Читать книгу Повести - Виктор Житинкин - Страница 3

* * *

Утреннее происшествие в гастштедте «Штадт N…» имело и положительную сторону. Оно встряхнуло и привело в чувства анархические настроения братьев Николаевых, заставило глубоко задуматься над своим теперешним состоянием души всех четверых офицеров. Предчувствие чего-то большего и сложного складывалось из многих мельчайших деталей и фактов, которые, собравшись вместе, создавали необъяснимую тревогу и волнение.

Мы вдоволь набродились по городу, несколько раз заходили в гастштедты, перекусывали жаренными на углях сосисками прямо на улице. Нам подавали на картонной тарелочке пару горячих сосисок, маленькую булочку и неострый, кисловатый на вкус, горчичный соус. Запивали мы пивом из маленьких пузатых бутылок из соседнего киоска.

Так что, в течение дня мы успели не только увидеть «иноземный город», но и вкусить почти все прелести жизни в нем. Здорово, ей богу здорово! Мы, конечно, понимали, что вся эта свобода и вся эта благодать, явления временные, что уже завтра нам предстоит невесть что, но думать о завтрашнем дне не хотелось, хотя на душе уже скребли кошки.

Подходил вечер, все довольно приустали и, присев на скамейку в парке, почти одновременно заговорили о ночлежке.

– Поскольку идти нам все равно некуда, предлагаю переночевать еще раз там же в гостинице части, – предложил Астахов.

– Куда же больше идти? Хорошо, что это есть.

– Все не на вокзале ночь скоротаем.

– Говорят, отсюда до порта недалеко. Может, спросим, как туда попасть, да сходим? Завтра проще будет найти, – предложил я.

На этом сошлись все. Тут только мы обратили внимание на то, что город опустел, транспорт стал редок, так же как и одиночные прохожие, будто срочно разбегающиеся по домам. С шумом закрывались деревянные рольставни на окнах жилых домов. С трудом, перехватив спешащего прохожего немца, мы узнали от него путь к причалу, который, по его словам, представлял расстояние примерно в полтора километра и, не спеша, чтобы не устать совсем, отправились в указанном направлении. С моря несло свежестью, рыбой и соляркой. Электрически шумели краны, слышались гортанные крики стропальщиков. Вспыхнули яркие прожектора, осветившие погрузочные площадки, на которых одновременно загружались и разгружались несколько кораблей.

Прямо на причал выходила железная дорога, на которой стояли составы. Они подставляли один за другим свои вагоны и платформы для загрузки или, наоборот, для выгрузки чего-то, упакованного в тюки и уложенного на большие поддоны. Зависая в воздухе, проплывали огромные контейнеры. Тросы кранов почти не видны на темном ночном небе. Особенно потемнело оно после того, как включились ослепительно яркие прожекторы.

– День и ночь, видимо, у них такой переполох, – вслух подумал я.

– Да, не позавидуешь такой работе, – оценил Виталий.

– Зато живут как люди. Отработал смену – и домой, к семье, к детям. Да и деньги неплохие, наверное, получают, – обобщил все Дима Астахов.

После этого короткого разговора на наши уставшие тела навалилась незримая сила, которая взяла за горло каждого из нас и превратила взрослых военных людей в маленьких детей. Этой силой была тоска. Тоска по дому, вольности, беззаботному детству, тоска по матери, по родным, по всему тому, что было оставлено, но не забыто, всего какие-то четыре года назад.

– Многое бы отдал, чтобы попасть вон в тот отходящий корабль и завтра уже быть в моем родном Питере. Тут ведь совсем недалеко, но как далеко! – даже Астахов стал сентиментален.

– Ладно, хватит расслабляться, пора к нашему местечку, – мое терпение начинало кончаться. – Нам километра три шлепать придется.

– Ничего, полчаса ходьбы.

Мы поднялись с остывающего от мокрой прохлады парапета, и пошли вдоль порта.

– Мужики! – я остановил окриком всех. – Если мне не померещилось, я видел танк. Он шел к воде. Вон там, в конце, в самом конце.

– Да брось ты. Откуда им быть здесь?

– Я тоже вижу, – поддержал меня Виталий. – Там уже два танка, вон они ползут к воде.

– Не наша ли это часть? Что-то екнуло у меня в груди, – заявил Владимир Николаев.

Не сговариваясь, мы ускорили шаг. Откровенно говоря, мы волновались. Возможно, что это наша часть, наш дом родной.

Сейчас мы похожи на бомжей, ничьи, и нет у нас постоянного пристанища. Мы – люди без дома, без забот и без всяких перспектив. Без дел, без руководства, мы – никому не нужные люди, при всем при этом – люди военные. От того-то, мы и ускорили шаг, надеясь найти то самое пристанище, ту самую воинскую часть, которая записана в наших предписаниях и руководимая неведомым нам доселе, почти мифическим военным, «Черным полковником».

Пока мы добрались до крайнего причала, сумерки почти полностью сменились темнотой ночи. Только где-то высоко-высоко в небе светились золотым цветом два маленьких облачка. Луна хитро, частью своего диска выглядывала из-за тучи далеко за городом и светила на землю не ярче, чем лампада на икону в переднем углу дома православного христианина. Звезды над головой сверкали ярко, но бессмысленно.

С места, где мы остановились, даже в темноте было хорошо видно, как подходящие по одному танки исчезали в чреве большого грузового корабля. Вот из-за портового строения вынырнул очередной танк. Нам показалось, что он слишком ретиво выскочил с грунта на бетон причала, при переезде через рельсы, где были брошены большущие трапы из толстых досок. Сидящий по-походному, механик дал слишком много гари; трапы вырвались из-под танка, и металл гусениц резанул по металлу рельс, выбросив пучок искр, как из большой зажигалки.

Раздался зычный голос человека в плаще, стоящего в пятидесяти метрах от нас и наблюдавшего за погрузкой:

– Ко мне механика!

Двое из темноты бросились выполнять приказание неизвестного. Танк остановился сразу после переезда.

– Стыдно! Был бы рядовой, а то целый лейтенант разыгрался, как мальчишка! Трапы уложить немедленно и собственноручно, чтобы знал, где можно пошутить, а где нужно быть предельно собранным.

– Да! – вырвалось у Астахова. – Суровый дядька!

– Может быть, он и есть «Черный полковник».

– Подойдем поближе. Только при нем ни слова о «Черном», – предусмотрительно сказал я.

– Стой. Кто такие? – двое из темноты, с автоматами, с двух сторон приблизились к нам.

– Ну вот, опять началось, – проворчал Володя.

– Мы ищем воинскую часть номер «Х».

– Минутку! Один из вооруженных людей торопливо подошел к темной фигуре, о чем-то переговорил с ним и вскоре вернулся.

– Товарищи офицеры, пройдите к полковнику.

– Не с того начали, товарищи офицеры. Что за дебош устроили в гастштедте? – начал он, сразу испортив нам настроение. – Вам афишироваться сейчас совсем нельзя, а вы к себе привлекаете внимание большого количества немцев, – он замолчал, сморщил лоб, думая. – Ладно, перейдем к делу. Погрузку производим без вас. Я многих отослал, незачем здесь толкаться. Вам следует завтра прибыть сюда ровно в полдень, то есть в двенадцать часов дня. За опоздание или неприбытие – строжайшее наказание. Все подробности – по ходу развития событий. Я – полковник Грохотов, командир вашей Команды. Теперь, на отдых, марш!

Без всяких вопросов, мы, все четверо внимательно выслушали его и, подчиняясь последним словам полковника Грохотова, развернулись и минут через тридцать были на подходе к гостинице. Издали было видно, что гостиница не пустовала, ярко светились окна, на занавесках вырисовывались тени людей, они исчезали и появлялись вновь.

– Ну вот, добродились, не пришлось бы ночевать у порога на коврике, – ворчал Владимир.

Вошли без стука, дверь не была заперта. Навстречу нам вышел солдат – дневальный по гостинице. Он заулыбался нам, как старым знакомым и поспешил обрадовать:

– Я знал, что вам некуда больше идти, поэтому ваши кровати остались за вами. Я всех предупредил об этом.

– Молодец! Хвалю за службу! – нарочно громко и с небольшим юмором, но от души, сказал ему лейтенант Николаев Владимир.

Солдат вытянулся, восприняв все это всерьез, приложил руку к пилотке и четко произнес:

– Служу Советскому Союзу!

Улыбки исчезли с лиц офицеров. Возможно, это была первая благодарность, которую получил солдат, а превращать этот ритуал в шутку, ни у одного из присутствующих, не было желания. Все произошло на довольно серьезном уровне.

Владимир пожал солдату руку, покрутив ее в своей огромной ладони, и сказал:

– Будь я твоим командиром, сделал бы из тебя отличного спортсмена, у тебя есть все задатки для этого.

– Я сам буду качаться, знаю даже где гантели можно взять. Я вам обещаю, что когда вы вернетесь из похода…. – Тут он осекся, поняв, что сказал что-то лишнее.

Ох уж, этот поход! Это слово серпом резануло по совсем еще юным сердцам офицеров.

Солдат, виновно хлопая ресницами, все же закончил начатую фразу:

– … я буду сильным, таким, как вы!

На двух свободных кроватях в нашей комнате уже лежали в полудреме двое ребят, на спинках кроватей висела их новенькая военная форма. Все понятно без вопросов и объяснений, что и эти молодые лейтенанты прибыли сюда с той же целью, что и мы.

Увидев четырех вошедших офицеров, они хотели, было, подняться, но Астахов успел их предупредить:

– Спите, спите, ребята. Отдыхать пора, время позднее, а завтра нам предстоит… ну, много, что предстоит нам завтра. Познакомимся утром, а пока – спать, спать, спать.

Намотавшись за день, мы, уставшие и все еще взволнованные, долго ворочались в своих постелях, скрипя кроватями, и только далеко за полночь глубокое и размеренное дыхание спящих молодых людей, стало единственным звуком, нарушавшим абсолютную тишину шестиместной комнаты гостиницы. Угомонились и в других двух комнатах.

* * *

Первые лучи восходящего солнца только чуть коснулись белых стен нашей комнаты в гостинице, как я открыл глаза. Молодое здоровое тело успело отдохнуть, но в голове творилось что-то невообразимое. Неясность нашего положения и обстановка вокруг какого-то «похода» волновали душу и будоражили кровь.

Я не видел себе места в этой создавшейся обстановке.

С другой стороны, конкретности еще никто не вносил, никто не ставил никаких задач и, поэтому, не следовало бы раньше времени загонять себя в угол, накручивая в голове всякую ерунду. И вот, здравые рассуждения помогли мне избавиться от дурных мыслей и, когда я поднялся с постели и направился к умывальнику, настроение мое заметно улучшилось. Я стал мурлыкать популярную песенку, чем обратил на себя внимание моих коллег.

– Что, сон хороший приснился? Женщины, наверное, снились? – это мне адресовал Володя Николаев.

– Снились, снились, – с усмешкой, беспечно ответил я.

– Завидую. А мне одна ерунда снится. Проснешься и сна не помнишь, а настроение ужасное. Значит, и сон плохой был.

– Давайте, мужики, поднимемся пораньше, – посоветовал Астахов. – Народу много, проваляемся в постели, помыться не придется. А нам надо, как минимум: первое – побриться, я думаю, в той же цирюльне; второе – хорошенько поесть, когда еще придется обедать, в-третьих – взять вещи из камеры хранения на вокзале. Все это надо успеть до полудня, в том числе, добраться до порта.

После его слов последовало оживление, и тут же образовалась очередь в туалет и в умывальник. На все ушли минуты, и мы, четыре офицера, покинули гостиницу с ее добрым сторожем – солдатом раньше, чем в соседних комнатах проснулись наши будущие сослуживцы, такие же молодые, как и мы.

Выйдя из гостиницы, мы проделали тот же путь, что и вчера – побрились и, даже подобрали волосы у одинокого немца-парикмахера, лишь хозяйка гастштедта отказала нам в приеме, злясь на нас за вчерашний скандал. Пришлось идти сразу на вокзал. «Митропа» – привокзальный ресторан, радушно встретил нас. Мы быстро, довольно дешево, но плотно позавтракали и направились к камере хранения. К нам, у самого окна выдачи подошел военный и, поздоровавшись, передал приказ полковника Грохотова оставить все наши вещи в камере хранения, сдать квитанции, поскольку вещи будут получены и доставлены туда, куда надо, централизовано. Это даже порадовало нас, с этими баулами и гигантскими чемоданами, именованными в шутку «Гросс Германия», мы бы ужасно намучились и, возможно, просто опоздали бы к назначенному времени.

– Что ни делается, все к лучшему, – сказал я, и мы, не торопясь, направились в сторону морского порта. Шли, изменяя вчерашний маршрут. Проходили совсем по другим улицам, чтобы увидеть как можно больше нового, останавливались буквально около каждой витрины магазинов, благо времени оставалось еще много. Впитывали в себя все увиденное, придется ли вернуться в этот красивый старинный город. О предстоящей службе старались не думать.

Погода стояла изумительная. Солнце светило не знойно, не жарко, а лишь ласково касалось открытых частей тела. Этому сопутствовал прохладный приморский ветерок, который не только охлаждал солнечные лучи, но и разгонял смог от большого количества, движущегося по улицам города, транспорта.

Время неутомимо шло, и до середины дня оставалось не так уж и много времени. Мимо проехала машина с красными звездами на дверках и, тормозя, прижалась к тротуару невдалеке от нас. Из машины выскочил вчерашний старший лейтенант из комендатуры и, улыбаясь нам, как очень старым и хорошим знакомым, пригласил нас сесть в машину.

– Вы что же это, знаете даже, куда мы идем? Кстати, не вы ли заложили нас «Черному полковнику» насчет инцидента в гастштедте? – съязвил Астахов.

– Почему заложил? – улыбка спала с лица офицера. – Я выполнил свой долг. Мне, комендантом гарнизона, поручено всестороннее содействие полковнику Грохотову в его организационных мероприятиях, а штучки, подобные вчерашним, могли поставить под удар выполнение боевой задачи. Поэтому, я должен был сообщить все, что с кем, когда и где происходило. Кстати, в другой группе офицеров инцидент был более серьезным. Я доложил о вас и о тех. Мое дело доложить, а какие выводы сделает полковник, это уже не мое дело.

Потеснившись, мы уселись в машину и в считанные минуты были в порту. У причала стаяло советское транспортное судно, загруженное до предела, морская вода плескалась у самой ватерлинии.

Машина въехала прямо в ворота огромного склада. У въезда с левой стороны, прямо внутри помещения, стояла большая военная палатка с окнами, внутри которой горел свет. Всю дальнюю часть помещения занимали двухъярусные кровати, стоявшие ровными рядами, заправленные и накрытые темно-синими армейскими одеялами.

На некоторых кроватях отдыхали люди, около других копошились военные, это были такие же офицеры, как и мы. Не зная, что делать, я, со своими коллегами, уже друзьями, вошел в командирскую палатку и, подойдя к столу, за которым работал «Черный полковник», доложил о своем прибытии.

Полковник был лаконичен и краток:

– Хорошо. Отыщите офицера с красной повязкой и выполните все, что, он вам скажет.

Искать не пришлось, военный с повязкой сам подошел к нам и посоветовал занять кровати, поскольку есть возможность поспать или просто отдохнуть лежа. Дополнительно будет объявлено о получении специальной одежды и всего того, что нам будет необходимо иметь.

Все так и было. В новой униформе мы стали неузнаваемы. Одежду примеряли и подбирали очень тщательно. Она сидела на всех не хуже, чем сшитая на заказ военная униформа. На новой форме на погонах не было никаких знаков различия, да и вообще, вся она выглядела как красивая спецовка рабочих на производстве. Стального цвета комбинезон и заправленная в него рубашка черного цвета с пристегивающимися погонами. Для головы выдали, непривычный для нас, головной убор – берет черного цвета, а на ноги мы надели, столь же непривычные, высокие черные ботинки. Вообще-то, форма нам понравилась, она раскрепощала и неплохо выглядела.

Машина старшего лейтенанта без конца сновала в сторону вокзала, перехватывая все новые и новые группы офицеров и подвозя их в пакгауз. Среди одной из групп Астахов заметил того самого Руслана Шакирова, тот его тоже, но оба сделали вид, что абсолютно не знают друг друга. Конечно, этот татарин мог и не вспомнить Астахова, молодого бычка, которого он потрепал на соревнованиях. Ведь для достижения победы в то время ему пришлось уложить многих русских – русых и здоровых ребят. Но для Астахова он был и остался источником внутреннего страха.

Ближе к вечеру объявили общее построение. Построились в две шеренги, но не хватало пространства, перестроились в три. Я про себя отметил, что нас здесь очень много, число офицеров гораздо превосходит штатное количество офицеров мотострелкового полка. Больше всего удивило то, что кроме молодых лейтенантов в строю не было ни одного прапорщика, ни тем более солдата или сержанта.

Полковник был краток:

– Товарищи офицеры! Богатыри, дети мои, – чисто по-суворовски, начал он. – Родина дала нам Боевой Приказ, который мы обязаны выполнить. Выполнить, во что бы то ни стало. Словом, Родина, ждет от нас подвига.

От таких слов мурашки пробежали по телу замерших в строю молодых парней.

Полковник держал в руках какие-то бумаги, куда периодически заглядывал, но прочесть из них что-то важное для нас так и не решился. Он свернул бумаги рулончиком, засунул во внутренний карман куртки и, с облегчением, скомкано закончил построение словами:

– Туалеты здесь есть. Обед и ужин будут во время. Посадка на корабль будет производиться скрытно, в ночное время, без освещения и огней. Поэтому, попрошу проявить всю собранность и соблюдать абсолютную тишину. Выход в город строжайше запрещен. Всем необходимым вы будете обеспечены на судне. Сведения о нашем назначении и путях следования к месту выполнения задачи, вы получите по ходу движения. Будьте уверены, времени на это у нас будет в избытке.

Ну, вот и кончилась наша бомжевская жизнь.

Теперь мы при деле. Но при каком? Этого еще никто не знал, разве только «Черный полковник».

В два часа ночи мы впервые вошли во чрево корабля, на котором должны будем совершить «круиз» в неведомое, в никуда.

С собой захватили только то, что получили в пакгаузе, но и этого было достаточно – большие увесистые сумки гнули даже накачанные молодые тела ребят.

Импровизированные каюты проглотили всю команду. Мне очень не повезло. Каюты были трехместными и, поэтому, я уступил братьям Николаевым и Астахову, перейдя в каюту, находящуюся на другой стороне корабля.

Мне до слез не хотелось уходить от своих друзей, но перед моим уходом на новое место, ребята заверили меня, что мы, все четверо навсегда остаемся друзьями и, все свободное время будем проводить вместе.

Конечно же, это меня приободрило, тем более что все мы были в одной общей Команде. В той каюте, на другом конце корабля, тоже люди, ровесники или почти ровесники мне, с которыми предстояло находиться вместе и, тем более, вместе выполнять общую боевую задачу.

По ранее оговоренному сигналу, мы вышли на общее построение. Тройки офицеров, поселившихся вместе, полковник посчитал наиболее подобранными коллективами и, не ломая самоуправно их состав, назвал эти тройки танковыми экипажами, опять же, предоставив право решить самостоятельно, кто из членов экипажей займет ту или иную должность.

С одной стороны это все выглядело даже не совсем по-армейски, полковником Грохотовым была предоставлена нам слишком большая демократия. С другой – нет ничего более унизительного для офицера, чем назначение его в любое время и при любой обстановке на солдатскую должность.

– Что, солдат в нашей Армии не хватает? – бурчал кто-то из строя. – Офицеры стали заложниками дурной политики!

– Лучше молчите! Разберемся вместе, где заложники, а где воины, призванные выполнять Боевой Приказ, – быстро среагировал полковник Грохотов. Однако и этой реакции не хватило на то, чтобы это ворчание из строя осталось незамеченным для офицеров службы внутренней безопасности. Удивительное дело, но даже среди офицеров команды они имели своих людей, будем говорить, осведомителей.

