Читать книгу Плебс. Авторский сборник контркультурной прозы - Виктор Мельников - Страница 22

И вот он объект! Сразу возникает мысль, что за колдовство кроется в нём, придающее магическое свойство, чтобы десятки, а то и сотни зевак стремились попасть на эту территорию, где, на первый взгляд, только масштаб сооружения вызывает восхищение. Откуда в них (теперь уже и во мне) это непререкаемое стремление, чтобы после гибели (а объект погиб, так и не родившись) каждый здесь очутившийся мог засвидетельствовать своё пребывание? И я, кажется, нахожу ответ, ещё не проникнув вглубь станции, – это шальная мысль, внезапная, и она самая верная, без всякого на то сомнения: объекты, предметы соперничают с людьми в жизнеспособности своей; более устойчивые к внешнему воздействию – они обязаны существовать чуть ли ни вечно. Но в данном случае, лишившись людей, – объект осиротел, умер, превратился в издевку.

Крымская АЭС – это аборт Советской системы, история краха, которую видно невооружённым глазом и которая не прикрыта сплетнями, чтобы замаскировать своё поражение и гибель; в станции есть что-то человеческое, некий остов, или скелет. И у меня зарождается новая мысль, что новейшая история есть тот самый органический каркас, на который вешают сырые куски мяса, но не учитывают, что антрекот слоновий, а филейная часть свиная – сращивания произойти не может, только отторжение. Но все ожидают чуда, надеются.

В детстве с друзьями я любил играть на стройке или на каких-нибудь развалинах. Нас туда тянуло магнитом. Детские площадки – были не для нас. Они – вообще не для детей. Траншеи и котлованы – те самые ямы, куда мы спускались с большим удовольствием, являлись любимым местом для игр. Формирующееся сознание ребёнка – это огромная стройка в голове, беспорядок. И то же самое хочется видеть вокруг себя, чтобы создавать что-то новое, а не играться на выстроенной ровной площадке какими-то взрослыми людьми, у которых детство, наоборот, ассоциируется с порядком: качелями, песочницей с грибком, горкой, и только. Это скучно. Повзрослев, многие из нас детьми и остались, в голове – тот же беспорядок мыслей, идей и желаний. Эта бессознательная, не нарушенная временем привязанность к детству прямо сейчас притащила сюда каждого из нас, и вот мы идём за Гешей, слушаем его болтовню. Точней сказать, слушают мои товарищи, я иду в самом конце, замыкаю цепочку, и почти не разбираю слов сталкера, хотя он пытается говорить громко и внятно. Я полагаюсь на свои глаза и ощущения.

Осматриваюсь. Я понимаю, что успели построить всего только один блок, для второго заложили лишь монолитный фундамент. Территория вокруг станции пустынна, нет никакой зелени, всё выжжено солнцем, где-то вдалеке лают собаки. Одинокий кран в плачевном состоянии.

– Остальные, что использовались при строительстве, разрезали на металлолом, – говорит Геша; до меня доносятся обрывки его слов.

Смотрю на реактор – он же энергоблок – это квадратная постройка с ребристыми бетонными стенами. Сверху из него торчит огромный цилиндр, похожий на широкую трубу – этакий головной убор. Окон, естественно, нет, изредка видны непонятные круглые отверстия: то ли проектные, то ли каких-то труб… Обращаю внимание на надпись на ржавом металлическом листе у реактора: объект под охраной! Вокруг ни души, только нас пять человек продвигается к чёрному проёму, где находится, наверное, вход. Кричать: «Сим-Сим, откройся!» – не придётся… Идём по вспомогательным помещениям, примыкающим к АЭС. В бойлерной нас встречает стая летучих мышей, которые тут же разлетаются в стороны. Одна из них цепляет крылом лицо Регины, и девушка визжит как умалишённая.

– Не бойся! Она не кусается, – обращается к ней Геша и гладит Регину по руке.

– Ты её напугала больше своим криком, – говорю я.

Регина пропускает вперёд Женю и Риту. Теперь я иду следом за ней, оставаясь так же в хвосте.

– Если появятся монстры, – Регина говорит мне через плечо, – защищай меня, Кирилл.

