Читать книгу Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том III - Виктор Холенко - Страница 4

1

Её не заметить было просто невозможно – единственную женщину в шеренге восемнадцати трактористов. Невысокая, стройная, на шоколадном от загара лице мягкая женская улыбка, за которой совсем юная трактористка пыталась спрятать своё волнение.

– Поднять флаг соревнования пахарей района предоставляется право…

Миша не слушал, что говорит в гулкий мегафон председатель организационной комиссии. Ошеломлённый неожиданной встречей, он видел только её, удивляясь и радуясь случаю, так негаданно сведшим их обоих на одной тропе. Тонька, Тонька, тростиночка-девчонка, вон ты какой ладной и милой стала! Да и ты ли это в нарядной клетчатой блузке, в элегантном синем комбинезоне, своими руками, видимо, сшитом, разрумянившаяся от всеобщего внимания, чего не мог скрыть и лёгкий весенний загар, – ни дать ни взять яркий радостный цветок на зелёной лужайке.

Лёгкая, гибкая, она подошла к флагштоку одновременно с кряжистым пожилым трактористом, прошлогодним чемпионом. Флаг, птицей выпорхнувший из её рук, озорно обнял Тоньку за плечи, а потом, вдруг развернувшись и затрепетав на ветру, быстро заскользил к вершине мачты. Она, запрокинув голову и прищурив глаза от ярких лучей солнца, следила за его весёлым взлетом. В улыбке шевелились её губы, видимо, Тоня что-то говорила своему напарнику, но слов не было слышно, их заглушили аплодисменты и бравурные звуки марша из громыхнувшего репродуктора.

Первым побуждением было желание тут же броситься к ней, пожать ей в горячем порыве руки и заглянуть в чистые, небесной сини глаза. Но он не сделал этого: то ли из природной робости, приучившей его прятать собственные чувства от посторонних, то ли помешала вполне оправданная боязнь пораниться вдруг о колючие льдинки отчуждённости – вполне заслуженной платы за годы молчания. Ноги налились свинцовой тяжестью, и Миша не сделал ни одного шага к ней…

Сколько лет прошло после их последней встречи? Три, пять? Позади служба в армии, позади блуждания по городам и весям в поисках себя самого. Неудовлетворённость чуть ли не десятком перепробованных профессий, сквозь лабиринт которых он упорно продирался к своей мечте стать журналистом. И он пришёл, наконец, в газету, но снова эта опостылевшая разочарованность в собственных силах, какая-то фатальная неудовлетворённость в самом себе – этакое горе-злосчастье, тенью следующее неотступно за ним после первого самостоятельного его шага по жизни.

Тогда, после выпускного вечера, когда на рассвете ребята расходились по домам, он торжественно поклялся ей:

– Буду журналистом!

– А я – трактористкой!

– Ну и зря…

Он снисходительно улыбался её непонятному чудачеству.

– А вот и нет. Ничего ты не понимаешь, чванливый писателишка…

Насмешливо хлопнула калитка, за листвой яблонь мелькнуло её белое платьице. А он остался один на залитой лунным светом улице, один со своими мечтами и уверенностью в их осуществлении: ведь недаром его последнее классное сочинение на свободную тему читала вся школа, и как-то по-особенному пристально на своего воспитанника после этого стала смотреть классная руководительница Людмила Константиновна, а ребята и девчата, кто с уважением, а кто просто с неприкрытой завистью, стали пророчить ему писательскую будущность.

Но упрямая Тонька с последним своим поцелуем, видно, унесла за калитку и его счастье. В университет Миша не прошёл по конкурсу, и даже сейчас, вернувшись после долгих лет в родные края и начав всё же работать в местной газете, он с горьким разочарованием сделал открытие, что желанный и влекущий его так настойчиво труд журналиста оказался довольно нелёгким и не сладким. Вот вчера, например, посылая Михаила в командировку на районное соревнование пахарей, редактор с досадой заметил:

– Пишешь ты, парень, каким-то дерюжным языком. Почти полгода работаешь у нас, а ничего путного не выдал…

Он ещё что-то хотел сказать, но потом только рукой махнул и бросил угрюмо:

– Делай выводы, дружище: или – или…

Действительно, у Михаила никак не клеилась работа, никак мысли не воплощались в нужные слова на бумаге. А после вчерашнего упрёка редактора вообще руки опустились. И, видно, ещё и поэтому он не подошёл сейчас к Тоне – стыдно было, что ли…

2

Последние минуты перед стартом. Группа экспертов уже оценила техническое состояние машин и плугов. Михаил невольно с удовлетворением отметил про себя, что Тоня пока потеряла только два очка. От неё ни на шаг не отходил высокий чернявый парень – всё давал советы, наставления. Вот и сейчас он, вытирая ветошью руки, успокаивал её:

– Хорошо для начала, Тоня. Главное – не торопись. Первую борозду не спеша пройди – ровно ляжет пласт. Развальную борозду будешь делать – всё внимание…

И как-то по-особенному, тепло и ласково смотрел он на свою подопечную с высоты почти двухметрового роста.

