Читать книгу Собор Парижской Богоматери (сборник) - Виктор Гюго - Страница 25

Слава Клода Фролло разнеслась далеко. Ей он был обязан случившимся вскоре после того, как он отказался принять госпожу де Боже, посещением, надолго сохранившимся в его памяти. Дело было вечером. Клод только что вернулся после вечернего богослужения в свою келью в монастыре собора Богоматери. В этой келье не было ничего странного или таинственного, если не считать несколько стоявших в углу склянок, наполненных каким-то подозрительного вида порошком, напоминавшим алхимические снадобья. Правда, кое-где на стенах виднелись надписи, но это были просто научные сентенции или благочестивые изречения, заимствованные у вполне благонадежных авторов. Усевшись при свете медного трехсвечника перед столом, на котором стоял большой ящик с рукописями, и опершись локтем на раскрытую книгу Гонория Отенского «De praedestinatione et libero arbitrio»[65], архидьякон в глубокой задумчивости перелистывал большой печатный фолиант, только что принесенный им с собою. Других печатных книг у него в этой келье не было.

Его задумчивость была прервана стуком в дверь.

– Кто там? – крикнул ученый радушным тоном голодной собаки, которой помешали как раз в то время, когда она хотела приняться за кость.

– Ваш друг Жак Куаксье, – раздалось за дверью.

Архидьякон поднялся и отпер дверь.

Это действительно был медик короля, человек лет пятидесяти, с жестким выражением лица, несколько смягчавшимся взглядом хитрых глаз. С ним был какой-то незнакомец. Оба были в длинных одеждах темно-серого цвета, обшитых белым мехом, наглухо застегнутых и перетянутых поясом. Головы их покрывали шапки того же цвета и из той же материи; руки прятались в рукавах, ноги – под складками одежд, а глаза – под шапками.

– Праведный Боже! – воскликнул архидьякон, впуская гостей в келью. – Вот уж никак не ожидал таких почетных посетителей в столь поздний час!

Говоря это любезным тоном, он с видимым беспокойством пытливо вглядывался в лица гостей.

– Никакой час не может считаться слишком поздним для посещения такого знаменитого ученого, как dom[66] Клод Фролло де Тиршап, – ответил доктор Куаксье, тягучее произношение которого обличало в нем уроженца Франш-Конте. Благодаря этому произношению каждая его фраза казалась величественной, как платье со шлейфом.

Тут между доктором и архидьяконом начался тот обмен любезностями, который, по обычаю того времени, был обязателен при встрече ученых, что, однако, нисколько не мешало им от всей души ненавидеть друг друга. Впрочем, и в наши дни замечается то же самое: уста ученого, приветствующие собрата, представляют сосуд, наполненный желчью, подслащенной медом.

В любезностях, которыми Клод осыпал Жака Куаксье, были скрыты ядовитые намеки на те мирские блага, которые достойный медик так удачно умел извлекать из каждой пустячной болезни короля в течение своей карьеры, возбуждавшей столько зависти. По мнению архидьякона, способ действий доктора Куаксье мог быть приравнен к алхимическим деяниям, только более верным и более прибыльным, нежели искание философского камня.

– Честное слово, господин доктор, – продолжал распинаться архидьякон перед медиком короля, – весть о том, что ваш племянник, достопочтенный Пьер Версэ, получил епископат, возбудила живейшую радость в моем сердце… Если не ошибаюсь, он назначен епископом в Амьен?

– Совершенно верно, господин архидьякон, – отвечал медик. – Это великая милость Божия, – прибавил он.

– Какой у вас был внушительный вид на Рождество, во главе сопровождавших вас членов счетной палаты, господин президент!

– Увы, dom Клод! Я пока еще только вице-президент.

– Ну, а как ваш прекрасный дом в улице Сен-Андрэ-Дезарк?.. Это настоящий Лувр!.. Как красиво изображенное над главным его входом абрикосовое дерево с остроумною надписью: «A l’abri ôtier»[67].

– Увы, мэтр Клод, если бы вы знали, каких бешеных денег стоит мне постройка этого дома! По мере того как он строится, я разоряюсь.

– Ну, полноте! Разве у вас нет доходов от пошлин всех судебных учреждений Парижского округа, кроме аренды с домов, лавок, палаток и мастерских, находящихся на вашей земле… Неужели и этих доходов мало?

– Мое кастелянство в Пуасси в нынешнем году не дало ничего…

– А пошлины на заставах, которые вы получаете с Триеля, Сен-Джемса и Сен-Жермен-ан-Лэ?

