Читать книгу Анжелика Балабанова pro & contra известных личностей - Виктор Королев - Страница 3

ГОСТИНИЦА у вокзала съела половину денег, выделенных братьями на месяц. Анжелика долго искала и, наконец, нашла комнату в мансарде под крышей. Подальше от центра, потише, зато до университета пешком четверть часа. Внизу хозяйка держала магазин, сама жила с детьми в задней комнате. Торговец из неё получился ýбыльный, так что постоялице обрадовалась.

Комната оказалась холодной, сырой. В сентябре ещё ничего было, а как пошли дожди, хоть ложись и помирай. Куда ни поставишь кровать, рискуешь проснуться в луже. По полу метрономом – кап-кап-кап. В ритме вальса, на три четверти. Из окошка дует так, что страницы открытой книги на столе листаются сами.

Окно мансарды выходит на узкую улочку, прямо на булочную. Утром слойки с марципаном пахнут особенно глумливо, лишают начисто рассудка, никаких дамских сил не оставляя. Зато – спасибо «принципу зато», что есть другая сторона – зато за час до закрытия там можно купить хлеб за полцены. Анжелика режет багет тонкими ломтиками на подоконнике. Это сухари к чаю, её завтрак и ужин. Брюссельская капустота в животе. Зато обедает она в университетской столовой.

Мамахен всенепременно сказала бы: «Петь-плясать не будешь, а выжить – может, и сумеешь». Интересно, что б она сделала, когда бы дочь вернулась? Торжествовала бы: «А я что говорила?!» Как странно всё же мир устроен! К возвращению блудного сына обрадованные родители ягнёнка зажарят на вертеле, а поменяйся вдруг пол у возвращенца – и сразу блудной дочери безжалостный допрос: «Ты где шлялась? С кем была?» М-да, надо бы с феминистками эту тему обсудить, их на курсе немало.

О, сколько радости и счастья подарили Анжелике первые дни учёбы!

Величественное здание, похожее на версальский замок, часы на высокой башне – это же настоящее чудо света! Она вошла в университет очарованной, околдованной, онемевшей, оцепеневшей. Это здесь она будет учиться? Да! Она здесь будет учиться, будет!

Девушек на курсе оказалось всего десять. Одна итальянка, две француженки, три немки, четыре из России – и пять десятков молодых людей неизвестной пока этимологии, но, похоже, голландцы в основном.

Небольшая аудитория амфитеатром. Новоявленные студенты Нового университета встали, когда за кафедрой появился пожилой профессор.

– Братья мои! О, я вижу, тут нынче и сестёр немало – здравствуйте все! Я сразу вас спрошу. Почему, ответьте, люди не наслаждаются мирной жизнью? Почему они равнодушно проходят мимо дивной красоты окружающей нас природы и не пользуются во всей полноте благостными дарами земли нашей, общей матери-кормилицы? Зачем народы беспрестанно враждуют друг с другом, когда можно было бы так прекрасно жить в мире – по-братски?

Седые вихры вьются дружелюбно, огромный лоб мыслителя сулит вам бездну знаний – профессор радостно, по-детски засмеялся, довольный, что поставил аудиторию в тупик.

– И это очень хорошо, что вы не знаете ответа! Для того и создан наш университет, чтобы дать вам фундаментальные знания, чтобы вы научились думать и находить ответы на любые вопросы, которые вечно ставит жизнь перед человечеством. Все занятия здесь будут проходить на основе принципа «свободного исследования». Это главный принцип светского гуманизма, он предполагает разнообразие мнений и уважение права отдельных личностей выражать собственные верования без всяких гражданских и юридических запретов или страха подвергнуться наказанию. Здесь каждый свободен высказать своё мнение, даже если оно непопулярно или неприемлемо для большинства. Вы поймёте, что именно в отдельной человеческой личности нужно искать ту побудительную силу, которая послужит для распространения гуманистических идей и примет участие в действиях сознательных масс, способных изменить мир к лучшему и сделать всех людей счастливыми…

Это был Элизé Реклю́. Учёный с мировым именем, гениальный географ и писатель, человек удивительной судьбы. За участие в Парижской коммуне арестован, но и в тюрьмах, закованный в кандалы, он продолжал писать статьи. Приговорён к пожизненной каторге на островах Новой Каледонии, где большинство осуждённых молили бога лишь о быстрой смерти. Как мог, подбадривал там своих несчастных собратьев. А в это время Чарльз Дарвин, глава созданного для его защиты международного комитета, телеграфировал в Париж:

«Мы осмеливаемся думать, что жизнь этого человека принадлежит не только его родной стране, но и целому миру, что, обрекая такого человека на страдания далеко от центров цивилизации, Франция нанесет себе большой ущерб и уменьшит принадлежащее ей по праву моральное влияние в мире».

