Читать книгу Чермет - Виктор Мельников - Страница 9

– Водка – это краска, которой можно разукрасить серый мир. Но она быстро смывается. Вот поэтому я здесь снова, – сказал Рома, завсегдатай бара, и опрокинул содержимое рюмки в рот.

– Ты лжёшь самому себе, – ответил бармен. Иногда он поддерживал разговор с Ромой. От нечего делать. Если не было клиентов.

– Мне остаётся только разглагольствовать. Все громкие события последних дней говорят об одном, нас терпеть не хотят, ненавидят. В скором времени – стрелять начнут. А смерть узаконят. Людей надо любить, а вещи использовать. Меня используют, например, и тебя тоже – не любят, не могут любить. А мы молчим. И пьём, – Рома подставил рюмку, чтобы бармен налил ещё.

– В долг наливать? – бармен не торопился выполнить просьбу завсегдатая.

– А сколько я должен?

– Пять сотен.

Рома порылся у себя в карманах, нашёл четыре сотки.

– Вот, вычеркни, – он протянул деньги.

– Значит, в долг, – сказал бармен.

Рюмку Рома подтянул к себе, но пить сразу не стал, сказал:

– Вся хрень, творящаяся вокруг, говорит об одном: начался закат, новейшая история пишется другими людьми.

– Говорить такое не боишься?

– Послушай, – Рома перегнулся через стойку бара, – для меня будет более мучительно больно, если я замолчу совсем. Из-за страха, или по какой-то другой причине. Иногда надо говорить, чтобы заговаривать возникающую боль. – Он снова вернулся на своё место, присел, выпил водку. – Недавно наткнулся на интересную фразу в интернете. Кто-то сказал, что выбраться из жизни живым никому всё равно не удастся. Ты не знаешь, кто это сказал?

– Не знаю, – бармен был краток. Он уважал этого постояльца за то, что тот никогда не врал. И всегда отдавал долги. Его пьяные разговоры совпадали с его мыслями. Только он молчал, а этот говорил вслух. Может быть, он говорил эти вещи только ему, но какая разница. За смелость он уважал Рому.

– Вот и я не знаю. А сказал хорошо! И он вошёл в историю. Анонимно. Для меня. Но я его фразу запомнил, и я ей воспользовался. Кто был этот человек, кем он был, совершал ли ошибки – тайна. И не так важно – совершал он их или нет, он аноним. Сам он мёртв, может, а его фраза жива. Для истории это безразлично, если нет имени. Многие из нас много говорят, но всё впустую. Потому что не в том ранге. История про нас даже не вспомнит. Но посмотри, друг, на тех людей, которых мы видим в зомбоящике, – они войдут в историю! И тут возникает мысль, что история разбирает ошибки после, которые можно было не совершать. Это понимают многие, понимаешь ты, друг, думаю, понимаю я, но не те, кто в эту историю войдёт. Они чего – специально так делают? – Рома на мгновение замолк. Бармен ему ничего не ответил, он стоял и слушал, ждал продолжения монолога, а может, хотел услышать ответ на поставленный вопрос из уст самого задававшего его. И Рома сказал: – Налей-ка мне ещё рюмочку, – и бармен ему налил. Так и не дождавшись ответа, потому что завсегдатай бара закурил, его глазки сузились, и он отстранённо посмотрел куда-то выше головы бармена. Невольно, бармен перевёл взгляд в ту точку, куда смотрел Рома, уж больно он пристально смотрел туда. Но ничего там не увидел.

– Ты пьёшь и не закусываешь. Есть бутерброд. Будешь? Бесплатно.

– Хорошая обслуга у меня – буду.

В одно мгновение перед Ромой на пластиковой тарелке появился ломтик хлеба с двумя колясками копчёной колбасы и веточка петрушки.

– Отлично, друг! – сказал Рома. – Умеешь услужить!

– Жалко тебя, – сказал бармен. – Ты годишься мне в отцы. Я тебя не знаю, и ты меня не знаешь, но я к тебе проникся.