Главный судья соревнований взмахнул флажком. Затарахтели деловито дизели, отшлифованные до зеркального блеска лемехи плугов перевернули первые чёрные пласты.

Больше всех болельщиков собралось возле участка трактористки. Сразу же кто-то сочувственно отметил, что при жеребьёвке ей досталась трудная полоска поля: по середине – сырая впадина, да вдобавок ещё обнаружилась скрытая островком бурьяна кучка слежавшейся соломы. Но Тоня спокойно вела свой «Беларусь» и, кажется, совсем не обращала внимания на то, что трактористы-асы справа и слева уже «пробежали» свою первую борозду – первый след как по ниточке вывела. У кого-то из болельщиков невольно вырывается восхищение:

– Молодчина девка! Утрёт нос мужикам…

Закончен первый круг. Судьи делают контрольные замеры глубины вспашки, прямолинейности первой борозды. Удовлетворённо кивают головами:

– Хорошо!

Чернявый парень уже тут как тут, протягивает в кабину бутылку с холодным «Нарзаном». Тоня пьёт прямо из горлышка – жарко, солнце после затяжных дождей печёт немилосердно, будто старается наверстать упущенное. Болельщики шутят добродушно:

– Дмитриевна! Помни – за рулём пить не положено!

Задорно блеснули в улыбке влажные зубы.

– «Нарзан»-то?

И снова в путь, ведь первая борозда – это только начало…

Внимание и заботливое участие посторонних людей, многих из которых она вообще сегодня впервые встретила, подбадривали, успокаивали. На мгновение сознание выхватило из толпы болельщиков вроде бы знакомое лицо. Попыталась вспомнить, кто бы это мог быть, но тут же отказалась от этой затеи, – пахота поглощала всё внимание. Только с сожалением подумала, что нет здесь подружек, с которыми работала зимой на ферме, а по вечерам занималась на курсах трактористов, – посмотрели бы, как она пашет. Только один и знакомый здесь – совхозный механик Олег Ниценко. Перед началом соревнований он пытался успокоить, говорил:

– Призового места тебе, конечно, не занять – опыта ещё маловато. Но участвовать надо – хорошая школа…

Вот и последний круг. Удачно всё-таки рассчитала: невспаханная полоска всего около метра шириной – как раз для одного захвата. Но ведь сейчас надо развальную полосу делать… Олег говорил: «Крепче руль держи, чтоб плуг не бросало. А то не борозда получится, а канава». Это брак, значит. Но, видно, всё же поспешила немного сделать заезд, потому что Олег сзади остался с огорчённым лицом, качал головой и что-то говорил окружающим. А она не слышала его слов и больше не оборачивалась, сосредоточилась целиком на работе и даже не заметила, что начала огрех, а потом сама же его и исправила: машина на удивление стала послушной, будто слилась с трактористкой воедино.

Олег, действительно, сокрушался позади:

– Ох, испортит она всё. Так хорошо начала, и вот…

Кто-то пошутил:

– Сам бы сел за руль…

– Сам бы прошёл, а вот для неё эта борозда первая – никогда ещё в развал не пахала.

– Не горюй, паря, хорошо она пашет. Ровное поле, как после бороны, ни клочка бурьяна наверху.

Другие рядом подхватили наперебой:

– Чисто с женской аккуратностью…

– Ей бы ещё немного скорости – совсем бы хорошо было…

– Не боись, будет ещё и скорость…

Михаил, приглушая вдруг народившуюся неприязнь к этому высокому чернявому парню, подошёл к нему, представился.

– Корреспондент? – будто удивился тот. – Вот и добре. Напиши о ней просто: молодец! Была лучшей дояркой в совхозе, ещё лучшей трактористкой станет. Трое девчат у нас ходили на курсы, одна она села на трактор – две другие испугались. Бабы судачили: «Отчаянная!» Другие пугали: ничего у неё не выйдет, не женское это, мол, дело. А вот и вышло! – с каким-то ликующим торжеством подытожил он. Потом закончил: – Мы с ней на одном курсе в институте, на заочном отделении. Хорошая она, знаешь…

Парень уже отвернулся от Михаила и с тёплой задумчивостью смотрел в конец поля.