Самые видные европейские учёные подписали петицию. И помогло! Вечную каторгу ему заменили изгнанием из Франции.

Через несколько лет выйдет первая книга гигантского труда всей жизни Элизе Реклю «Земля и люди». В 1893 году читатели получат 19-й том этой «великой географии». В том же году Бельгия пригласит его возглавить кафедру географии в университете. Но, переехав в Брюссель, Реклю успеет прочитать лишь одну лекцию: половина профессоров запротестовала против «революционера-коммунара», и начальство вынуждено было отказать ему. Учёный мир раскололся. Те, кто разделял гуманистические взгляды великого географа, решили создать свой университет – новый, открытый, свободный.

Скромная аудитория Нового университета бывала всегда переполнена на лекциях Элизе Реклю. Приходили с других факультетов, стояли в проходах. Впрочем, другие предметы (все они шли на французском языке) тоже были очень содержательными и интересными.

Как-то вечером, уже выходя из университета, Анжелика чуть не столкнулась с Реклю. Профессор энергично постукивал тросточкой перед собой, придерживая под мышкой толстенную книгу.

– Давайте я вам помогу!

Наверное, только настоящие французы могут так грациозно отдать даме тяжёлое, приподняв шляпу в почтении и в улыбке.

– А вы, мадмуазель, наверное, русская? Только русские предложат сразу помощь, – просиял профессор.

– Как хорошо вы говорите по-русски! – удивилась Анжелика.

– Выучил за полгода, когда жил в Сибири. Ваш покорный слуга объездил полмира и везде старался понимать язык других. Признать должен, что русские более гостеприимны и братолюбивы, чем другие народы. Когда-нибудь это признают все. Уверен, что ваша страна примет самое широкое участие в том безостановочном движении, которое несёт нас к новому миру. История наделит вас великими доблестями. Через несколько веков, когда утихнут современные страсти и забудутся все распри, вас начнут воспринимать иначе.

– Вы серьёзно так считаете? – воскликнула обрадованно Анжелика.

– Однозначно. Вы – нация, охватившая беспредельную равнину, и при этом ваш народ обладает качествами оседлого земледельца, который любит землю и с охотой её возделывает. Ни одна нация не будет содействовать настолько мощно, как ваша, нарождению будущего. Вы станете главными деятелями в развитии истинно человеческой цивилизации, основанной на свободе, равенстве, братстве. Вы – коммунары, а коммунары никогда не будут рабами… Кстати, что за брошюру вы брали сегодня в библиотеке?

– Это Плеханов. «Анархизм и социализм».

– Опять же вы порадовали старика! Георгий Валентинович – очень основательный теоретик. Нам с моим другом князем Кропоткиным в этой работе основательно досталось. Мы у Жоржа – эпигоны ранних анархистов, туманные угодники, не понимающие, где кончается «товарищ» и начинается «бандит». Он считает, что нас пора на свалку. Дескать, скоро пролетариат станет господином положения, ему достаточно будет нахмурить брови, достаточно дунуть, – и анархистская пыль исчезнет. Мы, конечно, не пыль на ветру, наш университет для того и создан, чтобы молодёжь могла узнавать, постигать логику и истину в столь многочисленных социальных течениях. Выбирать и строить новый мир – вам. Мой совет: слушать всех, а слушаться лишь сердца своего. Завтра Плеханов в Народном доме выступает с лекцией. Так что готовьтесь, читайте его брошюру и – верните мою книгу. О'ревуар!

…Ночью Анжелика долго не спала, читала Плеханова, потом статьи Реклю об анархизме – пыталась понять, «за» кого она и с кем не согласна. Разумеется, личность профессора-коммунара произвела на неё очень сильное впечатление.