Рома усмехнулся, сказал:

– Друг, я тебя знаю. По твоему бейджику: Орехов Иван. Хорошее имя, хорошее фамилия. Но имей в виду: важно сочувствие с жалостью не путать, разные это вещи. Может, поэтому тот, кто считает жалость хорошим чувством, удивляется, когда люди отвечают на его всякие добрые намерения агрессией. Я, конечно, не из тех людей. Я говорю тебе спасибо за бутерброд, а не за проявленную ко мне жалость.

– Ещё налить?

– Бесплатно?

– Хорошо, но только одну рюмку.

– Это по-нашему, друг! Тепло принимаешь. Теперь я понимаю, почему ходить в гости лучше осенью или зимой. Вона, на улице прохладно, а ты своей лишней рюмкой моё больное сердце согреваешь.

– Я оказываю внимание, так как начало рабочего дня, клиентов нет пока.

– Это понятно. Я знаю точно одно, друг: тебе места в аду не хватит. Ты добрый малый, таких бравых солдат не берут в преисподнюю. Скорей всего жизнь даст тебе пинка под зад, и ты улетишь в небеса. Но произойдёт это не скоро, сам понимаешь… Налей мне ещё рюмочку, я тебе сейчас историю одну расскажу. И пойду домой потом спать. Кстати, из моего окна, если взглянуть – этим я, видимо, никого не удивлю – видно кладбище. Кресты, могилки, венки, оградки, каштаны и сирень. А ещё – кучи кладбищенского мусора: салфетки, искусственные цветы, облезлые венки, спиленные ветки. Зимой это всё засыпано снегом. Летом – видится зелёный рай. Каждую ночь горит одинокий фонарь. А если восходит Луна, сторож не включает электрический свет, от этого становится жутковато. Чьи тела покоятся там? О чём они мечтали? Думали о чём? И ведь где-то они засыпали, и ведь с кем-то они засыпали?.. Бог ты, – водка мой язык подвешивает…

– Пожалуйста, – бармен пододвинул рюмку ближе к завсегдатаю. Рома откашлялся и, будучи тем самым евреем, только бедным, исполосованным русской повседневностью, но больше алкоголем, а стало быть – совсем обрусевшим, стал рассказывать:

– Это было лет двадцать назад. Так вот, бар «Брандмейстер». Здесь наливали приличное пиво. А главное – дёшево. Я туда заходил каждый вечер. Рома – тот мой знакомый тоже был Рома – приходил раньше, занимал самый дальний столик, откуда было хорошо видно посетителей, телевизор, а главное – в жару поток воздуха от кондиционера дул не прямо на тебя, а просто обдувал, понимаешь…

Вначале мы сидели вдвоём. До самого закрытия. Сбегали от домашнего холостяцкого одиночества. То есть до часу ночи. Бармен нас знал, как ты сейчас меня – может, чуть лучше, а официантка Юля всегда составляла компанию, если у неё было свободное время от других посетителей. Нам всегда доливали пива до самых краёв, как положено.

А после появилась она. Это произошло неожиданно. Для всех. Потому что посетители, большая часть клиентов, – мужики, уставшие и грязные (рядом с пивнушкой тогда ещё работал механический завод), спешащие домой с работы, к детям и жёнам. Нам же, Роме и мне, спешить особо было некуда, и мы тянули пиво медленно, не спешили, чтобы почувствовать весь вкус благородного напитка.

Так вот, она вошла в бар, подошла к стойке. Шум, гул, гам питейного заведения – и вдруг тишина… Все смотрели на неё. Рома тоже глазел. А я рассматривал. И там было на что взглянуть! Высокая, стройная, смуглая – боже! – эта молодая женщина обладала той самой красотой, на которую обращают внимание любые мужики; слепой бы прозрел, импотент возбудился; я мог бы вечно смотреть на неё, и я незаметно для всех почесал яйца – полтора литра пива дали о себе знать почему-то зудом между ног. Она была, на первый взгляд, из тех женщин, что, сохраняя вид невинных страдалиц, ухитряются полностью утолять свой голод, всегда и везде.

