Читать книгу Тельняшка жизни - Виктор Красильников - Страница 3

Дело тёмное, недоказуемое. Для тех, кто на веру примет, – сущая правда. А всякого не убедишь. На «Воркуте», придерживаемой в углу Средиземки, ждали рейс-задания. Когда оно пришло, радист от обалделости писк просил повторить. Первой узнала новость «собачья» вахта за ранним своим завтраком. Следующей поведала пекариха, к которой морзянщик при желании стучался. – Сколько булькаюсь, не припомню, – покрутил головой секонд. – Стало быть, в Грецию под дамско-детские да стариковские радости. И всё гладенько сдать после херсонских-то портовых расхитителей! Как мило. Лицо резонёра сложилось в гримасу, возможную от поглощения целого лимона. Днём срочное комсомольское собрание состоялось. Тему задал первый помощник: «Честь и достоинство советского моряка». Говорить он был не мастак. Жанр партийного трибуна, требующий особого сумасшествия, ему никак не давался. Упёршись локтями в столешницу, Ерёмин долго гладил ладонями лысую головушку, словно разогревая, и выдал:

– Восемь дней уж, как Новый год распечатали. Чем, думаете, я занимался? Писал годовые на вас характеристики. Через сутки зайдём в порт. Груз будем брать во все трюма: апельсины и лимоны. Так что без нужды в местах погрузки не отираться. Фрукты из ящиков не выхватывать. А то заснимут и сделают провокацию с клеветой. Сам я на контроль против этого стану. Кто сейчас меня не понял, тому годовую расхерачу, пардон, э-э перепишу. Пусть пеняет потом на себя. Для того, чтобы красиво выйти из монолога, имелся у него испытанный приёмчик.

– Комсорга прошу высказаться по основному вопросу повестки.

Подкованный недавний молодец из комендантской роты отчеканил как надо.

На изобильном острове Пелопоннесе, похоже, нас ожидали. К груде заготовленного юркие тракторишки с прицепами подвозили роскошно наполненные ящики. Весёлые молодые греки шустро и ладно укладывали их на поддоны. Старые важно стропили. Затем почему-то все, вскидывая руки на «вира», смотрели, как снаряжённый набирает высоту.

Тальманили и наши, и те. Спора никакого. Средь пряного запаха и от близкой бирюзы моря чувствовалась яркая приятность жизни. Но мы соотносились с ней дальним боком. Походило это на завистливое рассматривание цветной чужеземной открытки. Часто такое бывает.

Один весь налитый энергией брюнет взял отборный лимончик, чирканул ножичком и выдавил острую влагу в рот. Ничего не скажешь, – впечатлительно.

Низкий, пухленький Ерёмин дачником маялся на кормовой барбетке. Оттуда замечательно просматривался причал и куда апельсины грузили. Попробуй-ка поизображать интересующегося чужой работой с утра до вечера! Не может быть, чтоб он тогда свою должность не клял.

Тысячи ящиков исчезли в вместительных трюмах старого «поляка». Вот уже закрыли их по-походному. Несколько хохмачей приносят помполиту два больших пакета с желтым и оранжевым разноцветьем, якобы просыпавшимся на палубу.

Постовой номер один не стопорил удовольствие, выслушивая комсомольцев. Безвыходно согласился похранить собранное до выгрузки у себя. Как он потом возвращал? Никто не видел.

Между тем во всех каютах на главной палубе появились представители витамина С. Источником служил люк из четвёртого трюма. (По проекту – на случай войны полагался). Хоть боцман и повесил на него замчище, ключ был не один. Народная тропа ныряла в другой лаз и по скоб-трапу на ахтерпичной переборке спускалась вниз. Туннелем гребного вала выходила в машину. Далее шла к матросам на правый, к мотористам на левый борт.

Сбив охотку, усовестились. Наблюдался коллективный подъём духа. Ведь рейс совсем короткий, с давно нужной разрядкой.

У меня особая причина в совпорту побывать – палец на руке не заживал. Покалечил малость, потому что в каждом начальнике видели авторитет. За ту наивность и поплатился. Механик суетной подвёл. Мол, утопите с кормы бочку. Это он к нам, двум случайным на палубе, обратился. По простоте стали тужиться. Чуть приподняли. Дальше ни в какую. Столько в ней отслуживших железяк из машины! А пальцы заложены за край днища! Сейчас обоим отдавит.

– Выхватывай! – почти кричу.

