Читать книгу Злая девчонка - Виктор Лановенко - Страница 3

Вторник – отвратительный день недели. Сегодня все, что я вижу и слышу, совсем не такое родное и привычное, каким было вчера, сегодня все кажется уродливым и мерзким. Будильник тикает, как будто шлепает по ушам. В туалете не горит лампочка. А когда в прихожей я усаживаюсь на тумбочку и закидываю ногу за ногу, то в зеркале напротив отражается моя пятка. Она огромная, вроде подошвы слона. Я с горечью вспоминаю, что у меня тридцать девятый размер обуви. Если вдруг прибудут гонцы от сказочного короля и начнут примерять туфельку Золушки на мою ногу, она налезет только на большой палец.

А тут еще мама выходит из своей комнаты.

– Светка, где мой тональный крем? – спрашивает она.

У мамы под глазом свежий фингал. С таким на улицу выходить неприлично. Хотя этот фингал очень даже к лицу моей дорогой мамочке, он окончательно дорисовывает ее портрет. Худая, со свалявшимися волосами, с веселыми морщинками возле глаз, с отсутствующим передним зубом. Ну да, такой и должна быть техничка продовольственного магазина. А проще говоря, уборщица.

И мало кто знает, вернее, почти никто не знает, что мама окончила школу с золотой медалью, у нее высшее техническое образование по специальности промышленная электроника. Когда-то мама была начальником сборочного цеха на очень серьезном военном заводе, а потом, когда завод приказал долго жить, они с папой организовали успешный бизнес.

«Мы не просто жили, – иногда вспоминает мама, – мы купались как сыр в масле».

А потом?

Потом наша счастливая жизнь мигом куда-то исчезла. Я даже сомневаюсь, была ли она на самом деле. Может, мне сон приснился?

– Светка?

– Мам, ну не знаю, где твой тональный крем! – Я пожимаю плечами. – Не пользуюсь. Мне никто фингалов не ставит.

Мама наклоняется ко мне, дышит перегаром и водит указательным пальцем перед моим носом.

– А вот это – не твое собачье дело.

Голос у мамы строгий, а глаза как будто смеются. Веселый она человек.

– Кстати, ты почему не в школе? – вдруг говорит мама.

– Собираюсь. Пойду на второй урок.

– А что так?

– Да, – отмахиваюсь я. – Первой физра, мне там делать нечего с этими дохляками.

– Смотри! – предупреждает мама. – Школа – дело святое.

Не успеваю я натянуть кроссовки, как раздается стук в дверь. Звонок у нас давно не работает. Мама уверена, что звонок обезличивает неведомого гостя, а по стуку она определяет, кто за дверью – мужчина или женщина – и по какому вопросу стучит.

Вот и сейчас мама долго не открывает, стоит, сцепив ладони перед грудью, и скрипит пальцами.

– М-да… – вздыхает она наконец. – Зря я надеялась. Думала, пронесет… Ага, пронесет, как же.

Мама открывает дверь. Входят два дядечки.

Один молодой, с такой перекошенной фигурой, как будто его сложили из корявых деревяшек и каждая деревяшка дергается сама по себе. А второй пожилой, с огромным животом. Наверное, какой-нибудь полковник в отставке. Он разговаривает так, будто раздает команды под чиненным.

Оказывается, это коллекторы, пришли нас прессовать, чтобы мы кредит погасили, который мама взяла под залог квартиры.

– Даю вам четыре дня, – говорит «полковник», распространяя вокруг запах прокисшего чеснока. – Если до пятницы не вернете долг, судебные приставы вышвырнут ваше барахло на улицу. А эта квартира… – Он скользит взглядом по стенам и делает заключение: – Эта квартира уйдет с молотка.

– А нас куда? – спрашивает мама.

«Полковник» пожимает плечами:

– Засунут в какую-нибудь общагу.

– Не хочу в общагу! – противится мама.

– Кто тебя будет спрашивать, Анна Борисовна? – «Полковник» стучит кулаком по своему лбу: – Раньше надо было думать, когда в кабалу лезла.

– Сергеич, да что с ней разговаривать! – встревает перекошенный. – Ты же видишь, она буха́я.

– Я бухая? Я?! – Мама подпрыгивает, словно кошка, и бросается на молодого.

Но «полковник» успевает схватить ее за плечи:

– Тихо, тихо!

– Я тебе покажу – бухая! – орет мама, пытаясь вырваться из крепких рук.