– Если успею…

Идём дальше по зелёным лужам. Кое-где глубоко, вода попадает в кроссовки. Пока ничего интересного: бассейны с грязной водой – слева, вверху – круглые отверстия, как пустые глазницы… Проходим в длинный бетонный ангар высотой этажей в пять, примыкающий к станции. С его стороны в стене реактора располагаются отверстия для труб, их много, а сама стена гладкая… Во внутреннем дворе ангара стоит старый ржавый кран «Зил-133», таких уже почти не увидишь, и вагончик цвета хаки; эти объекты притаились, спрятались как будто, чтобы их не забрали на металлолом, но им, по-видимому, осталось жить не долго; доживает последние дни бетонная конструкция, чем-то похожая на мост… Я осматриваюсь, затем смотрю под ноги и советую делать это всем – пол внутри ангара весь провален, кучи битого кирпича, торчащая отовсюду арматура, извивающиеся провода, словно спаривающиеся змеи, кабели и вентиляционные трубы; картина здесь самая удручающая. Разбитые плиты свисают сверху, так и норовят упасть на голову – Геша обходит их стороной, мы следуем за ним, как он учил, – остатки круглых бетонных колонн лежат у стены, тухлая вода в резервуарах выделяет зловоние – вот он образец судьбы прошлого, которое когда-то было настоящим… Делаем небольшую остановку, перекур. Все молчат, озираются по сторонам. Геша в стороне справляет малую нужду… Идём дальше, обходим энергоблок и встречаем местного сторожа. Геша делает знак остановиться, сам подходит к нему. Пару минут они тихо разговаривают, затем Геша направляется ко мне, объясняет:

– Непредвиденные обстоятельства, сторож – мой конкурент. Надо заплатить.

– Сколько?

– Тридцать гривен.

Я достаю пять долларов. Спорить не собираюсь. У сторожа на поводке большая собака неопределённой породы. Постоянно гавкает на нас.

– Только так, – говорю.

Геша возвращается к сторожу, показывает ему деньги. Затем машет рукой, и мы идём дальше. Женя не перестаёт всё это время фотографировать.

Внутри станции – полный мрак, фонарь Геши еле пробивает черноту, которая окутывает внутреннее помещение, словно в каком-то фильме ужасов.

– В 2007 году, – слышится голос Геши, – Бондарчук снимал здесь некоторые эпизоды «Обитаемого острова».

– Видимо, зря. Фильм-то неудачный у него получился, – встреваю я со своей фразой. Чтобы не молчать в темноте.

– Мне страшно! – это уже голос Риты.

– Всё хорошо, – Женя её подбадривает.

Проходим огромной длины лабиринт, вокруг так темно, что у меня слезятся глаза. Время тянется вечно во тьме. Вот как его можно застолбить оказывается…

Глубокие ямы Геша обозначает фонариком, и я хочу его упрекнуть, почему он не сказал купить хотя бы ещё один фонарь. Но не делаю этого. Уже нет смысла. В утробе АЭС такие замечания ни к чему… Выбираемся на более освещённую поверхность. Идём дальше. Судя по количеству ржавеющего оборудования, процент готовности станции в эксплуатацию был немалым… По пути попадаются огромных размеров контейнеры, немыслимой толщины перегородки и двери; по периметру здания встречаются стойки для электронного оборудования с остатками электроники – платами, резисторами, конденсаторами, которые, удивительно, ещё не растащили. Это же добро в огромном изобилии валяется на полу в кучах… Тринадцать этажей вверх по узким лестничным пролётам, затем пролазим через круглое отверстие эвакуационного выхода – и мы в центре энергоблока.

– Это и есть гермозона, – говорит Геша.

Теперь всем становится понятно, что без него никто из нас сюда никогда не пробрался.

Мы останавливаемся; у Риты ссадина на руке, Регина порвала джинсы, а Женя скорей всего зацепил лбом бетонную плиту в темноте – у него огромная шишка. Я вроде цел. Геша – и подавно невредим.