Заглушив трактор, Тоня медленно шла по меже, вытирая разгорячённое лицо цветастым головным платочком. Её встречали болельщики, механизаторы, участвовавшие в соревновании, в большинстве совершенно незнакомые ей люди.

– Утомилась, Дмитриевна?

– Конечно, – устало улыбнулась в ответ. – С непривычки-то…

Она обвела ищущим взглядом обступивших её мужчин, как будто искала кого-то среди них, но не находила. Потом провела ладонью по лицу, откидывая назад рассыпавшиеся русые волосы, и лукавые искорки заплясали в её глазах.

– Кончилась ваша монополия. Теперь всем женщинам буду говорить: не бойтесь трактора. Хорошая это машина, послушная, и не так уж сложно научиться ею управлять. Буду всем девчатам говорить: садитесь за руль, создадим наши женские тракторные бригады. Вот тогда и посоревнуемся с вами!

Она говорила взволнованно, всё больше воодушевляясь, отчего лицо её становилось ещё привлекательнее…

Миша в стороне у палатки пил тёплое пиво, не ощущая его вкуса. Он видел отсюда, как ей, Тоне, надевали огромный венок, сплетённый из свежих дубовых ветвей и перевитый алой лентой, а металлический голос громкоговорителя торжественно объявлял, что единственная женщина-трактористка заняла второе место среди пахарей района…

3

…Радостно улыбались её глаза, а губы беззвучно повторяли какое-то одно и то же слово – знакомое, ласковое. Пшеница расступалась перед нею, склоняя перед нею колосья, а она всё шла и шла, бесшумно и легко, зовуще протягивая перед собой руки.

– Миша-а! – Наконец-то прочитал он в беззвучном движении её губ, и тёплая волна радости хлынула к сердцу, повлекла к ней. Он рванулся навстречу, но какая-то неведомая сила сковала ноги, налила их свинцовой тяжестью.

С отчаянием увидел, как остановилась она среди колеблемых ветром колосьев, как в недоумении приподнялись её брови, а в глазах застыл немой вопрос и томительное ожидание. Она ждала, всё так же протягивала к нему руки, беззвучно звала губами:

– Миша-а!

А он по-прежнему не мог сдвинуть с места своих ног – приросли они будто к земле. Холодом пахнуло в грудь – это ветер всё сильнее клонил колосья к земле, дерзко трепал русые волосы Тони. Рядом с нею вдруг вырос другой – высокий, угрюмый, чёрный. Ехидная улыбка исказила его лицо, когда он потянул её за руку к себе.

– Миша-а-а!

Рванулся к ней, с трудом отрывая от земли непослушные ноги и… проснулся. Рядом с его кроватью, расплывшись в улыбке и комкая стянутое с Михаила одеяло, в майке и трусах стоял Стёпа Лобачев.

– Ну и здоров же ты спать. Бужу, бужу… Вставай, на работу опаздываем…

Миша сел на кровати, поёжился. В открытое окно текла колючая утренняя прохлада. В этой комнате общежития они жили вдвоём со Стёпой – ответственным секретарём редакции.

Стёпа заглянул в объёмистый кофейник и разочарованно присвистнул:

– Выдул до дна. Одна гуща…

Потом вытряхнул в мусорный ящик горку окурков из пепельницы, спросил:

– Написал?

Миша только кивнул в ответ. Голову ломило от выпитого ночью крепкого кофе, выкуренных без счёта сигарет, першило в горле, резало от недосыпания глаза.

– Стоит ли так изводить себя? – забрюзжал Стёпа. – Всё равно никто твоих мук не оценит, не заметит – газета живёт только один день…

– А, брось ты, – отмахнулся Миша от его назойливого жужжания. Ни о чём не хотелось думать и говорить.

Опустошённый, какой-то равнодушный ко всему, болезненно расслабленный, он пришёл в редакцию, и даже когда машинистка Аня, отстучав на машинке как всегда быстро его объёмистый материал, показала ему большой палец, Миша остался безучастным.

Стёпа потянул из его рук стопку отпечатанных на машинке листов, но Михаил вдруг ожил и воспротивился:

– Нет, я сам отдам…

– Ха, – удивлённо приподнял брови Стёпа. – Ну, валяй…

Через полчаса Миша вышел из кабинета редактора. Растерянная улыбка кривила его губы, непослушные пальцы никак не могли ухватить в разорванной пачке сигарету.

