Читать книгу Белое время Прим. Стихи - Виктор Иванович Павлов - Страница 3
Книга стихотворений «Пограничное время»
Оглавление1. Своё среди травы
Стих
Из всех товарищей моих
со мной остался только стих,
простой, холодный, как заточка,
за строчкой – строчка.
Друзьям
Да,
давно не брал я в руки
верный карандашик,
чтоб написать свое сю-сю,
сю-сю, траля-ляля…
Теперь, как ни открою
лист вчерашний,
в нём нахожу своих,
но умерших и павших.
Нет Минералова,
нет Лосева уже…
Друзья-товарищи
разъехались по свету,
и сам я потерялся,
точно выпал в Лету.
И кто-то зубоскалит:
– А может, —
не товарищи уже?
Сено слов
Сено – сушёная трава. Траву – косят, сушат. Сгребают, ворочают
в покосные месяцы лета. Собирают в стожки, копны, стога; укрывают,
носят, грузят, перевозят; укладывают на сеновал, под навес, к дому.
Убирают с помощью машин, упаковывают, свозят на склады, в ангары.
Стою и смотрю на работу косарей, а думаю о другом, о том, что поэзия —
всё же штучный продукт эпохи: её не может быть особенно много.
Вопрос в том, как уложить – сено слов, паузы звуков, тело смыслов.
Поэзия – не стихи и стихами никогда не была: она – что-то иное.
Она всегда только притворяется и приукрашивает себя стихами.
Господь как-то – из чата – спросил меня, когда я начну снова писать —
свободно, как писал когда-то свое стихотворение «Удачный день».
Что было ему ответить в то время – мне, потерявшему силу жизни?
Я мысленно сказал: «Пока нет сил сейчас на это у меня, Господи».
Закончил писать и подумал, а какая же связь между всем этим? «Днём»,
поэзией, сенокосом? Видимо, всё дело в том, что самая важная поэзия
приходит в мир в свои, только ей известные, особо сенокосные годы,
которые выпадают не каждую эпоху. И что такое поэзия? Не иначе как —
собранная и высушенная трава мыслей и чувств, сдобренная голосом
поэта.
Своё среди травы
Лопашино и Каменка, и Мценск, и Плавск,
меня растили вы по бежиным лугам
и нянчили в лесах, купали в реках,
носили на холмах и угощали эхом.
Я рос как все; и среднерусские овраги и холмы
меня учили правильно искать своё среди травы.
И собраны уже и ягоды, и неба свет,
но помнятся сквозь флёр прошедших лет:
почти прямые рытвины, залитые водой,
где вдалеке идёт охотник с белой бородой.
Возможно, это он – Иван Тургенев сам
идёт домой по лутовиновским местам.
Илья
Загремел в небе гром, люди – тихо закрестились:
– Илья по небу на колеснице едет, гремит.
Потемнело, сверкнули ярко молнии, пошёл дождь:
прохладные капли дождя упали на пыльную землю,
застучали по крышам домов, светло заплескались:
в лугах, огородах, всюду; запустили круги по воде;
разогнали кур, гусей, цыплят, поросёнка, всех.
Дробно заблеяли овцы, замычали долго коровы;
загоготали, вытягивая шеи, гуси. Под сруб дома
побежали, попискивая, цыплята; петух, куры, утки;
поросёнок, хрюкнув, лихо помчался вдогонку всем.
Зазеленела светом: омытая дождём ботва картофеля,
моркови, свёклы; листья помидоров, огурцов, капусты.
Заполнились дождём шероховатости почвы, ямки,
мышиные ходы, кротовые холмики, норки, щели.
Дождь мерно заполнял всё пространство округи.
Шуршал по листьям деревьев, по цветам, клумбам.
Вишни, омытые дождём, становились ярче, тяжелее,
наполнялись соком. Сливы, наклоняя ветви, зеленели.
Расправляли листы яблони, впитывая влагу дождя.
Дождь увлажнял дороги, ровнял рытвины, выбоины.
Под навесы, к домам, побежали люди, счастливые…
как свежие огурцы. Пролитая на них влага радовала.
Гомонили, пригибались, пытаясь уклониться от дождя,
но капли падали, растекались, смывая старую пыль,
несвежесть, давали время передохнуть, опомниться.
Земля – вставала, распрямлялась, оживала, росла, —
наполнялась свежими силами, светом, яростью жизни.
Зимняя дорога
Дорога почти прямая, просторная, долгая.
О чём только не передумаешь, пока идёшь.
Вокруг – леса, селения. Выйдешь чуть свет,
и только к ночи обратно, назад успеваешь.
Поскрипывает и хрустит под ногами снег.
Обжигает морозом лицо метельный ветер.
Лезет за пазуху, под шапку, льнёт к ногам,
холодит и пробирает сквозь одежду мороз.
Разойдёшься, раздумаешься – не остановить,
пока совсем не смёрзнешь к синему вечеру.
Но сейчас верный день. Не раннее солнце,
ещё красноватое, с жёлтым отблеском зари,
а солнце – полного, высокого зимнего дня.
Свет с просинью, по теневой части дороги,
верно уходящий тенями кустов и деревьев
по снегу и складкам земли, листьям травы.
Если посмотреть на другую сторону дороги,
то там ослепляющий, бьющий в глаза снег,
искрящий острым, колючим, свежим светом.
Переходишь с одной половины на другую.
Идёшь, не спеша, рассуждаешь, смотришь.
День долгий; дорога в оба конца длинная,
просторная, верная, почти прямая дорога.