– А много ли их набирается? Всего сто двадцать ливров, да и то не парижских!

– Но у вас и постоянные доходы, например, жалованье королевского советника.

– Это верно, мой дорогой собрат. Зато проклятое Полиньи, о котором так много шумят, даже в самый хороший год дает не более шестидесяти золотых экю.

Во всех любезностях архидьякона сквозила горькая насмешка. Пока он их расточал, на его губах играла печальная и вместе с тем жестокая улыбка человека, одаренного более возвышенным умом, но не такого счастливого и пользующегося случаем потешиться над грубым довольством человека дюжинного. Но королевский медик ничего этого не замечал.

– Во всяком случае, – закончил наконец Клод, пожимая руку медика, – я душевно рад видеть вас в вожделенном здравии.

– Благодарю вас, dom Клод.

– Кстати, как здоровье вашего царственного больного? – продолжал архидьякон.

– Он плохо вознаграждает своего врача, – отвечал медик, искоса взглянув на своего спутника.

– Вы находите, кум Куаксье? – проговорил последний.

Эти слова, сказанные тоном удивления и упрека, заставили архидьякона пристальнее взглянуть на незнакомца, которого до этой минуты он наблюдал только украдкою, хотя и довольно внимательно. Не имей он тысячи причин сохранять добрые отношения с доктором Жаком Куаксье, этим всемогущим медиком короля Людовика XI, он ни за что не принял бы его в обществе незнакомой личности. Поэтому лицо его не отличалось особенною приветливостью, когда Жак Куаксье сказал:

– Кстати, dom Клод, я привел к вам собрата, который хотел видеть вас, прослышав о вашей славе.

– Так этот господин тоже служитель науки? – спросил архидьякон, устремляя проницательный взгляд на незнакомца, из-под нависших бровей которого сверкнул не менее острый и недоверчивый взор. Насколько можно было разглядеть при слабом свете трехсвечника, спутник Жака Куаксье был старик лет около шестидесяти, среднего роста, довольно болезненный и хилый на вид. Профиль его лица, хотя и буржуазного типа, таил в себе что-то строгое и величественное: глаза его из глубоких впадин сверкали огнем, вырывавшимся точно из недр пещеры, а под шапкой, надетой на самый нос, можно было угадать очертания высокого лба, говорившего об одаренности.

Незнакомец сам ответил на вопрос архидьякона.

– Уважаемый учитель, – проговорил он внушительным тоном, – ваша слава дошла до меня, и я пожелал с вами посоветоваться. Я – небогатый провинциальный дворянин и всегда с величайшим почтением отношусь к людям науки… Но вы еще не знаете моего имени. Мое имя – кум Туранжо.

«Странное имя для дворянина!» – подумал архидьякон, в то же время чувствуя, что перед ним сильная и незаурядная личность.

Чутьем своего выдающегося ума он угадывал такой же ум и под отделанной мехом шапкою кума Туранжо. По мере того как он пристальнее всматривался в эту полную достоинства фигуру, ироническая усмешка, вызванная на его собственном угрюмом лице присутствием Жака Куаксье, постепенно исчезала, как исчезает вечерняя заря на ночном небе. Мрачный и молчаливый, он уселся опять в свое глубокое кресло, привычно облокотился на стол и подпер лоб рукою. После нескольких минут раздумья он знаком пригласил своих посетителей сесть и произнес, обращаясь к куму Туранжо:

– Вы желаете посоветоваться со мною, сударь, – но о чем же?

– Отец мой, – ответил кум Туранжо, – я болен, очень болен, а вы, говорят, второй Эскулап! Вот я и пришел просить у вас медицинского совета.

– Медицинского! – воскликнул архидьякон, покачав головою.

Подумав с минуту, он продолжал:

– Кум Туранжо, – если вас действительно так зовут, – поверните голову, и вы увидите мой ответ вот на этой стене.

Кум Туранжо повиновался и прочитал находившуюся как раз над его головою надпись, выцарапанную на стене: «Медицина – дочь сновидений. Ямвлих».

Между тем доктор Жак Куаксье выслушал вопрос своего кума с досадой, которую еще усилил ответ Клода. Он нагнулся к уху кума Туранжо и сказал ему так тихо, что архидьякон не мог его расслышать:

– Я предупреждал вас, что это сумасшедший, но вы все-таки пожелали его видеть…

– А может быть, этот сумасшедший и прав, доктор Жак, – так же тихо, но с горькою улыбкою ответил кум Туранжо.

