспектива остаться без выплачиваемых ему старшим товарищем денег, он никогда не был материалистом, а труд за мизерные деньги найдётся даже для такого как он. Его пугала пустота. Пустота, с которой рука об руку он шёл всю свою недолгую жизнь. Пустота, которая на миг отступила, но вернулась и навалилась с ещё большим азартом. С Валентином Леонидовичем ушло чувство собственной нужности и участия. Чувство, которое дало глоток воздуха, дало пучок света в его мрачном замкнутом мире.

От мыслей отвлёк задорный женский смех. Подняв голову и смахнув ладонью катящиеся по щекам слёзы, Денис увидел двух идущих по тротуару девушек. Дамы, о чём-то увлечённо переговариваясь, часто оглашали улицу заразительным смехом. Свернув во двор отдела, девушки, пестря лёгкими платьицами направились в сторону входа в отделение.

С одной из них встретился взглядом и увидел привычную реакцию. Мелькнувшая во взгляде черноволосой девушки заинтересованность при быстром, более подробном рассмотрении сменилась отчуждённостью и чем-то вроде брезгливого разочарования.

Цокая по ступеням каблучками, они прошли мимо и скрылись в здании. Ещё на подходе у одной из подружек из сумки вывалился ключ. Потеря не была обнаружена, а Денис сделал то, что обычно делал в подобных случаях. Он не сказал ни слова. Сейчас же, рассматривая блестящую на асфальте серебристую железку, он равнодушно представил возможные метания девушки.

С ключика внимание Дениса перекочевало на продетый в его отверстие шнурок. Обыкновенная белая верёвочка, периодически вздрагивающая под слабыми порывами июльского ветерка, вызвала в Денисе какое-то странное, непонятное чувство. Привыкший до мелочей разбирать собственные ощущения, Денис сначала удивился, а после стал копаться в памяти, стремясь разобраться в странных ассоциациях.

Разобрался быстро. Память покорно отмотала несколько дней и в мельчайших подробностях напомнила Денису о состоявшейся встрече.

***

В то утро они с Валентином Леонидовичем сели в электричку и, выехав на окраину города, сошли на станции Лианозово. Недалеко от станции, в гаражных боксах, находился арендуемый Валентином Леонидовичем закуток, в недрах которого тот хранил походное снаряжение. Вскоре сборы были окончены, но Валентин Леонидович не торопился уезжать. Денису он объяснил, что ждёт сына старого приятеля. Тот увлекался дайвингом и так же как они отпуска свои проводил с группой единомышленников, рыщущих по стране в поисках затонувших кораблей и содержимого их трюмов.

– Антон на днях вернулся из очередной поездки, – пояснил Валентин Леонидович, – судя по голосу, парень был чем-то взволнован, очень просил о встрече.

Парнем оказался светловолосый, с иголочки одетый мужчина лет тридцати. Денис сразу обратил внимание на кожаный кейс, который тот как-то неестественно держал в полувытянутой руке, стараясь, чтобы кейс не прикасался к телу. Войдя в гараж, Антон, словно стремясь скорей избавиться от ноши, оставил кейс перед входом. Поздоровавшись, он сразу перешёл к делу и рассказал, что на этот раз их группу занесло на приток Оки реку Угра. Там, где сотни лет назад случилось великое противостояние Русских дружин и великого татарского войска, и произошла история, которая привела Антона к арендуемому Валентином Леонидовичем боксу.

– Мы уже пожитки собирать начали, – рассказывал Антон, – но двое из наших решили напоследок попытать счастья. Всплыли оба с настолько довольными физиономиями, что всем стало ясно, – грустно усмехнулся рассказчик, – что счастье нам все-таки улыбнулось.

– Интересно, – потёр Валентин Леонидович руки в предвкушении захватывающей истории.

– Нашли они древнюю лодью-долблёнку, в ил ушедшую. Небольшую, рыбацкую, скорее, – добавил Антон, – но все сразу размечтались, что лодья та – собственность кого-то из древнерусской знати. Решили, что такой бонус упустить нельзя, и отложили отъезд ещё на сутки. На утро завели помпу, смыли с полусгнившего остова слой ила и обследовали находку. Чаяния наши не оправдались, ценного в лодке ничего не оказалось за исключением останков одного единственного человека. Кости мы подняли, а исследуя их, на берегу обнаружили, что вокруг черепа повязан непонятно как сохранившийся шнурок. К великому нашему удивлению, шнурок, пролежавший под водой сотни лет, не рассыпался при попытке его снять, а спокойно перекочевал в наши руки. Дальше-больше, – продолжил рассказ Антон, – на черепе, как раз под шнурком, мы обнаружили глубокую борозду, идущую по всей его окружности. Это не было похоже на травму или на вытертость. Череп был цел-целёхонек, у меня вообще сложилось впечатление, что эта борозда не знаю каким образом, но появилась там специально, чтобы шнурок не слетел с головы.

– И этот череп ты привёз сюда? – вытянул Валентин Леонидович руку в сторону стоявшего возле ворот кейса.

– Нет, – отмахнулся Антон, – череп к истории практически не имеет отношения. Поужинав, мы разбрелись по палаткам и завалились спать. Ранним утром проснулись от дикого истерического хохота. Шумел старший нашей группы Игорь Бартин. Попытались выяснить, что же его развеселило, но выяснили лишь, что у Игоря напрочь снесло крышу. Понимаете? Он просто сошёл с ума. Здоровенный, физически крепкий сорокалетний мужик, всегда отличавшийся флегматичным спокойствием, слетел с катушек так, что мы несколько часов не могли его успокоить. В конце концов нам пришлось его связать и вызвать на берег делегацию из санитаров. Что с ним произошло, никто не понял. Ещё ночью из его палатки слышался размеренный храп, а с рассветом такое, – воспоминания заставили Антона растерянно развести руки, – глаза какие-то пустые, страшные, движения резкие, вообще Игорю не свойственные. Говорить будто разучился, лишь возгласы непонятные да безостановочный истерический хохот.

– Ну а раньше срывов таких не было? Может, скрывал от вас просто, а тут в неподходящий момент обострение? – предположил Валентин Леонидович.

– Да какое обострение, – махнул Антон рукой, – говорю же, он из всей группы всегда самым ровным был. Моментов разных хватало, Игорь никогда не терял присутствия духа, спокоен всегда и собран, но суть не в этом. Я на подъём самый лёгкий, поэтому, когда начали собирать лагерь, я быстро собрал свои пожитки и начал паковать вещи Игоря. Сворачивая спальник, под ним, как раз в районе головы, я увидел тот самый снятый с черепа шнурок. То ли он выпал, а Игорь этого не заметил, то ли он просто рассматривал перед сном, а потом сам сунул под спальник, я не знаю. Тогда я вообще не придал этому значения. Я запихнул шнурок в карман своего рюкзака и вспомнил о нём, лишь разбирая вещи дома. Вы представляете, как должна выглядеть верёвка, пролежавшая под водой несколько столетий? – неожиданно прервав рассказ, обратился он к ним с вопросом.

– Никак, – тут же ответил Валентин Леонидович, – волокно не выдержит столь длительного воздействия, если это, конечно, не целлюлоза.

– Не целлюлоза точно, – заверил Антон, – вот как это выглядело сразу после подъёма со дна.

С этими словами он достал телефон и после проделанных с ним манипуляций протянул его Валентину Леонидовичу.

– Интересно, – пробормотал тот и передал телефон Денису.

На занявшем весь экран снимке Денис увидел пожелтевший от времени, пошедший тёмными пятнами череп и узкий шнурок, его опоясывающий. Шнурок мало отличался цветом от кости. Такой же пожелтевший от времени, усеянный язвами разложения. На снимке были хорошо видны нарушенные волокна ткани, которые иглами ежа торча в стороны, говорили, что верёвке действительно немало лет.

– Если это не целлюлоза, то сохранность шнурка действительно сложно объяснить, – пустился в размышления Валентин Леонидович, предположив, что сей факт и привёл к ним Антона.

– Вот то, что я увидел, разобрав рюкзак через несколько дней после возвращения, – перебил его тот.

Подойдя к воротам, он подхватил кейс и, так же держа ношу на полувытянутой руке, вернулся к верстаку. Аккуратно двумя пальцами вынул из кейса пакет и так же осторожно, словно боясь даже через целлофан прикоснуться к его содержимому, вытряхнул из него белую верёвочку.

Разница между увиденным на снимке и лежащим на верстаке была велика. Денис заинтересованно смотрел на чистенький белоснежный шнурок, сплетенный в виде обруча. Он будто только-только перекочевал сюда с прилавка сувенирной лавки. Шнурок не был однородным. В глаза бросались множество тончайших, замысловато сплетённых нитей, переплетённых затем между собой. Таких нитей было семь, и в каждую из них была вставлена отличавшаяся по цвету ниточка. Денис сразу отметил, что вставленные нитки соответствуют семи цветам радуги. Сам же шнурок опять в семи местах был как-то хитро перекручен, и после каждой такой скрутки общее плетение неизменно менялось. По-своему верёвочка была даже красива. Денис сразу решил, что, встретив такой сувенир, купил бы его не задумываясь.

– Это шутка? – разочарованно произнёс Валентин Леонидович, – где ценник?

Денис, почему-то радуясь, что им с шефом пришли в голову одни и те же мысли, тоже усмехнулся.

– Сначала я подумал так же, – нисколько не смутившись обвинительного тона, ответил Антон. – Решил, что кто-то из наших настолько безразличен к произошедшему с Игорем, что оказался способен на глупые шутки. Решив, что этот кто-то просто вытащил у меня оригинал и сунул в рюкзак вот это, я отбросил шнурок в сторону и больше о нём не вспоминал. Несколько раз он попадался мне на глаза, им то котёнок играл, то дочка в качестве украшения носила. Три дня назад вечером мой шестилетний ребёнок попросил меня поиграть. Нарядив меня чудищем сказочным, дочка, стремясь дополнить мой наряд, надела мне на голову вот это самое, – указал он пальцем на верстак, – заставила сесть на диван и ждать, а сама побежала в соседнюю комнату рядиться принцессой.