Сам Грохотов не знал, да и знать не хотел, кто это сказал. Уж он то чувствовал, что именно сейчас будет происходить ломка характеров молодых офицеров. Но нельзя допустить, чтобы эти характеры были сломаны совсем, нельзя допустить, чтобы эти ребята были превращены в безвольных безропотных людишек, в стадо баранов, боящихся чьего-то грубого окрика. Нужно, чтобы каждый из этих ребят знал обстановку, чтобы каждый прочувствовал необходимость этого большого мероприятия и, поняв все, по собственным убеждениям стремился выполнить Боевой Приказ, не гнушаясь никакой должностью, ни местом в строю.

Однако, «ворчуном» офицеры службы уже занялись. Чаша весов склонялась не в пользу лейтенанта и, только личное вмешательство полковника Грохотова, избавило его от списания на берег с заменой, служба с трудом пошла на компромисс, оставив за собой право, выполнить экзекуции в отношении этого офицера при малейшей его оплошности. Много сил пришлось потратить полковнику, чтобы убедить их оставить молодого лейтенанта.

– Молоды они еще совсем, – пытался разжалобить офицеров службы внутренней безопасности полковник. – Ведь всем людям присуще ошибаться, да и мысли дурные приходят всем, только умные люди не говорят их вслух. А эти мальчишки – глупыши еще по жизни, да и не видели они еще ее, эту жизнь-то.

– Товарищ полковник! Не унижайтесь ради меня перед этими! – вспылил вдруг лейтенант. – Не смогут они со мной ничего сделать. Никакого Приказа я еще не получал, тем более, Боевого. Так что, извините. Товарищ полковник, разрешите идти? – приложив руку к берету, спросил лейтенант.

Оторопевший полковник машинально кивнул головой. Офицер направился к выходу. Два офицера службы внутренней безопасности, выскочив из-за стола, повисли у него на руках. Только сила силу ломит. Не стоило большого труда уложить обоих офицеров на пол. Однако защелкали предохранители и затворы ПМов.

Лейтенант повернулся и, без тени страха, глядя в черные отверстия стволов оружия, направленного на него, громко и уверенно сказал:

– Вы подумайте, что с вами будет, если хотя бы один из вас выстрелит в меня? Подумайте! Сами, наверное, подбирали боевиков и знаете потому, на что способен каждый офицер на корабле. Поберегите свои кости, товарищи офицеры, – он вышел из кабинета командира, где происходило судилище.

Не меньше минуты прошло в молчании.

– Спрячьте свои пушки, товарищи офицеры, а то перестреляете еще друг друга. Ну, а насчет того, что сказал вам в сердцах лейтенант, так доложу вам, что сказал-то он правильно. Дотянули мы до того, что скоро вообще все они будут посылать вас, да и меня в придачу, куда подальше. Послушался я вас, да сейчас жалею. Надо же было поставить под сомнение моральный дух наших офицеров. Ни о каких дезертирах рассуждать даже не следует. Ну, а если мы им не доверяем, как же мы воевать-то станем? Нужно сразу было, еще там, на берегу зачитать Боевой Приказ, да разъяснить молодежи, что мы идем на задание с риском для жизни. Да, я бы еще порекомендовал вам, ребятишки, реже хвататься за оружие, а лучше, вообще, не носить его. Контингент у нас сильный и гордый. Они не терпели поражений в единоборствах, не потерпят и сейчас любое насилие, перетрут любого обидчика.

Красные лица офицеров службы внутренней безопасности, их тяжелое дыхание и, мечущие молнии, глаза говорили о том, как горько они перенесли пилюлю от какого-то лейтенанта, четыре года назад оторвавшегося от мамкиной юбки.

– Нам нельзя оставлять этого выскочку безнаказанным, – упорно настаивал майор. – Необходимо сообщить об инциденте нашему шефу. Лейтенант должен быть наказан!

– Успокойтесь! В вас сейчас дерьмо закипело. Нужно признаться перед собой, что мы не правы, исправить положение можно лишь доведением Боевого Приказа и приступить к боевой подготовке в полную силу. Сообщив о происшествии своему шефу, да и какое же это происшествие, если путем разобраться, вы будете обязаны вскрыть и свои ошибки. Я думаю, вас за это по головке не погладят. Так что, давайте начнем все сначала, и впредь не будем допускать подобных ошибок. С Командой шутки не пройдут. Помните, что каждый из них идет на смерть и терять им совершенно нечего, – завершил полковник, при этом, подняв сжатую в кулак руку с торчащим вверх указательным пальцем.

Двое из службы внутренней безопасности неотрывно смотрели на этот, завораживающий их, палец. В душе все офицеры службы уже поняли, что допустили крамолу, и сознаваться в этом им так не хотелось, но пришлось. На этом и поладили.

Корабль, между тем, отошел от причала и, тяжело маневрируя, вышел в открытое море. Ну, а о том, куда взяло курс наше судно, пожалуй, не знал никто кроме командира – полковника Грохотова, да офицеров службы внутренней безопасности, которые знали все. По сигналу командира, Команда выстроилась.

Полковник заговорил:

– Товарищи офицеры! Сыны мои и друзья мои. Я собрал вас здесь для того, чтобы зачитать Боевой Приказ, выполнение которого, мы начали с погрузки техники. Поймите меня, мне, как вашему отцу, очень трудно было сказать там, еще на берегу, что мы идем на задание Родины, связанное с риском для жизни, и я сам веду вас на этот риск. Не всем офицерам достается такая доля, но нам ее придется испытать. Слушайте Боевой Приказ:…

Все, что было сказано в Приказе, касалось только части задания. Конечно же, мы и так догадывались, что предстоит совершить большой и длинный круиз, если только можно так назвать предстоящее плавание. Даже ходили слухи, что мы идем куда-то на юг, и они, подтвердились Приказом.

Доведение Боевого Приказа и разъяснение обстановки успокоило Команду и дало повод для размышления. Правда, и размышлять-то было совсем некогда. Тренировки с посадкой и высадкой экипажа в танк и отработка других нормативов приводили в исступление. Но нам, штатным военным, хорошо известно, что быстрота и точность выполнения нормативов нужна для того, чтобы экипаж боевой машины, действуя подсознательно и запрограммировано, как «зомби», в любой обстановке мог опередить реального противника и, подготовив себя и машину к сражению за жизнь, мог первым нанести удар, обеспечив себе победу. Если выразится коротко – кто быстрее, тот и победитель. Суворовские «быстрота и натиск» уже засели в печенках у всей Команды, но это надо, без этого нельзя.

Кроме того, дисциплина и порядок служили неотъемлемым атрибутом всех занятий нашей «трюмной» жизни. А трюмной потому, что там, наверху на палубе корабля могли находиться и нести службу люди только гражданские, попросту говоря – штатный экипаж.

Мы, члены Команды, не особо испытывали недостатка свежего воздуха или дневного света. Морской воздух нагнетался в трюм мощными насосами, а яркие светильники затопили почти солнечным светом всю емкость внутри корабля.

Конечно же, замкнутое пространство давило, но опыт экипажей наших подводных лодок, переносивших кругосветные путешествия, не выходя на поверхность и длившиеся несколько месяцев, вполне нас успокаивал. Тем более что здесь, в трюме корабля, у нас был свой спортивный зал, где постоянно в течение дня, на кожаных матах «кувыркались» полуголые офицеры, отрабатывая приемы боевых единоборств.

* * *

В новой форме, бойцы вовсе не были похожи на наших офицеров и, поэтому, в обиходе стали чаще звучать простые русские слова: «мужики», «парни» или звали друг друга по именам.

Кстати, одним из членов нашего экипажа был тот самый Руслан, который был и оставался занозой в мозгу моего друга Димы Астахова. По-моему – неплохой мужик. Встретил очень приветливо и добродушно, когда я, расстроенный расставанием с друзьями, впервые появился в этой каюте. Он дал мне право выбрать себе спальное место. Фамилия его была Шакиров. Другим членом экипажа был простой сибирский парень, родом из деревни, тракторист Иван Иванович, за ним так, почему-то, и закрепилось это полное русское имя, которое сначала звучало нелепо, но затем все привыкли, все встало на свои места. Наши коллеги из других экипажей, да и сам полковник, стали так же, как и мы, называть его, нашего добродушного увальня, Иваном Ивановичем. Фамилия его просто-напросто не называлась, оттого, со временем забылась.

Вот и Балтика осталась позади, дни летели незаметно. Из трюма корабля трудно представить себе, что происходит там, наверху. Находясь в трюме, легко сбиться со счета, сколько дней мы в пути, а поутру, даже, глядя на часы, не всегда и сообразишь, уже утро или еще только вечер.

Все, без исключения, ребята из Команды постройнели, стали подтянутыми. Как-то, встретив братьев Николаевых, я был удивлен их внешним видом. Пьяная опухоль спала с их лиц, а четко вырисованные глаза, обрамленные длинными черными ресницами, стали бы завистью многих красавиц. Увидев меня, оба заулыбались, крепко пожали мне руку. Виталий, человек более сентиментальный, чем его брат, обнял меня и, похлопав по спине широкой теплой ладонью, спросил:

– Ну, что? Как дела, дружище? Осваиваешь бой.

Я отрицательно покачал головой, сказав:

– Я, ведь, не боец, так, немного знаю приемов и все. Подводник я.

– Так какого же черта они тебя сюда направили? Да! Слушай-ка. Так я здесь еще одного подводника видел. И, даже, он не один, а несколько. Пойдем, я вас сведу.

В каюте, где он встретил подводников, никого не оказалось. После недолгих поисков, Виталий все же нашел одного лейтенанта, лицо которого уже давно казалось мне немного знакомым. Такое бывает. Поживешь среди чужих людей немного, а, кажется, что знаешь их всю жизнь. Паренек представился нам Анатолием Деминым. Он был рыжим, ну, абсолютно рыжим: ярко рыжие волосы париком лежали на голове, рыжие ресницы обрамляли светло серые, с красноватым оттенком глаза. Веснушки, заполонив весь нос, расползлись до самых кончиков ушей. Я обратил внимание и на то, что рука, которую он протянул мне для знакомства, вся покрыта крупными рыжими пятнами.

Заметив мое удивление, он простодушно с улыбкой сказал:

– Они не мешают мне, эти веснушки.

Я немного смутился и перевел разговор:

– Слышал, что ты подводник. Где занимался?

– О! Я издалека. Из самого Владивостока. Но твое лицо мне кажется знакомым. Пару лет назад ты не был у нас на соревнованиях?

– Был же, был, черт тебя побери! А я-то думаю, где я такого рыжего еще мог видеть. Так вот оно что, значит и ты здесь?

Мы с ним потискали немного друг друга и окунулись в воспоминания. Виталий ткнул мне в плечо:

– Ну, давай, Виктор. Рад, что помог вам встретиться. Если что, не стесняйся, подходи. Да и вообще, чаще приходи, а то видимся только в столовой, или, как там ее по-флотски назвать, в кают-компании, что-ли.

Мы с Анатолием долго вспоминали те, счастливые для меня дни, когда мне удалось побить многие рекорды моих коллег в соревнованиях по подводному плаванию и ориентированию.

– Тогда ты был чемпионом. Конечно, тебе было не до меня, рыжего посредственника. Потому и вспомнил меня только благодаря моему рыжему окрасу, – сказал он, ткнув пальцем в рыжую копну на голове.

Вопрос, который интересовал нас обоих и волновал, неожиданно обострился сам по себе.

– Я понимаю, нужны крепкие, сильные парни, бойцы, будем так говорить, а для чего нужны мы, слабые люди, по сравнению с этими «качками». Что? На нас, как на живца, акул в Атлантике ловить собираются? – начал «закипать» Демин.

– Слушай. Эта мысль не покидает меня с тех пор, как я встретил в гостинице этих ребят – Астахова и братьев Николаевых. Мне стыдно было за себя, за свои мощи. Нам нужно, не откладывая ни минуты, обратиться к «шефу» за разъяснением. Пойдем, прямо сейчас, – предложил я.

Мы направились в сторону большой палатки. Внутри горел свет.

Полковник сидел в окружении четырех офицеров службы внутренней безопасности, лица которых, нам, всей Команде, достаточно набили оскомину. Они присутствовали буквально на всех мероприятиях, проводимых нами: занятиях, тренировках и, даже обедах. Их постоянный контроль действовал на нервы, давил, унижал.

Ну, каких врагов можно искать среди нас? Мы давно поняли смысл нашего дальнего похода и в душе, как маленькие дети, мечтали совершить подвиг.

Полковник, увидев нас, отложил дела, уделив внимание только нам. Раз пришли боевые офицеры, значит, это очень нужно для дела.

– Ну, какие проблемы появились? – спросил он, вставая.

Офицеры службы внутренней безопасности в это время, изобразив отсутствие интереса к нашим личностям и, сделав независимый вид, все же бросали редкие взгляды на нас, прощупывая и изучая. Ну, что же поделать, если без них не обойтись? Работа у них такая. Демин ткнул мне в бок, поручая дальнейший разговор с полковником.

– Да, – ответил я на вопрос полковника Грохотова. – Мы не находим себе места для нашего использования. Мы не силовики, мы подводники. Но если мы нужны в деле, значит, и нам нужны учеба и тренировки по назначению. Получается, что про нас просто забыли все. Бродим и бьем баклуши.

Полковник повернул голову и посмотрел на старшего из офицеров, майора по званию. Майор встал и заговорил:

– Вас, то есть, подводников, на корабле шестеро, и вам предстоит одна из самых ответственных задач, сберечь судно от диверсантов во время стоянок. Поэтому, ждите своего часа.

– Позвольте! – возразил мой коллега. – В то время, когда все тренируются, качают силу, мы остаемся в тени, всеми забытые. Я так понимаю, диверсию могут или будут совершать люди подготовленные и вооруженные. И, как я, позвольте спросить, человек не вооруженный и, можно сказать, ослабленный бездельем, должен буду противостоять им. Тут энтузиазм не пройдет.

Демин, распалившись, тяжело дышал и часто моргал рыжими ресницами.

Офицеры молчали, зато заговорил полковник:

– Нет у нас тренера для вас. Не продуман этот вопрос, но его срочно нужно решить. Время еще есть.

Майор почесал затылок и сказал:

– У нас есть на примете один человек. Он военный подводник и боец, ко всему.

– Ну, вот и хорошо, – перебил майора полковник Грохотов.

– Хорошо, да не очень. Человек этот не совсем благонадежен. Он однажды уже вступал в конфликт со службой.

– Какой конфликт? А-а! Понимаю. Это вы все муссируете случай с лейтенантом Фирсовым? Так, про него нужно давно забыть. Его нужно немедленно назначить тренером, а после, посмотреть, как он подготовит подводников. Это и будет самой главной оценкой его надежности, – быстро решил вопрос полковник Грохотов.

– Что же, посмотрим, на что способен ваш лейтенант Фирсов.

Наш разговор с полковником и майором не пропал даром. Вечером, после ужина, ко мне подошел опальный лейтенант Фирсов, и я собрал для разговора всех, имеющихся в Команде подводников по списку, который дал мне сам полковник. Разговаривали и решали все организационные вопросы в палатке полковника Грохотова.

– Вы тут все обдумайте. Как решите, так и будет. С вашим решением подойдете ко мне, я еще ознакомлюсь с ним, – предупредил нас полковник.

Мы с Деминым были счастливы оттого, что у нас все получилось. Хватка у полковника Грохотова завидная, появилась проблема, значит, она будет решена, кого бы не пришлось привлечь для этого. Никто еще не уходил от него с неразрешенным вопросом. Там, в порту, он показался нам слишком суровым.

Возможно, что сама обстановка заставила его быть таким внимательным, ведь весь этот «поход» оказался не так уж и подготовлен. Потому, по ходу дела, приходится полковнику что-то изменять, корректировать и даже прислушиваться к некоторым предложениям со стороны офицеров Команды. Умные мысли приходят в голову любому человеку, нужно только вовремя подхватить и материализовать их. Полковник не гнушался предложениями младших офицеров, но он же не давал и спуску, когда его приказ, основанный на этих предложениях, кем-то не выполнялся.

Со следующего дня начались и наши тренировки. Фирсов оказался неплохим тренером, но поскольку он себя не щадил на занятиях, с нас он тоже требовал много. С тренировок уходили мокрыми и вымотанными до изнеможения, но довольными тем, что начали осваивать приемы ведения боя под водой с холодным оружием.

– Качайте мышцы пресса, рук и ног. Сильный человек и под водой открутит голову любому противнику, а ловкость и сноровка, которая нужна для борьбы под водой не меньше, чем сила, придет к вам в процессе непрерывных и продолжительных тренировок. Короче говоря, хочешь жить, тренируй свое тело до такой степени, пока сам не поверишь, что нет равных тебе противников. И никакой жалости! Если ты не убьешь врага, он убьет тебя.

Мы крепко прочувствовали советы нашего же, но более опытного товарища. Мы ему верили.

– Сил моих больше нет, – жаловался Демин и, пошатываясь, шел в душевую.

Трое остальных ребят были более выносливы, они почти не роптали и не жаловались на судьбинушку, как это делал наш «рыжик». Правда, все его жалобы были только на языке. В овладении холодным оружием ему не было равных бойцов. Даже сам Фирсов считал, что его уже достаточно учить боевым приемам и ежедневно направлял Демина к снарядам, где тот качался, нагоняя мышечную массу.

За время тренировок он заметно поплотнел, раздался в плечах, а грудная клетка его играла не ребрами, а самыми настоящими бугристыми мышцами.

Тренировки сделали свое дело. Все ребята нашей группы стали значительно сильнее, просто, до начала тренировок, мы были не так худы, как Демин и, потому, сильно заметных изменений во внешнем виде каждого из нас не произошло.

* * *

C выходом в открытый океан, когда на горизонте не стало видно берегов и, даже чайки стали редкой птицей, нам, наконец-то, стал разрешен выход на палубу. Несмотря на то, что в трюм корабля подавался свежий морской воздух, дополнительно прошедший через фильтры, первые выходы на палубу привели нас в восторг. Соленый воздух рвал грудь, а бескрайние морские просторы без горизонта удивляли. Влажный прохладный ветер не позволял долго находиться на палубе. Мурашки на теле и дрожь быстро загоняли в трюм, в тепло и уют. Только в жаркие солнечные дни палубу заполняли молодые голые тела офицеров Команды, чтобы получить дозу ультрафиолета. В такие дни тревожные мысли улетали, как дым, думать ни о чем не хотелось. Жив, здоров, ну и, слава богу. Солнечные лучи не жгли, но некоторые из ребят, особенно со смуглой кожей, приобрели цвет молочного шоколада. Для загара они использовали каждую минутку своего свободного времени.

Мой рыжий друг Анатолий, успел обгореть и облезть. Его нежная кожа с рыжими пятнами отслаивалась целыми лопухами. Вдобавок, вся спина у него, облезая, очень чесалась. Он не мог равнодушно пройти возле любой металлической опоры либо угла. Демин подходил к нему, ждал пока пройдут мимо него люди, стесняясь смешков, и ожесточенно терся спиной, закатывая от наслаждения глаза, ничего не видя и не замечая. Вот за этим делом и застал его старший офицер службы внутренней безопасности майор Скуратов. Некоторое время он стоял рядом с трущимся изо всех сил об угол лейтенантом, молча, наблюдая за мимикой его лица с закаченными под лоб глазами и, слушая его нечеловеческие стоны в сладостном экстазе.

– Лейтенант, что с вами? – спросил майор, заставив Демина вздрогнуть от неожиданности и опуститься на землю.

Анатолий не растерялся и мгновенно нашел ответ:

– Блох давлю, товарищ майор.

– Каких блох? – удивился старший офицер.

– Таких вот: прыг-прыг, прыг-прыг. Показать?

Майор опасливо отошел в сторону, уточнив:

– И давно они у тебя?

– Да нет, на днях чайку мертвую на палубе поднял да за борт бросил, а они, эти блохи, с нее успели напрыгать на меня. Вот, теперь и мучаюсь, – очень изощренно врал Демин.

