Читать книгу В каждом светит лучик. Занятия словесным творчеством с особыми детьми и не только с ними - Виктор Кротов - Страница 3

В этот странный лагерь меня занесло случайно. Собрался к себе на дачу, два-три дня продышаться в одиночестве, а мой приятель обрадовался:

– Тебе же через Балабаново ехать! Заверни в лагерь, за три минуты дорулишь, передай одному человеку книгу, она ему очень нужна. Заодно посмотришь, там интересно. Может, статью напишешь.

Ну да, конечно! Раз журналист, значит непременно статью. А что человеку просто отсидеться в тишине надо, от всех житейских досад, что ни с кем лишним общаться неохота, – это разве кому объяснишь?.. Ладно, завезу я твою книгу, а уж без статьи, извини, как-нибудь обойдёмся.

Так я там и оказался. В чаще громадных елей (впрочем, были ещё сосны и берёзы), среди которых стояли жилые корпуса, беседки и множество качелей.

…Мне навстречу шла девочка лет пятнадцати. Походка у неё была скованная, но лицо светилось радостью. Кого-то она увидела, наверное, за моей спиной. Я оглянулся. Позади никого не было. Девочка подошла и улыбнулась шире некуда. Она радовалась мне.

– Здравствуйте! – громко сказала она. – Как хорошо, что вы приехали. Меня зовут Тая. Не Таня, а Тая. Все путают.

Я не успел сообразить, как себя вести. Девочка приветственно махнула мне рукой и свернула на боковую дорожку… То ли это игра такая – сиять навстречу незнакомцу, то ли ещё что.

Чаща была настоящая. Солнце в неё почти не проникало. Пару раз я заметил на елях белок, а потом увидел трёх бельчат, бегающих прямо по земле, устланной хвоей с живописно разбросанными шишками. Эх, будь на душе у меня полегче – как бы я всем этим наслаждался…

Из просторной беседки неслась старинная музыка. Дуэтом играли флейтист и скрипачка. Рядом с ними никого не было, но играли они на выкладку, словно на сцене консерватории. Я подошёл и присел на скамейке. Они повернулись и стали играть для меня. Почувствовали, что музыка мне нравится – и тут же молчаливо приняли меня в свой ансамбль. Флейтист, Скрипачка и Слушатель. По-моему, у нас получалось отлично…

А на дорожке раздалось неторопливое цоканье копыт. Всаднику было лет семь. Лошадь вела под уздцы девушка в оранжевых брюках, а сбоку шёл белокурый парень и перебрасывался с наездником небольшим матерчатым мячом. У беседки они остановились.

Музыканты повернулись к всаднику и заиграли другую пьесу, в его честь. Мальчик на лошади замычал, словно подпевая. Хотя, кажется, мычание заменяло ему и разговор. Потом лошадь зацокала дальше.

Всё-таки в странное место я попал.

– Спасибо, – сказал я музыкантам и вышел из беседки.

– Приходите ещё, – отозвался флейтист. – Вы очень хорошо слушаете. А если захотите на флейте научиться играть – пожалуйста…

– Тарквиний! Галатея! – окликнула тем временем скрипачка двух детишек, упоённо качавшихся на качелях. Качели стояли на вершине небольшого круглого холма, словно на маленькой планете. – Вы не устали качаться?

– Не-е-ет! Не-е-ет! – пропели те на разные голоса, но удивительно созвучно…

– Понимаешь, – звонко произнёс невысокий щуплый мальчик в круглых очочках, мимо которого я проходил, – этот поток достигает основного русла в две целых семь десятых раза быстрее, чем тот!

Мальчик изучал ручейки, бегущие от протекающей водопроводной трубы. Рядом был только я, больше никого. Мне ничего не оставалось, как отозваться:

– И как же ты это установил?

– Эмпирически, – пожал мальчик плечом и погрузился в созерцание текущих струй столь отрешённо, что я понял: аудиенция закончена…

А навстречу шёл мальчик постарше, лет тринадцати. Он не шёл, а словно немного взлетал с каждым шагом, а потом с сожалением приземлялся. Он что-то говорил сам себе и смотрел вперёд громадными голубыми глазами, не замечая ничего вокруг.

– Здравствуй! – сказал я ему.

– Здравствуй, – отозвался он эхом.

Взгляд его на мгновение коснулся меня, и я замер на месте. Словно само небо глянуло на меня: спокойно, почти не замечая, но излучая свою блаженно-небесную сущность. Это было и радостно, и больно.