Кручу головой, налево и направо – зрелище впечатляющее! Вокруг один металл, который из-за своей громоздкости ещё не успели спилить и утащить. В центре гермозоны находится огромное отверстие метров десять в диаметре, предназначавшееся, наверное, для стержней реактора. По всему помещению валяются огромные цельнолитые гидронасосы, в полу и стенах куча непонятных круглых отверстий, сверху спускаются тросы и лестницы, а в самом верху расположился кран с облупившейся краской, который должен был передвигаться по рельсам, прикреплённым к стенам гермозоны и переносить урановые стержни…

Стены разрисованы надписями и рисунками, оставшимися от когда-то проходивших здесь рейвов.

– Строительство АЭС… – говорит Геша, делая глубокий вдох, затем – выдох, и я замечаю, как дрожит его голос, ему больно, по-видимому, наблюдать всю эту картину, всякий раз оказываясь здесь. Он не может привыкнуть к ней. – Строительство АЭС, – он снова повторяет, – было начато в 1975 году, когда вас никого ещё не было в проекте. Но в 1989 году в связи со сложными геологическими условиями – это место находится на стыке двух тектонических плит – стройку заморозили. Этому поспособствовала также и катастрофа в Чернобыле, и новая политическая ситуация… и множество других факторов, которые остановили строительство. Да, были разные идеи использовать эту недостроенную АЭС, но, как всегда у нас бывает, всё погрязло под бюрократическими процедурами. Про станцию забыли…

Вдруг понимаю, что я не слышу голос Геши, размышляю о том, что существует, вероятно, некоторый предел способности к удивлению. Находясь на АЭС, я испытываю некоторое утомление ото всего, что вижу. Если так разобраться, у каждого из нас под ногами разбитое корыто. У одних дыра меньше, у других больше. А средств заняться ремонтом не хватает. Либо совсем нет. И я пытаюсь представить себе что-нибудь такое, что могло меня поразить до глубины души, но фантазии не хватает. Это мне не нравится. Потому что, мягко выражаясь, я отношусь равнодушно к тем людям, которые не умеют удивляться – в данный момент я равнодушен к самому себе тоже. Но сейчас принимать любую глупость, даже такую большую, которая вот-вот может кануть в лету, за чудо как-то не получается. Напротив, Женя и девушки прониклись увиденным – я это чувствую, – а болтовня Геши увлекла.

Неожиданно я хочу прервать монолог нашего сталкера и спросить о городе Щёлкино, который строился специально для работников АЭС, что с ним, но меня останавливает Регина на полуслове, негромко говорит: «Цыц!». И я умолкаю…

– …Металлоконструкции постепенно разворовываются и растаскиваются по частям. Это продолжается и по сей день, – завершает Геша свой рассказ, делает короткую паузу и добавляет, ставя как бы жирную точку в конце предложения: – Непременный атрибут жизни – это смерть. Се ля ви. Вариаций может быть много, а исход один.

По шатким лестницам поднимаемся выше на уровень крана.

Отсюда видно всё помещение гермозоны. Ходить здесь довольно опасно. Под ногами металлические штыри (я пробиваю подошву кроссовок, накалываю ногу); узкие переходы по металлическим балкам – я боюсь высоты, но не показываю виду (девушки смело ступают вперёд, вместе с ними Женя, чем я хуже, который не принадлежит к слабому полу?); листы железа вместо мостиков; ещё какой-то мелкий металлический мусор под ногами… Из гермозоны во внешний мир ведёт, пожалуй, самая огромная и толстенная гермодверь. Баллончиком на её створке написано «Z». Туда мы и направляемся…

Опять попадаем в кромешную тьму, но это ненадолго. Буквально через пять этажей мы выходим на крышу АЭС. И вот он пейзаж, о котором говорил Геша!.. С этой высоты впечатляющее зрелище! Виден город Щёлкино, останки экспериментальных электростанций, солнечной и ветровой, а так же видна нефтедобывающая платформа в море, принадлежащая америкосам.

«СМОТРИ НА МИР СОБСТВЕННЫМИ ГЛАЗАМИ».

И у меня захватывает дух, а ветер бьёт в лицо, усиливая впечатление. Я здесь, я «щастлив», а это почти настоящее счастье!