– Я вынужден доложить полковнику Грохотову об этом, – «обрадовал» лейтенанта майор. На этом и разошлись.

Не ожидал Демин, тех последствий, которые произойдут после этой встречи. Вечером последовала баня, где всех обработали какой-то остро пахнущей жидкостью, а одежду прожаривали в металлическом ящике. Ни один из офицеров не увильнул от этих процедур, перед началом которой, полковник обосновал свое решение об обработке всего личного состава Команды тем, что, якобы, у одного из офицеров завелись блохи. Жестко настроенные офицеры долго искали виновника всего переполоха, но тот, поняв, что его никто не продаст и не заложит, тоже, вместе со всеми искал «блохастого» офицера.

Об этой истории вскоре позабыли бы, но однажды на тренировке, употевший рыжий боец, у которого и так сердце болело и требовало признания в вине, взял да и сказал вслух перед нами:

– Соль новую шкуру щиплет, будто снова блохи завелись, – тут он осекся.

Но все ребята поняли, кто был виновником прошлого переполоха.

– Демин, ты помнишь анекдот, как звери сели играть в карты, а Лев и говорит: «Кто будет шельмовать, того будем бить по наглой рыжей морде». Так вот, надавать бы тебе по рыжим ушам за такое дело, – хмуро сказал Фирсов, но, увидев, как трясутся животы, давящихся от смеха друзей, засмеялся и сам.

Все реже и реже появлялся я в каюте моих друзей. Возвращаясь с тренировки, однажды, недалеко от их каюты, навстречу мне вышел Астахов, с которым я не общался несколько дней. Он так же, как и я обрадовался этой встрече и предложил мне зайти к ним в гости. Братья Николаевы отдыхали после тренировки, но не спали. Увидев меня, они дружненько поднялись и по дружески помяли гостя, будто проверяли мою силенку.

– Да ты ничего, справный стал, – улыбаясь во все лицо, шутливо сказал Владимир.

– Ну, с вами-то не сравнить. Мне, пожалуй, в течении всей жизни не накачать такие мышцы, как у вас. Одни плечи чего стоят, раньше говорили – «косая сажень».

– Да тебе, говоря между нами, такие плечи под водой мешать только будут. У тебя вполне нормальное тело дельфина, ты из-за этого, видимо, и плаваешь быстро, недаром всех своих, так сказать, братьев по оружию побил. А как с приемами под водой? – теперь продолжал пытать меня Виталий.

– С этим нормально. Тренер у нас, что надо, Витька Фирсов. Все, что знает и может сам, нас обучил.

– Рад за тебя, да и все мы рады. Конечно, дай бог, чтобы не пришлось в какой-либо катавасии участвовать. Но ведь…. Как говорят – « пути господни неисповедимы», кстати, а в танке-то ты кем? – это пытал меня уже Астахов Дима.

– Да стрелок, стрелок я.

– То есть?

– Наводчик. Люблю я, да и умею стрелять из вооружения танка. Почти всегда в училище «отлично» было, да и здесь, на электронных

тренажерах, все нормально идет. Редко, когда осечка.

Постепенно наш разговор свелся к воспоминаниям о соревнованиях, о «Вооруженке». Астахов, вдруг, слегка оживился, о чем-то вспомнив, и спросил меня:

– Как там твой командир поживает? Ничего не вспоминает?

– Нет. Мне кажется, напрасно ты его недолюбливаешь и сторонишься. Мировой он мужик. Я от него плохого слова не слышал.

– Ну, это до поры, до времени, – возразил Астахов.

– А я думаю, что он намял тебе бока, а ты и вбил себе в голову, что он злой очень. Заноза эта так и сидит в твоей голове до сих пор. Не верно это.

– Нет, – Астахов стал категоричен. – У меня ошибок не бывает. Вот встретил вас: тебя и вас обоих, – говорил он, тыча пальцем в меня и в обоих братьев, – и вижу, что аура у вас чистая. Ну, может глупые немного, но хорошие.

– Но, но! – возмутился Николаев Володя.

– Не обижайтесь, это я, любя, – сентиментально продолжил Астахов. – А вот в его сторону смотреть не могу, давит сразу. Сердце быстрее биться начинает. Сам не понимаю, что происходит. Объяснить не могу, но имейте в виду, что человек этот опасен.

– Да брось ты, – коротко высказал свое мнение Владимир. – Ну, если хочешь, давай морду ему набьем.

– Не шути, многим ты набил просто так?

– Пока, нет. Только тому, кто сам хотел. Но если надо будет – набью.

– Повода нет для этого. И хорошо, чтобы не было, – таким образом, я поставил точку на этом неприятном разговоре.

Виталий Николаев молча кивнул головой в знак согласия со мной.

Разговор сам по себе прекратился и я, чувствуя себя уже лишним здесь, извинился и, сославшись на кое-какие дела, ушел, унося с собой неприятный осадок на душе и обиду.

Немного ухудшившееся настроение было немедленно замечено моими коллегами. Иван Иванович наивно спросил:

– Что? Побили?

– Нет. С чего это ты взял?

– Да так, хмурый ты какой-то.

– Нет. Так, кое-что свое.

Руслан, заложив руки за голову, лежал и, полуприкрытыми глазами внимательно наблюдал за мной. Вскоре он встал, походил по каюте и заговорил, обращаясь ко мне:

– Я видел, как тебя потащил Астахов.

– Так ты его знаешь?

– Как не знать. Он по молодости был моим главным соперником. Ну, а сейчас я и не знаю, справлюсь ли с ним. Даже побаиваюсь его. Как там он?

– Не могу понять, хорошо знают друг друга, а делают вид, что совершенно незнакомы. Что вам мешает встретиться да поболтать?

– Сам не знаю. Я еще тогда, на соревнованиях, почувствовал, что этот молодой бычок будет всегда стоять на моем пути. Тогда я бой выиграл, но кто бы знал, во что он мне обошелся. Я выложился весь только для того, чтобы быть первым. Не люблю уступать. Всегда хочу быть первым. Потому я его и ненавижу, что боюсь. Стоит только немного расслабиться и заговорить с ним, начнется панибратство и неизбежно придется встретиться с ним в поединке на матах. А я боюсь, что уступлю.

Разговор этот испортил мне настроение окончательно, и я, чтобы не усугублять дело, решил больше его не продолжать. Отвернувшись к стенке, я притворился спящим. Мои друзья какое-то время молчали, но, слыша мое ровное и глубокое дыхание, разговорились. Первым заговорил Иван Иванович:

– У вас какие-то неприязни в душе по отношению друг к другу?

– Нет, нет! К Виктору я никакой неприязни не имею. Нет! Я его даже уважаю, очень уважаю и, если потребуется, сделаю для него все. Он, видишь, под водой себя чувствует лучше, чем я на ковре. Таких людей, как он, я сразу начинаю подсознательно исключать из толпы и уважать. И еще. Узнав его характер, я понял, что он по своей натуре, просто не в состоянии принести зло человеку. И за это уважаю. Ты, Иван Иванович, может быть, не понял, о ком мы говорили?

– Возможно, не понял.

– Мы говорили о его друге, Астахове. В принципе, мои взаимоотношения с любым из Команды – это мое личное дело. Но тут получилось так, что у Виктора есть еще одни друзья, это экипаж Астахова. И здесь не подходит то, что было сказано многими веками раньше: «Друг моего друга – мой друг». Видишь ведь какая незадача-то. Правильнее будет: «Друг моего друга, к сожалению, не мой друг».

– Ну, а…

– Хватит об этом. Это мой груз, моя ноша, мне и нести. А у тебя, добрый Иван Иванович, не должно быть из-за меня никаких проблем. Плюнь и забудь все.

Иван Иванович согласился с ним, а я лежал и переживал сказанное моими друзьями.

Лежал и переживал до тех пор, пока и в самом деле не уснул.

Меня разбудили перед самым ужином. Я долго не мог прийти в себя от неприятного сна. Мне снилось, что Руслан бьет Диму Астахова чем-то тяжелым по голове и выбрасывает его за борт в воду. Я долго сидел на краю кровати и тряс головой, а Иван Иванович смеялся и назидательно говорил мне:

– Сколько раз вбивал вам в головы, что спать на закате нельзя. Голова болит обычно после такого сна и сны дурные снятся в эти часы.

– Фу, ты! – наконец вырвалось у меня. – Приснится же такая чертовщина.

Оглянувшись по сторонам, я увидел знакомую обстановку и обрадовался, что вся эта чушь мне только приснилась, а не происходила наяву. С души упал камень. Но когда я увидел глаза Руслана, сердце замерло от его пронизывающего и гипнотизирующего взгляда. Они вроде бы и улыбались, но в то же время, что-то исходящее из них, ковырялось в моих мозгах, делая попытку разобраться в моих мыслях.

Весь вечер после ужина, где бы я не находился, с кем бы я не разговаривал, что бы я не делал, улыбающийся и пронизывающий взгляд Руслана преследовал меня, наводя ужас.

– Ничего, все пройдет, – думал я.

Так оно и вышло. Хорошо выспавшись за ночь, я вскочил утром раньше всех и, мурлыча песенку, отправился мыться. Проснувшиеся от моей возни, Руслан и Иван Иванович сидели на своих кроватях, свесив ноги, и недоуменно смотрели мне вслед.

* * *

Шла вторая неделя нашего круиза. Каждый новый день был схож с днем предыдущим. Ничего нового, изнуряющие тренировки на технике, бесконечные завтраки, обеды и ужины, вечерами – уйма свободного времени и затем, длительный сон. Распорядок, тренировки, хорошая еда и сон делали свое дело. Никогда раньше я не чувствовал себя так легко, казалось, что тело приобретает невесомость. Порой, вместо того, чтобы спокойно дойти до нужного места в трюме, взбрыкнешь, как молодой конь и, в считанные секунды, ноги доносят тебя туда на одном дыхании. Да и не один я делал так, иной раз, чуть увернешься от проносившегося мимо во весь дух коллеги по Команде. Это все в порядке вещей, энергия рвется наружу.

Однажды, на тренировке, я обратил внимание на то, что наш «рыжик» вел себя как-то неадекватно. Он был растерян и даже пытался «сачковать».

– Ну, что случилось? – спросил его Фирсов.

– Да так, хандра.

После тренировки Анатолий подошел ко мне, вцепился, в мой локоть и заговорщески зашептал прямо в ухо:

– Останься здесь, пусть все уйдут.

– И что это у него стряслось? – думал я, считая все же, что это просто блажь Демина.

О чем нам здесь на корабле можно секретничать? Конечно, если глубже взять, вся наша миссия секретна, до сих пор мы не знаем, что нам предстоит выполнить по прибытию к месту выгрузки. А среди нас, членов Команды, какие могут быть секреты. Размышляя так, я все же ждал его и, наконец, оставшись вдвоем, услышал:

– Не поверишь, наш трюм забит боеприпасами, как огурец семенами.

– Ну и что?

– Как, ну и что?! Как, ну и что?!

– Да так! Ты отлично знаешь, что в танк вмещается только малая часть боекомплекта, остальные боеприпасы находятся в том месте, где ты их обнаружил.

– Ты еще не знаешь, сколько их там. Случись небольшой пожар и, от нашего корабля никто никогда щепочки не найдет, а про нас вскоре все забудут, словно и не бывало нас вовсе, – пытался пугать меня Демин, пугаясь сам.

– Вывод: не кури в неположенном месте, – я сводил к шутке весь наш разговор.

– Боекомплект возится за техникой в военное время, а сейчас-то, мирное. Судя по всему, мы посланы на войну или воевать, по крайней мере.

– Так неужели до тебя это только сейчас дошло? – удивленно спросил я его.

Анатолий с ожесточением стал тереть пальцами виски, размазывая пот и грязь. Он ничего не говорил, но по его движениям, выражению лица чувствовалось, что он сейчас находится в растерянности, лихорадочно о чем-то думая.

– Хватит, хватит, – я хлопал его по плечу, стараясь успокоить.

Демин, глядя на меня внезапно помутневшим взглядом, с трудом разомкнул вдруг с чего-то спекшиеся губы, чуть понятно зашептал:

– Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Меня никто не спросил.

– Прекрати. Ты что раскис? – я тряс его за плечи, стараясь привести в чувство. – Давай, пойдем мыться, только смотри, ни с кем не разговаривай. Если что, сошлись на головную боль. Обо всем еще поговорим, все обдумаем. Только еще раз прошу, язык свой прикуси. Офицеры службы внутренней безопасности рядом. Затаскают.

Чтобы до конца привести Демина в порядок, ушло еще минут десять, только затем мы пошли в душ.

Я довел его до каюты, сдав из рук в руки двум крепышам, ребятам, очень похожим друг на друга. Отличались они лишь цветом волос, блондин и брюнет.

– Во время тренировки у него что-то случилось, – соврал я.

– Перетренировался, наверное, – сделав обеспокоенную физиономию, сделал вывод брюнет. – Мы тут с братом в шахматы режемся, до ужина еще есть время, может, Толя сыграешь на победителя?

– Правильно. Отвлекайте его чем-нибудь от головной боли.

К себе я шел с тяжелым чувством тревоги, и не только за Фирсова, но и за все «мероприятие». Ведь, если подобные настроения распространятся среди множества членов Команды, выйдет что-то нехорошее: паника, протест, бунт. Оставалось уповать только на то, что это произошел нервный срыв только у одного единственного человека, нашего Демина. Возможно, что его моральная слабость – результат перетренировок, и это явление носит временный характер. Главное, в настоящее время, чтобы он хорошо отоспался и привел свой организм в порядок. А завтра – посмотрим.

Я тоже чувствовал, что и у меня самого-то тоже есть кое-какие заскоки с этим Русланом, моим командиром. Подумаешь, не так посмотрел. Придется попить валерьянку.

На завтраке я вновь встретился с Анатолием Деминым. Ночь мало, что изменила в его настроениях. До начала тренировок на технике, я не отпускал его от себя, пытаясь каким-либо образом воздействовать на его рассудок. Но Демин, словно не понимал меня, наоборот, с каждым сказанным мной словом, я приобретал в его лице врага, хотя, он желал видеть во мне его единомышленника. Он громко кричал мне в лицо, брызгая слюной, что он ничего не боится, но умирать с бредовой идеей спасителя, не желает. Когда он вылил на меня все зло, весь словесный запас оскорбительных слов и замолчал, в диалог вступил я:

– Толя! Мы находимся на маленьком островке посреди океана. Куда ты сможешь отсюда вырваться? Да никуда. С аквалангом не доплывешь, вертолеты за тобой не полетят, это тоже ясно. Убивать сумасшедшего лейтенанта тоже никто не будет. Уж если тебя так приперло, иди к офицерам службы безопасности, они, может быть, переубедят тебя. А не удастся им этого сделать, так изолируют до конца кампании. А там, по прибытии в Союз, предстоит военный трибунал и, в лучшем случае – тюрьма, ну, а в худшем – сам знаешь что. Жить спокойно ты уже не будешь, не дадут.

– Тихо! Я спокоен. Я внимательно тебя слушал. Ты во многом прав. Пожалуй, не стоит пока раскрывать себя. Но я тебе клянусь, что только ступит моя нога на сушу, больше меня никто не увидит. Чья бы ни была та суша, я все равно уйду. Уйду только потому, что в Союзе я навсегда останусь изгоем и, буду преследуем, если раньше не расстреляют. Жизни мне не будет.

– Я рад, что ты стал кое-что понимать, даст бог, вернешься к разуму и станешь рассуждать иначе.

В этот же день на послеобеденной тренировке Анатолий был неузнаваем:

– Привет всем, – озорно блеснув глазами, сказал он, а, проходя мимо меня, даже пытался щелкнуть по носу.

– Вроде прошла хандра, – успокоившись, думал я. – Дай-то бог.

– Ты снова прав, – сказал он мне после занятий. – Я все обдумал и успокоился. Слишком уж открыты, получаются мои переживания и эмоции для окружающих. В наших условиях, то, о чем думаешь, должно храниться только в собственной душе, если эти вещи серьезны. Но ты мне симпатичен и только с тобой я могу быть откровенен.

– Польщен, – ответил я.

– Это не лесть, – продолжил он. – Трудно одному, с огромным грузом мыслей, находиться в большом коллективе и ни с кем не делиться этим грузом. Поделившись не с тем, можно накликать на себя беду, а, не поделившись, можно сойти с ума. Ты, можно прямо сказать, предупредил меня от глупостей. Когда я сорвался в истерике, ты старался завуалировать мое поведение и скрыть мои мысли, сорвавшиеся с языка, не только от офицеров службы внутренней безопасности, но даже от коллег, которые могли оказаться не совсем надежными. Потому-то я и считаю, что только с тобой я могу быть откровенен. Но ты не бойся, я вовсе не предлагаю тебе разделять мое мировоззрение и постараюсь не накликать на тебя никакой беды. Вот и все, что я хотел тебе сказать.

Вечером этого же дня, мы вновь встретились с Деминым. Нам одновременно пришла в голову мысль проверить наши акваланги. Их, конечно, можно было и не проверять, все честь по чести, лежат в каптерке в сухом месте, в чистоте и в порядке. Костюмы находятся там же, только в шкафу, оружие – в сейфе. Мы уже неоднократно щупали их, примеряли костюмы, ласты, подгоняли по себе маски. Я только смахнул пыль с акваланга, переложив его с места на место. Но Демин отнесся к этому делу более серьезно. Он одел на себя полностью все снаряжение, после чего долго топтался на месте, подгоняя ремешки и заправляя трубки. Наконец, оставшись довольным всем своим снаряжением и собой, аккуратно все снял с себя и бережно уложил на место. В то время, когда он был полностью одет, а я смотрел на него, мне казалось, что Демин готовится к погружению. Мне казалось, что он вот-вот развернется, выйдет из каптерки, подойдет к борту корабля и, неловко перевалившись через ограждение, прыгнет в бездонную пучину океана, преследуя свои намерения не участвовать во всей этой нашей кампании. У меня от этих представлений стало тяжело на душе, но я не мог представить себе, каким образом когда-то произойдет обещанный уход лейтенанта Демина из нашей команды, но одного я не хотел, не хотел, чтобы этот уход закончился для моего рыжего товарища трагически.

Освоиться можно в любой обстановке. Даже самый строгий распорядок, со временем становится мягче, поскольку человек в любом деле находит самый оптимальный вариант использования времени. Сэкономив несколько минут тут, несколько там, он только лишь, за счет своего профессионализма приобретает свободное личное время и использует его так, как желает его душа. И в результате – чем выше профессионализм человека, тем больше у него свободного времени.

С течением времени, вся наша Команда стала иметь довольно много такого времени. Кто как распоряжался им. Некоторые офицеры отдыхали и, даже спали, лежа в кроватях поверх одеял, совсем по-детски, подогнув колени и подложив руки под щеку. Другие, доигрывали отложенные шахматные партии, сидя напротив друг друга и подперев кулаками подбородки. Глаза их сосредоточенно разглядывали фигуры на клетчатой доске и трудно оторвать такого человека от своего занятия или заставить думать о чем-то отвлеченном.

Некоторые же офицеры, лежа на своих кроватях, закинув руки за голову и прикрыв глаза, вовсе не спали, они думали. Думать было о чем. Это понимали и офицеры службы безопасности. Именно поэтому, таких вот, думающих, они держали под особым контролем. Слава богу, их не так много. С остальными проще, они, как «Зомби». Не их это дело, интересоваться политикой. Отправляют куда-то, значит так нужно. Прибудут на место, там объяснят, что и как. А деньги, между тем, идут, и служба идет. А здесь, на корабле, просто курорт какой-то, грех жаловаться. А задумываются, люди совершенно с другим образом мышления и с другим восприятием мира.

Потому-то, нужно этих думающих, или как там, размышляющих, обязательно нейтрализовать, не дать им совратить «зомбированных».

Мой рыжий товарищ с каждой минутой трансформировался из беззаботного болтуна в человека серьезного, бессловесного, немного замкнутого. Все свободное время он проводил в каюте, лежал, но глаза его всегда были открыты и смотрели в одну точку на потолке. Лицо его побелело, поскольку он, почти не появлялся на палубе, нос его стал острее и, вроде, удлинился. Офицеры, знавшие его, говорили, словно сговорившись, о его больших душевных переживаниях.