– Как вам будет угодно, – сухо проговорил медик и, обращаясь к архидьякону, громко сказал: – Однако, dom Клод, вы очень быстры в своих суждениях, и для вас разделаться с Гиппократом, очевидно, так же легко, как обезьяне разгрызть орех… Называть медицину сновидением! Я уверен, что если бы вас услыхали господа аптекари и лекаря, то непременно побили бы вас каменьями… Так, следовательно, вы отрицаете влияние микстур на кровь, не признаете пользы мазей для тела? Отрицаете вековечную аптеку трав и металлов, которую называют природой и которая нарочно устроена для того вечного больного, которого зовут человеком?

– Я вовсе не отрицаю ни аптеки, ни больного, – холодно возразил Клод, – я отрицаю только медика.

– Так, по-вашему, – с жаром продолжал Куаксье, – неправда, что подагра – простой вошедший внутрь лишай, что огнестрельную рану можно вылечить прикладыванием к ней жареной мыши, что надлежащим образом перелитая в старые жилы молодая кровь возвращает старикам молодость?.. Отрицаете, что дважды два – четыре и что в корчах тело сначала выгибается вперед, а потом назад?

– Нет, я просто составил себе о некоторых вещах особое мнение, – спокойно ответил архидьякон.

Куаксье весь покраснел от негодования.

– Полно, полно, мой добрый Куаксье, не будем сердиться, – сказал кум Туранжо. – Не забывайте, что господин архидьякон наш друг.

– Да и в самом деле, что спрашивать с сумасшедшего! – вполголоса проворчал Куаксье, успокаиваясь.

– Ну, мэтр Клод, – продолжал кум Туранжо после короткой паузы, – вы меня совсем обескуражили. Я было шел к вам за двумя советами: относительно моей болезни и насчет моей звезды.

– Милостивый государь, – ответил архидьякон, – если вы пришли именно с этим намерением, то не стоило и затруднять себя подниматься ко мне по лестнице. Я не верю ни в медицину, ни в астрологию.

– В самом деле? – с удивлением произнес кум Туранжо.

Куаксье насильственно засмеялся и шепнул своему спутнику:

– Ну, разве вам теперь не ясно, что это сумасшедший?.. Не верит даже в астрологию!

– Как можно воображать, что каждый луч звезды изображает из себя нить, прикрепленную к голове человека! – продолжал Клод.

– Так во что же вы верите? – воскликнул кум Туранжо.

Архидьякон с минуту, как бы в нерешимости, помолчал, потом с мрачною улыбкой, противоречившей его словам, проговорил:

– Credo in Deum[68].

– Dominum nostrum[69], – добавил кум Туранжо, сотворив крестное знамение.

– Amen[70], – докончил Куаксье.

– Уважаемый учитель, – продолжал кум Туранжо, – я душевно рад видеть вас таким твердым в религии. Но неужели, будучи таким великим ученым, вы ради религии перестали признавать науку?

– Нет! – воскликнул архидьякон, схватив руку кума Туранжо, и в его потускневших было глазах вспыхнул луч прежней восторженности. – Нет, я не отрицаю науки!.. Если я столько времени ощупью, ползком, не щадя сил, пробирался по запутанному лабиринту подземных ходов храма науки, то, конечно, в конце концов не мог не увидать мерцающий вдали, в страшной глубине, огонек, светоносное сияние, отблеск того ослепительного света, которым должна быть наполнена центральная лаборатория вселенной, где мудрые и терпеливые находят Бога.

– Но какую же из наук вы считаете верною и истинною? – спросил кум Туранжо.

– Алхимию.

– Помилуйте, dom Клод, может быть, алхимия и права! – вскричал Куаксье. – Но зачем же поносить медицину и астрологию?

– Затем, что ваша наука о человеке и о небе – ничто! – с жаром проговорил архидьякон.

– Стало быть, – возразил медик с усмешкой, – по-вашему, Эпидавр и всю Халдею можно побоку?

– Послушайте, мессир Жак, – ответил Клод, – будем говорить положа руку на сердце. Я ведь не медик короля и не получал от его величества сада Дедала, чтобы наблюдать там звезды. Не сердитесь и выслушайте меня… Скажите по совести, какую вы извлекли истину… Я уж не говорю из медицины – она не имеет под собою ровно никакой почвы, – но что дала вам астрология? Укажите мне достоинства вертикального бустрофедона и открытия чисел зируф и зефирот.

– Значит, вы отрицаете и симпатическую силу клавикулы, и происхождение от нее кабалистики?

