Читать книгу В ином свете. Мистика и фантастика - Виктор Мельников - Страница 2

Больше всего я боюсь – и это не выдумка, – что мне придётся каяться, а людям, которые заметят во мне что-то неладное, осуждать, ибо они, как зрители, могут видеть больше, как не скрывайся и не прячься. А делать именно так приходится, да. И это сводит с ума. Особенно та мысль, что зрителем может стать жена. Но, как не удивительно, наблюдателем оказываюсь я сам. Осознание этого факта наступает не сразу, постепенно. И трудно передать, до какой степени ноет то ли душа, то ли её остатки, одним словом, признаюсь, как человек спрашивающий, я не всегда получаю ответы. А значит, гори всё синим пламенем, говорю я себе каждый раз, потому что страсть, как и любовь, осознаю, в период весеннего обострения изгоняет разум. Не до конца, конечно. Что-то остаётся, чтобы как-то балансировать на канате над пропастью, и вот так идёшь прямо, осторожно ступая, вниз не смотришь. Может быть, потому, изо дня в день, в таком напряжённом состоянии человек в силах сделать с самим собой то, что иначе невозможно. То есть происходят чудеса: вместо того, чтобы свалиться вниз, ты продолжаешь двигаться вперёд. При этом человеческая воля просто выкидывается невидимой, мистической силой – и препятствовать ей напрасно, как молнии во время грозы. И зачем, вообще? Ведь ты идёшь, а не летишь вниз.

Мысли… ох уж эти мысли-образы! Возникающая дилемма между двумя женщинами, когда невозможно определиться, загоняет в тупик.

Я выглядываю в окно: снег идёт всю ночь и утро. В обед кто-то слепил снежную бабу. Она становится достопримечательностью двора, детвора водит хороводы вокруг неё, а вечером идёт дождь. Настоящий ливень. Вокруг снежной бабы образовывается огромная лужа – не подойти. Но она стоит, не растаяла, стоит совсем одинокая, омытая слезами, и никого вокруг. Для неё, я думаю, наступает тот самый критический момент, за которым последует, разумеется, настоящий «конец света». Она может исчезнуть – видимо, и у человека свой «конец света» наступает в то или иное время, а не у всех в один миг, как заставляют верить, утверждая с телевизионных экранов. Когда я её вижу, остановившись покурить в подъезде, возвращаясь из магазина с вином и конфетами обратно к Еве, мне кажется, что она продолжает бороться с водной стихией, являясь сама частью этой самой стихии (человек тоже часто борется с самим собой и себе подобными), – и она напоминает мне жену, Ирину. Я выпускаю сигаретный дым вверх огромным кольцом, вдыхаю полной грудью свежего воздуха – выдыхаю, и как бы сожалея участи снежной бабы. Если дождь продлится до следующего утра, а это вполне возможно, она не сможет выстоять, растает вся – погибнет, без всякого на то сомнения, как любой человек, оставшийся один на один со своей бедой. Сожалея, я улавливаю в воздухе странный запах. Кажется, пахнет порохом. Его сгоревшими остатками. Странно, я принюхиваюсь – моему обонянию знакомо это вещество, которое, сгорая, обязательно оставляет след. Так и есть, я, кажется, не ошибаюсь. И вот, утром, покинув Еву, я уже не вижу снежной бабы. Она растаяла, превратившись в талую воду, а запах пороха во влажном воздухе усиливается – по правде говоря, я не в полной мере верю своему обонянию, ссылаясь на хронический насморк. Так ли всё на самом деле? Скорей всего этот запах ассоциируется у меня с вечерней встречей после работы с женой. Вот в чём дело, оказывается. Так оно и есть. Сомнений нет. И когда я прихожу с работы, специально задержавшись на три лишних часа, Ирина меня не замечает, она спит. Не замечаю её и я…

Кажется, обходится…

Открываю глаза. Утренний рассвет. Суббота. Супружеское ложе. Меня не прогоняют и в этот раз. Я поворачиваюсь к жене. Ирина не спит, смотрит на меня. Как долго она это делает? Гипнотизирует? Или что-то другое в этом взгляде – просто ненавидит?

