Читать книгу Жизнь не любит нас - Виктор Мельников - Страница 5

В первый же день на работе я ощущаю себя собакой Павлова: один гудок – начало рабочего дня, два гудка – обед, три гудка – можно валить домой. За этих несколько часов я так и не смог столкнуться нос к носу ни с одним менеджером, ни с одним своим непосредственным начальником – как будто их не существовало вовсе. Ебать-колотить, всё продумано у чёртовых французов, продумано до мелочей, чтобы ты работал, не отвлекался, повышая производительность труда.

Только переступив порог служебного помещения гипермаркета, я удивляюсь росписи полов. Человек, который провожает меня к будущему рабочему месту, быстро идёт по синей линии. Я – за ним.

Я спрашиваю его, что это значит? Он, не вдаваясь особо в подробности, поясняет, что я, шобла-ёбла, как будущий технический персонал, обязан: двигаться только по синей линии, никому не мешать; красная линия предназначена для младшего управленческого персонала, а по зелёной передвигаются грузчики, уборщики и прочие неквалифицированные рабочие.

Я интересуюсь:

– Туалеты, значит, общие?

– Все линии сходятся возле них.

– А если я захочу пройти не по синей линии?

– Видеокамеры сечёшь?

Я оглядываюсь. Он говорит:

– Получишь минус тысячу рублей из заработной платы. Перекур больше двух раз до и после обеда – тоже минус, сел в столовой не за тот столик (строго следуй своей линии) не со своим персоналом – минус. Заметь, никто и никому ничего не указывает, не поправляет, не поясняет, но в конце месяца можно увидеть в окошке кассы всего один рубль. Вместо двадцати штук. Понятно?

Я иду за его спиной, ступаю строго по синей линии, как будто вокруг находится минное поле. Осваиваюсь: хуйня война – главное манёвры.

Он переспрашивает:

– Понятно?

– Да, – отвечаю, хотя почему туалеты общие при таком «расовом» разделении, я мало понимаю. И говорю:

– Чтобы выработать слюноотделение, надо время.

– Такое можешь пока только мне говорить, как новенький в этих стенах, а менеджерам – не советую. Здесь говорливых не любят.

Вдруг хочется ударить провожатого по затылку кулаком, легко так ударить, чтобы он поскользнулся на собственной слюне, но я не делаю этого. Я показываю ему рожки над головой, но эта падла оглядывается. Я готов протянуть ему носовой платок, чтобы утереться, но как назло у меня его с собой нет.

– Шутишь, однако?

– Сопротивляюсь.

– Скоро привыкнешь. Кризис поможет, – и он показывает моё рабочее место.

Я не верю глазам, ебаться-сраться! Ожидая увидеть преисподнюю, как обычно бывает у пекаря, я вижу чистый прохладный кабинетик с удобным креслом, возле которого находится пульт управления с пятью кнопками.

Мне, дебилоиду, поясняют, что к чему, – и я уже через полчаса выполняю самостоятельно скучнейшую работу, нажимаю кнопки, слежу за индикацией – выпекаю, одним словом, булочки, которые тут же продаются по цене двенадцать рублей девяносто копеек за штуку в этом ёбаном совместном российско-французском гипермаркете на четвёртом этаже.

Всё это время я не вижу конечный результат своего труда. Его съедают, думаю, буквально сразу. Вся моя работа – просто следить за индикацией, отжимать кнопки. Халява вроде. Но тупость полная. Это как в носу ковыряться, семечки грызть… или палочкой в какашках копаться. Разницы не почувствуешь.

Человека, который был моим провожатым, я тоже больше не вижу, даже в столовой, куда бесшумно стеклись по разноцветным линиям все свободные работники гипермаркета. Может быть, у него уменьшилось слюноотделение, и он ушёл? Я стал для него последней обязанностью перед увольнением? А может, его слюноотделение увеличилось, и ему представился особый случай? Деградант! Руководителями становятся те, кто умеет только подчиняться, – лабудошники!

В такой обстановке я не решаюсь спросить, хотя за одним обеденным столом нас сидит человек двадцать. Все молчат, хлебают суп, стучат ложками. Как мне кажется, один только плюс во всём этом замечаю: нет сплетен. Во всяком случае, внутри этого самого ебатория.

Как зовут меня, не знает никто за столом, и я не знаю, например, напротив этого бородатого мужчину с маленьким курносым носом; он иногда кидает взгляд в мою сторону, смачно всасывает из ложки суп, молчит.

Я поступаю, как все: доедаю суп. Быстрее всех это делаю. Не умею медленно есть.

Надо что-то предпринять, бля! Меня угнетает такая обстановка.

– Царство небесное, – произношу вслух и, стоя, залпом выпиваю стакан тёплого компота.