Она взяла кружку пива, огляделась – все столики были заняты – и увидела нас.

– Разрешите? – спросила она.

– Да, конечно, – ответил Рома.

Я обратил внимание на голос, низкий и грубоватый, нисколько не сочетающийся с её внешностью. Мелькнула мысль, много курит. И то, как она спросила – не «можно», как обычно говорят женщины, а «разрешите».

Когда она подсела, в баре снова застучали бокалы, задвигались с грохотом стулья, возобновилась прежняя жизнь.

Изменения, перемены…

Её звали Аня. Она сразу представилась и по-мужски протянула руку. Вначале Роме. Потом мне. Я попытался задержать её ладонь в своей руке чуть дольше. И она это позволила.

– Рома, – сказал я.

– Мой бывший муж – тоже Рома. Я помню только его имя. Остальное – забыла. Стёрла из памяти. Но чувства похожи на привычку – пока болею.

– Как вы оказались здесь, Аня? – я назвал её на «вы», по-другому не смог. И я знал, чтобы она не ответила, я ей не поверю: женщины часто поступают неосознанно.

– Работаю рядом. Главным бухгалтером, кстати. И очень люблю пиво. Хорошее пиво. А здесь – оно лучшее. И, мальчики, просьба – обращайтесь на «ты».

– Это правильно, – сказал Рома. – За это надо выпить.

Так мы познакомились. Я обратил внимание на Рому, он смотрел на нашу новую знакомую с оттенком подозрительности. Видимо, не верил, что такая красавица может оказаться здесь, а после – рядом с ним. У него дрожали руки, и, когда она села за наш столик, он пытался с ними справиться, унять дрожь.

Я рассказал анекдот про Вовочку. Анекдот был политический. Затем ещё один и ещё… Аня смеялась от души. То, как она это делала, – было видно, ей действительно смешно. Морщинки вокруг глаз и в уголках губ углублялись, а глаза светились огоньком.

Аня допила пиво, заказала второй бокал. Я, было, хотел угостить, но она отказалась.

– Не надо. Сама попрошу, не волнуйся.

Она мне нравилась. Не только за смазливую внешность. Что-то в ней присутствовало грубое и мягкое одновременно.

– Почему выбрала наш столик? – поинтересовался я. – Подсядь за любой – тебе не отказали.

– Рома… и Рома – вы не из этого места, – она обвела рукой зал, наблюдая за кистью своей руки. Видимо, Аня уже была слегка пьяна, когда вошла. – Каждый из вас тут – и не тут. Это сразу заметно. И я не отсюда. Но здесь подают хорошее пиво. Там, где подают хорошую еду, нет хорошего пива. А я повторяю, мальчики, – Аня сделала паузу, – люблю хорошее пиво. И мало ем. Кому бы я составила компанию? Правильно – только вам. Я редко ошибаюсь.

Она нас называла мальчиками, хотя нам было за тридцать пять. Видимо, она всех мужчин называла мальчиками. Это слово выбивало из неё огонь. И чтобы затушить пламя – Аня вливала в себя пиво. Когда она это делала, сжималась как бы, сутулилась. Сделав глоток, остывала и выпрямлялась.

Затем в баре появился инвалид с ребёнком. У него не было правой руки выше локтя. Он направился к нашему столику уверенным шагом. Ребёнок громко поздоровался. Так его, наверно, учили в садике. А инвалид этого делать не стал. Я решил, потому что он без правой руки.

– Мой отец заботливый дед, – обрадовалась Аня. – А это Вадик, сынок. Мы живём вместе.

– Пойдём, – отец Ани был немногословен. На нас он не обратил никакого внимания.

И они ушли. Напротив входа в бар стояла «семёрка», как сейчас помню, красная такая!.. Аня села за руль. Она не боялась водить автомобиль в нетрезвом виде – как и все женщины, была слишком самоуверенна. Это нормально, конечно, если отвечаешь только за себя. Но с ней был ребёнок и отец.

Короткие посиделки Ани с нами продолжались трижды. Она приходила одна. Сразу подсаживалась. Заказывала пиво. Курила после каждой кружки. Затем появлялся отец-инвалид с внуком, она прощалась и уходила.