– Слушай, – сказал он однажды мне, – я, кажется, схожу с ума. И поговорить бы надо, да, вроде и сказать нечего. – Вот в этих, нескольких его фразах, он все сказал, так, что и говорить больше не о чем, Раз он утверждает, что нечего сказать, значит, даже, не понимает и не замечает, как стали к нему внимательны ребята из службы безопасности. Зато, со стороны это бросалось в глаза. Сам «Черный полковник», уже было, пройдя мимо Анатолия, остановился, как будто рассуждая про себя, почесал затылок и окликнул своего подчиненного, назвав его, даже по имени. Демин не обратил на это внимания, но не будь в его голове полнейшего беспорядка, он сразу же заметил бы, что знание его имени командиром, чему-то его обязывает. По крайней мере, его имя кем-то муссируется и, это говорит о многом. Недаром же их шестеро.

– У вас все в порядке? – Спросил полковник у вытянувшегося перед ним лейтенанта.

– Так точно! – щеголевато щелкнув каблуками, ответил лейтенант, при этом, пытаясь изобразить на лице улыбку.

Полковник положил ему на плечо руку и, немного склонив голову, поскольку был на голову выше лейтенанта, стал медленно и как-то непривычно говорить:

– Давай так, просто. А не «так точно».

– Так точно! – вырвалось у лейтенанта. – Давайте просто так.

– Я повторяю вопрос – у вас все в порядке?

– Да, вроде нормально все, – внимательно глядя в глаза полковнику, будто пытаясь вникнуть в ход его мыслей, ответил лейтенант.

Но что-то дрогнуло в нем, Он часто заморгал глазами и, будто сжался в комок. Ему вовсе не нравился этот разговор и. он торопился поскорее прекратить его:

– Разрешите идти?

– Да нет уж. Поговорить следует.

Полковник постоял, размышляя, как бы умнее высказать свои мысли лейтенанту, чтобы тот не замкнулся и решил просто-напросто дать совет:

– Знаете, до меня дошли слухи о том, что вы совсем пали духом. От кого эти слухи, вы, наверное, догадываетесь. Я, конечно, возмутился, доказывая, что ваши успехи значительны и очевидны. Но…, но…. Сами понимаете, что они фигурируют фактами, перед которыми я бессилен. По человечески прошу, возьмите себя в руки. Я вас не буду выпускать из вида и, если нужно будет, окажу вам помощь. Основные усилия должны исходить от вас.

Он протянул Демину руку, долго держал в своей теплой и мягкой ладони костистую и холодную руку лейтенанта, подтверждая улыбкой и мимикой лица правдивость своих слов, затем он развернулся и пошел, слегка сгорбленный и какой-то свой, родной и добрый.

Сердце екнуло у взбунтовавшегося лейтенанта, он стоял и смотрел вслед удаляющейся фигуре «Черного полковника» и, только когда тот исчез из виду, войдя в свой кабинет, в задумчивости прошел мимо меня, даже не заметив, а я не решился остановить его, чтобы чему-то не навредить своими действиями, своим присутствием.

Анатолий ушел, но я видел происходящее и слышал все сказанное. Непонятные чувства разыгрались во мне, Появилась слабая надежда на то, что Демин одумается, станет таким, как наше большинство. В то же время, вспоминая выражение его лица, его стеклянные глаза, брызжущий слюной его рот в разговоре со мной, мне трудно было представить, что он отречется от своих мыслей и убеждений. Но я, все же, надеялся на лучшее.

* * *

Две недели пребывания на корабле, а уже поперек горла и этот равномерный гул работающих где-то далеко в машинном отделении моторов и, постоянный, дующий прямо в лицо, соленый ветер, когда ты на палубе. Лишь тренировки почему-то не опостылели, там время летит быстро, да и общения с людьми больше, глядишь, и перебросишься парой фраз с человеком, с которым не общался два, три дня. Так и мне, приятно было встретиться с людьми симпатичными, с которыми познакомился там, на Балтике, в той чужой стране, при интересных обстоятельствах.

С некоторой завистью смотрел я на мощные торсы Астахова и братьев Николаевых, на их груды мышц, как канаты, упрятанные под кожу их рук, животов и спин. Они не забывали меня и, как мне показалось, тоже были привязаны ко мне. Володя Николаев критически осмотрел меня и, легко ткнув кулаком в живот, похвалил, или, как говорят «бросил леща»:

– А ты тоже ничего выглядишь, накачался. Молодец!

Дима Астахов отвел меня немного в сторону и, как я и ожидал, первым вопросом было:

– Рассказывай, как там твой командир поживает. Что-то не могу я с ним заговорить, да чего скрывать, от одного его вида у меня между лопаток мурашки, как живые, бегают. Да! Вон он идет, вроде, как к тебе направился. Ну, ладно. Пока! Я побежал!

Подошел Руслан:

– Я смотрю, ты с Дмитрием общаешься постоянно.

– Видишь ли, этот экипаж состоит из моих друзей. Они – первые, с кем я познакомился там, на Балтике. Привязанность осталась, да и нравятся они мне, хорошие ребята. И друзья хорошие.

– Ну, а мы как, твой родной экипаж? – ехидно улыбаясь, спросил он, заглядывая в мои глаза, своими «вишенками». – Знай, что воевать-то бок о бок в одной машине будем.

– Послушай, о какой войне ты ведешь разговор?

– Да не прикидывайся ты дурачком. Огромное судно до предела набито боевой техникой и оружием, скомплектованы офицерские экипажи, а ты считаешь, что мы в бирюльки играть будем там, где нас выбросят на сушу, будь то Африка или Америка.

– Руслан, погоди, не пыли. Ты, сейчас, ведешь себя, как ревнивый муж в семье. Тебе кто-то испортил, видать, настроение, вот ты и завелся. Давай жить проще и легче. Нет никакой войны и, даст бог, не будет. А мои друзья, должны быть и твоими друзьями тоже. И с чего бы тебе ненавидеть Диму Астахова? В конце концов, это ему нужно на тебя обижаться. Ведь не он тебя, а ты его побил в том злополучном бою, после которого вы стали врагами.

Руслан, в раздумье, помолчал немного и, затем, словно спохватившись, стал быстро говорить:

– Прости, прости! Нехорошо все получилось. К тебе у меня претензий нет. Ты – хороший человек, хороший друг. Хочешь, чтобы всем было хорошо. Но, понимаешь, сам не знаю, почему так, как увижу Димку одного, вроде бы ничего, живет, да и пусть живет, Совсем другое дело, когда вижу его рядом с тобой. Ненавижу его! Ненавижу!

– Господи! Что же это такое происходит? – думал я, глядя вслед удаляющемуся Руслану. – Посходили с ума, один другого хлеще.

Неужели это ограниченное пространство так действует на психику людей, молодых людей, нервы которых должны быть еще не тронутыми тлением и очень крепкими. Физически все очень сильны, все, без исключения, отобраны самые лучшие. Времени в пути прошло меньше половины. Что же будет в конце? Возможно еще, что страх перед неизвестным будущим сводит людей с ума, тем более что из уст, как Анатолия, так и Руслана, я своими ушами слышал не только намеки на войну. Они открытым текстом говорили о военных действиях, влекущих за собой убийства и смерть, а не о бирюльках, в которые играют. Ну, что же, подождем – увидим. Время покажет.

Вернувшись в каюту, я не увидел ничего исключительного, все было как всегда. Руслан лежал на кровати, но сквозь его прищуренные веки, чувствовался пронизывающий взгляд, а Иван Иванович, как всегда, сидя на кровати, что-то перебирал, периодически нагибаясь и вытаскивая откуда-то снизу всевозможные предметы, то, какую-то бархатную тряпочку, сплошь увешанную значками, то, лохматую тетрадку, куда он что-то записывал и снова прятал. После, он доставал иголку с ниткой и чинил, разошедшуюся по шву куртку, ворча:

– Растолстел, как поросенок, вроде и ем немного, а, вот, все толстею. Совсем не жрать, что-ли.

– Иван Иванович! Дорогой ты мой. В твоем теле нет ни жиринки. Мышцы у тебя растут, шире в плечах стал. Возраст-то у тебя еще юношеский, скоро богатырем станешь, – моментально среагировал Руслан на слова, невнятно сказанные нашим коллегой, добрейшим Иваном Ивановичем. В этом нет ничего удивительного. Реакция для бойца, первое дело для успеха. Важно другое. Войдя в каюту, я сразу почувствовал взгляд через полуприщуренные глаза, и, тут же, последовал его ответ на чуть слышимое ворчание. Надо же, все-то у него под контролем. Я имею в виду нашего командира, лейтенанта Шакирова. Человек лежит, почти спит, но, в то же время, контролируя обстановку, знает, кто и чем в эту минуту занимается, кто и чем дышит. Феноменальный человек, разведчиком бы ему быть, или шпионом.

Я, было, испугался, но потом, поразмыслив, сделал для себя кое-какие выводы:

– во-первых, стать менее откровенным в разговорах;

– во-вторых, не давать повода для каких-либо подозрений, выглядев, в то же время, наивным простачком, вроде Ивана Ивановича.

Все, решено, пусть так и будет!

Для начала «нового образа жизни», лежа в постели и глядя в потолок, я решил отвлечься от каютной жизни и, стал размышлять, охватывая более глобальное пространство. Давалось это с трудом, поскольку, объектом моих размышлений, был тот человек, что лежал на своей постели, буквально в метре от меня, и его присутствие, постоянно возвращало мое сознание назад, в каюту.

А думал я о том, что в трюме корабля, редко увидишь кого-либо из Команды, просто так, праздно шатающегося. Работа на технике и тренировки, выматывают все силы, но и увеличивают их, в виде бугрящихся мышц на всех частях тела. Обильная пища, компенсирует израсходованную энергию, а после обеда, как все знают, так и тянет ко сну, по крайней мере, очень хочется полежать. Правда, немцы советуют: поел, сделай тысячу шагов. Тоже ясно для чего. А у нас, русских, есть свое объяснение желанию полежать: «Даст бог, жирок завяжется, все будет хорошо». Думая так, я не заметил, как задремал. Проснулся с хорошим настроением, бодрым и отдохнувшим, не смотря на то, что спал недолго.

В каюте никого не было, я продолжал лежать и думал о том, что очень уж быстро меняется настроение. Надо же было придумать такое – «новый образ жизни, новый образ жизни». Кому я должен не доверять и почему? Разве кто криминал, какой совершил? Нет! Так в чем же дело?

Я резво соскочил с постели и вышел из каюты. Рядом никого не было.

– Странно, – думал я. – Интересно, куда все подевались?

Думать долго не пришлось, с палубы хлынула целая толпа моих коллег из Команды. Первыми были мои друзья, Астахов и Николаевы.

– В чем дело? – недоуменно спросил я.

– А ты все спишь? Опух уже ото сна. Проспишь все самое интересное.

Окружив меня, они тянули ко мне руки, хлопая по плечам, спине и груди, гладили, и, казалось, прощупывали меня всего, словно сомневались, я ли это. Мне, только что отошедшему ото сна, стало неловко от такого внимания и, даже, немного не по себе. Подошли Руслан с Иваном Ивановичем. Они издали увидели мою растерянность и поспешили на помощь. Руслан действовал своими руками, как железными рычагами. Астахов неловко отступил перед его напором, а, поспешившие на помощь Дмитрию братья, были оттеснены могучим, но добрым Иваном Ивановичем. Руслан ухватил меня за запястье и, вытащив из окружения, потащил за собой. Все это происходило в течение нескольких секунд. Я послушно следовал за своим командиром, сзади, пыхтя и чертыхаясь, поспешал наш Иван Иванович.

Когда мы вошли в каюту, очень возбужденным остался только Руслан, мы с Иваном Ивановичем завалились на кровати, а он, нервно ходил по крошечной каюте, приводя в движение весь объем воздуха. Все же, он вскоре сел, уставился в пол, и, не поднимая головы, стал говорить:

– Странно устроены люди. Стоит только сократить дистанцию, толкуют твои действия абсолютно неверно. Они видят в твоей доброте слабость, и, сразу, стараются оседлать тебя. Нельзя допускать этого, иначе, ты потеряешь друзей. Во-первых, тех, которых слишком переоцениваешь; и, во-вторых, тех, кого недооцениваешь. В наших условиях, нельзя быть мягкотелым и слишком добрым, я не говорю бесхарактерным, чтобы не обидеть, но куда деться, так оно и есть.

Мы с Иваном Ивановичем слушали молча, не перебивая, но и не вступая в эти рассуждения. Кому адресовались они, для нас троих было ясно, но я, почему-то не считал их обидными.

Мне и самому не особо понравилось поведение моих друзей из экипажа Астахова. Да и, вообще, вся та ситуация, создавшаяся получасом раньше, была абсолютно нелепой. Эмоции моих друзей плескались через край. С одной стороны, на это была причина. Пока я спал, кто-то пустил слух, впрочем, не исключено, что так оно и было, будто бы параллельным курсом с нами, двигаются подводные лодки. По крайней мере, одну из них, видел кто-то из нашей Команды, когда та, по какой-то причине, всплыла, в полумили от нашего корабля, продолжая двигаться, не отставая и не уходя вперед. Пока все говорили о случившемся, пока спешили, хоть краешком глаза, глянуть на чудо, которого не видали, лодка исчезла, словно ее и не бывало. Каждый из Команды, по-своему истолковал слух о появлении лодки, однако, все поверили в нее. Одни считали ее нашей, другие – чужой, следящей за нами, но, возбуждение охватило всех. Вот в такую возбужденную толпу, я и врезался, и чуть не оказался смятым и растоптанным. Обласканный и помятый своими друзьями, оказавшись в их окружении, я ощутил дискомфорт, мне было очень неприятно чувствовать их руки, я не знал, куда мне деться от них. Спасибо Руслану с Иваном Ивановичем, выручили.

Мне уже приходилось бывать в подобных ситуациях. Немецкие «дембеля», закончившие службу, разъезжались по домам. Оказались они и в нашем вагоне, мы всем семейством, в это время, добирались до нового места службы. Увидев красивую черненькую женщину и очаровательного ребенка, они, немецкие солдаты, заинтересовались нашей троицей и поспешили прямо к нам, чтобы выразить свое восхищение красотой. Они остановились около нас и, со словами: «Гут, камрад, гут», стали похлопывать меня по щекам, выражая, таким образом, свое восхищение. Им, наверное, делать это очень нравилось, но для меня весь этот ритуал стал сущим адом. Я кое-как отбился от тянущихся к моему лицу рук и, громко прикрикнул на них. Это возымело воздействие, они ушли.

Отлично понимаю, что со стороны мое поведение в обоих случаях, когда я выгляжу совершенно беспомощным, характеризует меня человеком бессильным и, в конце концов, безвольным, но для себя я все же убежден в том, что такое поведение является не чем иным, как проявлением чисто русского характера. Мягкость и доброта, нежелание причинять неприятности даже своему противнику, присущи ему, этому характеру. Но все это только до поры, до времени, но если грань дозволенного окажется преступленной, тут уж берегись. Никто не сможет остановить незаслуженно обиженного русского человека, все поломает на своем пути, как медведь, поднятый среди зимы из берлоги.

Отчитанный, я молчал, не обижаясь на Руслана. Конечно, он отчитывал меня как школьника, но он не стоял передо мной, не брызгал мне слюной в лицо, не смотрел на меня злыми глазами. Я истолковал его действия заботой обо мне, желанием видеть во мне человека сильного телом и душой, волевого и жесткого человека. Он наставлял меня как старший, хотя вряд ли был старше меня, Все же, немного уязвленный, я сал сравнивать свой характер с характером нашего добрейшего Ивана Ивановича и, с удивлением отметил, что ничего общего между нами нет. По-моему, он очень похож на Ательстана из «Айвенго» Вальтера Скотта. На вид, добрые и мягкотелые, они оба обладают мощной физической силой и железным характером. Нашего Ивана Ивановича не смеет обидеть никто из всей Команды, научены происшествием в самом начале нашего пути. Это быстротечное событие произошло в те минуты, когда несколько человек Команды, стояли около тренажеров по вождению танков, ожидая своей очереди. Иван Иванович готовился уже войти в кабинку, как подошел здоровый и чванливый механик – водитель машины полковника Грохотова, отодвинул опешившего Ивана Ивановича и вошел в кабинку тренажера. Не ожидавший подобной наглости Иван Иванович, стал растерянно крутить головой, заглядывая в лица, стоящих рядом офицеров, будто ждал подсказки, как ему поступить в создавшейся ситуации. Одно он твердо знал, что прощенья «тому» не будет. Офицеры же, опускали глаза, пожимая плечами.

– Ну, все, конец ему! – зловеще прошептал Иван Иванович, но все расслышали эти его слова, не предвещавшие ничего хорошего командирскому механику лейтенанту Кулакову.

Иван Иванович рывком распахнул дверь кабинки, ненадолго застрял в дверях и стал пятиться назад, волоча за собой что-то тяжелое и упирающееся. Он волок за шиворот Кулакова, не давая ему встать на ноги, пока не затащил его за переборку. Затем послышались глухие удары с уханьем, после – тишина. Из-за перегородки вышел, совершенно спокойный Иван Иванович и быстро вошел в кабинку тренажера, она была пуста, никто не решился войти туда.

Между тем, вечером на ужине, Кулаков не появился, а утром на завтраке в столовую вошел мрачный полковник Грохотов, кого-то поискал глазами, но, видимо, не нашел. Он остановился за спиной мирно жующего Ивана Ивановича, что-то хотел сказать или спросить, но, подумав, махнул рукой и вышел из помещения.

Ропот одобрения пробежал по столовой, но ни один человек из членов Команды не решился подойти к Ивану Ивановичу и как-то выразить благодарность ему за то, что им был наказан человек, которого, сказать откровенно, недолюбливала вся Команда за его наглость и хамство. Многие из ребят были гораздо сильнее и крепче Кулакова, но они не желали осложнять отношения с самим полковником Грохотовым. Это и сдерживало их от разборок с этим человеком.

Урок, данный Иваном Ивановичем Кулакову, заставил зарвавшегося механика командирского танка пересмотреть свое поведение и, тот на глазах у всех офицеров, стал меняться в лучшую сторону. Такое перевоплощение не мог не заметить сам полковник. Довольный изменениями, происходящими у него на глазах, он, порой, встретив Ивана Ивановича, не гнушался протянуть уму руку и одобрительно похлопать по плечу.

Мы с Иваном Ивановичем схожи характерами лишь в нормальных условиях. То же внешнее спокойствие, доброта в голубых глазах, безотказность в помощи. Но стоит измениться условиям, я теряюсь, могу стерпеть даже оскорбления. Мне становится стыдно за непорядочное поведение других людей и, до последнего мгновения я не предпринимаю никаких мер, из боязни обидеть человека или людей, в общении с которыми нахожусь в это время. Наглые же люди, не получившие должный отпор, моментально садятся тебе на шею и, стараются использовать тебя по своему усмотрению. В моем характере, терпеть до тех пор, пока это терпение не треснет.

Как бы я поступил на месте Ивана Ивановича в случае с Кулаковым? Стыдно признаться, но я, перебрав в уме несколько вариантов разрешения конфликта, признался сам себе, что ничего интересного бы не произошло. Побурчал бы, ища поддержки, присутствующих рядом офицеров и, не найдя ее, стерпел бы, кляня в душе наглого командирского механика.

Вот такое-то мое поведение и привело в бешенство нашего командира Руслана Шакирова. Ну, что же, он прав. Проанализировав свое поведение, я признал, что характер-то у меня действительно дрянненький. Тут то и защемило сердце, работать нужно над собой, Ох, как много придется работать. Прав Руслан, обиды на него нет. За себя обидно.

* * *

За последние два дня я почти не встречался с Анатолием, моим рыжим коллегой по воде. Видел его только издалека, но он меня не замечал. Но даже со стороны, я разглядел в его лице озабоченность, а в движениях – нервозность. Опять что-то неладно с ним. Думаю, пора прекратить вождение с ним, как с ребенком. У самого проблем по уши. Я не пытался встретиться с ним, но случай свел нас.