Да, соглашалась она с великим географом: жизнь миллионов людей – это лишь незаметные явления всеобщей великой эволюции, увлекающей всех нас в своё бесконечное движение. Разве что-то значат эти маленькие явления, называемые сегодня революциями, – неважно какими: астрономическими, геологическими или политическими? Что могут эти едва заметные, почти призрачные движения? Миллиарды революций сменят друг друга в мировой эволюции, в существующем прогрессе Вселенной. Как бы велики или малы они ни были, все эти революции – лишь часть большого цикла бесконечного процесса, которое подчиняется движению Солнца и светил.

Нет, она против! Сердце подсказывало Анжелике, что в философии анархизма ей недостаёт каких-то важных элементов – отправной точки и причинной связи. И тут прочитала у Плеханова: «Если социальная наука в конце концов все-таки выбралась из этого тупого переулка, то она этим обязана Карлу Марксу». На этой фразе, наконец успокоенная, она уснула…

Её соотечественники, студенты из России, были в большинстве своём неплохо подкованы в теории и практике социальной борьбы. Многие из них вели активную работу в подпольном движении, и у них было мало общего с теми молодыми студентами, которые родились и выросли в благополучных, богатых семьях. Она почтительно смотрела на этих русских, которые могли часами обсуждать идеи Маркса, участвовали в митингах и демонстрациях.

Новый университет давал лишь основные понятия о политэкономии, философских течениях, механике капитализма, истории революционного рабочего движения. Всё чаще Анжелика ходила в Народный дом, где по вечерам кипели жаркие споры, где говорили о необходимости и неизбежности новой революции, в которой обязательно победит пролетариат, и именно он приведёт человечество к социальной справедливости. Эти люди для Анжелики были героями. Она боготворила их издалека. А они боготворили Плеханова. Они звали его, и он пришёл…

Она благоговейно смотрела на высокого красивого мужчину за трибуной и не могла отвести взгляда. Аккуратно одетый, Плеханов больше походил на местного аристократа, чем на русского революционера, спасавшегося за границей от царской охранки. Сейчас он казался Анжелике иллюзионистом, магом: «Пока вы тут верите всему, что я говорю, пока вы смотрите в мои глаза, а я в ваши, разгадка фокуса останется в моём рукаве».

Его красивое, умное лицо завораживало. Тёмно-карие глаза смотрели то сурово из-под густых бровей, то иронично, с лёгкой усмешкой. Он говорил так убеждённо и страстно, что не было никакой возможности и желания спорить. Кто-то попытался спросить его о деле Дрейфуса, кто-то о монистическом подходе к истории – сбить с темы Плеханова оказалось невозможно.

Он рассказывал о созданной им группе «Освобождение труда», о своих встречах с Фридрихом Энгельсом, о налаженных контактах с петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса» и его лидером Ульяновым, об участие в работе конгресса II Интернационала и докладом там о рабочем движении в России.

– Конгресс Второго Интернационала окончательно подтвердил разрыв между марксистами и анархистами, – звучал на весь зал его магнетический голос. – В отличие от всех течений утопически настроенной интеллигенции, мы, марксисты, убеждены, что промышленные рабочие в городах – даже в такой неразвитой стране, как Россия, – составят авангард любого революционного переворота, и он не за горами…

На сцене стоял уже не фокусник. Это выступал признанный основатель социал-демократической партии России, её представитель в Исполнительном комитете Второго Интернационала.

– Задача революционной интеллигенции сводится к следующему: она должна усвоить взгляды современного научного социализма, распространить их в рабочей среде и с помощью рабочих приступом взять твердыню самодержавия, – так закончил Плеханов своё выступление. – Революционное движение может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может!

Он ушёл с трибуны под бурные, продолжительные аплодисменты.

Если бы кто-нибудь сказал тогда Анжелике Балабановой, что через несколько лет лектор, выступавший в тот вечер в Народном доме, станет её другом и товарищем, а она – его помощником и заместителем в Исполкоме Интернационала, она, конечно, не поверила бы. А если б ей предсказали, что позже она выступит против Плеханова и разорвёт с ним всякие отношения, она, скорее всего, рассмеялась бы в лицо.

…Обожала Георгия Плеханова тогда не она одна. И течений в революционном движении было тогда больше, чем нужно. Как ручейки, они с разных берегов пытались слиться в едином русле реки, но на пути вставали островки и острова, откуда с кручи вещали разные личности, один другого круче.

