Читать книгу По реке времен (сборник) - Виктор Кречетов - Страница 11
Челябинск
Дополнение
ОглавлениеИзлагая более или менее последовательно события моей жизни в Челябинске, я кое-что выпустил из внимания, но рассовывать все эти мелочи по тексту не хочу, а приведу их здесь в виде беспорядочных заметок.
В Челябинске я впервые увидел троллейбус и трамвай. Впервые побывал в цирке. Цирк меня не увлек. Да я, кажется, за свою жизнь в цирке побывал не более пяти раз. Посещал и планетарий.
В первые годы моей жизни в Челябинске была обширная барахолка, где шла продажа подержанных вещей. Чего там только ни продавали! Я подолгу наблюдал за жизнью барахолки, видел разных нищих, в том числе и просто мошенников, косивших кто под слепого, кто под безногого.
Запомнился старик-татарин, игравший на дудочке татарские мотивы. Барахолка находилась на горе, неподалеку от кладбища, между цинковым заводом и районом ЧМЗ. Мимо барахолки проходило шоссе, которое за городом называли уже Свердловским. На окраине города стояли роща и большая татарская слобода, где стояла мечеть и по вечерам можно было слышать завывание муэдзина, созывавшего мусульман на службу. По этому шоссе, километрах в десяти от города, есть татарское село Казанцево. На кладбище этого села в 1988 году найдет упокоение моя мать. Об этом у меня есть стихотворение.
* * *
Мать моя похоронена на кладбище
села Казанцеео близ Челябинска
Страдали мы от немцев и татар –
е позавидуешь такой народной доле.
Один пожар сменял другой пожар.
А между ними было Куликово поле.
Отца убили немцы на войне.
С татарами мы жили рядом.
И прожигала сердце мне во сне
Татарка Дина жгучим взглядом.
Мать умерла. Ее похоронили
На кладбище татарского села
И рядом с ней теперь лежит в могиле
Старушка Шиллер, что вблизи жила.
Обнесены они одной оградой.
Еще прочесть возможно имена.
Здесь Кречетовы с Шиллерами рядом
На вечные спустились времена.
И вот стою я на границе поля.
Где меж татар и русскими – межа.
Земля у нас одна, одна и доля.
И вместе наши пращуры лежат.
Когда я приехал в город, там был район, застроенный одноэтажными домишками и хибарами, назывался он Шанхай, наверное, за густую застроенность. Трудно даже вообразить ту трущобность, непролазную грязь и темень, которые там царили. Даже днем туда было страшно заходить. Но в семидесятые годы там выросли многоэтажные дома, и все это стало походить на город. Такой район был не единственный в городе.
В пятидесятые годы еще не редкость были концлагеря, которые располагались на окраине. Работа заключенных на стройках города была в порядке вещей. Когда мы, ученики СУ № 42, были на стройке на практике, рядом с нами работали под охраной и зэки.
В районе ЧГРЭС стояла тюрьма, и тут же поблизости находилась улица Свободы. Когда трамвай ехал мимо, кондуктор объявляла остановки: «Свобода» – следующая «Тюрьма», а обратно: «Тюрьма» – следующая «Свобода». Это было предметом мрачных шуток, но по-своему и приметой времени.
Очень любил бывать в зверинце. До Челябинска я нигде зверей не видел. Все звери были в клетках. Это было, конечно, ужасное зрелище, но я то время об этом не думал.
Иногда мы с Володей Кононовым купались в реке Миасс прямо в центре города. Не мы одни – народу купалось в реке уйма. Да, видимо, в этом месте вода была еще чистой.
Однажды брат повел меня на стадион, где происходил футбольный матч. Смотреть мы ходили на игру вратаря Хомича, приехавшего с какой-то командой. Игра мне понравилась и сама атмосфера стадиона тоже. Но это был единственный в моей жизни матч, который я смотрел на стадионе, а не по телевизору.
В Челябинске брат и Володька Кречетов (Летов) однажды в жаркий летний день встали в очередь к пивному ларьку, купили пива себе и кружку мне. До этого я ни разу его не пробовал. А когда попробовал, то удивился – чего они в нем находят? Теперь, когда я и сам покупаю пиво, я твердо могу сказать, что такого вкусного пива, как тогда, я никогда и нигде не пил. Вкус остался в памяти и поныне.
Позднее, когда я уже работал, брат водил меня в ресторан в центре города. Там мы пили бутылочное пиво, и я впервые познал, что дурь от пива хуже, чем от всего остального.
В ресторане стояли еще старорежимные швейцары, и музыка была такая, о которой теперь говорим «ретро». В то время я еще не понимал, что самое интересное – это люди. В то время было по шестьдесят с небольшим тем, кто родился еще в девятнадцатом веке. Странно сейчас думать, но в какой-то плотницкой бригаде с нами работал старик Рахим, он был 1897 года рождения, но в то время это еще не казалось древностью, хотя, конечно, его возраст и удивлял нас.
Во время работы резчиком по металлу на машиностроительном заводе я стал увлекаться кибернетикой, о которой что-то можно было вычитать в журнале «Наука и жизнь». Я стал наделять механизмы человеческими качествами, мне иногда начинало казаться, что механизмы-роботы действительно могут обладать душой. В этом я был близок к тому, что иногда начинал верить в театральные спектакли как в реальность. Потом, конечно, прошло.
Некоторое время мне случалось бывать, и довольно часто, в молодежном городке, где брат получил место в общежитии. Молодежным городком назывались несколько бараков-общежитий, где жили молодые рабочие. До сих пор помню лица многих из них. Иногда я играл с ними в волейбол, случалось вместе выезжать на загородный отдых, на какие-то озера в области. Озера там в основном соленые, и плавали в них какие-то непривычные для моего глаза сикарахи.
Почему-то запомнилась кастелянша какого-то общежития татарка Физа, пожилая, но не лишенная привлекательности для холостяков. Долгое время собирался написать о ней рассказ, но пока не собрался.
В одном из таких общежитий первое время жила моя мать, когда она приехала в Челябинск. Она устроилась уборщицей на завод и была этой работе рада, потому что в родном селе она вообще ни рубля не получала.
Два слова о самом облике Челябинска. Когда я жил там, мне нравились дома-многоэтажки, обычные дома без архитектурных ухищрений. Я в то время был ненавистник всего старого, и старые одноэтажные и двухэтажные дома мне не нравились. Мне казалось, что там, за глухими засовами, все еще живет что-то старое, отринутое революцией. А я верил в построение светлого будущего – социализма и коммунизма. Теперь же вспоминаю с какой-то грустью тихие уютные улочки старого города и даже архитектура послевоенного времени приобрела какие-то привлекательные черты.
Некоторое время изучал жизнь тех, кто обретался у церковной ограды. Бывал и на крестном пасхальном ходе. Но церковь интересовала меня не сама по себе, а теми людьми, которые возле нее кормились. От них веяло старой нищенской Россией, не Россией вообще, а именно – нищими, юродивыми, каликами перехожими.
Тогда я увлекался народными песнями, и все это вместе сливалось у меня в единую картину, которую я застал еще живой.
На этом, пожалуй, свое «дополнение» завершу и перейду к Ленинграду.