Читать книгу Пушкин и другие флотские. Морские рассказы - Виктор Красильников - Страница 18

Хорошо, коли явишься на свет человеком. Вот тебе и шанс в чём-то проявиться. Многие свои хотенья, вовсе в ус не дувший, пирожками умять. Кайфово общим скопом: умникам, бестолковым и кому кривой телик жизнеучитель. Бедным, наравне с богатыми, случается до корней волос довольными бывати. Несносные характеры ваши, такие же, как вы сами, воспримут терпимыми.

Затей с участью меньших братьев сравнивать, решительно всё осложниться. Всеконечно, каким манером на ту тему выйти. По простоте, где в три слоя умильная повидла али с подвохом закрутки мозгов? Ни то, ни другое автору не глянется.

Лучше будет вовсе непредвзято. Как Бог на голую душу положит, так и перескажу вам безыскусную баечку-быль про обезьянку маготика. В откровенной хронике рейссказаний теплохода «Белозерск» обязательно приметное местечко для неё бы сыскалось. Аккурат в бытность первого достопамятного капитана Сергея Ястребцева (старшего), со всем к нему запоздалым признательным почтением.

… Когда удивительную серию красавцев, что прозвали «поляками», стали гонять в Африку за красным деревом, мало кто уже вспомнит. Драгоценные брёвна, почти каждое под сорок тонн, грузят там прямо с воды. Тем гигантизмом и в колониальные времёна занимались и по сю пору пробавляются.

Экзотичные для всякого уха: Берег Слоновой Кости, Гана, Камерун не спешат изничтожать, отпущенные им богатства.

Рутинное варварское дело, кое-как налаженное, местных Обам устраивает. Новенькому белому присоветуют: «Пока не хватил солнечный удар, удостоверься, какова у нас первозданная природа!» Средь всего раскалённого маревым влажным зноем те дерева по одному вирали и в трюма укладывали, ни дать ни взять храмовыми колонами царя Соломона. Любите метафоры проще – тогда подойдут миллионные состояньица. Всюду, где желанные сколачиваются, непременно льётся чья-нибудь кровь. Редко обходилось без придавленных грузчиков, будто крошечных букашек, погнутых стрел— тяжеловесов, как гнилые нитки порванных шкентелей[29].

На «Кандалакше» (из той же бесподобной серии) всё разом стряслось: четыре раздавленных, не говоря об упомянутых по неодушевлённой части. Только что вошедшие в практику те тайм-чартеры[30] считались тяжелейшими по условиям погрузки и дальним переходам через дурящую штормами зимнюю Атлантику.

Западные компании за поданный туда тоннаж привыкли заламывать неописуемые цены. При этом хозяева их кривили губы, словно делали благотворительные одолжения. Тут-то мы, советские(!), лихо, по тупости министерских умов, сунулись. Хрясть, и завидную фрактовую наживу удавили с умословием ревнивца: «Да не доставайся же ты никому!» Чуть ли не за кукиш, по трезвянке, принялись калечить но-вьё-теплоходы. Извиняюсь за просветительское, около баечки той, нужное вкрапление. Давайте-ка к ровному повествованию вернёмся. … Перебирая ногами, чтоб не свалиться с мокрой округлости, чёрные сплавщики подгоняли к борту будущий баснословный гарнитур. Естественно, с множеством выкроенных потом обрезков для начётистых безделиц. Кому вовсе не позавидуешь, по-лягушачьи подныривали, чтоб застропить уезжающего в Европу. Затем уж отплывали буржуями в подогретом бассейне. Огромное бревно, притопленное как айсберг собственной тяжестью, начинало свой неуклюжий «взлёт». В тот же миг теплоход кренился из-за вываленных стрел, принявших надсадную ношу. На малой высоте подъёма чаще всего следовал изрядный тычок афро-исполина. Такие «здрасте» в конце погрузки лишали судна фальшборта. Под ноль хуже некуда: кривило комингсы трюмов, не желающих потом закрываться.

Весь этот разбой и разор повторялся и повторялся до вечерних роскошных сумерек, не приносящих избавления от тягот жары. Казалась, она впилась в каждый сантиметр палубы и настройки. Заласкала до сожжения кожу северных людей, тяготила их упариванием пота и без того основательно выжатых тел. К ночи на судне врубали чудо-кондишэн. При закрытых дверях кают становилось сухо и весьма сносно. Ощущение, будто забежал в огромный холодильник и в нём, по счастью, прячешься до утра. Пускай эта прелесть обеспечивала простудный насморк, «везунчикам» – ангину, желающих пороптать – никогошеньки. Напротив, второй механик, в заведовании которого значился «простужатель», ходил королём. Пиковым образом всех взвинчивало: хватит ли баллонов с фреоном? «Ежель нет, – айда к чертям топиться!» А вот причастный, как никто другой, к эдаким напастям, балдел от частых рюмок в прохладном Лондоне. Однако головастей в сбыте красного дерева на свет ещё не рождалось. Седовласый сэр, тяготившийся ноской импозантных костюмов, держал мировой, неподвластный капризам рынка солидный бизнес.