Приезжала на лекции мэтра студентка Цюрихского университета Роза Люксембург. Её узкое лицо светилось каким-то благородством, прекрасные глаза излучали живой ум. Начинала она, как и многие девушки-эмансипэ, с феминизма: освобождение женщины считала важной частью программы по освобождению человечества от гнета капитализма. Про Розу потом будут говорить, что судьба обездолила её трижды: как женщину в обществе, где главенствуют мужчины; как еврейку в антисемитском окружении и как калеку. Из-за родовой травмы она на всю жизнь осталась хромой, её рост не превышал ста пятидесяти сантиметров, голова казалось непропорционально большой, – тут поневоле задумаешься о нелёгкой женской доле.

Анжелика заревновала, когда сидящая рядом Роза громко сказала:

– Я люблю на Плеханова смотреть, просто смотреть, как он говорит, движется, его лицо мне безумно нравится.

– Феминизм – это лишь до первого мужчины, я уверена в этом.

Позже Анжелика поняла, что сказала это жестоко, хотя и была права. Роза взяла от короткой своей жизни всё. На тот момент она по уши была влюблена в литовского эмигранта Лео Йогихеса, который пытался приучить её к свободным отношениям «на время и без обязательств». Роза же мечтала о семье и детях. Она писала своему жениху:

«Собственная маленькая квартирка, своя библиотека, совместные прогулки, каждое лето – поездка на месяц в деревню, совсем без всякой работы! И, может быть, ещё такой маленький, совсем малюсенький ребёночек? Неужели мне никогда не будет это дозволено? Никогда? Вчера в Тиргартене у меня под ногами завертелось дитя лет трёх-четырёх… Словно громом меня поразила мысль схватить этого малыша, стремительно убежать домой и оставить его себе как своего собственного. Ах, дорогой, неужели у меня никогда не будет ребёнка?»

Жених «на время» отвечал ей без эмоций и без обязательств:

– Ваша задача состоит не в том, чтобы рожать детей и пасти гусей. Вам следует отдавать себя политической борьбе!

Роза страдала по-своему: день и ночь занималась наукой и стала чуть ли не первой женщиной, получившей учёную степень по экономике. Она была одним из организаторов социал-демократической партии Польши и Литвы, ей поручили возглавить редакцию газеты «Рабочее дело», печатного органа новой партии.

Вот так получилось, что маленькая революционерка с нелёгкой судьбой и железной волей стала для Анжелики Балабановой примером на долгие годы. Она подружилась с Розой, вошла в круг её друзей и знакомых. И себе твердила каждый день: «И я! И я тоже! Я так же буду!»

И пятьдесят, и сто лет пройдёт, а в жизни всё останется, как раньше. И стоит кому-то защититься, получить учёную степень, как все друзья и многочисленные знакомые одно и то же завистливо будут говорить: «Мне тоже предлагали писать диссертацию!» А чего ж не сел писать? Трудно показалось?

Анжелика себя не жалела. Жила впроголодь. Досрочно сдавала текущие экзамены в Новом университете. Моталась по Европе, собирая материал. Полгода просидела в библиотеке Британского музея в Лондоне. В Брюсселе продолжала ходить на вечерние лекции и митинги социал-демократов. Прочитала сотни «идейных» книг и статей на разных языках.

Три года спустя успешно защитилась. Первыми с докторской степенью её поздравили Роза Люксембург и Георгий Плеханов.

– А я к вам, уважаемая Анжелика, сразу с просьбой, – замялся Георгий Валентинович. – Не могли бы вы поехать в Париж, проводить в последний путь нашего общего друга Петра Лавровича Лаврова? Мне, к сожалению, не позволяют семейные обстоятельства и здоровье…

Плеханов очень уважал этого маститого учёного, общепризнанного лидера французской колонии русских революционеров. «С тех самых пор, как во мне начала пробуждаться „критическая мысль“, Лавров, Маркс и Чернышевский были любимейшими моими авторами, воспитавшими и развившими мой ум во всех отношениях», – сказал однажды он.