Товарищ свои выдернул. Бочка на одну сторону чуть опёрлась. Всё равно вес чудовищный. Моя очередь…

Боли не почувствовал. Вижу, кончик среднего срезан и кровь течёт. Опечалился: как на гитаре играть буду?

Лечила буфетчица по кличке Каракола, похожая на то несчастное морское создание. В медицине она разбиралась: прослушала когда-то один курс акушерского. Не тем ли мазала, то ли солярил на вахтах повязку – палец гноился.

Перед Грецией заходили в Порто-Маргеру. Рядом, представьте, Венеция. Вызвал мастер агента. На модном лупоглазом мерсе покатили в госпиталь. Там рану по-настоящему обработали. На обратном пути на заднем сиденье вальяжно откинулся. Чем не прообраз новорусского?..

Прошли под строящимся мостом через Босфор. И наискосок в нашу запутанную советскую географию. По любознательности помнил, что бился с турками за Причерноморье славный граф Суворов. Теряя чудо-богатырей, сломил-таки янычарское упорство. Деятельный князь Потёмкин, наместник огромной завоёванной Новороссии, тут же основал и Херсон. Был тот хлебной биржей России. При красных вождях странновато в одночасье стал украинским.

Чертовщинка, подумалось мне. И она аукнулась. Стра-а-а-ш-но! Но всё чередом…

Вот уже у причала. В порту во множестве милиция объявилась. Секёт и тырит. Выгрузка без наших тальманов. Ответчика за груз успокоили не на щирой мове, придуманной коварно для разъединения, а на исконно отеческом: «Напрасно волнуетесь». (Было кому подменой языка озаботиться: польским панам, крёстному отцу самостийности и русофобу Тарасу Шевченко, большевикам, сдуру запутавшимся в национальном вопросе. И так полонизируют и даже австровенгерничают всякие Ющенки до наших времён)[1].

От долгой заграничности нам не терпелось отметиться в заведении с музыкой. Швартанулись пижонисто в «центровом». Когда оркестр заиграл, и без того искрило веселье. Зажигала стайка студенток-филологичек. По симпатиям – наши.

К закрытию каждый потерялся. Я стал лёгкой добычей двух подружек. Расчувствовавшись от поцелуйчиков осовремененной блоковской незнакомки, подарил свой крестильный крестик. По тем временам символ веры только за подкладкой пиджаков моряки носили. Как пал в ослеплении? Сейчас не отвечу. Маленький, алюминиевый, неказистый – только мне и был дорог.

Потом с отпускниками там устроили прощание. Следющим днём туда же наведались. Обобщая: выдали полную программу. Само собой – денежкам конец. В порт на такси последним разом шиканули. И организм подсказывал: дескать, пора завязывать. Раз так – смотрел рассеянно по сторонам. О богатейший в прошлом губернский город вытер ноги соцпримитив. Ну и война прошлась. Кое-где сохранившаяся стильная старина немо вопила о пощаде.

«Волга» вдруг свернула, и мы понеслись натурально по кладбищу с двух сторон. Такой авангардизм отрезвил окончательно. Шеф, понимая нашу неподготовленность, успокоил:

– По новой короткой дороге везу. Власти у нас решили тут путь спрямить. Покойнички не возражали.

Мелькали кресты, пышные надгробья. Несмотря на скорость, цепко проводило меня взглядом женское мраморное лицо. Показалось, губы дамы разомкнула полуулыбка. Талантливый, однако, скульптор – заставил себя выпрямительно подумать.

А шёпотом: – Чур, чур, чур.

Вскоре на вахту с 16.00 заступил. После сомнительных удовольствий так на ней хорошо пребывалось. За полчаса до нуля спускается в машину Санька, с кем вместе ходовую стояли. Путано начинает излагать свои похождения. В отличие от нас, любил он посещать места попроще. Вид имел такой, что в любой гавани оставь – не пропадёт. Вологодская горячая кровушка, ну и руки у парня из нужных мест росли. Невзыскательный гуляка предложил составить ему компанию, то есть сходить в гости. Мол, очень ждут и просят привести приятеля для подруги. Когда я в третий раз буркнул «нет», шельма сменил подход.

– Пускай меня там ножичком пырнут. Пропаду ни за что. Знать только буду: Витька-то, корешок, сгузал, не пошёл. Ить ведь.

