Читать книгу Мой Ленинградский горный. Табошар урановый - Виктор Моисеев - Страница 10

Мой экскурс в историю Горного прервал

Теперь уж однокурсник – Богаткин Валентин,

Дружески похлопав по плечу, он мне сказал:

«Собрались все на кафедре, остался ты один».

И до кафедры маркшейдерского дела мы бегом.

Вошли, и за нами Иван Николаевич Ушаков, наш декан.

Все затихли, и говорит студентам новоиспеченным он:

«На целый месяц предстоит в колхоз поездка вам».

И далее с улыбкой продолжил студентам свой он сказ:

«Там уже работают первокурсницы из университета,

На полях турнепса много, и в его уборке ждут помощи от нас.

Девушкам и мы поможем убрать турнепс в колхозе этом,

А Стенин Николай Иванович, доцент, будет куратором у вас».

А назавтра, только протерев глаза, раненько с утра

Увидели: у общежития стоял уже автобус ПАЗ[4].

Перекусив тем, что осталось от ужина вчера,

Оделись и сели в него, и в колхоз помчал он нас.

Выехав за город и далее вдоль Финского залива

По Приморскому шоссе до Сестрорецка, а за ним направо,

Проехав по проселочной дороге вдоль озера-разлива

Еще немного, и у барака встали. Приехали, выходить нам надо.

С шумом выйдя из автобуса во двор и размяв колени,

Осмотрелись. Два входа. Буквы «М» и «Ж» на каждой двери.

Вошли, где «М». Койки из металла вдоль одной, другой стены,

Все в зеленый цвет покрашены и не застелены они.

Печь-буржуйка посреди стоит, и не протоплена она,

А вслед за нами женщина в фуфайке старенькой вошла,

И с порога говорит: «Постель я выдать вам должна», –

И быстрою походкой нас в каптерку повела.

От нашего барака она совсем невдалеке была,

А рядом с нею длинный покрытый шифером навес,

Под ним из дерева скамейки по обе стороны стола.

И женщина промолвила: «Кормить вас будут здесь».

Забрав в охапку простыни, матрас и одеяло

И расстелив в казарме все на свою кровать,

Услышал вдалеке вначале, а затем совсем уж рядом,

И вот уж за перегородкой звонкие голоса девчат звучат.

Парни уши сразу навострили, в стойку встали,

А кто к перегородке ближе, в нее сразу постучал.

Там тихо стало – видимо, стука этого не ожидали,

А мы на выход, колокольчик всех на ужин звал.

Веселою гурьбою за столом на лавке сели в ряд,

Прически поправляя, девчата к нам медленно идут,

На них мы с любопытством смотрим, и на нас такой же взгляд.

Поприветствовав друг друга, ждали, когда нам ужин привезут.

Девушки, перешептавшись, заговаривать с нами стали,

И мы вначале им несмело что-то говорили, отвечали,

Но вскоре разговорились, и стесняться перестали,

Как будто знакомы уж давно и хорошо друга-друга знали.

Из-за поворота появилась с лошадью повозка,

На ней возничий, и с ним посуда: ведро, бидон,

А в них молоко, картофель, хлеб, селедка.

И все продукты эти в тарелках на столе разложил он.

Расправившись с селедкой, хлебом и картофельным пюре,

Запив все это парным, с вечерней дойки, молоком,

Покинули навес и, разведя костер от ручья невдалеке,

Под гитару пели бардовские песни допоздна потом.

На следующий день разбудили раненько с утра,

И, помывши лицо холодной водой из ручья,

Позавтракали тем, что осталось от вчера.

А куратор вдруг спросил: «Кто может запрягать коня?»

И дернул черт меня тогда – поднял руку только я.

«Ну что ж, с извозчиком мы определились», –

С улыбкой глядя на меня, он нам сказал.

И, как по мановению, телега с лошадью из леса появились,

А возничий, подъехав, мне вожжи сразу передал.

Сев с бригадиром-возничим на скамейку телеги впереди,

Я сказал знакомо: «Но!» – трусцой лошадка побежала.

Практиканты все уж далеко ушли, и ехали сперва одни,

Но по пути мы подбирали их – и полная телега вскоре стала.