– Мне кажется, что во всём виновата я, – говорит она, избирая странную тактику ведения разговора, – виновата в том, что старею. И становлюсь тебе не нужной, Игорь. Как поломанная вещь. Правда, я пока работаю: стираю бельё, готовлю обеды и ужины, мою полы в квартире, глажу тебе рубашки. Этакая универсальная машинка-автомат. Или женщина-робот. Знаешь, я удивляюсь, что мне удаётся оставаться женщиной, на которую, в отличие от тебя, заглядываются молодые мужчины, – она замолкает, чтобы понять, доходят ли до меня её слова.

Я, конечно, чего-то подобного жду – ведь всякий раз одно и то же. А вот замечание о молодых мужчинах пронзает сердце иглой. Это впервые. Но не сильно. Чувства ревности не возникает.

Я молчу, не объясняю, почему меня не было дома несколько дней, а телефон сотовый выключен. Ирина, предполагаю, прекрасно понимает, что это означает, потому что ложь не может спасти ни меня, ни её. Она продолжает говорить, я слушаю – так надо для неё самой, чтобы выговориться, облегчить, таким образом, душу. Да, я отмалчиваюсь, глядя на эту женщину, которая почти двадцать лет терпит меня, ухаживает за мной, при этом не оставляет попыток цепляться за остатки былой красоты. В свои сорок лет (мы с ней ровесники, если не считать разницы в полгода, что я старше) она, надо сказать честно, пытается выглядеть «хорошо». Кому, как ни мне, известно, что для этого она прилагает огромные усилия: косметические салоны, маски, кремы… Год назад сделала пластическую операцию: врачи подтянули ей кожу лица… Мысли иногда, конечно, бывают чрезвычайно ничтожны, но, буду откровенным, у женщин в этом возрасте происходит некое «осознание каждой части тела». И, если говорить об Ирине, она всерьёз считает, что сможет остановить процесс старения. Тем самым сумеет снова привлечь меня к себе, а может, рассчитывает на большее… Например, молодой любовник.

По её мнению, я убегаю от неё. Это не так. Я ухожу на время, да. Но не убегаю навсегда.

Пока она говорит, я пытаюсь сравнить Иру с Евой. Ничего не выходит. И дело не в том, что у них существует огромная разница в возрасте – пятнадцать лет. Это два разных типа женщин, и по внешности, и по характеру. Если жена, к примеру, может терпеть, то Ева капризна. Но не в этом, наверное, дело. Между Евой и мной находится некая пелена, которая искажает пространство, а вместе с ним искажается действительность – кто-то из нас носит розовые очки. А если быть более точным, мы трое поочерёдно цепляем их себе на нос. Между Ирой и мной такой пелены не существует, она является частью меня самого, а самому себе, по крайней мере, лгать не станешь – скорей промолчишь. А раз так – она тоже, в этом не может быть сомнений, способна изменить.

– Ты разлюбил меня, Игорь, – продолжает Ирина.

– Я привык, – говорю, но она как будто не хочет слышать.

– У тебя есть любовница. Не отрицай. И что она может тебе дать? Скажи?

– Успокойся, – говорю я, пытаясь прекратить этот разговор. – Тебе не идёт такой тон.

– Нет, ты скажи, Игорь. Честно скажи!

Я молчу, глядя в потолок.

– Что тебе от меня нужно, тогда скажи?

На этот вопрос я не могу точно ответить. И говорю первое, что приходит на ум:

– Я знаю, Ира, кто ты, но не знаю, кто она, та самая, о которой ты говоришь. Ты у меня одна, поверь, остальные подделки.

Очень мало людей умеет разговаривать между собой, даже в семье. Ещё меньше тех, подчёркиваю, кто умеет понимать. Полагаю, я и Ирина понимаем друг друга так, как никто другой, ибо умеем подбирать слова.

И вот жена позволяет мне себя обнять и поцеловать. В это мгновение я вижу другую женщину. Она становится моложе лет на пять, и я чувствую некий восторг, в уме всё мелькает, как вихрь, а сердце вылетает из груди, словно первый раз: страсть возникает из пустоты, ниоткуда, как будто не было тех двух ночей с Евой.