И я сломался. Сдал вахту. Наскоро переоделся. Оба сунули в карманы гостинцы, добытые секретными ходками. Из проходной шагнули на площадь, где кроме редких фонарей ничего не наблюдалось. Дикое безлюдье, безмашинье. Предлагаю подчиниться судьбе – вернуться. Александер, сопя, героически молчал.

Словно по Булгакову, на площадь влетел шальной грузовик. Приключение началось.

Шофёр с ухмылкой головой дёрнул, услышав от отважного конечную точку. Приличные кварталы проехали. Фары выхватывали из темени кривые улочки c убогими частными домишками, где-то вблизи Днепра. Зилок тужился, прибуксовывал, тряся на ухабах.

– Дальше грязь непролазная, тормозну. Бывайте.

Слезли и почавкали в модных штиблетах по липкой гадости. На небе ни луны, ни звёздочки. В какой-то первозданной тишине брехнула собака. Тотчас по округе раздался солидарный повсеместный лай. Снова к Саньке с тем же предложением. Упрямец ничего не ответствовал. Пеняя себе за безвольность, не фильтруя матюжки, подкалывал его частушками про вологодских. По папеньке – и я из них. Вологодские робятушки нигде не пропадут, Если ноженьки отрубят, на… домой придут.

Чу, калитка близкая хлопнула. Кондукторский голос окликнул:

– Парни, сюда!

Наконец-то блуждания кончились. Входим в халупу. Видок предстал такой, что захотелось обратно во мрак. Из всей обстановки – две железные допотопные кровати, покрытые тряпьём. Подушки грязные, даже на взгляд липкие. Пол какой-то серый. Сообразил – земляной. В углу косая печка. Голые стеночки. Из дверного косяка выглянула неопрятная старуха и молча убралась обратно. Лишь на Санькину пассию было забавно смотреть. По годам молода. Неумело напудрена. Непонятно с чего симпатичная мордашка огрубела. Трущобная леди старалась выглядеть расстроенной счастливым для меня обстоятельством.

– Оксанка вас не дождалась, шмарится, стерва.

– Пустяки, подругу не ругайте. Я только спать хочу.

– Ой, да знаю, чего вы все хотите.

Она по-детски прижала руки ладошками к груди. C пальцев правой невольно прочиталось: Нюра. Добитый этим, лишь спросил:

– Какая кровать Ксанкина?

Преодолев брезгливость, в чём был, в том и повалился. Почти сразу Нюрка свет погасила.

Под её оханье трёхдневное гусарство вырубило напрочь.

Проснулся я от странной тревоги с тоской непонятного свойства. Ночь боролась с рассветом. Все предметы в комнате угадывались. Определённо что-то вблизи происходило. Страх обдал волной. Стенка напротив размылась, как переводная картинка, и из неё вышла девушка. Медленно, плавно двинулась ко мне, закутанная в белую материю с хаосом складок. Чёрные волосы прелестницы ниже плеч разбросаны. Личико сладостной красоты. На сочных губках играет узнаваемая кладбищенская полуулыбка.

Мелькнули последние оборванные мысли:

– …помолиться бы… слова связать… крестика нет… Тщетно: волю разбил паралич. Беззвучно заплакал от невозможности быть собой. Видеть от слёз перестал. Пружинная сетка кровати прогнулась с крайчика. Жалким трусом я провалился в беспамятство. Сознание вернулось, когда она легко привстала. Видение то ли уходило, то ли вплывало в свой тайный мир. Лежал в полном отпаде, с признаками случившегося интима. Нет, нет, не снилось. Впрямь весь зарёванный. В трусах липкость. Скорее, скорее бы утро!

Парочка ожила. Снова Нюрка заохала. С натурной реальности замечательно приободрился. Когда те встали, Саньке сразу о вахте напомнил:

– Соображай на скорости. Некогда антимонию разводить.

С восьми твоя.

Грубый простак витязем подпоясался – и к выходу. Нюра семенила за нами до калитки. Всё так же извинительно старалась заглянуть в глаза.

– Приходите. Оксана вам понравится. Давече заметила: имя прочитали. Порча это. Бабы со зла в лагере насильно накололи. Вовсе не так меня зовут.

Остановилась жалкой, потерявшей себя. Слова утешения, каюсь, погордился, не обронил. А с Саньки вообще никакого спроса.

Опять почавкали по грязи, больше всего радуясь свету. К этому примешивалось великолепное ощущение – живой!

Катили на первом, почти пустом, автобусе. Не удержался – спросил Александера:

– Ничего тебе там не показалось?