Минут через пятнадцать на телеге нашей по дороге тряски

После леса появилось вдруг с турнепсом поле,

Оно огромно, и будто окрашено всего в две краски:

Где собрано – чернотой покрыто, но зелени намного боле.

«Приехали», – соскочив с телеги, нам бригадир сказал.

За ним и мы, а Николай Иванович там нас уж ждал

И поочередно ведра, ножи и вилы нам раздал.

Девушки турнепс копали и ботву с них обрезали.

Парни в ведра его грузили и в телегу мне таскали,

Стегнув лошадь, уезжал, когда ее с верхом нагружали,

А в колхозе у амбара меня однокурсники-ребята ждали.

Снова в вёдра – и турнепсом закрома там заполняли.

С утра копать турнепс полны энтузиазма были,

Смех повсюду раздавался, а некоторые и песни пели,

К полудню уж друг с другом неохотно говорили,

А к вечеру, обалделые, на ведрах молча все сидели.

Команда на окончание работы еще не была дана,

Ее с нетерпением ожидая, все потихоньку сачковали,

А как только бригадиром была озвучена она,

И откуда силы вдруг взялись, быстро собираться стали.

А через несколько минут, друг на друга посмотрев,

Смехом прыснули сперва, а затем заржали:

Все в грязи, места чистого на одежде, рожах нет,

И от смеха, или уставши были, все упали – ноги не держали.

Но быстро встали, есть охота, в животе урчало.

Инвентарь собрали и на телегу все сгрузили,

Девушки ко мне подсели, трусцой лошадка побежала,

И через полчаса голодные и мокрые на базе были,

Потихоньку и остальные вслед за нами подходили.

Все в барак, а мне в колхоз за ужином ехать надо.

Погрузив засветло термосы с экологически чистою едой,

Уж возвращались в темноте мимо кладбища обратно,

И от страха галопом мчался по той дороге я домой.

А вот и проблески света появились по курсу впереди,

Лошадь радостно заржала и стала медленно идти,

А ту еду, что привезли, практиканты быстренько смели

И, попрощавшись со всеми, спать в барак все побрели.

А я лошадь рассупонил, и вместе с ней к ручью пошли.

Подождав, когда она воды напьется из холодного ручья,

Стреножив и коркой хлеба угостив, отпустил на поле до утра,

И с чувством исполненного долга спать к себе пошел и я,

А перед тем, как лечь в постель, подкинул в огонь печи дрова.

Раненько с утра бригадир уж разбудил меня,

Сказав, что лошадь в телегу надо запрягать,

И к завтраку из колхоза чтоб молоко привез бы я.

Еще все спали, а мне одному чуть свет вставать.

Встал неохотно на холодный пол с постели и оделся,

В ручье умыв лицо, лошадку ту окрест пошел искать,

Через полчаса ее увидел лежащей на лугу – на солнце грелась.

Сняв путы, надев узду и на спину взобравшись, пустился вскачь.

Увидел вскоре базу и наших девушек, стоящих у ручья,

Решил покрасоваться перед ними, лихой какой наездник я.

Ударил в бока лошади ногами, и она быстро поскакала.

Но вдруг, замедлив ход, совсем рядом с ними встала

И, хвост задрав, что за ночь съела, выдавать наружу стала.

А я, сидя верхом на ней, весь до пяток покраснел,

Бил плеткой и ногами; она, до конца не сделав дело, все стояла.

Девушки чертыхались, вытирались, а я глаза поднять не смел,

И скорей от них – не получилось в то утро из меня гусара,

Но на лошадь недолго дулся, хотя мне в душу она и наплевала.

Доставил молоко я из колхоза, съел завтрак и опять

Турнепс с утра и до обеда на том же поле убирать.

Уставшие, уж поздно вечером в барак мы возвращались,

А наступало воскресенье – в колхозной бане отмывались.

Мужской там день через неделю, и его не пропускать старались.

Воскресенье было днем одним, свободным от работы,

В Стране Советов до 7 марта 1967 года.

А после этой даты днем отдыха стала и суббота.

Но не наступил еще тот год – и у нас работа.

В одно из воскресений сходить в кино решили,

По окончании его танцы будут в том же зале.