Через несколько часов Анжелика уже сидела в поезде. На одной из остановок она купит какой-то литературный журнал на русском языке. Усмехнётся, увидев имя автора под рассказом – Иегудиил Хламида. Как давно это было: Чернигов, странник Алексей Пешков, его предсказание, что она станет знаменитой…

Тысячи рабочих, крестьян, студентов – и не только «лавристы» – собрались у дома великого революционера-гуманиста. Все венки не поместились в его небольшой квартире, десятки их стояли прислонёнными к стене дома. Капал мелкий холодный дождь, пальцы пахли ладаном, все молчали. Потом похоронная процессия двинулась к Монпарнасскому кладбищу. Парижане с удивлением глядели из окон. А из толпы им кричали:

– Да здравствует революция! Да здравствует Интернационал! Да здравствует Коммуна!

И пели «Марсельезу». Большинство на французском, но многие – на русском языке, в переводе великого Лаврова:

Кто-то поднял красный флаг. Полицейские кинулись его отнимать. Это повторилось и на кладбище, где они пытались порвать на куски красные полотнища.

Выступая у могилы от имени французских социалистов, Поль Лафарг сказал:

– Обращаюсь и к вам, товарищи из России! Вы имеете право гордиться Петром Лавровым. Вечная честь русскому социализму, давшему рабочему классу всего мира этого героя мысли, столь кроткого и столь непобедимого!

После таких слов Балабанова не могла не выступить. Она говорила о гигантском значении великого наследия Лаврова для будущих общественных преобразований. Сказала, в частности, о роли и месте его «Исторических писем» в своей диссертации. В конце передала от Георгия Плеханова благодарность Лафаргу и французским социалистам за большую подготовительную работу очередного конгресса Второго Интернационала.

– Вы очень хорошо говорили, – тихо сказал сосед, мужчина с пышными усами. – Доходчиво, ярко. Я так не умею. Хотя и пытаюсь…

– Пытаетесь выступать перед людьми, я правильно поняла?

– Нет, пытаюсь стихи писать. Меня зовут Аркадий Коц, я горный инженер, родом из Одессы. Сейчас вот работаю над переводом текста «Интернационала» господина Потье.

– Могу ли я вам как-то помочь? Всё-таки я доктор философии и литературы. И французский язык знаю с самого рождения.

– Благодарю вас. Не откажусь. Приглашаю посетить мои скромные пенаты.

Они поехали к нему домой, и эмигрант из Одессы показал ей свои наброски. Глядя с надеждой в глаза, посетовал:

– До меня ведь уже многие пробовали перевести. Вот Екатерина Бартенева, подруга Петра Лавровича, старалась как можно ближе быть к оригиналу. Но её перевод совершенно невозможен для песни: «Нет для нас избавителя свыше, ни бога, ни царя, ни парламента!»

– Вы абсолютно правы, Аркадий! Не надо тут ни красивостей, ни точности! Музыка давно есть, текст должен ложиться в её размер, слова нужно пропевать. «Интернационал» – очень длинное слово, поэтому рядом должны стоять короткие слова. Для равновесия. И каждая строчка должен быть призывом, лозунгом. Как в «Манифесте» Карла Маркса, оттуда надо их брать! И обязательно учитывайте русский менталитет!

Они просидели над переводом часа три. Пока, наконец, не родились чёткие строки: «Никто не даст нам избавленья – ни бог, ни царь и ни герой!.. С Интернационалом воспрянет род людской…»

– Вот это уже хорошо. То, что надо! Этот текст будет жить веками, корнями прорастёт в сердце каждого русского человека. И его не вырвать иначе, как вместе с горящим сердцем!

У Аркадия Коца были переводы и других строк текста Эжена Потье.

– Посмотрите, пожалуйста, Анжелика, а вот это не пригодится? «Презренны вы в своём богатстве, угля и стали короли! Вы ваши троны, тунеядцы, на наших спинах возвели»…

– Моё мнение, Аркадий, что староцерковное слово «тунеядцы» здесь лишнее. У вас же там сказано: «Лишь мы на то имеем право, а паразиты никогда». Боюсь, что кое-кто и при этих словах будет смущенно голову опускать. Если не сейчас, то позже…

Они тепло попрощались. Балабанова торопилась в обратный путь. Великому географу Элизе Реклю исполнялось семьдесят лет. Она везла юбиляру подарок – старинную карту Парижа.

А ещё её ждали друзья-революционеры и работа во Втором Интернационале.