– Ить ведь. Один раз проснулся, почудилось, зайти, што ль кто должен. Вспомнил про поленья у печки. Не впервой – отобьюся. Тут Нюрка навалилась сиськами. Снова досып.

Каков счастливец! О своём же смолчал.

Палец с гулятельной ночи сразу зажил. Что же выходит? Неужели… Развивать дальше мысль становилось как-то не по себе. Про близость с ведьмочкой никому не рассказывал, заранее зная: обхохочут. Думалось и так и этак. Откуда они во всей красе Гоголю были ведомы? В таких ли местах только им водиться? Решил отложить умствования до зрелых лет…

В море – будто всё заново. Гитару настроил. Сыграть попробовал. Пострадавший палец срывался со струн. Прижимать их как положено ему уже нечем. Ладно. Сойдёт брякать за печкой.

Распахнул рундук – запах кислый. Ба! Отборные лимончики, кои хотел посылкой старикам отправить. Времени не нашёл. Честнее сказать – забыл. Через иллюминатор от гнилья избавился. Раздосадовав на себя, захотел на сукиного сына посмотреть. Зеркало показало обычный вид с ушами.

Всё равно сукин. Причесался и вышел в почти такие же виноватые люди. Курилка обсуждала херсонскую стоянку, поминутно взрываясь смехом. На той весёлой волне душа пришла в равновесие. Да тем и утешилась.

Догляд Ерёмина, ретивого третьего штурманца, застал врасплох. Списали меня с матросом Морозовым за ночную самоволку в Болгарии. Так засыпаться! Невезуха полнейшая. Забавно: у капитана фамилия Запорожец. В вольном переводе: гуляй не хочу. Где связь причинная? Да на виду лежит диванной подушкой.

Ясный счёт: ангел-хранитель, обидевшись за крестик, на время отошёл; не зря теплоход назывался «Воркута»; ведьмочка просто так не приласкает. Что чуть покалечился – тоже до кучи. Стало быть – поделом…

Целый год меня, как гнутый ломик, кадровики выправляли. Сначала кочегаром сдали в прачечную больницы «Семашко». Потом на полувоенное гидрографическое судно «Крильон». Оказалось, козодёр пароходский в сравнении с их особями – румяный пятёрочник. Затем ремонт на «Кузнице» «финна» пережил.

Короче, трудом и годовым терпением новую характеристику заработал. Опять жизнь колесом покатила…

Признать надо: кое в чём советская власть нынешние времена опережала. Например, только заикнись про желание съездить отдохнуть. Пожалуйста, во все приличные края ещё необщипанной страны.

Меня, отпускника, просто выловил в кадрах профсоюзник. Там же, в коридоре, навязал почти бесплатную горящую путёвку в Юрмалу. Июль месяц, синь залива, воздух из настоя сосен и моря. О, дальше не буду. Кроме, кроме… хвоста херсонского приключения.

Курортная жизнь без романчиков невозможна, даже если кто поклянётся в непорочности. На тот счёт никогда не запираюсь. Знакомство на танцах в чужом санатории бурно переросло в нечто. Сбор, составленный из гуляний, обниманий и того, на что сейчас подумали, слаще ликёра.

Вот променадничаем как-то с рижанкой Людой по живописным местечкам. На душе беззаботность, птички щебечут, речушка Лиелупе дремотно течёт. Истинно золотое времечко!

Подружка при всех неотцветших женских достоинствах. Недаром ей в плен сдался. Хорошенькая умница пыталась заново судьбу устроить. Потому пробовала всякие варианты. Впечатлений о мужиках скопила предостаточно. Особенно нравилось над нашим братом посмеяться. Одну потешку мне выдала:

«Послушай-ка, что один прикольный лётчик рассказал. Снял он в Булдури дачу старую на лето. Семью решил везти не сразу, а одному пока пожить. Обустроиться надо – так от жены отвязался. Сам же в первый раз задумал подлянку: адюльтер. Создал гостевой припасец, нагладился и в ресторан «Лидо» за красоткой двинул. Не повезло ему, был в тот вечер перебор желающих. Обескураженный, поддатый, добавил ещё с припасённого и, как был во всём, завалился».

Дальше слово в слово пошла моя история…

Одно уловил: шалуньи любят парадно одетых, избежавших греха разборчивых сударей. И водятся они повсюду. Больше про то, кроме Санькиного «ить ведь», сказать нечего.