Увидев меня, он, кажется, обрадовался, но глаза его были неспокойны, нервно бегали и неестественно блестели. Такой блеск я видел в глазах монашки в первый день Пасхи, когда она, с величайшим восторгом говорила людям о воскрешении Христа. В ее словах было много страсти и глаза сверкали таким неестественным блеском, что находиться возле нее мне стало жутко, и я поспешил уйти.

Анатолий подошел ко мне, ухватив за рукав, и прошипел:

– Подожди, пройдут, – он смотрел на меня именно тем змеиным взглядом стеклянных глаз, от которого у меня перехватило дух. Пропустив ребят из Команды, спешащих на тренировку, Демин оглянулся по сторонам и сказал:

– Давно не виделись. Ну, здравствуй.

– Привет.

– Вчера заглянул в свое барахлишко, нашел газету. Я ее в Бресте еще купил, да прочитать не пришлось, все некогда было. Весь вечер читал, тоска до слез пробила, каждую строчку по нескольку раз перечитывал.

– Верю. Не зря ведь говорят, что «на чужой сторонушке рад родной воронушке».

– Не это главное. Ты ведь слышал о Ванге? Ну, этой, болгарской ясновидящей. Так вот, знаешь, что я в этой газете вычитал?

– Ты вычитал, ты и говори, – попытался съязвить я.

– Статья там, об этой старухе, интересная попалась. Ты, ведь, слышал, что она в своих предсказаниях, никогда не ошибалась, ну, или почти никогда?

– Не могу понять, к чему ты клонишь, Демин?

– Слушай внимательнее. В этой статье говорится об ошибках Ванги. Так вот…, – он на время приумолк, пропуская очередную группу ребят.

За прошедшее время, пока мы в море, офицеры до такой степени усвоили распорядок, что весь механизм Команды работал, как часики, и на разгильдяйство не оставалось ни одной минуты. Ровно через такой же промежуток времени, пройдет новая группа людей в сторону зала и, через минуту вернется предыдущая.

– Так вот, – продолжил Анатолий, загадочно шипя. – Я уверен, что Ванга не ошибается. Она предсказала, что русские будут там, куда мы спешим.

– Так ты считаешь, что наши там уже есть или будут?

– Я не думал, что ты такой бестолковый, – взбеленился Демин. – Неужели ты никак не поймешь, что ты, да-да, ты направлен туда. И все мы, вся Команда. И эта техника, и весь корабль, в конце концов. И лодки, там, в глубине, тоже идут туда.

Он схватил меня за грудки, тряся и глядя мне в глаза страшным змеиным взглядом. Клочья пены срывались с его губ, когда он выкрикивал последние фразы:

– Права Ванга! Сто раз права! А мы – смертники! Мы – заложники! Ты понимаешь это? Понимаешь?

Я пытался оттолкнуть его от себя, но не смог. Когда-то я слышал, что у сумасшедших сила неимоверная, а теперь сам прочувствовал ее, уже относя Демина к этой категории людей.

Анатолий продолжал наседать на меня, хватал за горло. Мой берет валялся на полу, мы по нему топтались. Было слышно, как, ломаясь, хрустнула кокарда. Я чувствовал себя, как в дурном сне. Ударить Демина, как человека, мной уважаемого, не смог, рука не поднялась. Вот этим я и отличаюсь от Ивана Ивановича. А ведь стоило! Возможно, жесткость вернула бы ему сознание. Анатолия от меня оторвал Руслан, ему для этого пришлось дважды ударить Демина по ребрам. Этого оказалось достаточно. Демин, обняв грудь руками, побелел лицом, и взгляд его перестал быть стеклянным, будто от тумаков моего командира, у него из глаз выпали стеклянные линзы. Подошедший Иван Иванович, к моему изумлению, хладнокровно поставил диагноз:

– Обострение, простое обострение.

– Чего, чего? – переспросил его Руслан.

– Обострение шизофрении.

– Так, у него же никогда не было такого, – возразил я.

– Все просто. Раньше он не оказывался в ситуациях, требующих большого психического напряжения.

Руслан продолжил мысль Ивана Ивановича:

– Первый случай обострения был у него несколько дней назад. И ты, Виктор, сам уговорил Анатолия, немного успокоил, вроде и отошло. Ан, нет! Он много переживал, и этот факт снес ему крышу.

Я пересказал ребятам все то, что услышал от Демина. Анатолий сам внимательно слушал мой рассказ и, кажется, сомневался в правдивости моих слов. Он порывался перебить меня, но боль в груди заставляла его молчать.

– Ну, и как нам с тобой поступить? – спросил Демина Руслан.

– Что это значит – «как поступить»? – сквозь кашель чуть выговорил Анатолий.

– Да так! Прихватит еще раз, натворишь бед. Лечить тебя надо, псих ненормальный. Нашего Виктора чуть не придушил. Тебе нужно было на меня или на Ивана Ивановича нарваться, больше бы не стал выкидывать такие кренделя.

– Руслан, давай еще раз поверим, что у него все будет нормально. Любой его подобный случай сделаем последним, – робко попросил я.

– Эх, доброта ты, доброта. Видать, не переделать тебя никогда. Умирать будешь, а на зло злом не ответишь. Может, в этом, твое счастье. Но я думаю, что беда. Нельзя военному быть таким. Ну, да ладно. Иди Анатолий, отлежись. Не думай ни о чем плохом. Находясь в таком состоянии, ты успел уже пообщаться с кем-нибудь?

– Со своими колобками я почти не общаюсь. Они оба, осведомители службы внутренней безопасности. Сам лично пронаблюдал, как Юрка, тот, что черненький, нырял несколько раз к ним в кабинет. После таких визитов, они, обычно, начинают шептаться и замолкают при мне. Правда, я сегодня одного потряс. Да, за дело, он в моих вещах ковырялся. Газету, наверное, искал, а я в подушку ее спрятал, не нашли, – очень долго говорил Демин. Его разговор часто прерывался кашлем и оханьем.

– Как же они узнали про твою газету? – не выдержал Иван Иванович.

– Сам я им вчера эту заметку про Вангу прочитал. Вот дурак!

– Уважаю людей самокритичных, но только не тебя, Демин. За любого из моего экипажа, я любому башку сверну, как курчонку. Попытаешься сделать плохо – сверну. Ты меня понял?

– Ладно, все понятно. Я пошел.

Он удалялся от нас, держась за ребра и слегка покачиваясь. Мы же, смотрели ему вслед и, каждый из нас рассуждал о происшедшем по-своему. По мере того, как Демин уходил все дальше, я стал готовиться к нравоучениям Руслана, который, как мне казалось, ну, просто не сможет упустить такой возможности повоспитывать меня, своего подчиненного по службе.

Удивительно, но ничего подобного не произошло. Ни одного слова в мой адрес не было сказано. Весь вечер мы болтали на разные отвлеченные темы, ни разу не вспоминая обо всем, что произошло. После ужина, мы перекинулись в карты, чего раньше никогда не бывало. Предложил Иван Иванович, а Руслан поддержал его. Вечер смягчил напряжение дня, потому и спать ложились с хорошим настроением. Единственное, что немного подпортило наше общее настроение, так это слова, сказанные Русланом уже в постели:

– Если Ванга действительно так сказала, она права. Мы там будем.

Эти слова затронули меня, но я большого значения им не придал. Видимо, Иван Иванович так же отнесся к ним и, потому, буквально через минуты, мы все спали хорошим крепким сном.

* * *

Тренировки продолжались. Время, отведенное нам на них, офицеры старались использовать как можно полнее. Если кто-то из членов Команды вспоминал старую методику психологической подготовки к ведению боя, мы опробовали ее и использовали самые результативные методы. Крепкие физически и, тем более, готовясь к бою в любой ситуации в психическом отношении, офицеры стали за короткий срок просто неузнаваемы.

Многим членам Команды стали чужды переживания по поводу беды другого, люди становились равнодушными к успехам или неудачам не только своих друзей, но и к своим собственным. Часто, короткие разборки кончались обыкновенной дракой, в результате которой, в местном медицинском пункте появлялись посетители. «Черный полковник», в порыве отчаяния, собрав всю Команду, в самом начале своего выступления стал кричать, сдали нервы. Офицеры Команды молчали. Поняв свою оплошность, полковник стал разговаривать со своими бойцами, как с равными себе офицерами. Разговор пошел совершенно по-другому. Советуясь с офицерами, он получил много умной и нужной информации, в результате, к концу этого мероприятия он состроил неплохой план работы и тренировок на время дальнейшего пути к самой Южной Америке.

В связи с положением дел в Команде, время тренировок сократилось, началось духовное воспитание. Офицеры службы внутренней безопасности, которые занимались только слежением за личным составом Команды, стали совмещать это дело с проведением бесед по политическим темам, по темам семьи и дома, затрагивая самое чувственное у людей. Конечно же, делали они это против своей воли, Только приказ полковника Грохотова под расписку всех офицеров внутренней службы безопасности и боязнь ответственности, обоснованной в этом приказе, заставляли их выполнять эту работу.

В солнечные дни разрешалось находиться на палубе корабля неограниченное количество свободного и личного времени. То ли, под воздействием солнечных лучей, а солнце, в этот период нашего пути, находилось прямо над головой, то ли, лишившись стен, создающих ограниченное пространство, офицеры реально ощутили положительное воздействие этих факторов на организм, на лицах многих из них можно стало увидеть улыбку.

Мы вышли всем экипажем на палубу, прихватив с собой по одеялу со своих постелей. Демина я заметил сразу, огненное тело полыхало. На голове чалмой намотано полотенце. Я предупредил Руслана, что быстро вернусь и, подошел к Анатолию. Демин среагировал на мои толчки не сразу и я, даже немного заволновался, не хватил ли его солнечный удар. Я вылил на него почти всю бутылку газировки, прихваченную с собой, благо, автомат с ледяной водой у нас работал бесперебойно. Анатолий приподнял голову и снял чалму.

– Благодать-то, какая! – наигранно нараспев, произнес он. – Солнышко печет, водичка по телу течет. Благодарю. А, что, водичка уже кончилась? Да, да, понимаю. А ты пить что будешь? Ладно, шучу.

– Как дела, Толя?

– Какие могут быть дела? Дела будут впереди. Кстати, знаешь ли ты, что офицеры безопасности куда-то забрали нашего тренера, Витьку Фирсова. Как ушел к охранникам, ни слуху, ни духу о нем. Простить не могут его первое выступление, когда он им рты заткнул.

– Да ты что?

– Я сунулся, было, в это дело, да меня предупредили, что и у меня нос в пуху и, дернись я еще, уйду туда же, куда попал Фирсов. Как ты среагируешь на это сообщение – не знаю, но выручать Витьку нужно. Я уже все облазил, нет нигде. Не могли же они его просто убить, да за борт. А, вообще-то, разобраться надо.

Он замолчал, а я, взвинченный сообщением, подхватив свое одеяло, с трудом нашел своих ребят, Руслана и Ивана Ивановича, вкратце объяснил им свое волнение и, соблюдая субординацию, попросил разрешение у своего командира обратиться к полковнику Грохотову.

– Иван Иванович, захвати наши одеяла. Мы с Виктором должны кое-что провернуть. Я иду с тобой, – решительно заявил Руслан, и пошел к трапу в трюм.

«Черного полковника» мы застали в палатке за длинным столом. Он сидел в одиночестве, пальцами обоих рук обхватил виски и, покачиваясь, напевал какую-то грустную русскую песню, но не словами, а одним голосом. Он с опозданием среагировал на наш приход и, нам с Русланом показалось, что он пьян. Однако когда он поднял голову и, посмотрев на нас впадшими усталыми глазами, спросил, с чем мы пришли, нам расхотелось пытать этого выможденного пожилого полковника. Но и уйти, не решив вопроса, мы не могли.

Не задумываясь, Руслан спросил:

– Товарищ полковник, скажите нам, где лейтенант Фирсов?

Голова полковника снова опустилась. Не подымая головы, он стал говорить:

– Офицеры службы внутренней безопасности воспользовались тем, что вы, бойцы Команды, стали терять человеческие качества. Они надеются, что сейчас никто ни за кого не выступит и не потребует отчета за жизнь пропавшего офицера. Ну, что вам говорить об этом, ведь вы умнее и подготовленнее меня. Идите с миром по каютам. Я вас обоих уважаю и ценю. Не хочу вам приказывать, зная, что выполнять свой долг будете без моего приказа, а опираясь только лишь на свои собственные убеждения.

– Товарищ полковник. Прикажите показать нам Фирсова.

Дверь, расположенная вдали длинного брезентового коридорчика открылась и, трое, из офицеров службы внутренней безопасности, вместе со старшим, майором Скуратовым, быстро подошли к нам.

– В чем дело? А ну, марш по каютам! – выкрикнул майор.

– Майор! Не суй свой нос, куда не следует. Ты, видно, ослеп и не видишь, что мы разговариваем со своим командиром. А ты для нас кто? Никто, просто так «тьфу» и не больше.

Я не ожидал от своего командира этого, даже подумать не мог. Думал, что он очень хитрый и, на авантюры, подобного рода, не способен. А, сейчас, услышав эти слова, я понял, кто у меня командир, и понял еще другое: я никогда в трудную минуту не предам Руслана Шакирова, что бы мне ни грозило.

Майор взвизгнул и, оглянувшись на своих помощников, кивнул им головой. Двое крепких ребят из охраны, сделали попытку схватить моего командира за кисти и локти. Одного движения рук Руслана хватило на то, чтобы оба этих крепыша, опустились на колени перед ним. Один из них, сунул руку под мышку, чтобы взять пистолет, но получил такой удар по ребрам, что глаза его сразу остекленели, а зрачки расширились от боли так, что глаза стали казаться черными. Второй офицер, во избежание такого же удара, поднял руки, показывая пустые ладони. Майор, оказавшись около меня, ухватился за мою куртку своими пухленькими, как сардельки, пальцами.

Воодушевленный действиями Руслана, я оттолкнул майора от себя, немного неподрасчитав. Он, пятясь, обо что-то запнулся и упал, кувыркнувшись назад.

– Офицеры! С кем вы схватились? Ведь они на нас отыграются, – встав из-за стола, мрачно сказал усталый полковник.

– Пусть покажут Фирсова! – настойчиво требовал Руслан Шакиров.

Двери кабинета, вдали коридора, вновь открылись и оттуда выскочили еще двое военных, вооруженных пистолетами ПМ. Ощутив поддержку, два офицера, находящиеся рядом с Русланом, тоже вскочили и, вынув пистолеты, защелкали затворами.

Майор направился ко мне и, что-то бормоча, стал водить стволом пистолета прямо у меня под носом. Мне показалось, что все это происходило не наяву. Я видел Руслана, окруженного вооруженными людьми, полковника, сидевшего за столом и сжимающего свою голову сухими жилистыми руками.

Торжествовали офицеры, которых было гораздо больше, гоголем ходили они вокруг нас, радуясь такой скорой победе и, готовя расправу над непослушными членами Команды.

– Отставить! – послышался зычный голос полковника Грохотова. – Убрать оружие! Пока я здесь на корабле старший, все будут слушать, и выполнять только мои команды. Распустил вас я, старый идиот. Так вот, вы, верно, забыли, куда и зачем мы направлены? Приказываю, немедленно освободить лейтенанта Фирсова и поставить его в строй.

– Ну, нет, полковник, слишком много мы шли у вас на поводу. Давно надо было пресечь всю крамолу, уничтожить корень зла и, все дела пошли бы как по маслу. Окажете сопротивление, о вас будет немедленно доложено. Я думаю, найдут возможность заменить вас человеком, более подготовленным к выполнению Боевого Приказа. А это стадо баранов, – майор кивнул головой в нашу с Русланом сторону, – сразу станет толковым и послушным. Тем более, если два – три человека отдадим под суд.

Полковник задержался с ответом, обдумывая ситуацию. Но тут раздался голос Руслана:

– Майор, кого это ты называешь «стадом баранов»? Советских офицеров? Да тебя, за одни только эти слова, надо утопить в этом океане. Суд будет, все услышат, что ты говорил о советских офицерах. И еще, объясни, где будет твое место в то время, когда мы будем свою кровь проливать?

– Не доживешь ты до суда, – уверенно заявил майор. – Ну-ка, наручники на него и к столбу вместе с тем. Два сапога – пара.

Сразу четыре человека из охраны подскочили к Шакирову. Я дернулся, но пистолет майора уперся мне в живот. Одним ударом Руслан завалил двоих, нападавших на него офицеров, двое успели отскочить. Майор оторвал пистолет от меня и, прищурив левый глаз, целился прямо в голову Руслана. Я почувствовал, что прямо сейчас грянет выстрел и, он грянул, но только после того, как я, что есть сил, пнул майору по руке. Прогремел выстрел, а пистолет, описав в воздухе дугу, оказался в руках Руслана.

– Стреляйте же, черт вас побери! – бешено закричал майор, адресуя команду своим помощникам.

Брезентовый полог входных дверей в палатку командира, в этот момент, распахнулся настежь и, группа моих коллег – подводников, во главе с рыжим Деминым, буквально внеслись туда. Вместе с ними в помещении палатки вскоре оказались многие другие члены Команды, среди которых был и наш добрейший Иван Иванович.

Оружие моментально исчезло из рук офицеров безопасности. Начались дискуссии, противные не только нашему командиру, полковнику Грохотову, но и всем членам Команды. Офицеры внутренней службы безопасности продолжали сыпать угрозы, но они не имели никакого воздействия на ребят. Ну, не сталинские же времена вернулись. Мы потребовали вернуть в строй нашего тренера и коллегу лейтенанта Фирсова. Сопротивление майора было сломлено, за Виктором пошел один из офицеров охраны, но и группа ребят из Команды последовала вслед.

Фирсов сидел на металлическом полу какого-то страшного чулана, прикованный наручниками к одной из вертикальных труб. Что же с ним хотели сделать, как хотели обойтись? До конца «похода», деть его куда-то, или спрятать, не было никакой возможности. Оставалось одно, убить и отправить на корм рыбам. Но нет! Не те уже были времена, чтобы мог кто-то безраздельно властвовать, как над плотью, так и над душами и разумом людей.

Палатка командира постепенно наполнялась и наполнялась людьми и, скоро вся Команда собралась здесь, будто почувствовав, что нужно принять какое-то срочное решение, способное предотвратить срыв боевой операции. Точку во всем деле поставил сам полковник Грохотов, а слова его были до наивности просты и доступны:

– Будем считать, что вопрос исчерпан, все находятся и, будут находиться на своих местах. Нам поставлена величайшая задача и, она должна быть выполнена. Ну, а победителей не судят. Проиграем – сам бог нам будет судьей и не нужен нам будет никакой трибунал. Товарищи офицеры, нас ждут большие дела, тренируйтесь, оттачивайте свое мастерство и, не справится с вами никакая сила! Ну, а сейчас – на отдых. Вперед!

.* * *

Очередной день в пути не предвещал каких-либо неприятностей. Как всегда, тренировки чередовались с очередными приемами пищи и короткими минутами отдыха. Любители почитать перелистывали зачитанные книги и журналы, прихваченные с собой в дорогу, о свежей прессе приходилось только мечтать. Даже самой малой библиотеки не было предусмотрено на корабле, кто-то там, наверху, посчитал, видимо, что перед смертью все равно не надышишься. Лучше всех себя чувствовали любители поспать, каждую свободную минуту они испытывали упоение от сладкой дремы.