Случись ему куда-то наведаться, к парадному крыльцу мигом подгонят помрачительный, классический «Роллс-Ройс».

Два пилота отделанного со стильным тщанием личного реактивного «фоккера» всегда томились ожиданием неопределённости и… невозможностью надринкаться.

Англичанин без подмесу по образу мыслей и чувств напоминал Киплинга – романтика колониальных походов в купе с министром финансов королевы Виктории. Вообще, Африка оставалась его старым трепетным коньком. Разве не там он сумел потеснить резвых до барыша французов? Заработать сравнительно честно непредставимую кучу фунтов?

Да такую, что не проеферить и нескольким полусветским мотовкам. Вот только с годами восторги коммерческих викторий сгладились. С умными стареющими людьми делового круга всегда так.

Рассеянный образ жизни постепенно овладевал им.

В тридцати огромных комнатах удачливыми подселенцами вписалась троечка крупных говорящих попугаев и парочка забавных обезьянок маготов. Много было там африканского антуража вперемешку с батальными полотнами англо-бурской войны, коллекций дорогого оружия, собраний орденов предков, изысканейшей мебели восемнадцатого века. Лишь внутри этого музея, замирал бег времени, коему в натуре не заржавеет, чтоб однажды подкатил к парадному катафалк. Но пока гордый бритт мог позволить всё, каким-либо образом оценённое в испорченном деньгами мире.

«Хочу неуёмного солнца, диких, сочных красок тропического леса, желтых гобеленов саваны. Заодно убедиться: удачно ли нанял по дешевке в чартер совиет шипс?» – подумал, как уже соизволил и претворил.

Ровно через сутки скоростной летающий борт доставил его, куда указал. Свои желания бигест босс начал тешить со второго пункта.

Бывалым взглядом придиры оценщика, оглядел не такой уж примитивный процесс погрузки. Ни на минуту быстрей, ни на минуту тише, а как действительно возможно двигалось дело.

Нанятый советский теплоход изумил великолепными современными формами, мощными грузовыми стрелами. Это не какой-то тьма-тьмущий, перепуленый от хозяйчика к хозяйчику ржавый грека, истасканный в обоих полушариях датчанин иль обманно подмазанный доходяга норг.

От цепкого рассматривания не ускользнули свежие раны, причиняемые судну варварской погрузкой. «Каково должно быть возмущение его капитана?» Он на секунду представил диковатого мужика с бородой, изрыгающего проклятия, которые по слухам превосходят все словесные отрыжки продвинутых наций.

Ничего лестного не сказал бы он и о ходящих под присмотром Ллойда и флагом Англии. Отныне башлять за гонор, переплачивать за задранный на мачте родной юнион джек прозревший сэр счёл оскорбительным. Спесивая патриотичность лопнула для него дождевым пузырём на Трафальгардской площади. Хоть бы и оживший на своём столпе сам адмирал Горацио Нельсон зыркнул осуждающе. Бизнес ноу, есть ноу.

Даром что ль подмечено: удачные мысли приходят с непонятно откуда-то взявшимся озарением…

В голове под пробковой шляпой-шлемом отстучалось, как на пишущей машинке: «Кстати бы, нанести визит мистеру капитану. Грех упускать случай на близком уровне понять загадочных прежних русских. Подходы их верхов почти всегда на грани фола и краха. Интересно, что думают про это исполняющие утопическую блажь? Ещё бы уяснить, почему великий народ, на равных тягавшийся с Британией, стал безлико советским? Возможно ли, чтоб этакое учудили, допустим, свои бузотёры ирландцы?! Да хоть китайцев возьми. В самом Гарварде, надо полагать, руками разведут. Вовсе туманный эксцентричный закидон!» (Где гладили по головкам наших бестий, исполнивших вражеский проект, воспитанный на предвзятостях, деликатно упустил).

Без всякой нарочитой помпы, в несколько люмпенском прикиде, краснодеревщик номер один вскоре оказался в каюте капитана.

