Читать книгу Неправильная звезда - Виктор Меркушев - Страница 10

Я его вообще мог не заметить, пройти мимо, если бы не странный голубоватый свет – в центре и по его краям. Свечение длилось всего какое-то мгновение, но этого было вполне достаточно, чтобы я успел разглядеть причудливый снежный узор на обледенелой скале и его необычную фактуру, похожую на скрученные лоскутки из белого папье-маше.

Снежная материя выказывала исключительную подвижность, хотя ветра не было, отчего воздух застыл в морозном оцепенении, если, конечно, не принимать в расчёт лёгкие сквозняки, которые всегда случаются на дне ущелья.

Я было потянулся к странному снежному образованию, но почему-то резко отдёрнул руку; и этот мой ничем не мотивированный поступок удивил меня ещё больше, чем витиеватая арабеска из снега. Лохматые белые лепестки, словно следуя за движением руки, тут же поникли вниз, но затем снова воспряли и устремились прямо на меня, содрогаясь и трепеща.

«Что за чертовщина!» – воскликнул я и намеренно уклонился влево. Лепестки послушно последовали за мной. Я отошёл вправо. Они почувствовали моё перемещение и тоже развернулись направо.

«Это надо же!» – невольно вырвалось у меня. Лепестки неистово затрепетали и вновь приняли свой первоначальный вид.

Удивление и даже страх быстро сменились вполне оправданным любопытством. Несомненно, между мною и чудесным снежным образованием существовал некий контакт, какая-то необъяснимая связь, и мне даже не приходило в голову искать здесь первопричинный в подобных случаях «примат естественности».

«Ты меня знаешь», – мысленно обратился я не то к скале, не то к чему-то невидимому, с лёгкостью повелевающему веществом, совершенно не считающимся ни с какими известными мне законами физики.

Снежные завитки зашевелились, переменили своё положение, и я увидел собственную залихватскую подпись, которая для пущей убедительности была слегка подсвечена как неоновая реклама среди диких камней, засыпанных снегом.

«Пустой был вопрос», – разозлился я на себя, кажется, совсем не удивившись увиденному.

Я перебирал в голове все приходившие на ум темы, но достойного вопроса так и не находилось.

В эту минуту я ощутил себя таким заброшенным и ничтожным и очень жалел, что на моём месте не оказался какой-нибудь выдающийся учёный-физик или хотя бы специалист в области «квантового перехода при нарушенном обратном sp инварианте». Последнее подверсталось к этой мысли неизвестно почему, прошумело внутри с непривычной мне интонацией, интонацией насмешливой, почти издевательской.

Стоило ли годы торчать в библиотеках, переводить физические статьи и сотрудничать с научными журналами, публикуя в них свои работы, чтобы в такой ответственный момент вытаскивать откуда-то бессмысленную нелепицу про несуществующие квантовые переходы.

Я бы и дальше продолжал досадовать на себя, если бы в какой-то момент не ощутил явственное присутствие кого-то ещё. Может быть, человека, а, может быть, зверя. Никакой опасности при этом я не почувствовал, напротив, томная, тягучая благодать разлилась по всему моему телу. Сознание будто бы помутилось, заиграла где-то в отдалении негромкая музыка, а перед глазами на месте странноватого узора повисла матовая снежная пелена, нарушаемая лишь искорками снежинок, редких и ярких, проносившихся передо мною словно падающие звёзды.

Фиксируясь на этих светящихся точках, моё зрение совершенно потеряло всякую фокусность – окружающий горный пейзаж утратил свои очертания, сделавшись похожим на злополучный узор из снежного папье-маше, но с той лишь разницей, что теперь он лепился из света и уже занимал всё пространство, не имея при этом ни конца, ни начала.

Тени, блики и световые пятна жили какой-то своею, потаённою жизнью: подчиняясь невидимому дирижёру, они то образовывали послушно трепещущие лепестки, то неистово толкались и мельтешили, изображая собой первобытное нестроение.

Мне почему-то почудилось, что эти световые лохмотья так же легко управляемы, как и прежний снеговой узор, способный перевоплощаться в любые мыслимые формы, даже в мой витиеватый росчерк на морозной скале.