На палубу выходить разрешалось в определенные часы, да и то не всегда, в связи с постоянно меняющейся обстановкой вокруг корабля. Несколькими днями раньше, когда после обеда в час отдыха, большинство офицеров, принимая солнечные ванны, нежились на своих одеялах на палубе корабля, на горизонте неожиданно появился корабль. Ну, вроде нет в этом ничего страшного, как появился, так он и исчезнет за этим горизонтом. Разве мало кораблей болтается в морях и океанах, да только вскоре после этого появления, винтокрылая машина зависла прямо над палубой нашего сухогруза, обдав голые тела дополнительными потоками свежего воздуха. Находящиеся на палубе офицеры, подсознательно почувствовали необъяснимую тревогу, тем более, что слепящее солнце не позволяло разглядеть вертолет и его опознавательные знаки. Большая часть офицеров, бурча проклятия в адрес нарушителей спокойствия, поспешно направилась к входам в трюм корабля, но сверху вдруг раздался жутко громкий голос, который заставил остановиться всю двигающуюся массу людей и прислушаться к словам, сказанным почти на чисто русском языке:

– Друзья! Куда идем?

Кто-то из Команды махнул рукой по курсу корабля, но вступать в диалог никто не был намерен.

– Ваш корабль сильно перегружен. Дальше по пути шторм. Будьте осторожны.

Говорящий был болтлив. Он стал советовать людям на палубе, вернуться домой, чем жариться в этом пекле. Часть Команды, во избежание неприятностей, уже исчезла с палубы. Наверху, видя бесполезность пустой болтовни, решили сменить свою тактику действий.

– Друзья! – кричали с вертолета с хрипом. – Для знакомства, мы угощаем вас пивом. Оно холодное, это хорошо в такую жару.

На палубе движение прекратилось, вернулась даже часть людей уже спустившихся в трюм, слишком уж велик соблазн – в жару попить холодненького пива.

Тотчас на нескольких тросах между палубой и вертолетом появились довольно объемные контейнеры, несшие в себе ту живительную влагу, что обещали сверху. Едва коснувшись палубы, эти связки с металлическими банками были подхвачены десятками сильных рук, освобождены от веревок, исчезнувших в брюхе вертолета и, вся процедура повторилась снова.

Возможно, она повторялась бы еще, но из трюма корабля поднялись офицеры службы внутренней безопасности и даже сам полковник Грохотов. Они быстро остановили ажиотаж вокруг свалившегося с неба пива, у Грохотова в руках появился рупор. Своим грохочущим басом, видимо не спроста досталась фамилия пращурам полковника, он заговорил:

– Предлагаю вам немедленно покинуть воздушное пространство над кораблем и удалиться на предписанное расстояние.

– Кто ты такой? – послышалось сверху.

– Мы идем под красным флагом суверенного государства, он совсем не похож на ваш флаг. Уважайте представителей других стран!

Полковник удалился с палубы корабля последним из офицеров Команды. Вертолет, запав на бок, круто ушел вправо и вскоре исчез из виду.

Между тем, в трюме «дым стоял коромыслом». Трофеи в виде пивных банок в контейнерах находились прямо посреди командирской большой палатки. Их кольцом окружали офицеры службы безопасности. Второе кольцо, более мощное, состояло из бойцов Команды. Вошедший командир быстро прочувствовал обстановку и, пытаясь не допустить конфликта, поспешно повел наступление с применением психологического давления на обе противостоящие стороны.

– Сыны мои! – так всегда в трудные минуты начинал полковник. Вот и сейчас он посчитал, что наступила эта минута, поскольку напряжение в коллективе достигло максимума. – Для меня вы все действительно сыны, и я не допущу того, чтобы вы погибли от возможного присутствия в этих банках кроме пива, еще и сильнейшего яда.

Сказав так, он ненадолго замолк, разглядывая выражение лиц офицеров, чтобы понять, какое воздействие его слова оказали на людей. Кажется, он остался доволен своей работой и, потому, с большим подъемом продолжил:

– Враг силен, хитер и опасен. Я не оговорился, сказав «враг». Сегодняшний визит этих незваных гостей организован неспроста. Возможно, они догадываются о наших целях и стараются всячески воспрепятствовать нам. А вы, как дети, поддаетесь на их уловки и готовы сложить свои головы здесь, среди океана, ради нескольких глотков пива, так и не выполнив своего долга. Верно, я говорю?

– Так точно, товарищ полковник, – нестройным хором ответили бойцы Команды, почти в полном составе собравшиеся вокруг «трофейного пива» в палатке у самого Черного полковника.

– Да я и сам бы не прочь вечерком попить этого пива, будь я уверен, что подарок этот сделан от души. Вы сами знаете отлично, что у нас нет своей лаборатории, чтобы сделать анализ содержимого банок. У нас нет на борту даже захудалой кошки, чтобы проверить пиво на ней. А на себе, пожалуй, никто и не рискнет проверить его качество.

– А я! – раздался негромкий выкрик. – Я попробовал пиво.

Офицеры раздались, предоставив, только что вошедшему рыжему Демину, пройти в центр, прямо к командиру. В руке он держал смятую пивную банку, сам же смущенно улыбался.

– А я первым перехватил одну упаковку, там одна банка, вот эта, плохо держалась. Ну, я ее в карман и сюда, вниз. Ну, попробовал. Я же не знал, что оно, это проклятое пиво, отравлено. А тут услышал весь этот разговор и вот, пришел сдаваться. Может, анализы, какие надо сдать? Я это дело махом сделаю.

Все, кто находился внутри палатки, напряженно прислушивались к словам Демина, и, стоило ему только замолчать, раздался такой гром, словно рушилась палуба. Смеялись долго и до такой степени, что даже натренированные животы не выдерживали, и приходилось обхватывать их руками. Смех стих лишь от громкой команды:

– Прекратить смех! Все по местам!

– А с пивом как? – кто-то робко спросил. – Ведь, проверено уже.

Это вызвало новый взрыв смеха, но полковник Грохотов сказал:

– Выполнять команду!!!

На этом история с «трофейным пивом» закончилась, оно бесследно исчезло. Только несколько вечеров подряд, полковник спешно покидал Команду и исчезал в конце длинного коридорчика за дверью каюты офицеров службы внутренней безопасности.

Вечером того же дня, когда произошел инцидент с пивом, наш Иван Иванович столкнулся с Деминым нос к носу в узком проходе.

– Ну, как там пиво-то, медвяное? – с усмешкой спросил наш добрейший Иван Иванович, на что рыжий лейтенант быстро ответил:

– Пиво, как пиво. Жаль, что не могу отрыгнуть его, чтобы дать тебе попробовать.

– Фу, какая гадость! Ну, вот, ужин испорчен. Знаешь ведь, что я очень брезгливый, а ты – пакостник. На днях от каких-то блох всю Команду из-за тебя прожаривали. Сейчас опять пакость выкинул. Дать бы тебе по лбу.

– Попробуй!

– Ну, ладно, поговорили и будет.

Придя в каюту, Иван Иванович брякнулся на кровать, некоторое время пыхтел, затем заговорил, обращаясь ко мне, других в каюте не было:

– Странный у тебя друг – подводник этот рыжий. На душе осадок противный остался после разговора с ним.

– Что так? – отозвался я.

– Любит людям в душу наплевать.

Иван Иванович рассказал мне о своей встрече с Деминым. Я от души насмеялся и, чтобы успокоить своего коллегу, вспомнил вслух, как в курсантские годы пришлось мне в столовой за одним столом с чудаком одним целый год щи да кашу делить. И что за натура у него была дурная, каждый день возьмет, да и откинет, вроде, как шутку, но после этой безобидной вещи, сержант наш голодным оставался. Я тоже немного брезглив, а у сержанта брезгливость болезнью была. Стоило ему в тарелке какой-то подозрительный предмет разглядеть, лучок, например, обжаренный и имевший форму таракана или, не дай бог, волос, все! Его обед кончался! Этим и пользовался все время наш «чудак». Он без конца находил в еде какие-то изъяны и, в конце концов, съедал, кроме своего обеда, еще и сержантский обед.

– Ты все правильно говоришь, но только он, этот рыжий – ненормальный. Даже глаза у него бешеные, а взгляд – змеиный.

– Иван Иванович, да забудь ты о вашей встрече и плюнь на все.

Иван Иванович вроде согласился со мной. Однако, за ужином, вернее уже после него, они, каким-то образом вновь столкнулись нос к носу на выходе из столовой, словно кто-то из них специально поджидал другого. Издали не было слышно, о чем они говорили друг другу, лишь по жестам и мимике было ясно одно, что разговор этот был нехорошим.

Ложась спать, я все же поинтересовался, спросив Ивана Ивановича:

– Не могу понять, кто из вас такой зануда, ты или Демин? Я же советовал тебе забыть про все, а вы опять за грудки.

Иван Иванович тяжко вздохнул и, махнув рукой, выдавил из себя:

– Да-а-а.

Командир наш живо вник в суть происходящего, сначала молчал, затем высказался, адресовав все мне:

– Ты замечаешь, что мы уже конфликтуем: я с Астаховым в напряженных отношениях, Иван Иванович с Деминым. Тебе ничего не бросается в глаза?

– Не могу понять, к чему ты клонишь, командир.

– Все дело в том, что они оба твои друзья.

Да, я действительно, не увидел такой связи. Да, они оба, и Астахов, и Демин были моими хорошими приятелями. Но ведь, и Шакиров, и Иван Иванович не менее близки, тем более что мы, кроме того, еще и один экипаж.

– Я тебя совсем не обвиняю в этом, да и не имею на это никакого морального права. Мы живем своим маленьким мирком и знаем только свои проблемы. Мы с кем-то ссоримся, но делимся наболевшим только здесь, вот в этой каюте, если, конечно, можно так назвать эту клетку. Проблемы есть и в других экипажах, но только они нас не касаются и до нас не доходят. Не выносят люди сор из избы. Мы знаем о конфликтах, касающихся всей нашей Команды, в которых, конечно, участвуем и сами. Но я случайно узнал, что и в экипаже Астахова тоже не все благополучно. Димка презирает меня, два брата из его экипажа очень крепко обижены двумя братьями из экипажа, в котором и рыжий Демин. Проблем много и других. Просто, мы о них не знаем. Как велик мир! Миллиарды людей. И у каждого есть своя жизнь, свои заботы и проблемы. Но мы знаем или можем знать только те, которые касаются только нас, наших родных и близких, а так же, случайно увиденные или услышанные нами. Зато мы знаем глобальные проблемы. Средства массовой информации обязательно донесут их до нас или искусственно сделают их, вбивая нам в головы и дурманя мозги по воле политиков и больших руководителей.

Лежа в постели, я очень внимательно слушал Руслана. Хорошо говорит, однако. Умный и хитрый. Но только к чему все эти рассуждения? Какие, интересно, выводы он сделает из всего сказанного?

Руслан словно понял мои мысли.

– Так вот к чему я вам все это говорю, – продолжил он. – Наши проблемы нам и решать. Ну, не такие уж они и сложные. Ведь мы в один миг можем избавиться от них. Представьте, подошел бы я к Астахову и сказал: «Извини, Димка. Вожжа под хвост попала, вот и все неприязни. Давай лучше будем друзьями. У нас ведь есть дела и серьезнее, чем дуться друг на друга». И что бы он? Да он рад бы был и счастлив, что я первым пошел на компромисс и, сломив свою гордыню, протянул ему руку. И я уверен, что он стал бы одним из лучших моих друзей.

Так и ты, Иван Иванович, переломив свое самолюбие, поболтал бы с Деминым на отвлеченные темы пару раз, да пару раз уложил бы его на матах, а после, обучил бы его самым простым способам защиты от приемов. Знаешь, как был бы он тебе за это благодарен. О крутых проблемах я не буду говорить, вы сами умные люди, дойдете своими головами. Одну из них мы решаем сейчас. Кто придумал ее, проклятую? Очень сложно будет от нее избавиться.

Он замолчал, молчали и мы с Иваном Ивановичем

– Вы что, спите? Кому же я тогда все это говорю?

Руслан выскочил из постели, щелкнул выключателем и, увидев, что мы не спим, а на наших лицах маски рассуждений и задумчивости, довольно хмыкнул и, даже, улыбнулся. Все трое долго не могли заснуть, рассуждая молча, до головной боли. Встал с постели Иван Иванович, его долго не было, а когда пришел, сказал: – На палубе был. Светает.

* * *

Большой стресс вернул Команду в нормальную жизнь. Люди стали дружелюбнее, внимательнее друг к другу, стали больше общаться. Пока среди людей в трюме шли разборки, авторитет «Черного полковника» среди офицеров Команды значительно возрос. На глазах у всех, он нанес поражение службе внутренней безопасности, рискуя своим положением и, даже большим. Он всех поставил на свои места и дал понять, кто у кого начальник.

Однако, через пару дней спокойной, уравновешенной жизни, череда происшествий потрясла Команду офицеров.

Ночью я проснулся от нездорового скрипа кровати под Иваном Ивановичем. Отойдя ото сна, я понял, что именно он так ворочается и сопит, словно с ним что-то происходит.

– Иван Иванович, ты что, не спишь? – полушепотом я задал вопрос, боясь потревожить Руслана.

– Ты знаешь, Руслана почему-то долго нет.

– Объясни подробнее, я не могу понять твое беспокойство.

– Все просто. Перед тем, как лечь спать, я заметил, что с нашим командиром что-то не то, но виду не подал. Слышу, ты храпишь уже, а Руслан ни одного звука не издает, чисто помер. Нарочно стал посапывать я, будто сплю. Тут он встал, ноги в тапки засунул и, тихо так, вышел. Думаю, что уже около часа нет его. Такого не было еще.

Мы оба с Иваном Ивановичем, поднялись и сели, не зная еще твердо, что нам делать, как поступить.

– Может, дойдем до туалета, поищем его, – предложил я.

– Пошли, – согласился мой коллега.

Не одеваясь, лишь сунув ноги в тапки, мы вышли в прохладное чрево корабля. Дежурное освещение слабо мерцало в нескольких местах трюма, но этого света было достаточно, чтобы увидеть движущегося человека. Но движения не было.

Мы дошли до туалетов, долго лазили по лабиринтам среди кают, но на палубу подняться не решились. Молча, не сговариваясь, мы оба одновременно оказались у своей каюты, хотя лазили по лабиринтам в разных направлениях. Дверь каюты, почему-то, оказалась открытой, а я отлично помнил, как, стараясь не хлопнуть, тихо, но до щелчка прикрыл ее. Сердце тревожно заныло. Войдя в каюту, при слабом свете ночничка, мы увидели Руслана, лежащего в своей кровати. Только вот лежал он в странной и нелепой позе и, даже, поверх одеяла. Иван Иванович щелкнул выключателем и, мы с ним застыли от ужаса, голова Руслана, закинутая до предела назад, была вся в крови. Пучками слипшиеся волосы представляли страшную прическу на аккуратной голове нашего командира. Сгустки крови были размазаны по всей подушке.

Приникший ухом к груди Руслана, Иван Иванович закричал во все горло:

– Живой! Живой! Сердце бьется!

Я выскочил за дверь и, что есть сил, побежал по лабиринту к каюте нашего доктора. Дверь была закрыта изнутри. Барабанный бой разнесся по всему брюху корабля. Когда доктор с испуганными глазами выглянул из двери, я, не соображая, что делаю, схватил его за голову, пытаясь потащить за собой и, естественно, получил приличный удар в лицо. Он-то и привел меня в чувство. Лежа на полу я закричал:

– Руслана Шакирова убили!

Доктор сразу сообразил, в чем дело, нырнул в каюту, выскочил с чемоданчиком, помог мне подняться и так же, как и я, в трусах и тапочках, побежал вслед за мной.

Руслан уже стал приходить в себя, у меня с души свалился камень. Жив! Жив наш командир! Он лежал с широко открытыми глазами и с недоумением разглядывал снующих вокруг него людей. Доктор принялся приводить в порядок сознание Руслана. В эти минуты появился наш полковник. Некоторое время он молча наблюдал за происходящим, изредка облизывая пересыхающие губы. Он пытался самостоятельно разобраться в обстановке, но, видимо, это было непосильно даже ему. Он отвел меня в сторону и спросил:

– Объясните, что произошло?

Несмотря на то, что его потряхивало, внешне он выглядел спокойным. Я вкратце объяснился с ним. Он задумался и про себя сказал:

– Странно, что до сих пор нет ни одного человека из службы внутренней безопасности. Впрочем, может быть, ничего странного и нет вовсе.

Вся Команда собралась невдалеке от нашей каюты, и, молча стояли офицеры, ожидая разъяснения ситуации. Кто-то из ребят успел одеться, но большинство стояли в том, в чем застал их поднявшийся шум. Вышедший из каюты полковник попросил всех разойтись по каютам и лечь спать, поскольку, ситуация сегодня еще не ясна, а, пострадавший сообщить о чем-то не в состоянии.

– Поверьте мне, старому полковнику, что я обязательно доведу до вас о том, что сегодня, сейчас произошло. Я не обманывал вас никогда и ничего не скрывал от вас, но, обещаю, плохо будет тому, кто нарушил закон нашей Команды и нанес из-под тишка этот незаконный и страшный удар. Едва ли кто решился бы в открытом бою сразиться с этим богатырем. Так, что, по местам!

Оставшиеся около Руслана – мы с Иваном Ивановичем, доктор, Фирсов и сам полковник, бережно, на руках, перенесли нашего командира в лазарет, ему требовался покой. Я, правда, отстаивал свою позицию и, требовал оставить Шакирова в нашей каюте, но меня, почему-то не захотели даже слушать об этом. А лазарет представлял собой немного уменьшенную каюту, оснащенную кое-каким медицинским оборудованием. Видимо, никто и думать не мог, что молодые, здоровые люди, будут получать такие страшные раны прямо в корабле.

Уже к утру, Руслан полностью пришел в себя, не было только сил подняться с постели, слишком велика была потеря крови. Он не мог, так же, толково объяснить, что же произошло с ним прошедшей ночью.

Мы с Иваном Ивановичем стали обыкновенными сиделками для нашего командира. Во время своего дежурства, наш механик пытался любым способом услышать от Шакирова о случившемся, но, стоило ему попытаться залезть поглубже в душу командира, как тот совсем замыкался и, чтобы избавиться от назойливости, нашего добрейшего, а теперь и любопытнейшего, Ивана Ивановича, он закрывал глаза и начинал сопеть, притворяясь спящим. Иван Иванович нервничал, злился на Руслана, но сделать ничего не мог.

Заняв место возле своего командира Шакирова, я даже не пытался заговорить с ним. Всему свое время. В тишине и полумраке дрема стала накатываться волнами. Говорят, что замерзающий человек не чувствует холода, одно лишь блаженство пронизывает его тело и сознание. Засыпая, я испытал нечто подобное. Стыдно признаваться в этом, но куда деться: бессонная ночь, ужас происшедшего, превратили мои нервы в какую-то тряпку. Я не выдержал и заснул на «посту номер один» для меня в данный момент. Мне стал сниться сон: человек шел мне навстречу, тянул ко мне руки и, голосом моего командира, Шакирова Руслана, просил выслушать его. Сон пропал мгновенно. Бледный командир смотрел на меня чистыми ясными глазами и чуть слышно говорил:

– Послушай меня, Виктор. Я ничего не хотел говорить при Иване и не сказал. Кто меня ударил – не знаю. Я не хочу ни на кого грешить. Но вчера я нечаянно встретился с твоим другом Астаховым Димкой. Мы с ним говорили на высоких тонах, со злобой. Он стал заметно сильнее, мне с ним уже не справиться. Я сам предложил ему прийти на встречу со мной ночью, чудный бой был бы, без свидетелей. Я по разному, думал, может быть, обнявшись в бою, мы простили бы друг другу нашу неприязнь, но победителей там не должно было быть. Если бы выиграл я, никто в жизни бы не узнал об этом бое, но Димка стал бы мне другом, как и тебе. Я хотел угодить тебе, представь, Виктор. Повторяю второй раз, кто меня ударил – не знаю. Я прошел метров десять, не больше, как все кончилось. На Димку я не грешу. Не должен был он так сделать, чтобы из-под тишка, не в его характере это. А, впрочем… Чем черт не шутит. Может, перегорело что-то. Ты его друг, ты сможешь понять: делал он это или нет. Узнай, и, можешь не говорить мне. Я уверен, что ты поступишь справедливо.

Его слова разжалобили меня до крайности и я, взяв его холодную руку и, пожав ее, поклялся, что поступлю именно так.