Я собираю вещи, чтобы уйти с работы. Ева звонит на сотовый телефон. Мы с ней разговариваем о всяких мелочах. Сотрудники думают, наверное, что я держу разговор с женой – пусть так думают. Излишняя откровенность позволяет, видимо, им делать такие выводы: всякого влечёт чужая страсть.

Итак, стало быть, уточню здесь, Ева знает об Ирине. И знает, что у меня есть сын, который учится в другом городе. Она видит, что сын для меня многое означает, он мне дорог, здесь не возникает споров, но не понимает, почему я возвращаюсь к жене. В свою очередь я догадываюсь о тех чувствах Евы, которые определяют её поведение и отношение ко мне: занимаясь со мной любовью, она избавляется от забот о хлебе насущном, намазанным шоколадным маслом. Она находится у меня на содержании (практически на полном содержании, хотя сама работает, но свои деньги не тратит, откладывает, наверное, на «чёрный день»). И я даю ей денег столько, сколько она просит, хотя предполагаю, рассуждая из своего болота, что спрашивать денег – гадкая история, если чувствуешь, что их не совсем заслужил. Правда, я могу позволить себе такую «роскошь» – дать.

Именно – «роскошь»! Это слово меня забавляет. Я часто прокручиваю его на языке. Однажды в порыве страсти сказал Еве: «Ты моя роскошь!». Хотя в голове крутились слова «моя дорогая». И то, и другое слово означают одно для меня – трату денег. Не ошибусь, право, то же самое означают эти слова и для неё. Но в обратном смысле.

Если более конкретно и точно говорить о Еве, то можно применять такие слова, как, например, «мне кажется, что её профессиональные достижения связаны благодаря моему появлению в её жизни» (совсем недавно на работе шеф повысил её в должности до заместителя главного бухгалтера). Или: «мне кажется, её новая любовь настоящая, в ней нет равнодушия». Либо: «мне кажется, её радости имеют прямое отношение к тем переменам, что происходят в моей и её жизни».

Мне кажется – и я понимаю почему.

Но мне не кажется, а именно так всё и есть, что происходят трансформации – как не называй это – жизненных сложившихся устоев в моей семье, а вместе с ними, без сомнений, изменяется и сама Ирина.

И вот, когда я ухожу с работы, договорившись с Евой встретиться сегодня вечером, но вначале я должен попасть домой, мне становится ясно, что я страшный эгоист, потому что моя страсть к Еве точно также распространяется и на жену. В этом я убеждаюсь, когда захожу на порог своей квартиры, – я почти не узнаю Ирину!

– Не понимаю, ты снова сделала пластическую операцию? – спрашиваю её. – Это невозможно, когда успела?

– На комплимент не похоже, – говорит она. – Нет, и не думала, Игорь. Я тебе нравлюсь? – Ирина подходит к большому зеркалу в прихожей, скидывает халат себе под ноги, остаётся обнажённой и приподнимает груди руками. – Стали меньше отвисать. Что скажешь?

Я прикасаюсь к жене, одной рукой к плечу, другой провожу по низу живота. Лёгкая дрожь проходит по её телу. Я не знаю, чем возможно такое объяснить, но тело Ирины приобретает некую былую свежесть, – передо мной другая женщина! Она не мираж.

Зная, что последует за всем этим, я прикидываю, что бы сказать Еве после, которая ждёт меня у себя дома, надеясь на дорогой подарок, который ей пообещал.

Испытывая чувство вины, как перед Евой, так и перед женой, я, под предлогом купить сигарет, покидаю квартиру, еду к Еве.

В ювелирном салоне покупаю золотой браслет. С этим подарком появляюсь у Евы…

Она изменяется тоже…

Это становится заметно, но не в лучшую сторону… да так, что я отступаю на шаг, когда она целует меня.

Я примеряю Еве браслет и вижу, что подарок ей не нравится. У девушки портится настроение, словно погода в летнюю жару: набежавшие чёрные тучи сейчас извергнут на мою голову град. Я интересуюсь, в чём дело? Но она не отвечает. Я предполагаю, специально запутывая самого себя в своих же мыслях, всё дело в моей непунктуальности. Хотя понимая, это не так. Пытаюсь разобраться, но она не делится со мною ни одним словом, предпочитает молчать. И от этого, как мне кажется, становится более невзрачной, серой, а на лбу и вокруг век, я вижу, угадываются глубокие морщинки, которых ранее не замечал.