Сигаретки – дым
А кременёчки-то, кременёчки на зажигалке – хрень,
а сигаретки-то, сигаретки – дым,
когда стану старым, как смерть,
когда стану вусмерть больным,
буду ходить на пруд и тосковать по тем,
кого не любил при свете лун,
кого не любил при свете солнц,
кого не узнал совсем;
а ты, жена моя, – карга, вислые груди, больная нога,
с утра будешь талдычить, как говорить:
– Зачем опять ты идёшь на пруд?
Там тебя девки залюбят,
там тебя девки доразберут…
Детство
Давно уже далеко от родных мест живёшь.
Возможно даже, в большом светлом городе.
А тихим вечером прикроешь немного глаза,
и всё детство снова встанет с тобою рядом,
да так, что даже собой за горизонт уходит;
да и там, какое оно есть, всюду тоже видно
до каждой окраины, до мелкой ряби в пруду.
Детство от края до края, всюду, во времени,
точно рядом с тобой и в тебе разместилось.
Смотришь в него, куда захочешь, всё близко:
видишь его до каждого мелкого и простого,
до каждого тонкого кустика, земляники в лесу,
каждой свежей земли, глины лесной дороги,
времён года и праздников, царапин и ссадин.
Дуб
Его ветви, прочные и узловатые, возвышаются, поддерживая небо.
А внизу, рядом с корнями дерева, давно поселились чёрные муравьи,
блестящие и прочные, как сталь. Они ползают вверх и вниз по дубу.
У некоторых есть крылья, и они похожи на колючих чёрных ангелов.
Там, над кроной, возможно, тоже есть тропа, ведущая прямо в небо.
Этот дуб виден издалека. Он один стоит высоко и прочно на взгорке —
такой, что только часть ствола можно охватить раскинутыми руками, —
затмевает идущие вверх по склону аллеи лип, вязов, кусты орешника.
Царит над лощиной и болотом в чьих-то копытцах, деревьями ольхи,
подлеском из бузины, кустами шиповника, ветвями тонкой черёмухи.
Красноватый отблеск коры деревьев, простые разветвлённые кроны
иногда, кажется, издалека, еле уловимой схожестью напоминают дуб.
Возможно, что там, среди копытц и следов, подлеска, прочной травы,
среди мелкой воды болот притаился вход в древний мир подземелья —
Дантовы места, которые охраняют стрекозы, оводы, серые лягушки…
Слова
И в словарях слова притягательны, но не так, как потом,
когда они становятся в предложения, приобретают падежи,
пунктуацию, заглавные буквы, скрытые смыслы и паузы…
В словарях слова ещё во власти теоретиков и грамматиков,
которые заправляют их внутренними формами, поэтикой.
Лишь потом они выходят к людям: в библиотеки, интернет,
в свежем академическом облачении, обновлённые наукой.
Восторженно и сильно люблю слова – весомые и мудрые,
которые уже стали в предложения – свежие, новые жизни.
Потрогать, погладить каждое слово; любоваться, услышать.
Почему оно стало именно таким за время работы автора?
Кто он, этот новый Паустовский, который привёл его в мир?
Из далёкого Мещерского края, где не найти никаких красот,
«кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха», сена в стогах.
Избы
Из самых глубин моего дальнего детства,
самых светлых мест моей детской памяти
вдруг встают забытые деревенские избы;
высвечиваются тёртыми жизнью боками,
плоскими и покатыми серыми крышами.
Памятью плывешь между ними, как рыба
в прозрачной и светящейся солнцем воде.
А за избами сразу открывается вся земля
во всей своей бесконечной безмерности,
разделённая домами, словами, деревьями.
Где-то, ближе к избам, растёт зрелый сад
с яблоками и кустами чёрной смородины;
местом под молодой картофель и овощи,
где рядом, ветвясь, растут кусты и ягоды;
ветки дикой малины, яркие листья травы.
Стоит поленница дров с двуручной пилой.
Палисадник… отгороженный орешинами.
А над ним сливы, сохраняющие прохладу.
Портрет
Художник Василий Птюхин однажды написал мой портрет,
но с будущим шрамом уже на ещё целой правой щеке,
а рядом написал бабочек светлых.
А бабочки – ноги в стремена запустили, взмахнули крыльями,
и крепких лошадок погнали в галоп в просторные дали
моего простого зелёного детства.
А там – как в книжке историй. Чего только не увидишь отсюда!..
Дом деревянный из брёвен землянок, с двускатною крышей,
где прилипла солома к стропилам;
пол избы, от порога покатый… Там скачу я на красной лошадке,
ещё совсем неразумный, от порога избы к сегодняшним далям,
чтобы стать бродягой наследным.
Переводчик
В. Б. Микушевичу
– Сюда,
здесь проходите осторожно —
здесь Бог живёт, здесь всё возможно.
На вид – обычное жилище старика,
где полки книг, хранящие века.
Где стол и стул, карнизы, шторы, люстра,
а где должно быть пусто, – пусто.
Седой старик – рабочий великан,
здесь ловит мысли-образы в капкан.
На каждой двери крестик мелом сделан —
обычным школьным мелом белым.
Здесь мир звучит на языке ином,
но не звучит на пошлом и блатном.
Здесь музыка, и мысли, и заботы, и дела
ведут к живому, к цельности пера.
И в этот русский мир – идут и Рильке, и Бодлер,
и Закс, и Гёте; Свифт и Готфрид Бенн…
И за окном живёт природы крепкий сад,