Антон набрал воздуха в лёгкие и протяжно, шумно выдохнул.

– До сих пор как вспоминаю, дурно становится, – прокомментировал он свой тяжёлый вздох, – пару минут ничего не происходило. Затем я почувствовал…, – Антон на секунду прикрыл глаза, – даже не знаю, как описать, слов просто не нахожу. Таких ощущений я никогда не испытывал. Знаете…, будто это я, а будто и не я вовсе, странное такое чувство. Точнее, как будто появились новые ощущения, и не одно, не два, целый пласт ощущений, которых я никогда ранее не испытывал. Не скажу, что я испугался, так, тревога какая-то в груди заворочалась. Я даже не сразу связал это с верёвкой. Всё это длилось по моим ощущениям несколько секунд, а затем я увидел себя со стороны. Я просто стоял напротив и смотрел на сидящего себя же. Я полностью утратил контроль, пытался сдвинуться, вернуться обратно, но ничего не мог сделать. Понимаете? Ничего. И при этом я чувствовал своё тело, чувствовал ноги, руки, чувствовал всё. Потом где-то в районе пояса появилось жжение. Оно разрасталось и становилось всё сильнее. Когда огонь поднялся к голове, я познал такую боль, о которой даже не подозревал. Я был уверен, что моя голова вот-вот взорвётся. Возможно, так и случилось бы, но вернулась дочка. Я не знаю, что именно подвигло её сдёрнуть с моей головы эту дрянь, но сделала она это сразу войдя в комнату. Не иначе как бог помог, – озвучил он собственную версию, – и всё. Я опять сижу на диване, у меня ничего не болит и я прекрасно себя чувствую. Такая вот история.

Несколько минут в гараже стояла тишина. И Денис, и Валентин Леонидович молча переводили взгляд то на разволнованного воспоминаниями Антона, то на объект его рассказа.

– Вот это, – нарушил Антон тишину и указал на шнурок пальцем, – настолько далеко от человеческого понимания, что я даже не знаю, каким словом это выразить.

– Антон, что ты за это хочешь? – спросил заинтригованный рассказом Валентин Леонидович.

– Ничего, – поспешно ответил Антон, – я хочу, чтобы эта вещь находилась от меня как можно дальше. Это единственное моё желание. Сначала я позвонил в один из Московских институтов. Выслушав мой рассказ, они посоветовали сходить к психиатру. Затем я его сжечь пытался, но при приближении к верёвке огонь странным образом теряет температуру, сами можете попробовать, в сантиметре от него пламя даже пальцы не жжёт. Только поэтому, Валентин Леонидович, я и решился вас побеспокоить. Вы, вроде, интересуетесь разными странными вещами. Нужно – берите даром, нет – я его утоплю просто или закопаю. Сначала хотел выбросить, но вдруг найдёт кто; решил: либо расскажу всё как есть и отдам, если возьмёте, либо уничтожу.

– Спасибо, Антон, я возьму.

– Осторожней только, Валентин Леонидович, – с видимым облегчением в голосе предостерёг Антон, – если разберётесь, что это такое, сообщите, пожалуйста.

– Конечно.

Антон подхватил с верстака кейс, пожал им на прощание руки и направился к выходу, но на пороге обернулся.

– Не знаю, важно это или нет, но дочка моя часами носила эту мерзость и на руках, и на голове. К счастью, ничего не случилось. Думаю, дрянь эта, – указал он на замысловатую верёвку, – как-то выборочно что ли действует. Удачи вам. До свидания.

***

«Свиданий больше не будет, – с горькой усмешкой подумал Денис».

Только сейчас, в подробностях вспомнив тот разговор, Денис удивился собственной забывчивости. Ранее такого с ним никогда не случалось, тем более, что следователь задавал множество наводящих вопросов.

«Странно», – думал он.

В памяти всплыл тот самый день, когда, войдя в квартиру, он увидел то страшное, что осталось от Валентина Леонидовича. Денис раз за разом гнал прочь эти воспоминания, но сейчас, посекундно воспроизводя перед глазами те страшные моменты, вспомнил, что в луже слизи, рядом с останками Валентина Леонидовича, видел тот самый, заляпанный кровью и чем-то жёлтым злосчастный шнурок. Также вспомнил, что они собирались испытывать его вместе. Один надевает, второй смотрит и, если что, страхует. Почему Валентин Леонидович не дождался Дениса, осталось загадкой.

Первым порывом было желание подняться к следователю и всё рассказать, но, рассудив, что это сделать он всегда успеет, Денис порывисто встал на ноги. Подхватив обронённый девушкой ключик, он несколько секунд смотрел на вставленный в него шнурок. Запустив чужую пропажу в ближайшие кусты Денис отправился восвояси.