Начиная с трапа, к которому ткнулся облезлый катеришка, любопытствующий сэр был воспринят за чудного агента. Самое смелое предположение: бедолажный сдатчик груза. Иначе с каких забродивших фиников в эту «кость» белого занесёт?

По крайней мере так прикинул второй помощник – знаток физиономий от Хабарки до Маймаксы и кабыть планетного разнообразия. Спасибо, удосужился, серчая, стать сопроводителем.

– Хелоу, мастер, – не очень-то церемонясь, начал гость.

Похоже, изучавший этикет в портовых кабаках, он простецки отстегнул с ремня пузатую фляжку.

– Сори, как вы насчёт пообщаться? Попутно представлюсь:

Я ваш наниматель, но это не должно вас смущать. Ведь мы оба джентльмены и никак ровесники.

При этом визитёр отметил про себя благородно-мужественнную наружность русского кэпа. Именно подобная связывалась у него исключительно с носителями мундиров славного королевского флота. Выпадание из главного предмета гордости больно кольнуло вроде занозы. «Во, де, заполучил!» Короткой паузы было достаточно, чтоб подобающе отозваться:

– Вы меня ничуть не напрягаете. Почему бы нет?

Сергей Александрович показал улыбчивыми глазами на отстёгнутый предметик.

– Присаживайтесь насколько вам удобней, сэр. Не начать ли нам с доброй кубинской «гаваны»?

– Вы говорите по-английски так, как у нас до войны некоторые любезничали. Откуда это?

– Именно от них и привилось. Случалось, знаете ли, в годы союзничества совместно в холодных углах ада бывать. Ну и в Рейкьявике, ожидая сбора каравана, «джемисоном», «портером» обоюдно баловаться.

– О! Почти завидую вам. Я тоже тогда служил. Наша береговая батарея за всю войну ни разу с результатом не рявкнула.

К полному стыду мы проспали «Шарнхорста» и «Гнейзенау», выскочившим в канал, чтоб дать дёру из Бреста.

– Полно казниться, сэр. Представляю, с каким удовольствием после утреннего кофе и сандвичей вы бы влепили бошам в погреба боезапаса. Да что толку догонять прошлое.

Лучше выпьём за наши последние клочки здоровья.

Несмотря на поддатость, всю страшную за ним силу денег, сэр ощущал невозможность быть на равных. Только по одинаковой дозе принятой на грудь, вроде мирящий паритет. (Спору нет, по питейному англичане те ещё профи!) – Мне хочется что-то для вас сделать, мастер.

– Разве недостаточно, что мы так вери найсово сидим?

Расчувствовавшийся гость отрицательно мотнул англосаксонским медальным профилем.

– Не подарить ли вам премиленькое верное существо?

– Надеюсь, это никакая-то тощая ваша мисска, – попытался отшутиться Ястребцев.

– Помилуйте, гораздо стоящее. Это, это… обезьянка магот!

Мало найдётся тех, кто наслышан о гибралтарских мартышках. Меж тем, они находятся под покровительством всей супер мощи военно-морского флота Британии! Даже клятва бесподобная затвердилась: «Мы будем защищать этих обезьян до последнего англичанина!» Безхвостных и хвостатых – для нас всё едино!

– Кто ж без вашего спроса столь охраняемую популяцию испортил? – деликатно подколол Александрович.

– Негодяи испанцы. Не иначе берберских подпустили. Подлая месть за отобранную скалу.

– Что вы говорите?! Фи, серинадным апельсиникам. Я бы предпочёл всё ж хвостатую. Без обиды? Йес?

Донельзя довольный замутой и реноме мартышек, редкий визитёр победно откинулся на диване. Желая подморозить кайф важного гостя, Сергей Александрович мешкал с заменой осушенной фляжки.

Одновременно хитро заполнял люфтпаузу словами:

– Вспомнил! Однажды держал я в руках 5-пенсовую монетку. На одной её стороне сама королева Елизавета II. На другой узконосый красавчик магот. Чем не продвинутая компания по сомнительной теории натуралиста из ваших? Предлагаю опрокинуть за обоих отчеканенных. Но уже русской холодной водочки. Гуд?

Опять поплыл разговор как по пролитому оливковому маслу. И всё благодаря одарённости Александровича осёдлывать нужный случай. Именно такой был самим небом спущен ему сейчас. Кровь из носа, надобно завести фрахтовщика в узкий лабиринт чести да и оставить наедине с похмельной совестью.

Пусть-ка всё порушенное распорядится отладить, приварить, как для себя любимого. Значит, щепетильно к каждой железяке и не жмотясь.