– Анна Борисовна, сбавь обороты, – успокаивает ее «полковник».

– А чего он хамит?! – возмущается мама.

– Ты еще не видела, как мы хамим, – замечает тот.

Уходя, коллекторы оставляют нам письменное предписание и обещают, что в следующий раз нам не поздоровится.

Я прохожу в свою комнату, падаю на кровать и зарываюсь головой в подушку. Лежу и не могу ни о чем думать. Внутри у меня пусто и темно, как в подвале. Не знаю, сколько времени проходит, может, минута, а может быть, два часа, когда в голове начинает кое-что появляться. Лучше бы не появлялось – одно расстройство.

Передо мной вдруг всплывает картина нашего загородного дома. Он большой и белый. На втором этаже овальный балкон с коваными перилами. Я сижу с папиным биноклем в руках и навожу резкость, чтобы рассмотреть улиток в траве нашего сада. Внизу стоит красная машина. Это мамина. У папы черная и большая, на ней мы ездим проведывать старую бабушку в некрасивый дом возле вокзала. Папа называет этот дом «хрущевкой». Там живет много людей и плохо пахнет на лестницах, по которым приходится подниматься в бабушкину квартиру. Папа уговаривает бабушку переехать к нам, но она – ни в какую.

– Меня отсюда бульдозером не вытащишь, – смеется бабушка.

А в лицей меня отвозит мама на своей красной машине. Всякий раз, когда я выбираюсь из кабины, сразу попадаю в объятия Ольги Алексеевны, своей учительницы. Ольга Алексеевна принимает от меня коробку конфет и, пригнувшись, машет в окошко машины белыми пальчиками, словно докладывает маме: всё в порядке, ваша доченька в надежных руках. Меня все любят.

Любят не только дома, не только в лицее – меня любят и в секции АРБ (это армейский рукопашный бой). Тренер не скрывает, что ему повезло с такой воспитанницей, как я, – перспективная, реакция, как у мангуста, а удар молниеносный, особенно с левой руки. Меня ставят в спарринг с мальчиками. И еще одно качество отмечает тренер: я никогда не пла́чу, даже если делают больно. И действительно, я не помню, когда плакала в последний раз. Счастливые не плачут.

Но вдруг – бац! Наша прекрасная жизнь ломается с треском. Как палка через колено. Причину я до сих пор не знаю. Когда начинаю расспрашивать маму, она темнит, переводит разговор на другую тему. Но факт остается фактом – наш бизнес исчезает, а папу закатывают в тюрьму на восемь лет. Мы с мамой переезжаем из роскошного особняка в бабушкину «хрущевку». А спустя три месяца бабушка умирает. Соседи шепчутся – она, дескать, не выдержала позора, которым сын запятнал ее честное имя.

На маму теперь жутко смотреть.

– Я каждый день разрываюсь на куски, чтобы найти достойную работу, – говорит она.

Ну еще бы! Мама – умница, практик, талантливый организатор. Но везде ее ждет облом. Ей отказывают даже вчерашние друзья.

Однажды она признается:

– Светка, у меня «волчий билет».

Еще одна проблема. За мой лицей нужно платить. А нечем. Тогда мама берет кредит под залог квартиры. Но поздно: меня исключают за неуспеваемость, хотя до этого я ходила в отличницах, половина класса списывала у меня контрольные по математике.

Тут мама не выдерживает. Начинает пробовать вино, потом водку, а затем пьет по-черному все, что удается раздобыть. Дальше – хуже, в нашей квартире появляется Денис, постоянный мамин собутыльник.

Однажды, будучи подшофе, мама признается:

– Светка, я слетела с катушек.

Она задумывается на минуту, потом спрашивает:

– Как ты считаешь, доченька, может, лучше за вести петлю под горло и слететь с табуретки, а?

Мои мысли прерывает звук осторожных шагов. Я догадываюсь, что в комнату крадучись входит мама. На несколько секунд она замирает, стоит молча, даже не дышит. Вдруг как хлопнет ладонью по стене.

– Светка! – выкрикивает она веселым голосом. – Не боись, дочка! Прорвемся! Я родилась под счастливой звездой.

Не знаю, под какой звездой она родилась, но у меня такое предчувствие, что вот-вот случится беда. Я каждый день возвращаюсь из школы и долго топчусь перед обшарпанной дверью нашей «хрущевки». Боюсь, что войду и увижу какую-нибудь жуткую картину. А что? Это вполне возможно после маминых пьяных ссор со своим собутыльником.