– Правда, аутисты1 – особые существа? – спросил меня кто-то, подошедший так быстро, что я не успел этого заметить.

Высокий, худощавый, с курчавой шевелюрой, достойной рок-музыканта. Он искрился интересом ко всему, что происходит вокруг, и какой-то деятельной энергией, постоянно выбирающей себе наиболее подходящее русло. Лёгкую паузу, предоставленную для ответа, я использовать не сумел, но это было и не обязательно. Вопрос непринуждённо перешёл в ответ.

– Господь им чего-то не дал, а что-то особое дал с избытком. Вот и Андрей – ему очень трудно общаться. Я просто горжусь, что он вам сказал «здравствуй». Но, знаете, это особая личность!.. А вы, наверное, журналист? И книга у вас под мышкой – для меня. Меня зовут Игорь. За книгу спасибо. Приходите на взрослый тренинг в полдвенадцатого. Если получится, конечно.

Кое о чём я хотел бы расспросить, но не успел. С трёх разных сторон раздались крики «Игорь! Игорь! Игорь!» – и он убежал, по-моему, в три стороны сразу.

Я задумался: почему в полдвенадцатого? Сейчас ведь первый час. Значит, в полдвенадцатого НОЧИ? Неужели он думает, что я здесь ночевать останусь?.. Ну и напористые они здесь!

– Мне Игорь сказал, что вы журналист! – тонким срывающимся голосом обратился ко мне парень лет восемнадцати, ужасно высокий и ужасно худой. – А как по-вашему, справедливо ли Чуковского причисляют к великим детским поэтам? Вы заметили, с какой навязчивостью он писал о крокодилах?..

И мы углубились в обсуждение тонкостей поэтики классика детской литературы. Костя (представиться он забыл, но я всё-таки вытребовал у него имя) нападал, мне оставалось защищать дедушку Корнея. Что ж, мне и вправду нравились его стихи, а крокодилы меня вовсе не смущали. Потом дошло и до Хармса, и до Сапгира (его Костя уважал). Юный эрудит шпарил стихи наизусть, и некоторые из них, признаться, я слышал впервые.

– С вами интересно разговаривать, – обронил мой собеседник. – Здесь не так много начитанных людей. К тому же я тут всем уже надоел.

– Прошу прощения, – вмешалась в разговор строгая рыжеволосая женщина. – Мне сказали, что вам нужно дать талоны на обед и на ужин. А переночевать вы можете в летнем корпусе номер два, вторая комната.

– Вот видите, – с горечью сказал Костя. – Наш разговор ничего не стоит. В любой момент его можно оборвать.

– Костя, перестань, я тебя умоляю, – вздохнул женщина.

– Да, конечно! Всегда одно и то же. Всё, ухожу. Естественно – никому я не нужен! – пронзительно воскликнул Костя, воздевая руки к небу.

Быстрыми шагами он унёсся прочь и вскоре исчез среди елей.

– Ничего страшного, – женщина грустно посмотрела мальчику вслед. – Просто нелегко жить с шизофренией. А вообще-то он очень талантлив. И сам стихи сочиняет. Попросите его прочитать…

– Попрошу. У вас, видно, уже решено меня до завтра оставить.

– Почему до завтра? Я вам утром в столовой на любой день выдам талоны.

– Ах, да! За талоны спасибо.

– Почему спасибо? – удивилась женщина. – Сорок рублей за обед и двадцать за ужин. Мы благотворительная организация, но только для тех, кому это действительно нужно.

– Ой, извините, – я с облегчением полез за кошельком.

Приятно знать, что ты ничем никому не обязан. А то будут ждать от меня ответных любезностей, журналистских. Очерк там, или ещё что. Но я же во всех этих аутизмах и шизофрениях тёмный лес.

Ещё тут было много «дэцепэшников» – детей с церебральным параличом2. Так мне сказал Александр Иванович, главный в лагере врач, который подсел ко мне на скамейку. Это было перед плацем – утрамбованной площадкой, где с детьми занимались ездой на лошадях.

– Лечебной верховой ездой, – уточнил доктор. – Или, по-другому, иппотерапией.

– О, новое веяние? – усмехнулся я.

– Какое там новое! Ещё Гиппократ советовал верховую езду для больных и раненых, а особенно для душевнобольных. Так и говорил, что она освобождает от тёмных мыслей, приносит весёлые и ясные. Да и не только мысли. Тело, психика – всё на лошади оживает. Мы только подбираем для каждого нужные ему упражнения. Вон, глядите, Дима на Руула садится.