– А теперь иди. Я чувствую себя много лучше. Я буду спать. Зачем тебе здесь сидеть? Иди, отдыхай.

Я попытался возражать, но Руслан настойчиво просил меня уйти.

– Вот настырный татарин! – заворчал Иван Иванович. – Сам весь этот переполох организовал, за ним ходят, как за ребенком, а он рожу воротит.

Затем, повозившись в постели, посопев, он заговорил со мной:

– Скажу по секрету, не хотел, но скажу. Я случайно вчера увидел, как они с Астаховым друг друга за грудки держали. Далеко было до них, не мог услышать, что они могли говорить друг другу. Ясно одно – ничего хорошего. Может это последствия того разговора? Хотя, едва ли. Тут, что-то другое.

Он поворочался, скрипя кроватью, потом смолк, видимо, заснув. А я еще долго лежал и до головной боли размышлял обо всем и обо всех.

Полковник Грохотов, в это время, будучи очень озабоченным и расстроенным случившимся происшествием, сидел за своим столом в большой палатке. Он анализировал действия своих бойцов, офицеров внутренней службы безопасности, свои действия, опущения и промахи в руководстве Командой, искал причины и возможных участников сегодняшнего преступления, чуть не унесшего навсегда одного из лучших офицеров его Команды. Если так пойдут дела дальше, можно подставить под удар выполнение всего задания. Допустить этого нельзя.

Офицеров службы внутренней безопасности в эту ночь он так и не дождался. Лишь под утро, дверь в конце длинного коридорчика открылась, предварительно щелкнув замком, и перед полковником появился пухленький майор. Он обыденно поздоровался и, приостановившись напротив Грохотова, озабоченно спросил:

– Что случилось Александр Иванович?

Полковник поднял на майора ненавидящий взгляд:

– Какой я тебе, к черту, Александр Иванович? А что случилось, я хотел бы знать от тебя, майор.

– Но, но! Вы, никак, пьяны?

– Ну-ка, доложите мне, майор, кто совершил покушение на моего офицера? Не ваших ли рук это дело?

– За такие подозрения вы ответите, товарищ полковник. А что, он погиб?

– Да нет, живым, к счастью, остался.

– Как? Ведь…? – растерялся майор.

– Да так! Ведь! Не добили вы его. Немного оклемается – для меня все будет ясно. Вот тогда-то я и сделаю правильные выводы.

– Блефуете, полковник? В таком случае, дозвольте мне с ним переговорить. Что усмехаетесь, ведь я все равно его найду.

– Не найдешь, майор. Офицеры боятся, что какой-то враг, внутри нас действует. Даже я не смог к нему пройти. Он, пострадавший лейтенант Шакиров, единственный свидетель покушения на убийство. Ты понял меня, майор? Не пустят тебя туда. Не советую тебе рисковать, майор, пропадешь. Продолжение нашего разговора будет там, после, на «Большой Земле». Не отдам я вам ни одного своего офицера, потому, что мне нужно выполнять Боевой Приказ. И этим все сказано. С этого времени все ваши действия против членов Команды, буду характеризовать действиями, направленными на срыв выполнения Боевого Приказа. Все! Вы свободны, майор!

Такая постановка дела в корне меняла взаимоотношения командира с офицерами службы внутренней безопасности. Но это была палка о двух концах. Служба внутренней безопасности обладала большим авторитетом и влиянием, поэтому любые ссоры с ними и даже просто охлаждение отношений могли принести большие осложнения в службе и жизни офицера. В том, что охрана нужна, никто не думал сомневаться. Но, порой, срабатывает человеческий фактор и люди из этой структуры начинают злоупотреблять служебным положением, что вскоре, в обязательном порядке, приносит зло, превращающееся в беду для людей.

С другой стороны, этот человеческий фактор может принести еще большее зло, стоит только проявить слабость и позволить этой службе творить произвол в Команде.

Они приданы для того, чтобы содействовать выполнению боевого задания, но до сих пор все происходило почему-то наоборот. Лучшие офицеры подозреваются в крамоле, да еще этот сегодняшний вопиющий случай. Стопроцентной уверенности в участии охраны в попытке убить лейтенанта Шакирова, конечно же, нет, но слишком уж беспощадны факты, они почти полностью подтверждают это. Так рассуждал полковник, склонив свою темноволосую тяжелую от тяжелых мыслей голову.

– Товарищ полковник, перекусили бы, – послышался голос майора охраны.

Полковник вздрогнул и поморщился, поднимая глаза на стоящего перед ним майора. Этот голос в последнее время стал раздражать его.

– Товарищ полковник, нам с вами есть о чем поговорить. Давайте отбросим амбиции и, как говорят «сядем рядком, да поговорим ладком». От этого разговора, я думаю, будет польза для всех, кто участвует в Походе.

– Да-да. Схожу, поем и давайте встретимся с вами здесь через двадцать минут, – выдавил из себя Грохотов, взглянув на часы.

В столовой полковник просидел эти двадцать минут, несколько раз ткнул вилкой в тарелку и сделал несколько глотков горячего крепко заваренного чаю.

Вернувшись в палатку, полковник застал майора сидящим за столом, он не уходил в ожидании Грохотова

– Я буду внимательно слушать вас, майор.

– Начну с того, что я действительно не доверял вашему офицеру Шакирову и, пожалуй, даже переборщил, возводя его в ранг своего личного врага. Он, вместе с этим белобрысым лейтенантом, нанес мне, скажем банально, телесные повреждения. И не только мне, но и моим сотрудникам, поставив их на колени. Нам есть, за что их ненавидеть. На протяжении всей моей службы не было еще такого случая, чтобы кто-то поднял руку на офицеров службы. Ну, да ладно, я понимаю, что здесь совершенно другая обстановка, что люди, то есть ваши офицеры, идут в неизвестность, на ставке у которой их жизнь. И даже, возможно, жизнь всей Команды. Поверьте, полковник, я тоже понимаю, как трудно рисковать жизнью в их, совсем еще юные, годы. И я уважаю и ценю их всех. Но я не хочу, чтобы умы ваших офицеров поразил вирус и сорвал выполнение Боевого приказа. Встряска нужна периодически всем нам, я по себе чувствую, что от постоянной работы с людьми и у меня стали сдавать нервы. Даю вам слово, полковник, что если наше дело закончится благополучно, при возвращении на Родину, я напишу рапорт на увольнение. Пусть мое место займет офицер моложе меня, с более крепкими нервами и более здравым рассудком.

Полковник не ожидал услышать такой откровенной исповеди от майора, он смотрел ему прямо в глаза, почти не моргая и лишь кивая головой, как будто в одобрение услышанных умных мыслей.

– Так вот, – продолжал майор. – Лейтенанта Шакирова мы подобрали недалеко от его каюты примерно в полночь. Он валялся в луже крови. Да, мы допустили целый ряд промахов, мы не разобрались по горячим следам с преступником, посчитав, что Шакиров убит. Затем, воспользовавшись отсутствием в его каюте остальных членов его экипажа, мы просто подсунули тело лейтенанта, уложив его на первую кровать и, срочно убрались, не желая, чтобы у офицеров возникли подозрения в нашем участии в убийстве. Тем более что свежи в памяти события предыдущих дней, где мы, в том числе и я, вели себя довольно не корректно, в чем я признаюсь и раскаиваюсь. Затем мы скрытно перешли в нашу каюту и до утра решали задачу с одним неизвестным – убийцей. Метод исключения позволил нам получить кое-какие результаты. Ваш лейтенант Шакиров в предыдущий день имел малоприятный разговор с лейтенантом Астаховым. Их неприязнь длится долго. Стремление к лидерству в единоборстве привело к ненависти, что очень не характерно для спортсменов и для спорта в целом. Люди, упорно сражавшиеся за лидерство, обычно становятся друзьями или, в худшем случае, остаются хорошими знакомыми. Здесь же происходит что-то парадоксальное. И в итоге, первым подозреваемым в покушении на убийство Шакирова мы считаем командира Астахова, как ни неприятно вам это слышать. Вот, пожалуй, и все.

Полковник Грохотов долго сидел молча, переваривая полученную от майора охраны информацию. Он не ожидал услышать то, что услышал.

– Спасибо майор за откровенность. Жаль, что мы с вами потеряли много времени в междоусобной борьбе. Возможно, не было бы никакой крамолы, как вы говорите, будь мы открыты друг для друга и сговорчивы. Время еще есть, ежедневные консультации при наших встречах утром и вечером принесут пользу. Легко будет нам с вами работать. А пока, наша главная цель – найти по своим каналам преступника. Так, что до вечера, майор.

Полковник был рад, что состоявшийся разговор дал положительные результаты, но виду он не подал, пусть знают, кто здесь старший. Не смотря на то, что он располагает полной поддержкой всей Команды, иметь врагов в лице офицеров службы внутренней безопасности крайне нежелательно. С ними лучше жить в мире и согласии. Даст бог, после сегодняшнего доверительного разговора с начальником этой службы, события на корабле будут только предвиденными.

* * *

Вечером, предупредив Ивана Ивановича, я зашел в каюту Астахова. Мое появление, как мне показалось, чем-то испугало всех троих. Конечно, не испугало, «таких» ничем не испугать. Просто, мой приход по какой-то причине смутил ребят, в основном, самого Дмитрия. У меня на душе заскребли кошки, стало почему-то не по себе, разыгрались фантазии: тут что-то не так. Но как стало легко, когда Володька Николаев, скажу по честному, человек беспардонный, грубо рявкнул на меня:

– Предупреждать нужно, что придешь. Карты прятать приходится. Только расписали. Ладно, не обижайся. Кстати, садись, как раз комплект с тобой будет.

Я не мог удержаться от смеха, когда понял, что они сидели на картах и сейчас, успокоившись, доставали слегка смятые картинки атласных карт из-под мягких мест. Дима, как будто оправдываясь, сказал:

– Перед Грохотовым было бы неудобно. Сам ведь знаешь, что он запретил азартные игры. А без стука в нашу дверь может войти только он. Да вот ты еще. Он бы сразу понял. Крупно было бы неловко и стыдно. Да мы очень редко играем, так, от случая к случаю.

Владимир схватил меня за рукав и одним движением усадил рядом с собой на кровать.

– Да садись ты! Ближе к телу, как говорил «турецкий подданный».

Я хотел было отказаться, но подумав, согласился, посчитав, что в непринужденной обстановке больше можно услышать, хотя бы даже в репликах. Так оно и вышло, пока Владимир сдавал карты, его брат Виталий поинтересовался:

– Как там ваш командир себя чувствует?

Астахов исподлобья внимательно смотрел на меня, словно наблюдал за моей реакцией на этот вопрос. Я совершенно случайно уловил этот взгляд боковым зрением и, когда взглянул на Дмитрия, тот немного с запозданием опустил свои глаза в карты. Мои подозрения усилились.

– Чего молчишь? Не разобрались еще, кто его так трахнул?

– Да нет, не слышно пока ничего, – внезапно заволновавшись, ответил я, желая, однако, быстрее избавиться от вопросов, касающихся моего командира.

– Ты знаешь, где он сейчас находится? – настойчиво продолжал задавать вопросы Виталий.

– Тебе-то, зачем это нужно? Сиди, да молчи, – резко повысив голос, сказал Астахов, сверля глазами Виталия.

Виталий словно остолбенел и, глядя широко открытыми глазами на Астахова, с дрожью в голосе произнес:

– Так ведь… Так ты же сам хотел, чтобы…

– Заткнись! И гляди в карты. А то, честное слово, понос слов тебя прошиб.

Мне стало совсем не по себе. Я смотрел только на карты, на которые и смотреть-то не хотелось, чтобы только не встречаться взглядом с Димой, которого, в этот момент, считал основным злом в истории с Русланом.

Игра у меня не клеилась. Володя, в ходе игры, несколько раз с упреком говорил мне:

– Ну, ты, офицер, кто же тебя так играть учил?

– Ну, парень, ты даешь!

– Да при такой игре школьник тебе зад надерет!

Эти реплики никак не действовали на меня, потому, что в голове засела заноза: «Здесь тот, именно здесь тот, кто покушался на Руслана Шакирова!» Эта бредовая идея лишила меня рассудка, и я сделал вид, что, проигрывая – заволновался, бросил карты на средину стола и, извинившись, направился к двери. Позади – тишина, затем, тот же Виталий:

– Что это с ним? Я никогда его таким убитым не видел.

Ему никто не ответил, видимо, просто пожали плечами.

Придя к себе в каюту и увидев заулыбавшегося при моем появлении Ивана Ивановича, у меня словно сто пудов с плеч свалилось. Расположившись рядом с ним, я молча обнял его одной рукой за плечо.

– Что за сентиментальности? – удивился Иван Иванович.

– Да так. Как там у нас командир, не слышал, Ваня?

– Ба, да никак тебя в гостях угостили?

– Нет. «В гостях хорошо, а дома лучше». Так все же, как дела у командира?

– Я недавно пришел от него. Все неплохо, да боюсь, что у него с головой не все нормально будет, – ответил Иван Иванович, освобождаясь от моей руки.

– Откуда такой вывод? Что-то заметил?

Иван Иванович поднялся с кровати, несколько раз прошелся по крохотной каюте, затем, так и не ответив на мой вопрос, перевел разговор на другую тему.

Что ж, значит так надо, посчитал я. Мне тоже необходимо все узнать точно, прежде чем обнародовать свои домыслы. Слишком уж обвинение серьезно.

Засыпая, я представил себе Шакирова, который нес какую-то чушь и Ивана Ивановича, сидящего рядом с ним и распустившего уши.

Ночью, проснувшись от неистового храпа Ивана Ивановича, я наугад метнул в него тапочкой в темноте, но не попал, храп продолжался. Вторая попала в цель, храп прекратился, но послышались матерки, затем – сонное сопенье.

Утром нужно будет проснуться пораньше Ивана Ивановича, да собрать тапочки, не то обидится наш добрейший.

Все-таки, как меняются характеры людей. Вот и наш спокойный и добрый Иван Иванович стал вспыльчивым и неуравновешенным человеком, мне кажется, способным на все. Гнетет обстановка. Разговоров о предстоящей «Работе» практически нет. У остальных офицеров, думаю, как и у меня, в душе становится пусто и гадко. Подсознательно становишься злее. Может быть, для пользы дела, правильно, что в Команде создана такая обстановка. Важно, чтобы воин был воином, а не «рохлей», ведь там, где мы скоро будем, нужны бойцы сильные, воинственные и подготовленные до автоматизма.

Утром следующего дня в столовой, я обратил внимание, как наш тренер, лучше сказать старший в группе подводников лейтенант Фирсов, завтракая, прижимал к правому глазу носовой платок. Левой рукой есть было неудобно, он долго мученически тыкал вилкой в разбегающиеся по тарелке макароны, чертыхнувшись, отодвинул от себя тарелку, попил чай и быстро ушел. На утренней тренировке его не было.

Демин в перерыве подсел ко мне и, сбивая пальцами капли пота с бровей и носа, заметил:

– Ты видишь, тренер отсутствует. Вчера, поздно вечером, у него конфуз вышел. Я вижу, он в гальюн направился, дай думаю, подожду, поболтать захотелось. Тебя ведь не отыщешь, Иван Иванович в каюте один, как сыч, сидит, да бумажки какие-то перебирает. Ну, так вот, увидел Фирсова, жду. Думаю, не долго же он там просидит, а его все нет и нет. Иду тихонечко, думаю, навстречу попадется. Смотрю, стоит недалеко от гальюна и платочком глаз протирает.

– Чего, – говорю. – В глаз прилетело? Он вздрогнул и посмотрел на меня, а у него… Не поверишь, вот такой синяк в пол-лица.

– Кто это так приложился к тебе? – спрашиваю. – Могли ведь и убить

– Сам не знаю, – отвечает. – Подхожу к гальюну, обычно вон в ту крайнюю кабинку хожу, а там фонарь не светит. Лампа, что ли перегорела, темнота с краю. Только подумал, что легко в такой темноте в глаз получить, и на вот тебе, тут же искры из глаз посыпались, у меня даже сознание на миг помутилось. Ничего понять не могу, что произошло. Главное, никто не вышел ко мне и не подходил больше. За что, про что и кто это сделал, в голову не возьму.

Мы с ним сразу облазили там все закоулки. Нет никого. Странные дела творятся.

В послеобеденный перерыв я, заинтересованный вчерашними высказываниями Ивана Ивановича насчет Шакирова, решил сходить к своему командиру, благо наш экипаж мог беспрепятственно проходить в палату, где он находился. Пройдя через каюту медика, свернул за шкафом вбок, отодвинул висящую на стене штору и с ужасом обнаружил в палате пустую постель Шакирова. Что случилось? Слишком уж неспокойно было вокруг нашего командира в последние дни. Я, было, уже хотел кричать, звать медика, но услышал чистый и спокойный голос своего командира:

– Ты зашел неожиданно, Виктор. Проходи, присаживайся. Видишь ли, сейчас можно всего ожидать на фоне творящегося в «Команде». А я тебя с нетерпением жду.

Руслан, как тень появился из темного угла палаты, крепко пожал мне руку и сразу же лег на кровать. Я сел рядом на стул.

– Как здоровье, Руслан? Что с головой?

– При чем тут голова?

– Да Иван Иванович…

– Ах, Иван Иванович, – засмеялся Шакиров. – Пришлось перед ним комедию разыграть. Опасаюсь, почему-то, его любопытства, до чего он проницателен. Да и не так прост, как кажется. Забудем это дело, но ему, пока не нужно полностью доверять. Может быть, это слишком глупо с моей стороны, но поверь, Виктор, я не хочу получать второго удара, а главное, не хочу умирать просто так, задаром, не как воин. Чтобы не обидеть его, я и прикинулся дурачком.

После короткого молчания, Руслан вопросительно взглянул на меня, я понимал, что он ждет.

– Руслан, я кое какие выводы сделал, но обвинить людей сразу, так просто, в смертном греху, пока не могу. Мне нужно проверить еще раз.

Шакиров после этих слов будто одурел. Он схватил меня за куртку, подтащил к себе и, глядя мне в глаза, зашептал, скорее, зашипел, обдавая мое лицо своим огненным дыханием:

– Говори, кто?

Я с трудом оттолкнул его от себя.

– Прости, Руслан, но я должен проверить еще раз.

– Я подозреваю, что это твои друзья так обошлись со мной. И даже после всего происшедшего, ты боишься травмировать их своими подозрениями. Но пойми, что своим молчанием, ты предаешь меня.

Затем он как-то обмяк и сидел на кровати молча и опустив голову.

– Я обещал тебе помочь разобраться. Ну, а вдруг мои подозрения ошибочны и преждевременны. Да и тебя таким бешеным я еще никогда не видел. Оговорю я кого-то, а ты пойдешь да наломаешь дров. Подожди, все выясним.

Слушая меня, мой командир утвердительно качал головой и, наконец, выдавил из себя:

– Ты прав. Ты, как всегда, прав.

Через минуту молчания, я поднялся, тронул плечо Руслана и вышел из каюты. На душе было очень неспокойно. Но правильно сделал я, что ничего не сказал Руслану об экипаже Астахова. Правда, он их заподозрил. Не натворил бы что. Меня успокаивало то, что он слишком умен для всяких необдуманных поступков.

На одном из поворотов между каютами, я неожиданно встретился с Фирсовым. Тот продолжал прижимать к щеке большой платок, обильно смоченный остро пахнущим одеколоном. Я думал, что он свернет с моего пути, стыдясь своих синяков, но получилось наоборот. Он обрадовался, увидев меня и, подойдя вплотную, коротко сказал:

– Поговорить надо.

– Говори.

– Да нет. Зайдем к вам в каюту. Там никого нет.

Расположившись на моей кровати, мы принялись деловито обсуждать вчерашнее происшествие с Фирсовым. Я ни словом не обмолвился о том, что слышал от Демина, сделав вид ничего не знающего и почти постороннего человека.

То, что я уже слышал, меня не тронуло, но когда Фирсов уверенно заявил, что, войдя в темноту гальюна, он почувствовал запах лосьона со своеобразным оттенком, мое сознание напряглось до такой степени, что тряслись все мышцы.