Полное безмолвие! А чего я могу ожидать? Правда, ложки о тарелки перестали биться. На меня обратили внимание.

Из столовой ухожу по синей линии – как положено. Чин чинарём. Спиной чувствую: меня провожают взглядом. Порой так мало надо, чтобы тебя заметили.

Первый рабочий день прошёл удачно. Возвращаюсь домой.

*

Трёхэтажный особняк. Я здесь живу. Плачу за койка-место. Три штуки в месяц. Экономлю. Хозяйка пытается заработать. Тут таких, как я, ёбнуться, двадцать пять человек. Мымра, так про себя называют койкосъёмщики владелицу дома, живёт на первом этаже, остальные распределились наверху, обитают.

Захожу в ванную. Там Наташка с соседней комнаты. Голая. Приятное близкое знакомство сорокалетнего мужика со студенткой третьего курса, будущим медиком. Не закрылась. Но вот она обернулась махровым полотенцем. Меня не замечает. Делает вид. Заходит Митяй. Тоже студент, будущий историк, а по совместительству грузчик с оптовой продовольственной базы. Садится на корточки у ног Наташки, закуривает папиросу с травой, протягивает ей, та делает три напаса, отдаёт мне, я отказываюсь. Мне, бля буду, помыться надо, и я раздеваюсь, залезаю под душ.

Митяя прёт, и он начинает рассказывать:

– В двенадцать лет у меня впервые это было. Открываю глаза. Бездонное синее небо, ни облачка. Солнце светит ярко, ослепляет до боли. Одинокая слеза стекает на щёку… Смахнув её, – я вдруг вижу звёзды!.. Они располагаются в том самом хаосе, как и прежде, если смотреть на них ночью. Полярная звезда мигает маленьким фонариком, Большая Медведица прогуливается с Малой Медведицей, Кассиопея играет на Лире… В траве – я лежу на спине – ползают муравьи. Кусаются, щекочут – раздражают. Я не могу долго смотреть на небо, наблюдать, как мне кажется, за невероятным явлением, где звёзды есть участники театральной постановки, и поднимаюсь на ноги. Океан расстилается чёрным неровным одеялом всего в ста метрах передо мной; чайка пролетает над головой, я вижу её силуэт, делает оклик моему одинокому телу. Невыносимая слабость чуть было не роняет меня обратно в муравейник, но так хочется прохлады, и я уверено плетусь к океану. Вхожу в воду по пояс – слышатся «голоса». Не затрагивая слуховых центров, они звучат прямо в голове, накладываются на мысли, заглушают их странными командами. Я не могу в точности разобрать их истинного назначения, но воздействие не ослабевает, – наоборот, до изнеможения усиливается неведомой вибрацией. Именно одна единственная мысль – где я нахожусь? – пытается бороться с «голосами», победить слабость, пытается преодолеть болезненное состояние, но не может взять под контроль чувства, эмоции, тело, – и я по-прежнему не помню вчерашний день, не помню своего имени даже… И снова головная боль бьёт молнией. С последних сил я выхожу из воды и теряю сознание…

– Бедный ты мой! – целует Наташка Митяя в лоб. Как покойника. Без эмоций и каких-либо чувств.

Я говорю:

– Сносит крышу от травы, от любви и от пули тоже. Отвечаю!

Наташка увидела меня голым. Скривилась. Я посмотрел на свой член и тоже остался недоволен.

Митяй лезет под душ одетым.

Я быстро вытираюсь, одеваюсь – и вон отсюда! Долбоёбы! Мне бы их проблемы – я всё понимаю, но не могу догнать такой инкарнации. Уж лучше шпилиться стали при мне. Такое поведение естественно.

Наташка вслед говорит:

– Клим, ты зря не сделал напаса. Так колбасит!

Кого от чего, а меня колбасит от работы. Чтобы добраться отсюда до гипермаркета, надо полтора часа, а обратная дорога, если попадёшь в общественном транспорте в пробку, ещё дольше.

– Сексом займитесь, – советую, – вывернет! Правда-правда! И Мымре на глаза не попадитесь, закройтесь изнутри.

– Клим, – говорит Митяй, – ты всегда прав.

Они внемлют моим словам.

Валюсь спать без задних ног. Что же будет со мною дальше?.. Старею, сука.

Стучат в дверь. Я сплю, но отчётливо слышу настойчивость чьей-то руки.

– Кто там?

– Клим, когда заплатишь?

Выползаю из постели, открываю дверь. Сорокапятилетняя тётка, Мымра, пыхтит словно насос. Видно, что сердце и лёгкие её пошли по пизде. Сто килограмм мяса облепляют кости безобразной массой. А она старше всего на пять лет. (Сорок пять – не всегда ягодка опять, извольте.) Неужели и я так могу выглядеть скоро? Увидев меня, она громко говорит, хрипя мокротой бронх:

– Климушка, денежки приготовил? Платим за месяц вперёд.