Своим уходом она волновала меня. Потому что я смотрел, как она уходит – довольно быстрой походкой – и видел её зад, упругий мячик. С самим собой я всегда договорюсь, думал. Выпью пива – и нет проблем. А вот с Аней – пиво не помощник.

Потом она не пришла. Рома завёл разговор о ней. Ему, естественно, тоже нравилась Аня. Он спросил:

– Как думаешь, что она здесь делает? Снимается? – вопрос этот тоже меня интересовал, но я его не задавал самому себе, не знал ответа.

– Вряд ли. Ей это не нужно.

– Всем нужно. Я знаю.

– Не в этом же месте. Искать приключений.

– А где? Может, она хочет грязного, грубого секса. Надо ей намекнуть, если увидим снова. Ты посмотри, как она пьёт пиво, она – алкоголичка!

– Пьём мы все, ты сам прекрасно знаешь. У каждого своя мера. Об остальном молчу – я не могу отвечать не за себя.

– Не, у неё, правда, на лице написано – хочу… пива и секса, – Рома засмеялся. С ним я был давно знаком. Потом долго не виделись. И вот встретились тут. Он развёлся. Я развёлся. На этом и пересеклись.

Я спросил:

– Чего развёлся?

– Изменила. Красивые женщины легко изменяют, – сказал он и успокоился.

– Я так не думаю.

– А зря. Я уже год пью, а она целый год трахается со своим новым возлюбленным. И, насколько мне известно, готова сбежать к другому любовнику. Я вообще не понимаю женщин – у меня было всё: дом, машина, бизнес. Она училась семь лет. Я её содержал. А после – раз, и нет ничего! Ненавижу!

В прошлом Рома имел шесть магазинов «Рыбак». Торговал удочками, крючками и прочей хренью.

– Как бизнес? Ты здесь в баре сутками пропадаешь.

– А нет его! Продал.

– На что живёшь? – удивился я.

– На вот это и живу. Лет на десять ещё хватит денег, чтобы не работать.

– А потом?

– Сдохну…

– И это всё из-за неё?

– Да.

– Любовь спасает, а в твоём случае – она смертельна.

– Я в такой депрессии, если бы ты знал…

– Рома, вижу по лицу.

– И я это вижу в зеркале, но остановиться не могу. Мне ничего не интересно. Я не хочу читать, я не хочу куда-нибудь ехать, я не хочу есть, я не хочу смотреть футбол. Я не хочу… Хочу вечно пива. И чтобы не так скучно было – смотрю телевизор. Всё подряд смотрю.

В тот вечер я подумал, а я чем отличаюсь? Ничем! Разница только в том, что работаю. Иначе – не проживу.

– Жить не страшно? – спросил я.

– А ты у себя о том же спроси, – парировал он.

Я отхлебнул остаток пива из кружки, подумал и сказал:

– Трудно отвечать за двоих. Думаю, больше всего я боюсь самого себя, а не жизни – я сам для себя не изучен.

Рома смолк. Он тяжело вернулся из прошлого в настоящее. Это было видно по его глазам: когда он рассказывал – взгляд его протрезвел. А теперь становился мутным.

Бармен спросил:

– Это всё?

– Да.

– А что произошло с той Аней?

– Я на ней женился.

– И?..

– Она была самоуверенна, я же сказал.

– Не понял, извини…

Рома поднял на бармена глаза, всё это время он смотрел куда-то в пол. Они слезились.

– Нет её, разбилась на машине. Не вошла в историю раньше, чем могла не войти.

– Грустная история…

– Это не история, друг, это жизнь. Она не любила меня, поэтому продолжала пить своё любимое пиво, «Брандмейстер»… Я пойду, налей-ка ещё…

Возле выхода Рома остановился. Несколько человек вошли в бар.

– Поэтому я живу возле кладбища, моё окно выходит прямо на её могилу… А я её любил, – сказал Рома бармену, но тот его не услыхал, он был занят, принимал заказ у новых посетителей.