Я вспомнил, но не сказал вслух, что о каком-то запахе говорил и мой командир, приходя в сознание после страшного удара.

– Вспомни запах, – попросил я у Фирсова. – Или, почувствовав его, не делись ни с кем, и подойди ко мне, пожалуйста. И еще, запомни, от кого он исходил. У меня тоже есть кое-что об этом запахе.

В эту минуту в каюту вошел Иван Иванович и, нам пришлось прекратить разговор.

– Ну, чего замолчали? – Иван Иванович наступал, как медведь. – Все в тайны играете?

– Иван Иванович! Ну, разве могут от тебя быть какие-то тайны. Видишь, пол – лица чуть не снесли. Вот и думаем, кто мог это сделать?

– Наслышан об этом, – с ехидной улыбкой заявил Иван Иванович. – Только, все же интересно, кто это на тебя так зол. У тебя самого, нет на этот счет соображений?

– Врагов у меня нет. Пожалуй, вот только неприязнь к службе внутренней безопасности.

– Вот-вот! У Руслана все неприятности начались именно после конфликта с этой службой, – напомнил Иван Иванович.

Слова Ивана Ивановича заставили всех задуматься.

– Ладно. Соловья баснями не кормят, – вставая, сказал Фирсов и, кивнув головой в сторону двери, предложил мне выйти из каюты.

– Секреты, одни секреты. Когда я вошел в каюту, у вас у обоих на лицах было написано, что вы секретничаете. Ну и пусть. У меня тоже есть свои секреты, – ворчал нам вслед Иван Иванович.

– Я хочу сам вспомнить тот запах, – начал Фирсов, когда мы отошли на значительное расстояние от дверей, за которыми остался Иван Иванович.

– Видишь ли, может быть твой коллега и прав, что после конфликтов с охраной и происходят все эти чудеса. Каким-то образом неплохо было бы обнюхать этих людей, только мне к ним путь заказан, я от них уже натерпелся. – Он вопросительно посмотрел на меня, молча, прося помощи.

– От каждого человека чем-то пахнет, ты же знаешь, что редкий офицер из нашей команды не пользуется после бритья чем-то из парфюма. Утром в столовой добрый десяток ароматов унюхаешь. Дай мне ориентировку на запах, ну, например, я пользуюсь после бритья одеколоном «Эллада», кто-то другой лосьон «Огуречный» предпочитает или…

– Дорогой ты мой! – Захлебываясь от восторга, шептал мне Фирсов. – Сам того не подозревая, ты подсказал мне запах – это огурец. Но опять же, меня ударили ближе к полуночи.

– Ну и что? Есть же люди, которые бреются на ночь, чтобы утром сэкономить эти десять – пятнадцать минут и понежиться в постели, или сон доглядеть, – подсказал я.

– Все. Мне кажется, что я стал понимать, как здесь все сложно. Выходит, что меня ударил тот, кто бреется по вечерам и пользуется лосьоном «Огуречный», а утром этого запаха уже не будет. Виктор! Помоги! Найди повод, чтобы попасть к службе безопасности перед самым сном. Вдруг повезет.

Глянув на страдальческое лицо Фирсова, я заявил:

– Что, вы сговорились, что ли все? Делаете из меня дознавателя, сыщика какого-то. Но ведь я не «Пуаро» и полномочий никто мне в сыске не давал.

– Кто это, все?

– Ладно, замнем, – переводя разговор в другое русло, изрек я банальную фразу. – Я готов тебе помочь, но, прошу, не задавай лишних вопросов. Я сегодня же найду повод зайти к нашей службе.

Фирсова подмывало все-таки меня попытать, но, видимо, обдумав мои категорические обещания, решил не будить во мне зверя.

– А я верил, что ты не откажешь мне в помощи, потому и пошел сразу к тебе. Дай бог, чтобы все сложилось. Удачи тебе

Мы хлопнули по рукам и разошлись. Фирсов почувствовал, наверное, облегчение, а у меня появилась новая забота.

Даже в самые трудные моменты послеобеденной тренировки из головы не выходило мое обещание Фирсову посетить каюту службы безопасности и, грубо говоря, обнюхать этих людей.

Они не дураки, и если я, стану вешать им «лапшу на уши», очень быстро последуют неприятности. Тем более, мне будет плохо, если хотя бы один из них причастен к двум последним происшествиям. Что придумать? Что?

Порядочная, и, как мне показалась, правильная идея, появилась только после ужина. Я сам был удивлен тем, что так мало нужно для того, чтобы сделать все просто и обойтись малой кровью. Но, вариант был беспроигрышный. Ближе к отбою, с бьющимся от волнения сердцем, я подошел к большой командирской палатке и осторожно заглянул в проем двери.

Грохотов сидел за столом и что-то писал. Так он мог просидеть глубоко за полночь. Ну, уж не повезло, так не повезло.

В отчаянии, я заглянул в палатку еще раз и, обмер…

За столом уже никого не было, лишь слышно было, как щелкнул замок двери каюты командира.

Выждав несколько минут, я вошел в дверь палатки и быстро направился к темному и длинному коридорчику, в глубине которого находилась дверь в каюту офицеров службы внутренней безопасности. Сердце стучало громче большого войскового барабана, но отступать уже было нельзя.

Подойдя к двери, я немедленно постучал. За дверью послышалось:

– Кого-то черт принес. Кому там не спится?

Однако щелкнул замок, и дверь открылась. Один из офицеров службы стоял в проеме приоткрытой двери, внимательно рассматривая меня.

– Вы что-то хотели? – спросил, наконец, он, хотя этого вопроса можно было и не задавать. Интересно, кому бы в голову могло взбрести стучаться в эту дверь просто так?

Я кивнул головой:

– Дело в том, что вопрос очень серьезный.

– Серьезными вопросами занимаемся мы, – самоуверенно и надменно заявил офицер. Мне показалось, что войти во внутрь каюты сегодня не удастся.

Издали донесся голос старшего офицера:

– Ну-ка, запусти сюда этого офицера. Возможно, от него услышим что-то полезное.

От этих слов мне стало гораздо легче и спокойнее. Войдя в каюту, я сразу обратил на то, что обстановка в ней гораздо богаче, чем в наших экипажных каютах. За столом перед зеркалом сидел один из офицеров и скоблил безопасной бритвой свой намыленный подбородок. Рано пришел, зло подумал я. Когда-то он закончит эту процедуру? Остальные военные сидели или лежали поверх одеял и ко сну еще не готовились. Майор полулежал на двух больших подушках, а я зло подумал, что несправедливо так. Дискриминация какая-то. Мы же все офицеры, выполняем одно задание, а живем далеко не в одинаковых условиях. Майор усадил меня на стул возле себя.

– Слушаю вас, – пристально глядя мне прямо в глаза, сказал он. Я, было, подумал, что он сейчас начнет вспоминать совсем недавние разборки, когда на нас с Шакировым были направлены стволы их пистолетов, но он оказался порядочнее. Он только внимательно выслушал мои соображения по поводу странных запахов перед покушениями на Шакирова и на Фирсова. Майор, после моего короткого сообщения, даже привстал с подушек и сказал:

– Да, в этом что-то есть!

Офицер за столом закончил бриться и стал обильно поливать свое лицо зеленоватой жидкостью из прозрачного флакона. По каюте расползался запах «Огуречного» лосьона.

– А бреется-то он на ночь! – молнией мелькнуло в голове у меня.

* * *

– Ну, вот и все, – размышлял я, лежа в своей постели.

Спать не хотелось. Иван Иванович мирно посапывал, изредка переходя на храп, но это мне не мешало. Скорее, наоборот, слыша его сопенье, мне до смерти хотелось разбудить этого, по сути дела, ставшего уже почти родным, человека. Кому же, кроме него, я могу сообщить о том, что увидел и услышал за последние сутки? Единственное, что сдерживало меня, это недоверие Шакирова Ивану Ивановичу. Я боялся совершить очередную ошибку и вызвать ненависть ко мне у своего же командира.

Чем больше я размышлял, тем больше осознавал свою беспомощность. Рассказать о своих выводах полковнику Грохотову? Это я, конечно, смогу. Но какой от этого будет прок? Что сможет сделать «Черный полковник», если офицеры внутренней безопасности сами стали убийцами? Настроить Команду против них? Сделать бунт на корабле? Никто на это никогда не пойдет. Проще будет забыть обо всем случившемся. Впереди главная цель нашего похода – выполнение Боевого Приказа.

Ночь оказалась для меня не отдыхом, а сплошным кошмаром. Сон смешался с дремотой и жизнью. Лежа в темной каюте, я не мог избавиться от дурных мыслей, сплошная карусель которых продолжалась даже во сне, длящемся какие-то мгновения. Просыпаясь, я радовался, что избавился от ужасов, но мысли опять возвращали меня в эти же кошмары. Одурев от них, я снова засыпал, продолжая видеть тот же самый сон. Холодный пот насквозь промочил все постельное белье. Сновидения, наконец-то, закончились и я, наверное, впал в беспамятство.

Очнулся оттого, что кто-то увесисто бил меня по щекам.

– Что же это такое происходит? – судорожно рассуждал мой, еще не совсем проснувшийся мозг. – Ну вот, добрались и до меня. Нужно ведь что-то делать.

Сконцентрировав все оставшиеся силы, я вцепился мертвой хваткой в горло бьющего меня человека, который обмяк в моих руках через мгновения. Реальное сознание пришло в мою голову. Что же это я делаю? Кого задушил? Слава богу, тело, лежащее поперек меня, хрипло дышало. За переборкой слышалась какая-то беготня, топот ног и крики. Я стал выбираться из-под навалившегося на меня человека и, в этот момент, дверь под сильным натиском распахнулась, через секунду вспыхнул свет и, передо мной оказалось круглое бритое лицо офицера службы внутренней безопасности, от которого довольно сильно пахло лосьоном «Огуречный».

Ну что мог думать я в этой ситуации? Мгновенно выскочив из постели, при этом, тело мягко свалилось с меня на пол, я схватил одеяло с кровати Шакирова и, накинув его на службиста, после небольшой борьбы спеленал того, для надежности перевязав «куклу» полотенцами. Связанный офицер что-то кричал, но мне некогда было его слушать, поскольку в дверь ворвался еще один из офицеров безопасности, который все же умудрился лишить меня сил ударом по склоненной шее. Он выхватил пистолет, воткнул ствол мне в висок и зло кричал:

– Что, сука, делаешь? А ну, развязывай, сволочь!

Обессиленными руками, я с трудом развязал затянутые узлы полотенец. Выпутавшись из одеяла, офицер службу безопасности чем-то тяжелым, видимо пистолетом, ударил меня по голове, лишив сознания. Когда очнулся, почувствовал, что меня волоком тащат по узкому коридору между переборок и дверей кают. Ноги, порой, цеплялись за что-то, но сильные руки готовы были отделить мое бренное тело даже от ног. Вдоль всего коридора стоял строй из людей, офицеров нашей Команды. Я поднял голову, чтобы взглянуть в лица моих друзей, но это только еще больше убило меня. Офицеры молча смотрели на мое, залитое кровью лицо, одни – с сочувствием, другие – с открытой ненавистью и злобой, кое-кто отводил свой взгляд в сторону. Не смотря на полнейший каламбур в голове, я пытался понять, что же все-таки произошло со мной, но не смог.

Около командирской палатки один из тащивших меня быстро и зло сказал почему-то голосом моего друга Володи Николаева:

– Сволочь! Будь на то моя воля, выбросил бы тебя за борт к акулам!

С другой стороны кто-то сильно ударил прямо в висок, сознание на миг помутилось.

Дотащив меня до стола командира, они, эти двое, бросили мое полуживое тело на пол. Чье-то знакомое лицо приблизилось ко мне и, я с радостью понял, догадался, что это наш командир. Да, это наш «Черный полковник»! Только вот фамилию его я отчего-то не смог вспомнить.

Я, увидев, что его губы шевельнулись, пытался улыбнуться, но получилась лишь страшная гримаса.

– Скажите, за что так-то? – прохрипел я.

В глазах запрыгали мурашки, пол стал вздыбливаться то с одной, то с другой стороны от меня, словно за бортом был страшный шторм, но вскоре море успокоилось, и отчетливо стал слышен гомон большого количества людей. Послышался голос нашего Ивана Ивановича:

– Слово даю, что он не выходил из каюты.

– Врешь, подлец! – раздался визгливый голос майора из службы безопасности. – Порука! Защищаешь убийцу! А ведь он тебя чуть не убил!

– Я еще раз повторяю, он из каюты не выходил. Он был болен, бредил всю ночь. Это вы его довели, скоты, – спокойно продолжал Иван Иванович.

– Этот убийца вчера вечером к нам в каюту приходил, чтобы стрелки перевести на других, почву для этого преступления готовил. Хитер! А за «скотов», погоди, крепко расплатишься!

Отлежавшись на холодном армированном полу и слегка ожив, я зашевелился и стал подниматься, встав сначала на четвереньки и, наконец, ухватившись за стол, поднялся на ноги. Говорившие офицеры смолкли, лишь Иван Иванович, подойдя, обхватил меня своими крепкими руками, чтобы я не завалился снова на пол.

За столом командира сидел сам полковник, рядом расположились все офицеры службы безопасности. Майор непрерывно о чем-то нашептывал Грохотову, периодически кивая в мою сторону.

– Вы сможете прокомментировать события сегодняшней ночи? – спросил полковник, обращаясь ко мне.

– О чем вы хотели бы услышать? – немного подумав и собравшись с силами, уточнил я.

– Все, что вы помните.

Медленно, с передышками, я рассказал всем присутствующим обо всем, что произошло со мной, начиная с последнего разговора с Фирсовым. Майор несколько раз пытался высказаться в мой адрес, но жесткая рука полковника прерывала все его попытки одним лишь движением.

Когда я замолчал, закончив свое изложение, долго еще никто не произнес ни одного слова и, мне показалось, что в самом большом раздумье оказался сам полковник Грохотов.

За пределами палатки людской гомон не унимался, а вскоре и вовсе превратился в «Новгородское Вече» с отдельными выкриками и ругательствами. Никто из службы не решился в этот момент даже выглянуть за брезентовую штору. Грузно поднялся из-за стола лишь полковник и не менее грузно зашагал к выходу. Он подошел к шторе, но та, вдруг, с силой распахнулась сама и, чуть не сбив Грохотова с ног, в палатку ворвалась тройка вцепившихся друг в друга офицеров Команды.

Это был деминский экипаж в полном составе, но теперь он выглядел не совсем, как всегда. Двое, похожих на медвежат, офицеров, заломив с двух сторон руки Демина, тащили его, изрыгающего страшные проклятия, к тому же столу, около которого находился и я, как к плахе тащат обреченного на смерть человека.

– Это еще что такое? – возмутился майор из службы безопасности.

Полковник Грохотов, прислушавшись к гортанным выкрикам Демина, хмуро свел брови и тихо, будто только для себя сказал:

– Вот когда становится все понятно.

«Медвежата» продолжали держать Демина с заломленными руками, а тот, с искаженным лицом и ледяными стеклянными глазами, брызгая слюной, изрыгал проклятия и в адрес своих коллег, сдерживающих его, и офицеров безопасности, и всех бойцов Команды.

– Ну-ну! Лейтенант, успокойтесь, – сказал подошедший полковник, похлопав Демина по плечу. – Отпустите его, ребята.

– Товарищ полковник, нельзя его отпускать, он сумасшедший, он убийца. Он убил Николаева Виталия, – тяжело дыша, сказал один из братьев.

– Кого, кого убили!? – недопоняв, спросил я, но мне не ответили.

Изумленный майор стал медленно приподниматься со стула, не сводя глаз с Демина.

– Это страшное обвинение, ребята. Вы уверены в этом?

Но ребятам не пришлось что-то доказывать. Демин все понимал и, понимая, все же утверждал:

– Мало я успел сделать. Только одного грохнул, а тех двоих не добил. Обидно! Я не хочу воевать и умирать не хочу. Не удалось мне сорвать все ваше мероприятие, но видит бог, я хотел остановить бойню. Сволочи, отпустите мои руки. Неужели вы, слепые котята, не видите, что посланы в мясорубку, а во имя чего?

– Хватит, Демин. Ведите его в эту комнату, ребята, – майор указал на дверь. – Разрешите, товарищ полковник?

– Предупреждаю, майор, чтобы все было по закону, – согласился Грохотов.

Услышав последние слова полковника, уверенный в своей неприкосновенности Демин, взвыл, будто кто-то специально наступил ему кованым ботинком на мозолистую ногу. Он задергался, вырываясь, но захлопнувшаяся дверь все – же полностью изолировала «блудного сына». Даже его вопли не были слышны сквозь звукоизолирующий материал стен этой каюты.

– Ну, вот и все. Приглашайте Команду, Иван Иванович, – тяжело вздохнув, попросил полковник Грохотов.

Майор, дернув за рукав моей униформы, вполголоса сказал:

– Уберись куда-нибудь, лейтенант.

– Ну, нет! – возмутился полковник. – Именно по этому поводу я пригласил сюда всех офицеров Команды. Пусть люди знают, кто прав, кто виноват.

Майор поморщился, но возражать не посмел.

Безмолвно входили люди, заполняя собой все свободное пространство. Радостно и тревожно забилось сердце, когда я увидел, что в палатку вошел мой командир Шакиров. Традиционно при таких сборищах было принято оставлять свободной дорожку от входа до стола полковника. Руслан медленно прошел ко мне и, остановившись около меня, провел рукой по моему разбитому глазу, ничего не видящему от запекшейся крови. Затем он протер мне все лицо большим белым платком, ослепший глаз стал видеть.

– Кто это сделал? – тихо, спокойно, но как-то страшно, спросил он и взглянул на майора, стоявшего по ту сторону стола и наблюдавшего за нами. Майор не выдержал его взгляда и отвел в сторону глаза.

– Сыны мои, – традиционно начал полковник Грохотов. Он использовал это словосочетание и эту гробовую интонацию всегда, когда считал, что данный момент – трудный момент. А о том, что эти слова имели магическое воздействие на умы и души молодых офицеров, он понял еще во время своего первого выступления перед своими подчиненными, когда Команда безропотно выполняла все его требования. Но сейчас они вызвали смешки кое у кого из офицеров.

Команда ждала не охмурения, а полного и правдивого разъяснения всего случившегося.

– Говорите конкретно, полковник, и только правду, – выкрикнули из строя.

Я сразу понял, узнал по голосу, своего местного тренера и коллегу, неугомонного лейтенанта Фирсова. Один из офицеров внутренней службы безопасности вытянул шею, выискивая глазами крикуна, но майор успел что-то резко сказать коллеге и тот, смущенно захлопав ресницами, разом втянул шею в плечи.

Озадаченный выкриком и смешками в свой адрес, полковник ненадолго замолчал и начал говорить конкретно и лаконично:

– Найден убийца при помощи двух офицеров, членов его экипажа. И он сам подтвердил это. В ближайшее время мы отправим его на большую землю, где он, после детального обследования психики, получит по нашим законам все, что ему положено за эти преступления.

– Суда Линча он заслуживает, – это уже был голос Николаева Володи. – Отдайте его нам.

– Какая глупость рвется из ваших умных голов. Не ожидал. Судить будете не вы. Давайте лучше рассудим, кому и как нужно просить прощенья вот у этого совершенно безвинного человека, по варварски осужденного и жестоко избитого. Вот где ваше правосудие. Попал он в ваши руки, хорошо не забили этого честного и справедливого человека. Есть у него вина. Сунулся он не в свое дело, хоть и из чистых побуждений. Вроде в характере нет тщеславия, а, видишь ли, захотел сам найти преступника.

– Это я его просил. Виноват, прости меня, друг! – громко сказал Шакиров и опустился на колено передо мной.

– Я тоже просил. Прости, друг! – выйдя из строя, заявил Фирсов.

Мне стало неловко, я просил их подняться, а Команда была настолько смущена и тронута происходящим, что большинство офицеров стояли, потупив голову.