– Тебе я не нравлюсь, – вдруг говорит она. – Что не так? – Ева снимает браслет, кидает его на пол. – Ну, ударь меня за это, докажи, что ты хам! Сделай, что я тебя прошу.

Начинается истерика и слёзы – не переношу. Одеваюсь, ухожу – наспех ликвидируюсь.

В последующие дни складывается впечатление, что Ева избегает меня. На телефонные звонки не отвечает. Всё чаще и чаще я возвращаюсь домой вовремя. И с каждым днём понимаю, что Ирина перевоплощается в молодую красивую женщину – я вижу тот самый сексуальный огонь, который горел в ней лет десять назад. Это чудо для меня. А для Ирины – вдвойне. У неё рождаются какие-то детские планы, она полна радости и восторга. Однако это всё не передаётся мне. Я остаюсь гранитным камнем.

Попытки дозвониться до Евы так ни к чему и не приводят.

Однажды, вернувшись с работы, я не застаю жену дома. Она исчезает. Сотовый молчит. Всё повторяется в точности наоборот, где жена занимает моё место. Я злюсь на весь окружающий мир, а на себя – больше всего.

Еду домой к Еве. Она сама зовёт меня к себе. Понимаю, что эта девушка, может быть, рассчитывает на очередной подарок. Не всё так просто у неё. Но я не хочу быть любезным в этот раз. Я сам не знаю, зачем к ней направляюсь, прошло ведь несколько дней, прежде чем она сама удостоила меня своим звонком.

Всё время в пути думаю об Ирине – куда чёрт её понёс? Не зря она тогда упоминала каких-то молодых мужчин. Знать бы, где она есть…

Но оставлю…

В квартире Евы снова чувствуется запах сгоревшего пороха. Она стоит ко мне спиной, а когда поворачивается, – я вижу женщину в годах, за пятьдесят. Почему-то я к этому лёгко отношусь. Меня не пугает преждевременная старость Евы. Как ни странно, но меня не цепляют за живое её проблемы и состояние здоровья, о которых она второпях рассказывает, а ведь всеобщее уважение и влияние – это есть возраст. Но для меня она здесь и сейчас пустое место.

Она плачет, слёзы текут по обвисшим щекам. Я развожу руками, здесь я бессилен.

Ева говорит:

– Я превращаюсь почему-то в некрасивую женщину… Я старею… Со мной происходит что-то не то… Это болезнь, или зараза, не понятно… Я несчастна – Игорь, пожалей меня. Помоги, прошу!

Есть женщины, с которыми хорошо, но без которых ещё лучше. А есть женщины, с которыми плохо, но без которых ещё хуже. Даже в лучшие времена я определял Еву к первой категории. В теперешней ситуации, я понимаю отчётливо, требуется бежать, бежать и бежать, пока Ева не сгорела совсем в наступающей старости. Но я стою и смотрю на неё. Жалости нет. Полное равнодушие. Как будто так должно и быть, естественный процесс.

– Мне пора, помочь не могу, иди к врачам, – быстро говорю и ухожу. Моё место не рядом с этой женщиной.

Домой возвращаюсь в возбуждённом и, не знаю почему, весёлом настроении. Это, наверное, потому, что так легко расстался с Евой.

Вхожу в подъезд, поднимаюсь по лестнице. Теперь я могу догадываться, кого встречу, если вернулась жена. Однако я боюсь анализировать последние события. Они не поддаются логике, мне становится смешно, и я нервно смеюсь. От безысходности. Сосед здоровается и как-то странно смотрит на меня. Но мне на него плевать.

Возле своей квартиры я снова улавливаю знакомый запах. Сгоревший порох?..

Вставляю ключ, распахиваю дверь, захожу – вижу трёхлетнюю девочку. Она смотрит на меня жалостливыми глазками. Где-то я её видел… Кажется, на пожелтевшей чёрно-белой фотографии…

Обратный процесс – тоже смерть, безобразное явление природы. Это всё должно оставаться в тайне, без посторонних глаз.