На этот раз они отрываются аж с прошлой среды, а сегодня уже вторник. Мама на работу не ходит. Только утречком наберет номер заведующей магазином и предупредит, что болеет, а сама тут же натягивает джинсы и летит за пивом для себя и для Дениса. Я не представляю, как она будет предъявлять больничный лист. Кто ей даст? Скорее всего, из «Лидера» ее выгонят. Как раньше выставили из «Пуда», а до этого из «Купеческого».

Я даже заглянула в церковную лавку и переписала молитву от маминого пьянства: «…О, милостивая Матерь Божия, коснись сердец их и скоро восстави от падений греховных, ко спасительному воздержанию приведи их». Каждый вечер читаю эту молитву перед сном, хотя я никакая не верующая, но все равно думаю: а вдруг поможет.

Наверное, я плохая помощница для мамы. Только хожу следом и ною:

– Брось ты этого Дениса. Гони его к чертовой бабушке. Он погубит тебя.

– Светка, не болтай глупостей, – отвечает мама. – Дениска ручной. Он, как болонка, трется у моих ног и заглядывает мне в глаза.

А я не могу набраться храбрости и рассказать ей, как этот «ручной Дениска» пристает ко мне. Он молодой, лет двадцать пять, а маме за сорок. Ему со старухой только выпивать хорошо, а для прочего подавай пятнадцатилетнюю, как я. И сильный, гад. На прошлой неделе возвращаюсь я из школы, мама спит бухая, а Денис в коридоре. Прижимает меня к стене и лезет своими лапами, куда не положено, а вонючими губами закрывает мне рот. Я выкручиваюсь, но куда там. У него руки железные. Никакой рукопашный бой мне не помощник.

– Я все маме расскажу, – цежу я сквозь зубы.

– Только попробуй, – ухмыляется Денис. – Я тебе пальцы переломаю.

Изо всех мужчин я люблю только папу. Когда пишу ему в тюрьму, стараюсь не жаловаться, чтобы он не огорчался. Ему там без нас не сладко. А про маму вообще помалкиваю. Поэтому письма получаются короткие. Между первой строчкой «Здравствуй, дорогой папочка» и последней строчкой «Милый папочка, я тебя крепко обнимаю и целую сто раз» и писать-то нечего.

А вот остальных мужчин я презираю и ненавижу. И молодых и старых. Чем бы они там ни занимались, хоть по телику выступали, хоть подметали улицу. У всех на уме похоть и похоть. Только некоторые скрывают это скотское желание, а у других оно написано на морде. За километр видно.

Хотя нет, вспомнила. Кроме папы есть еще один хороший мужчина. Это Зин Зиныч – вернее, Зиновий Зиновьевич. Когда мама работала начальником цеха, он был у нее каким-то наладчиком, что ли. Мы с ним иногда видимся. Он вместо приветствия всегда произносит:

– Ну что, Светлана Анатольевна, поговорим за жизнь?

Но Зин Зиныч – исключение. Он уже старый. И знает меня с пеленок.

Что касается мамы, то здесь все непросто. Да, я люблю ее. Вернее, любила. А теперь во мне поселился маленький вредный наблюдатель, у которого одна задача – пристально всматриваться в маму и каждый день отыскивать в ней все новые и новые недостатки. Это легко делать, потому что мама разрушается на глазах. Из красивой, веселой, элегантной женщины она превратилась в неряшливую пьяницу в грязном халате, застегнутом на одну пуговицу. Иногда я стараюсь придумать ей оправдание. Отыскать причины, которые завели нас в это болото. Но мама причины скрывает, молчит, над этой темой у нее висит табличка с надписью: «Табу».

Тогда я затеваю собственное расследование. Хотя какое, к чертовой бабушке, расследование? Домысливание. Я беру факты с потолка, и у меня получается очень несимпатичная картина: выходит, что во всех наших бедах виновата сама мама. Это она где-то прокололась, допустила роковую ошибку, и наш бизнес пошел ко дну, как большой и красивый пароход «Титаник». А папа отправился в тюрьму. Да, это виновата мама. Потому она и пьет.

В последнее время я физически ощущаю, как любовь к маме, еще недавно заполнявшая мое сердце, – эта любовь вытесняется неприязнью к ней и злом на нее. Каждый день зло и неприязнь занимают все больше и больше места. А любви скоро не останется ни капельки…