«Серёга Поломарчик», – подумалось вдруг, наблюдая как из световых пятен складывается нечто, похожее на человеческую фигуру. Почему Серёга, я не знал сам, но в том, что передо мною предстал он, я был почему-то уверен наверняка.

В подтверждение моей догадки я ясно услышал его голос, который никогда не смог бы спутать ни с каким другим.

– Не надоест тебе путаться у меня под ногами, – раздражённо вещал Поломарчик, – куда ни пойду – везде ты. Занялся бы делом или собой, если уж не способен более ни к чему.

Я удивился. Серёгу я не видел лет десять, да и не дружили мы с ним никогда.

– Как же это ничем не занимаюсь, – обиженно бросил я в его сторону.

– Ничем ты не занимаешься, – не унимался Поломарчик, – болтаешься без дела от скуки, бессмысленно туся в праздности и в презрении к разуму и здравому смыслу!

– Сергей, – остановил я его, – ты меня, верно, просто не узнаёшь, ты что, забыл как мы…

Он не дал мне договорить.

– Дурак! Знаю я тебя прекрасно, бездельник ты и проходимец. Ну что ты смотришь на меня как баран! Проходимец ты и есть – верно говорю, только тем и занят, что проходишь мимо всего путного, пустая твоя башка!

От кого-кого такое слышать, только не от Поломарчика. Не было большего тугодума среди моих одноклассников, нежели Серёга Поломарчик. Он сдувал у меня всё, что только можно было списать, а уж сколько раз я выручал его подсказкою у доски, того и вовсе невозможно было упомнить. Вот гусь! Он, кажется, сейчас трудится курьером в службе занятости, точно этого сказать не могу, но Лёнька Мекшин некогда так его рекомендовал. Критически осмыслить услышанное я не желал, вот если бы на месте Поломарчика был Мекшин, тогда был бы какой-никакой резон прислушиваться. А Поломарчик… Я с досадой махнул рукой в его сторону.

– Кто играет туз бубен! – громко заорал Лёнька Мекшин, внезапно выскочив передо мной во весь свой богатырский рост, ловко поигрывая звонким баскетбольным мячом.

Я ему поначалу даже обрадовался. Конечно же, это был Мекшин, хотя его физиономия просматривалась плохо, но зато все движения и фигура читались чётко и ясно.

Он немного почеканил мячом и со всего маху бросил его в меня.

– Лови кеку, обалдуй! – взвизгнул Лёнька, чуть подавшись вперёд. Удара я не почувствовал, зато лицо моё обожгла колючая снежная пыль.

– Бегать и прыгать, скакать-кувыркать, – не унимался Мекшин, запев дурным голосом какую-то незнакомую мне песню.

Лёнька был тихим и уравновешенным сотрудником нашего научно-исследовательского института, оттого увиденное поражало своей дикостью и абсурдом. Орущего и приплясывающего Мекшина невозможно было представить не только моему, но даже самому пылкому воображению, оттого это зрелище читалось как совершенный абсурд.

Но его внезапная партия, вероятно, не предполагала полноценной увертюры, и невидимый дирижёр вслед за бессмысленным «скакать-кувыркать» взмахнул своей проворною палочкой, и из пятнистого светового полотна вырос следом Захар Шаболдин – мой вузовский однокурсник, человек довольно-таки странный, за все неполные наши шесть лет не сказавший в мою сторону ни единого слова.

– Позвольте, позвольте, – протестовал против чего-то Шаболдин, – но куда же в таком случае деть наше эго? Должны же существовать какие-либо различия, хотя бы в планах дальнейшего естественного отбора!

– О каком отборе ты говоришь? – поинтересовался я у Захара, но тот, по-видимому, меня не слышал и продолжать говорить с неведомым мне собеседником.

– То есть вы полагаете, что индивидуальность присуща исключительно медиафагам? Вот незадача! Тогда причём здесь механизм отрицательной сепарации?

– Заха-а-ар, – позвал я Шаболдина, – Захар, отзовись!

Но Захар меня не слышал, хотя стоял всего в нескольких шагах от меня. Да и взгляд его обращён был непосредственно в мою сторону. Разговаривал он, очевидно, с кем-то, кого наблюдал вместо меня или же с тем, кто стоял сразу за моей спиной. Скорее всего, этот кто-то был просто огромным, ибо все жесты Захара адресовались куда-то исключительно высоко. Я пытался прислушаться к этому таинственному собеседнику, но проклятая музыка, которая никуда не исчезала, мешала всем моим попыткам вникнуть в непонятный диалог и как-то обнаружить неслышимый таинственный голос.

Полагаясь на партитуру, неведомую более никому, дирижёр дал команду своему световому оркестру – и картинка погасла, оставив различимым лишь смысловой центр представленной композиции – лицо Шаболдина и его руки.

Шаболдин казался перевозбуждённым и очень расстроенным, он как-то неуклюже и беспомощно разводил руками, и весь его вид свидетельствовал о сильном потрясении от беседы со своим загадочным визави.

– Всего две тысячи лет! – почти вскричал Захар. – Но если к общественным процессам допустимо использование квантомеханической модели, то отчего нельзя предположить обратный sp-инвариант?

Наверное, Захар был убеждён в таком спасительном решении, и ему требовалось лишь подтверждение собственной версии.

Невидимый что-то очень коротко ответил Захару. Лицо Захара немедленно просияло, он победно поднял голову и скрестил руки на груди.

Затем последовала пауза, которая продолжалась долго, пожалуй, до тех пор, пока таинственный собеседник Захара не исчез, после чего Шаболдин, наконец-таки, заметил меня.

Ничего не говоря, Захар махнул мне рукой, призывая идти следом.

Снежная пелена исчезла, но маленькая фигурка Захара не потерялась, только теперь она маячила далеко впереди на фоне оранжевой кленовой аллеи. Вокруг меня звенел сентябрьским листопадом многолюдный город, который я узнал не сразу, а лишь когда в случайном киоске заметил газету за сегодняшнее число.

Это был мой первый студенческий сентябрь, об этом красноречиво говорила дата на первой газетной полосе. В том же меня убеждал и сам газетный киоск с незабываемой надписью «Союзпечать». Вид зданий и улиц также заставлял поверить в произошедшую временную метаморфозу: они были похожи на картинки из архивного документального кино, демонстрируя устаревшие вывески, забавный монументальный декор на металлических фермах, причёски и одежду прохожих в стиле ретро.

Я посмотрел на Захара. Даже издали хорошо была видна улыбка на его почти детском лице. Он ещё немного полюбовался на моё изумление, повернулся и исчез в пестроте людского потока.

Память постепенно возвращалась, и первые мысли, что пришли в голову были мысли о завтрашней контрольной и сегодняшнем домашнем задании. Но главным всё-таки было это самое домашнее задание.

После всего, что мне пришлось пережить, я понимал его совершенно иначе. Оно мне было задано на сегодня и на всю жизнь и касалось не только чего-то конкретного, но распространялось и на общее, целое, на саму суть человеческого существования.

Под моими ногами шуршала жёлтая листва, прилипшая к мокрому асфальту; впереди возрастал к небу многолюдный город с институтами, конструкторскими бюро и исследовательскими учреждениями; над головой же туманилось хмурое сентябрьское небо, оплетённое антеннами и проводами. Я почему-то мучительно и остро ощутил хрупкость и уязвимость этого дополненного человеческим бытиём природного мира.

На ум снова пришёл пресловутый sp-инвариант – загадочный закон квантовой механики и сокрытый алгоритм существования, применимый для любых форм бытования материи от звёздных скоплений до социальных сред.

Всего две тысячи лет его нарушения – и феномен земной жизни способен угаснуть, обратившись в ничто, позволяя мёртвой планете постепенно терять любые следы былого разумного присутствия.

Но я также знал и понимал иное: пока люди будут выстраивать свою жизнь, согласуясь с разумом вопреки собственной воле и чувству, им ничего не угрожает – ни им, идущим по мокрому асфальту, ни их городам, возрастающим к небу, ни природе, звенящей листопадным золотом сентября.