Диме на вид было лет семь (десять, поправил доктор). Он упорно смотрел в землю – наверное, потому, что двигаться по ней ему было очень трудно. Двое взрослых помогли ему вскарабкаться на деревянные ступени помоста, возле которого стоял широкобокий конь Руул цвета крем-брюле и с ещё более светлой гривой. Проверили, хорошо ли застёгнут шлем на голове у мальчика, неторопливо, движение за движением, усадили его в седло, вставили ноги в стремена. Парень-коновод какого-то очень странного, наивно-важного вида, взял под уздцы коня, и они отошли от помоста.

И вдруг мне показалось, что в седле сидит совсем другой мальчик! Плечи у него развернулись, голова была поднята, он смотрел вперёд радостно и уверенно. С двух сторон от Руула шли сопровождающие и откровенно Димой любовались, как залюбовался и я.

А через пару минут начались упражнения. Дима наклонялся к шее лошади, откидывался назад, почти ложась на круп, делал повороты телом с расставленными в стороны (насколько получалось) руками.

– Да, – смущённо признался я, – на лошади я пару раз сидел. Удержаться получалось. Но чтобы ещё так крутиться… Цирк какой-то.

– Для вас цирк, – кивнул доктор. – Для Димы удовольствие. А для меня – снижение амплитуды гиперкинеза3, увеличение объёма движений в суставах, уменьшение реактивности ну и всякая прочая рутина… Полгода назад он был безнадёжным колясочником. А коновод у него с диагнозом олигофрения4. Но с двумя золотыми медалями чемпионата по верховой езде среди инвалидов.

– Ладно, а вон та девочка, на чёрном коне? Она-то совсем нормальная. И ездит сама. чуть ли не галопом!

– Ксюша-то? Конечно, нормальная! И талантливая: в какую мастерскую ни зайдёте, всюду её работы заметны. А вот на медосмотр в назначенное время не пришла. Встала возле медпункта и стоит. Отец её уговаривает, а она молчит и в сторону смотрит. На следующий день пришла, а почему накануне идти не хотела – объяснить не может. С незнакомыми людьми общаться – проблема… Глядите, вон у неё занятие закончилось, отошла Сюзанну пасти. Подойдите, поговорите с ней. Для контакта советую начать с лошадей. Тут она специалист. Только Сюзанну конём не называйте. И не чёрная она лошадь, а вороная.

Я подошёл к девочке с серьёзным лицом – тонкой, изящной, высокой для своих одиннадцати лет. Она задумчиво сгоняла слепней с шеи Сюзанны, которая с аппетитом щипала траву.

– Привет, Ксюша, – сказал я бодро и услышал в ответ тихое эхо: «Привет». – Александр Иванович говорит, ты в лошадях хорошо разбираешься. Сюзанна твоя любимица, наверно?

– Сюзанна замечательная, – Ксюша оживилась, улыбнулась и похлопала лошадь по шее. – У неё и рысь отличная, и галоп. Вот только одна на плацу работать не любит, если других лошадей нет. Но больше всего я люблю Тимура, Тимошу. Я его каждый вечер два часа пасу. А чищу и его, и любого, кого позволят. И корм помогаю для всех них готовить.

– Покажешь Тимура?

– Я после ужина пасу его на поле у конюшни. Тимура сразу узнаете: гнедой, а на шее повязка с кисточками. Я специально для него в ткацкой мастерской сплела. Сюзанна, кончай питаться. Нам машут, следующий заниматься пришёл. Пошли, пошли!..

С трудом оторвав вороную целительницу от угощения, Ксюша повела её к плацу.

Теперь мне навстречу по дороге вышагивала огромная марионетка. Улыбающийся человечек в шикарном наряде так радушно размахивал руками и приплясывал при ходьбе, что мне самому захотелось пуститься в пляс. Вёл марионетку красивый подросток лет пятнадцати в чёрном картонном цилиндре. Лицо у него было ясное, открытое и слегка отрешённое.

С крыльца мастерской, из которой он вышел (в окне торчала табличка «Швейная мастерская»), полноватая молодая женщина весело кричала:

– Посмотрите, какую отличную куклу Коля сделал. И как она у него расхаживает!..

– Здравствуй, Коля, – сказал я. – Кукла у тебя и в самом деле великолепная.

– Я не Коля, – торопливо отозвался мальчик. – Я Сюзанна. Вот, глядите.