– Заблуждение, мессир Жак! Ни одна из ваших формул не приводит ни к чему реальному, тогда как алхимия имеет за собою множество открытий. Что вы можете возразить против тех истин, до которых дошли путем алхимии?.. Например, благодаря этой науке известно, что лед, пробывши в земле тысячу лет, превращается в горный кристалл; что свинец – родоначальник всех металлов, за исключением золота, которое не может быть названо металлом, оно скорее – свет, и что свинцу нужно всего четыре периода, в двести лет каждый, чтобы последовательно перейти сначала в красный мышьяк, потом – в олово, а из олова – в серебро… Разве это не положительные факты? Но верить в клавикулу, в полную линию и во влияние на человека звезд так же смешно, как, например, верить вместе с обитателями великого Катея, что иволга может превращаться в крота, а хлебные зерна – в рыбу чебак.

– Я изучал герметику и утверждаю… – начал было Куаксье, но вспыливший архидьякон не дал ему договорить.

– А я изучал и медицину, и астрологию, и герметику, – перебил он, – и нашел истину только вот в этом.

С этими словами он достал из-под стола склянку с тем подозрительным порошком, о котором мы уже говорили выше, и продолжал:

– Только в этом свет!.. Гиппократ – одна мечта; Урания – тоже; Гермес – мысль, а золото – это солнце. Делать золото – значит быть самим божеством. Вся истинная наука скрыта в этом познании… Повторяю, я проник в самую глубь медицины и астрологии – ничто, ничто… Тело человеческое – потемки! Звезды – потемки!

И Клод откинулся на спинку своего кресла; лицо его дышало силой и вдохновением. Туранжо молча наблюдал его, а Куаксье искусственно посмеивался, пожимал плечами и вполголоса повторял:

– Сумасшедший!

– Ну а скажите, пожалуйста, удалось вам достигнуть великой цели алхимии? Добыли вы золото? – вдруг спросил Туранжо.

– Если бы я его добыл, – отвечал архидьякон, медленно выговаривая каждое слово, как человек, отвечающий на собственную мысль, – то французский король назывался бы Клодом, а не Людовиком.

Туранжо нахмурился.

– Впрочем, – с презрительной улыбкой продолжал архидьякон, – на что бы мне французский престол! Владея тайною делать золото, я мог бы восстановить Восточную империю.

– Ну, вот это дело другое, – проворчал Туранжо.

– Вот безумец-то! – бормотал себе под нос Куаксье.

Следуя течению своих мыслей, Клод продолжал с расстановкою:

– Но я пока все еще только двигаюсь ползком… Я раздираю себе лицо и колени о камни подземелья… пока только смутно подозреваю, но ничего еще не вижу… Я еще не читаю, а только едва разбираю по складам.

– А когда вы научитесь читать свободно, то сумеете делать золото? – спросил кум Туранжо.

– В этом не может быть и сомнения! – воскликнул архидьякон.

– Одной Богоматери известно, как я нуждаюсь в деньгах; и я бы очень хотел научиться читать ваши книги. А скажите, уважаемый учитель, ваша наука не враждебна и не неприятна Божией Матери? – спросил кум Туранжо.

На этот вопрос Клод ответил с высокомерным спокойствием:

– А где я служу архидьяконом?

– Вы правы, учитель… Не будете ли вы так добры посвятить и меня в вашу науку настолько, чтобы я мог вместе с вами читать хоть по складам?

Клод принял величественный вид и заговорил тоном пророка:

– Старик! Для того чтобы отважиться предпринять путешествие по дебрям великих тайн, нужно иметь впереди более длинный ряд лет, чем тот, который остался перед вами. Ваша голова уже покрыта сединою, а с сединою можно только выходить из этих дебрей, входить же в них нужно с темными волосами. Сама наука сумеет избороздить, иссушить и заставить поблекнуть человеческое лицо. Она не нуждается, чтобы к ней приходили с лицами, уже изборожденными старостью… Но если вас, несмотря на ваши годы, тянет засесть за указку и приняться за страшную азбуку мудрецов, то приходите ко мне, – я попробую. Я не заставлю такого слабого старика, как вы, спускаться в подземные склепы пирамид, о которых свидетельствует древний Геродот. Я не отправлю вас исследовать ни Вавилонскую кирпичную башню, ни громадное, возведенное из белого мрамора святилище индийского храма в Эклинге. Я и сам не видал ни халдейских каменных сооружений, воздвигнутых в подобие священной Сикры, ни разрушенного храма Соломона, ни разбитых каменных врат от гробницы царей израильских. Мы удовольствуемся теми отрывками книги Гермеса, которые у нас здесь под рукою. Я объясню вам статую святого Христофора, символ сеятеля, и значение двух ангелов, изображенных при входе в Святую часовню, один из которых держит руку опущенною в сосуд, а другой – простирает свою руку в облака…

Здесь Жак Куаксье, совсем было опешивший перед страстной речью архидьякона, приободрился и перебил его торжествующим тоном ученого, поправляющего ошибку другого.