Я выуживаю последнее бабло, оставленное на хавку, отдаю.

– Спокойной ночи!

Сука! Что б тебе не уснуть сегодня, думаю. Не могла раньше спросить.

Сон потерян. Ни через час и ни через два я сам не могу уснуть.

Выхожу покурить на улицу. Спускаюсь по лестнице, прохожу мимо спальни Мымры, прислушиваюсь – храпит! Сам себе, дурак, накаркал бессонницу.

Осень берёт своё, зябко. Делаю быстрые затяжки, выпускаю дым из ноздрей, как раздражённый бык на тореадора. Хозяйка, думаю, без мужика с ума сходит. Поэтому из неё такая неудовлетворённость исходит. Злоба. Вот почему мужик бабе нужен, а мужику баба: чтобы быть добрее к себе самим и окружающим.

Прикинув, сколько без секса обхожусь я сам, – ужасаюсь, ебическая сила: три месяца!

Направляюсь к Наташкиной комнате. Стучусь. Тихо так – кошкой скребусь.

Открывает. Не спала. По лицу вижу.

– Чего тебе?

– Ебаться хочу! Курнуть есть чё?

Она выглядывает в коридор – никого.

– Заходи.

*

Я улетаю, улетаю, улетаю… Лет десять назад последний раз пробовал шалу. И вот он, кайф! Под тобой прекрасная девушка, а в голове играет настоящий симфонический оркестр!

– Откуда музыка? – спрашиваю.

– Не отвлекайся, – говорит Наташка. – Эта трава музыкальная. Я слушаю Вивальди…

Меня прёт во все дырки! А этот монотонный танец длится вечно: туда, сюда, обратно… туда, сюда, обратно… Ебстество есть не богохульство, а боголакомство. Я теряюсь в пространстве и во времени. Оргазм похож на затяжной прыжок парашютиста. Вначале летишь с огромной скоростью вниз, щелчок – и вот ты уже завис в воздухе. А музыка звучит, как и прежде, только какой-то какофонией ветра. Я не могу почувствовать под собой твёрдую почву, я нахожусь в подвешенном состоянии, и я понимаю, что это и есть мои координаты тела: неопределённость.

*

В жизни бывают моменты, которые никому не нравятся: то ли они исходят от тебя самого, то ли от кого-либо другого.

Десять часов утра. На работу я так и не вышел.

Наташка мирно спит, тихо посапывая, а я думаю: правильно ли сделал, может, стоило остаться и молча отупеть над кнопками пульта управления?

В комнату входит Митяй – мы забыли закрыться (так часто бывает у любовников) – и устраивает бучу. Я врезал ему в челюсть, и он остыл. Пообщаться не удалось, но я понял, что Наташка, так он считал, есть его девушка. Хорьком она была. Нельзя быть таким слепым.

Наташка нас выгоняет. Я плетусь в свою комнату, Митяй хнычет у её дверей. Интересно, вчера она ему дала?

Я почти никогда специально не задумывался, что предпринять: сами условия ситуации диктуют, что надо делать. Минутная слабость изменяет целую жизнь.

Ебало просило жрать, я пошёл искать новое место работы.

*

Весь мир растворяется в одном измерении.

И я сам.

Злоба, хуё-моё.

На всё происходящее.

Переделать под себя мир не под силу: сильная личность способна переустроить его, чаще не осознавая в полной мере той ответственности, которую нормальный человек не может возложить на свой горб. На то она и сильная личность, доминантная, способная, без всяких прикрас, ебать других до потери пульса ради достижения своей – благой? – цели.

Добрый-добрый бригадир грузчиков одного из многочисленных мясокомбинатов города платит пять сотен в конце дня. На пару дней хватит. Чтобы поесть. Временная работа – это всегда физический труд, тяжкий, способный убить кого угодно, как диктатор, если смириться с ним на всю оставшуюся, такую короткую жизнь, коль подчинился. Выгрузив вагон соли, однохуйственно, я извёл из себя столько же липкого пота.

– Завтра два вагона сахара придёт, – говорит бригадир. – Ты меня устраиваешь, умеешь работать.

Когда деваться некуда, хватаешься за что угодно.

– Я подумаю, – говорю. Он-то не может знать, что меня не удовлетворяет такая оплата труда, бляха-муха. И тяжело, однако.

«Килька плавает в томате…»

И вот в голове звучит отчётливый стук. Как будто кто-то стучится настойчиво в дверь: тук… тук… тук… тук… тук… тук… тук…

Неужели трава до сих пор действует?