– Ну, как? – встревоженно спросил Стёпа. Он ждал друга под дверью.

Миша не успел ответить, как снова распахнулась дверь, и с его рукописью в руках в коридорчик стремительно шагнул редактор.

– Ты здесь? – увидел он Степана. – На первую полосу. Полужирным, на четыре с половиной квадрата. Подвал. Окончание – на четвёртой… – отбарабанил он быстро. И добавил, подумав: – Экстра!

Потом порывисто повернулся к Мише, окинул его оценивающим взглядом с головы до ног, сказал:

– Собирайся на пару дней в командировку. Привезёшь очерк о молодом агрономе. И что по мелочи подвернётся. Лады?

Миша всё так же растерянно улыбался…

* * *

Этот, по сути первый мой рассказ, был написан летом 1971 года и тогда же напечатан в газете «Сельский труженик». Сюжет незамысловатый, конечно, и я совсем не уверен, что он и в самом деле увидел бы свет, будь у газеты в ту пору другой редактор. Но, как говорится, хозяин – барин. Нет, и в самом деле, выгодно иногда быть начальником.

А вот повод для его рождения был: Яковлевский район, где я тогда жил и работал, готовился, как оказалось, к проведению первых в местной истории районных соревнований пахарей, и надо было газете как-то проанонсировать это новое дело. Ровно два года назад я был точно на таких же соревнованиях в Кировском районе, когда ещё работал в лесозаводской газете «Знамя труда». 20 июля мой репортаж с этих соревнований был опубликован в краевой газете «Красное знамя» под заголовком «Дебют Антонины Водопьяновой» (кстати, в каких бы районных газетах я ни работал за все мои сорок с лишним лет журналистского стажа, я всегда тесно сотрудничал и с главными газетами Приморского края «Красное знамя», «Тихоокеанский комсомолец», «Вечерний Владивосток», переименованный позже просто во «Владивосток», «Красное знамя Приморья» – была и такая газета на рубеже XXI века, где первым её редактором был мой сын Андрей Викторович Холенко). В этом репортаже была чётко изложена вся схема организации и проведения этих соревнований на конкретном живом материале. Так что в этом плане ничего и выдумывать не надо было, и практически целые куски текста из репортажа просто органически перекочевали в мой рассказ, как и имена главных героев – Михаила и Антонины Водопьяновых, переехавших по переселению с Северного Кавказа в Кировский район Приморья, кажется, в совхоз «Преображенский». Придумать пришлось только лирическую часть сюжета, новую профессию для Михаила и разлуку для них на несколько юных лет до замужества.

За сюжетами, собственно, всех моих рассказов, опубликованных в районных газетах, в которых я работал, всегда стояли конкретные живые люди. И писал я их совсем не потому только, что вдруг захотелось щегольнуть своим очередным литературным «шедевром». Просто я использовал этот литературный жанр как собственный журналистский приём, появившийся у меня как-то однажды, видно, на интуитивной основе совершенно, когда о заинтересовавшей меня жизненной ситуации какого-то конкретного человека из соображений такта очень неудобно было указывать его настоящую фамилию. Вот как в другом моём рассказе, опубликованном уже в газете «Победа» 7 октября 1986 года. Фактический главный герой его хороший мой давний друг Василий Дениско, работавший в те годы главным инженером в совхозе «Лучегорский» Пожарского района, к сожалению, в середине 90-х неожиданно для всех ушедший из жизни после скоротечной тяжёлой болезни – добрая ему память! Однажды в ходе дружеской беседы на природе он рассказал мне одну короткую свою житейскую историю, которая меня и настроила на творческий лад в очередной раз. Однако, как показалось мне, просто неудобно было рассказывать об этом на страницах газеты, непременно упоминая его имя: люди разные, ещё подумает кто-нибудь, что он хвастается, не дай Бог, да цену себе набивает, хотя по жизни всегда был скромником небывалым. В общем, не хотелось его, хорошего человека, подставлять таким образом. И тогда как-то сам собой родился этот рассказ, без конкретных фамилий. Только имя главному герою оставил настоящее (мало ли Василиев на свете!), а придумал новое отчество, причём умышленно узнаваемое с фамилией. Так, на всякий случай, для недогадливых, если что: мол, друзья или родственники, если и помнят эту историю, то не подумают об этом конкретном человеке-прототипе ничего плохого. А для всех других он так и останется, по сути, вымышленным литературным образом, хотя и вроде бы узнаваемым. Да и мало ли бывает подобных совпадений, не правда ли?..

Написал я этот рассказ за одну ночь. Вот он: