Читать книгу Плач золотой трубы - Виктор Михайлович Лысых - Страница 2

За окнами плотная южная ночь, лучистые огоньки в черноте крутятся по горизонту. Терпкий запах сухого чая прилетает из влажного пространства и наполняет вагон.

За полночь пересадка в Самтредиа. Поезд уходит, и перрон пустеет, и только я не знаю куда ехать, и зачем. Это понимает и толстый грузин с метлой и совком, он остановился и смотрит на меня.

– На Батум когда поезд? – спрашиваю я.

– Скоро, скоро, – кивает грузин, – а ехать туда, – и он указывает метлой за спину, где редкие огни теплятся в темноте.

– А долго ехать? – спрашиваю я, скорее из вежливости, чем необходимости.

Грузин старательно объясняет, как ехать и сколько ехать, под конец говорит:

– А у нас хорошо, фрукты спелый, чай спелый, собирать надо, продавать надо…

Вскоре подходит поезд, я устраиваюсь в сонном вагоне и погружаюсь в призрачность сна и яви.

…Ольга, Оля, Оленька. Она развелась с мужем через три года после свадьбы, разменяла квартиру и жила в Батуми. Год назад я получил от неё открытку с поздравлением. И вот, выклянчив на работе отгулы, еду в неизвестность, и не понять, кто и что толкает меня. Я еще не знаю, приду ли к ней, а если приду, то, что скажу?

Её замужество меня не очень удивило, все произошло в Ольгином стиле – поехала на три дня к морю и вышла замуж.

– Он уговорил меня за два дня, – смеялась она на свадьбе.

– Да, это так, – подтверждал Стас. – Когда я увидел её на пляже, то обалдел.

И светло-голубые глаза Стаса темнели, и он вглядывался в Ольгу с тревогой и радостью.

Это был колоритный парень: мощный подбородок, шрам через щеку, на шее золотой медальон. Стас был постарше нас, плавал механиком на танкере.

А потом она приезжала показать своего сына, любовалась им и светилась от счастья.

За окном вагона сквозь черноту медленно пробивается мглистое утро. Моросит теплый мелкий дождь. Все яснее проступает зелень – сочная, блестящая. Мелькают площадки с редкими пассажирами и невысокие деревья, обсыпанные фиолетовыми цветами. Как наконечники гигантских стрел, темнеют кипарисы, прикрывая зябкую наготу, мокнут под дождем эвкалипты.

Теплая влага, тонкий аромат невидимых цветов просачиваются в вагон, будя мечту о дальних тропических странах. И вот, наконец, Батум.

– Игорек! Какими судьбами!? – Степан Иванович искренне рад встрече, и становится легче.

– В командировку, на пару дней, – вру я.

– И хорошо, и чудненько! А Оли нет, на работе. Не женился, нет. Как отец, как ваши?

Степан Иванович спрашивает, не дожидаясь ответа. Он все такой же чистенький, ухоженный, кажется, что время пролетает мимо него. И я говорю ему об этом, и он смеётся, но тут, же начинает жалеть себя, рассказывает о болячках.

– А Ольга как поживает? – спрашиваю я.

– Живет, работает, получает нормально, да и моя пенсия и алименты, правда, когда густо, а когда и пусто. У них там, на флоте свои порядки. Сюда заезжает, вот сына взял на месяц.

– Оля замуж не собирается?

– Нет, говорит, побывала в невестках, хватит. А что ей, деньги есть, а мужики, сам знаешь… Оленька у нас видная. – Он опустил глаза, покрутился, почмыхал: – Ну, что мы стоим, может, в город пойдем? Я, когда Оленька не успеет приготовить, в «Чайный дом» хожу. Там хорошо, море рядом и чай превосходный.

Место, куда он меня привел, действительно было отменным. На набережной, за рядом пальм, стоял красивый голубой дом. Здесь подавали душистый чай и горячие, прямо из печи, хачапури – пышные, румяные и необыкновенно вкусные.

Из окна был виден порт, ветер задувал с моря, сгоняя рыхлые облака к темно-зелёному хребту, подпиравшему город. Кое-где чуть ли не у самых вершин, виднелись крыши домов, кто их там построил и как туда забираться каждый день, для меня было непонятно.

– А что ты хочешь, они по этим горам, как козы. – Степан Иванович разомлел от чая, по лицу пролегли полоски от пота, он сонно глянул в окно.

Я привел его домой, а сам до темноты бродил по городу, где смешался Восток и Запад, где пахло морем и кофе, и еще непонятно чем – диковинным и пряным, манящим в улочки, на тротуарах которых кипела работа и жизнь.

Ольга пришла поздно, бросилась мне на шею. Потом мы сидели на кухне, и пили вино, а я рассказывал байки, валял дурака, и никак не решался сказать правду о приезде – желании видеть её.

Улеглись спать за полночь. Ольга постелила мне на раскладушке. Дед Степан сладко храпел за перегородкой. Светлые блики от проезжающих машин пробегали по потолку.

Ольга тихо лежала на диване, я смотрел на неё, и озноб подбирался к зубам, и стоило их чуть разжать, как они начинали противно постукивать. Я встал, подошел к Ольге, провел пальцем по руке.

– Не надо, – сказала она и убрала руку под одеяло.

– Я ехал так далеко.

– Ну и что, – она не смотрела на меня.

–Хотел тебя видеть.

– Поезд ушел, Игорь Владимирович.

– А может, только подошел?

Она не ответила. Напротив дома скрипнули тормоза, Ольга резко вскочила, подбежала к окну, пару минут вглядывалась в темноту, потом вернулась на диван, сказала:

– Кто будет спрашивать – ты мой брат, понял!?

– Чего уж тут не понять, – грубовато сказал я, и Ольга взбеленилась.

– А ты как думал, ты знаешь, как здесь жить одной!? Полгода они не давали мне прохода, хоть в глаза плюй.

– Я же тебя не упрекаю.

– Еще этого не хватало, – она успокоилась.

Я сказал, что часто её вспоминаю, и вот не выдержал, приехал. Может это и есть для меня любовь. С моим рационализмом на большее, возможно, я и не способен.

– Может быть, возможно, – передразнила Ольга. – Когда об этом говорят, то не говорят «может быть». Ладно, давай спать, – решительно сказала она. – Не люблю этих разговоров.

Она отвернулась к стене и затихла.

Ночью я проснулся от не уюта, открыл глаза и увидел рядом её лицо. Бездонные глаза, в глубине которых слабо светились точки, смотрели в меня. Она наклонилась, и манящее тепло укрыло меня и исчезло все, и только серебристый звон, далекий, как несбыточная мечта, еще долго звенел во мне…

– Уезжай, – сказала она утром, и я уехал.

х х х

Степан Иванович умер зимой тихо и неожиданно. Я получил от Ольги телеграмму, но поехать не смог. Выбрался только через полгода в отпуск.

Батум был все такой же паркий, зеленый и самобытный. В тени деревьев, в скверах и на тротуарах стучали костяшки шашек и нард. С утра и до позднего вечера шумел и бурно жил городской рынок, распространяя вокруг пряный дух южных овощей, фруктов, трав и специй.

Днем на голышастом, жарком пляже прогуливались почтенные старцы в черных пиджаках и кепках. Пышные матроны, изнывая от жары, сидели под цветными зонтиками у воды и стерегли свои шумливые выводки чернобровых красавиц.

Девушки плескались у берега, но стоило им чуток зазеваться, как жгучие брюнеты, хитро подмигивая, подныривали и красавицы с визгом вылетали на берег. Матроны вздрагивали, тревожно оглядывали свой выводок, и нарушитель спокойствия подвергался уничтожающему взгляду, под которым отступал на исходные позиции.

Это была игра, в которой активное участие принимали и наши красавицы. Они отплывали, провоцируя нападение, а потом, визжа, выскакивали на берег.

Была на пляже и еще одна разновидность восточных дев, так называемые «кикелки». Разодетые по последней моде, вплоть до вечерних нарядов, девушки сидели в гордом одиночестве на постеленной газетке, вид равнодушный и устремленный вдаль моря. Но стоило хрустнуть камушку рядом, как они притворно вздрагивали и томно смотрели из-под густых ресниц на нарушителя покоя.

Днем я купался и загорал, а вечером, когда спадала жара, шел в порт. Влажное марево над городом растворялось, горы темнели, и от них темнело море вдоль берега. Огни кораблей и причалов дорожали на зыбкой воде, море притихало и все вокруг погружалось в таинственную теплоту. Тарахтение беспечного буксира, пресекающего бухту, становилось глухим, и он исчезал за черной громадой танкера.

С порта я шел на площадь поющих фонтанов, где к этому времени уже собиралось добрая половина Батума. А в десять вечера, когда фонтаны прекращали извержение воды, света и музыки, начинался парад самых современных нарядов, и он был торжественный, как праздничная месса.

Иногда я гулял здесь с Ольгой и её Димкой. Она брала меня под руку, и мы чинно шествовали в толпе. Но чаще Ольга оставалась дома, укладывала сына и занималась хозяйством.

У неё жила старшая сестра с Сахалина, незамужняя особа, в упор не видящая меня. Поэтому на третий день я засобирался домой, но Ольга отговорила.

– Отдохнуть приехал, ну и живи. Ты для меня хороший школьный товарищ, а что Валентина косится, так она на всех мужиков смотрит как на заклятых врагов, что замуж не взяли.

И я остался жил школьным товарищем: смирно и тихо.

Как-то Ольга пришла с работы взвинченная, а причиной этого стал Гога. В выходной мы загорали вместе, и к Ольге он проявлял повышенный интерес, что для меня, в общем-то, было не ново. Вокруг неё, как в Бермудском треугольнике, всегда кипели и накалялись страсти.

Георгий тоже приударял за Ольгой, но, получив отказ, ничего не найдя лучшего, стал угрожать, что покажет руководству какие-то документы, и Ольге не поздоровится.

Они с Георгием работали в одной системе ресторанно-гостиничного сервиса, место, по батумским меркам, хлебное. Когда-то Ольгу устроит туда её бывший друг. Но потом его перевели в Тбилиси, Ольга осталась без прикрытия, и начались наезды.

– Тут без мужика, особенно русской, жить трудно, – не раз говорила Ольга, – смотрят на тебя, как на объект вожделения и не больше. Когда сюда приехала, проходу не давали. Посылаешь подальше, а он смеётся, и шлепает сзади. И так было, пока не познакомилась с Вартаном, а он еще и следователем милиции оказался. Все! Вмиг отстали!

Я предложил Ольге поговорить с Гогой.

– И в роли кого? Я тебя всем представляю как двоюродного брата, и Гоге тоже, если помнишь.

– Вот как брат и поговорю.

– Знаешь, не суйся, сама разберусь, тут народ горячий. Он может и не тронет, а дружков подговорит. Ты же видишь, какая он тварь. И ему, скорее не я, а место моё для кого-то понадобилось, а по ходу, решил и меня поиметь.

Но я не послушался и встретился с Гогой. Правда был он не один, и разговора не получилось.

– Игорек, дарагой, ты приехал загорать, вот и купайся, – сказал Гога, – а наши дела тебя не касаются. Его товарищ презрительно плюнул мне под ноги, они сели в красную Гогину «Тойоту» и укатили. На душе было пакостно, не хотелось и на море идти. Я походил по городу, побывал на рынке, в порту. Вернулся домой, сварганил из гвоздей пару «ежей» и направился к гостиничному комплексу, где работали Гога и Ольга.

Как в лучших детективах, «завязывая шнурки», я оглянулся и подбросил под колеса Гогиной красавицы «ежей». Затем купил газету и устроился неподалеку в скверике под магнолией.

После шести почти все разбежались, но Гоги не было. Я уж подумал, что не сподобится порадоваться проколам, как наш ухарь-перехватчик вышел, сел в машину и лихо рванул с места.

Под колесами хлопнуло, точно раздавили лягушку и, повизгивая, машина скрылась за поворотом. «Даст бог и покрышки «пожуёт», – с надеждой подумал я, и сразу, как-то полегчало.

Вечером, когда мы сидели на кухне и пили кофе, я спросил Ольгу, любит ли она себя?

Это было хорошее время, её сестра читала, Димка играл во дворе, а мы наслаждались кофе. Но перед этим я с полчаса крутил длинную, как гильза от снаряда кофемолку. В этом городе признавали кофе только в зернах и молотый на ручной кофемолке. А потом Ольга его варила, и было в этом тоже что-то торжественное.

– Что такое кофе я поняла только здесь, – не раз говорила Ольга. Заваривала она его до густой черноты, до горечи, пила без сахара. Я же пить такой не мог и разбавлял водой, на что Ольга говорила, что это «клистирная бурда».

Так вот, сидели мы на кухне, наслаждались кофе, а Ольга еще и курила и пряталась от сестры, и я спросил её насчет любви к себе.

– А кого же мне еще любить, вот только Димку больше, – серьёзно сказала она.

– А уважаешь?

– С этим сложнее, бывает, что и ненавижу.

– И когда такое бывает?

– Ну, не знаю, сразу и не сообразишь, – и, подумав, спросила. – А что это тебя сегодня на такие вопросы подвигло? Ты мне лучше скажи, что это у нас с тобой – любовь не любовь, роман – тоже нет, а сколько лет уже тянется!?

– Если честно, не знаю. Нравишься ты мне – это точно.

– И чем же это я тебе так нравлюсь? – притворно кокетничая, спросила Ольга.

– Красивая, ветреная, умная, взбалмошная, на других не похожая.

– Преувеличиваешь ты все. Я такая ж, как все – вредная, капризная, тряпки, подарки люблю, на них меня и покупают, за это себя и ненавижу, но беру. А насчет симпатий, то ты мне тоже нравишься, и почему бы нам не жить вместе?

– Не получится, мне кажется, сбежишь ты от меня, или я рядом с тобой свихнусь от тревог. Возле тебя всегда круговерть – «око тайфуна».

– Глупость все это, если как на духу, то со своим, бывшим, я бы никогда не развелась. Родители все время лезли, а он на их стороне. А насчет другого чего, так и в мыслях не было, хотя он, бывало, по полгода плавал.

…Её уволили «по собственному желанию».

– Все правильно, надо сматываться, – сказала Ольга. – Давно уже в мыслях держу. Сестра на Сахалин зовет, сама бы не решилась, а тут помогли. Чешую с себя сдеру и пойду босиком по бережку океана.