Он сорвал пучок травы, сунул в рот и стал задумчиво жевать. Так он и прошёл мимо с торчащими изо рта травинками, не забывая, впрочем, двигать своего человечка.

– Прикол у него к Сюзанне, – прокомментировала швейная руководительница. – И занимается только на ней, и себя ею воображает. Впрочем, иногда Пушкиным становится. Потому и цилиндр… А руки у него золотые.

– Здравствуйте! – громко окликнула меня старая знакомая Тая, снова широко улыбаясь. – Вы меня помните? Я Тая. Не Таня, а Тая. Иду на литературную студию. Она вон там, в столовой происходит. Хотите зайти? Её ведёт настоящий писатель.

Неужели я мог отказаться?

В углу обеденного зала вокруг трёх сдвинутых вместе столиков, на которых были разложены книги, листы бумаги и ручки, собралась небольшая пёстрая компания. Писатель был, похоже, действительно настоящий: лохматый, бородатый, полуседой, в очках и в алой футболке. Он приветливо кивнул нам, приглашающим жестом указав на свободные стулья. Мы сели (впрочем, Тая через несколько минут куда-то заторопилась и тихонько ушла). А писатель продолжал свою речь:

– Вы уже знаете, что стихи отличаются от прозы только одним особым знаком препинания: разделением на строки. А если фраза занимает только одну строку, это проза или стихи? Что скажете, Илья?

Илье было за тридцать. У него было умное лицо, глубокие глаза и нескладное худое тело, с трудом поддающееся управлению. Начиная говорить, он некоторое время не мог овладеть звуком. Да и то, что ему удавалось сказать, с усилием проталкивая слова через непослушные речевые мышцы, понять было нелегко. Поэтому писатель подхватывал его слова и повторял для всех:

– Тогда это просто-напросто одностишие… Отличное замечание! А ты, Костя, как думаешь?

Костя (тот самый, критик Чуковского) тем временем молча тянул вверх руку. Теперь он выпалил:

– Вы же сами говорили, что можно написать эссе из одной фразы. Значит, это может быть и проза.

– Тоже верно. А ещё есть такой литературный жанр – афоризм. По-гречески «афоризм» значит «определение». Мы сейчас попробуем придумывать как раз такие афоризмы. Возьмём слово и подумаем, что оно значит. Не как в словаре, а по-своему. Пусть будет или смешно, или задумчиво, или вообще как-нибудь необычно. Ну вот, например, что такое лошадь? Таня, ты как думаешь?

Маленькая девочка с напряжённым лицом, тихо-тихо сказала, подумав:

– Это такие высокие качели.

– Здорово! – улыбнулся писатель и зааплодировал. К нему присоединились и другие. – А ты, Лёша?

Мальчик лет четырнадцати мечтательно смотрел в пространство. Все ждали. Наконец он произнёс:

– Это живое движение.

Аплодисменты. Костя молча тянул руку. Дали слово и ему.

– Лошадь – это животное, рядом с которым человек чувствует себя человеком.

– Вот это да! – восхищённо сказала молодая женщина, рядом с которой в коляске сидел мальчик лет пяти-шести, отстранённым взглядом глядя вверх. Он молчал и почти не шевелился.

– А вы, Ирина, как определите?

– Я бы так сказала. Лошадь – животное, благодаря которому человек научился летать… по земле, ну и… на землю.

Все засмеялись. Виктор Гаврилович торопливо записывал определения на листке бумаги. Заметив мой взгляд, пояснил:

– Вечером в компьютер введём, завтра в стенной газете опубликуем. А в конце смены книжку выпустим… Катя, я вижу, ты тоже придумала. Давай!

Кате лет пятнадцать. Те же затруднённые движения рук. Усилия, чтобы выговорить каждое слово. Но усилия радостные. Я бы даже сказал – победоносные. И сверкающий взгляд, и постоянно улыбающиеся губы.

– Э-э-т-т-о о-о-осёд-д-лан-н-ный ве-е-е-тер…

Снова раздались аплодисменты.

– Катя у нас молодчина. Она и эссе уже написала, и сказку сочинила, и рассказ. И вот определение классное, правда? Давай твоё определение, Лёня.

Я обернулся. Ба, да это же эмпирический определитель скорости потоков!

– Лошадь – это быстрая радость для детей.

– Молодец!.. Илья, что вы скажете?.. – Опять пошло трудное выговаривание… – Движение грации? Ну что, очень красиво!.. Теперь незадание на завтра…