– Erras, amice Claudi![71] – произнес он. – Символ – не число. Вы принимаете Орфея за Гермеса.

– Нет, это вы заблуждаетесь, – со спокойной самоуверенностью возразил архидьякон. – Дедал – это основание, Орфей – стены, а Гермес – это все здание… Приходите, когда хотите, – продолжал он, обращаясь к Туранжо. – Я покажу вам крупинки золота, оставшиеся на дне тигеля Николая Фламеля, и вы можете сравнить их с золотом Гильома Парижского. Я объясню вам тайный смысл греческого слова peristera…[72] Но прежде всего я научу вас, как нужно читать мраморные буквы азбуки, гранитные страницы великой книги. Мы пойдем от портала епископа Гильома и Сен-Жана ле Рона у Святой часовни к дому Николая Фламеля на улице Мариво, а оттуда – к его могиле на кладбище «Невинных душ», после чего посетим оба его госпиталя на улице Монморанси. Я научу вас разбирать иероглифы, которыми покрыты четыре массивных железных косяка портала больницы Сен-Жерве и улицы Ла-Ферронри. Кроме того, мы вместе постараемся разобрать по складам фасады церквей Сен-Ком, Святой Женевьевы-Дезардан, Сен-Мартена, Сен-Жак-де-ла-Бушри…

По выражению лица Туранжо было заметно, что он, несмотря на ум, светившийся в его глазах, давно уже перестал понимать dom Клода. Наконец он перебил:

– Господи! Да что же это за книги у вас?

– Вот одна из них, – ответил архидьякон.

И, распахнув окно своей кельи, он указал на величавое здание собора Богоматери. Собор, вырисовываясь на звездном небе черными силуэтами своих двух башен, каменных боков и чудовищного хребта, казался исполинским двуглавым сфинксом, расположившимся посреди города. Несколько времени архидьякон молча смотрел на колоссальное здание, потом, протянув со вздохом правую руку к печатной книге, лежавшей раскрытою на столе, а левую по направлению к собору, с глубокой печалью произнес:

– Увы! Это убьет то!

Куаксье поспешно нагнулся над книгою и невольно воскликнул:

– Помилуйте! Да что же дурного в этой книге? Ведь это – Clossa in epistolas D. Pauli. Norimbergae, Antonius Koburger[73]. Тысяча четыреста семьдесят четвертый год, вещь далеко не новая. Это сочинение Пьера Ломбара, прозванного «Учителем сентенций». Может быть, вас пугает эта книга только потому, что она печатная?

– Именно потому, – ответил Клод.

Выпрямившись во весь рост, с печатью глубокой думы на лице, он крепко прижал согнутый указательный палец к одной из страниц книги, вышедшей из-под знаменитого нюренбергского печатного станка, и многозначительно добавил:

– Да, увы! Малое осиливает великое; один зуб в состоянии разрушить целую массу. Нильская крыса убивает крокодила, рыба-меч убивает кита, а книга убьет здание.

Монастырский колокол, приглашавший тушить огонь, прозвучал как раз в тот момент, когда медик шептал на ухо своему спутнику свой неизменный припев:

– Он сумасшедший!

На этот раз и спутник ответил:

– Кажется, что так.

Настал час, когда все посторонние должны были удалиться из монастыря. Посетители встали.

– Учитель, – сказал Туранжо, прощаясь с архидьяконом, – я люблю ученых и великие умы, вас же я особенно уважаю. Приходите завтра в Турнельский дворец и спросите там аббата из Сен-Мартен-де-Тур.

Архидьякон возвратился в свою келью совершенно ошеломленный; он наконец понял, кто был этот «кум Туранжо». Ему припомнилось следующее место из монастырских грамот святого Мартина Турского: «Abbas beati Martini, scilicet rex Franciae, est canonicus de consuetudine et habet parvam praebendam quam habet sanctus Venantius et debet sedere in sede thesaurarii»[74].

Утверждали, что с этого вечера архидьякон часто виделся с Людовиком XI, когда его величество приезжал в Париж, и что милость, которою Клод Фролло пользовался у короля, возбуждала зависть даже Оливье ле Дена и Жака Куаксье, причем последний, по своей привычке, грубо пенял за это Людовику.