Когда закончилось оно, взрослые домой поуходили,

А молодые в зале том остались и начала танцев ждали.

Местные из села ребята, что делать, знали,

Ряды стульев к стенкам все сдвигали,

Для танцев зал после кино освобождали,

А мы в сторонке скромненько стояли.

И только с пластинками радиола зазвучала,

Танцующими парами стала заполняться зала.

И наши от местных отставать не стали,

Своих и сельских девушек на танцы приглашали.

А наш красавец-однокурсник Богаткин Валентин

С одной из сельских девушек раз за разом танцевал,

Не зная, что уж местный парень с ней давно ходил,

И тот, глядя на танцующих сердито, что-то пацанам своим шептал.

В конце тех танцев они потихоньку уходить из зала стали,

И мы за ними: две девушки и нас парней всего лишь пять.

А на улице нас с кольями уж те ребята ждали,

И теперь уж нам решать: драться или назад скорей бежать?

Поняв, что их преимущество в числе и силе,

Недолго думая, мы в залу отступили

И быстро двери ножкой стула перекрыли,

А спустя немного и свет в том зале погасили.

Но вдруг голос мы со сцены слышим: «А ну, за мной!» –

И в темноте открыл нам кто-то свободы выход запасной.

Сказав спасибо, растворились в темноте ночной

И молча, а затем со смехом бежали по тропке мы домой.

А в сельский клуб на танцы мы больше не ходили,

Да и зачем ходить туда? Девушки красивые и рядом были.

И вскоре у бригадира мы на время радиолу попросили,

А пластинки с буги-вуги в сельмаге рядом прикупили.

В ближайшее воскресенье танцы у себя организовали,

Между койками в проходе в половине, где девчата жили.

Нам никто уж не мешал, и допоздна там танцевали,

Затем парами, а кто один, до утра окрест бродили.

А до этого, когда те пластинки в сельмаге мы купили,

На покупку деньги по карманам долго мы искали

И необходимую сумму наконец-то ту собрали,

Копейки лишь остались, а где заработать, мы не знали.

Прошло не более недели, и вдруг Богаткин нам сказал:

«Был я на вокзале, и его начальник мне вопрос задал:

«Пришли полувагоны с углем, кто бы разгружать их стал?»

А я ему в ответ: «Бригаду я найду», – и у него аванс уж взял».

На следующий день собирали мы турнепс на том же поле,

Подошел Богаткин Валентин и еще ребят с ним двое

И говорит: «В обед тот уголь нам срочно надо разгрузить,

Думаю, что успеем, мне обещали остальное заплатить!»

Перед обедом, загрузив телегу аж до верха,

С турнепсом собранным в колхоз поехал,

А, выгрузив его, помчался на вокзал – там трое ждали,

И вагон тот с углем сразу разгружать все стали.

Вначале люки внизу полувагона мы открыли,

И с двух сторон на землю уголь высыпаться стал.

Лопатой действовать не надо, и мы довольны были,

Но медленней все был его поток и вовсе наконец застрял.

Тогда двое с лопатами залезли сверху внутрь вагона,

А остальные стали уголь снизу отгребать

От люков дальше и после этого возвращались снова.

И до тех пор мы отгребали, пока не стал он сыпаться опять,

А сверху помогали лопатами, ногами в люк его толкать.

Прошел уж час обеда, а мы там еще лопатами махали,

Передохнув, мы осознали, что нам до ужина еще махать

И нас с телегою, наверное, повсюду уж искали.

Вернуться срочно? Но получен ведь аванс – ладно, будем отвечать!

Вечером, часам к семи, вагон мы этот разгрузили,

Руки, ноги от усталости дрожали, и тут же мы упали,

Отдохнув и получив окончательный расчет, вскоре дома были,

А там собрались все со Стениным, и нас давно уж ждали.

И как только появились из темноты, все вдруг заржали,

Увидев, что плетемся еле-еле и черны, как негры, были.

Николай Иванович взглянул сердито, и все смеяться перестали,

А он спросил с язвинкой: «Где же вы так долго пропадали?

Ладно, уж поздно и можете на мой вопрос не отвечать,

А с утра на этом месте собрание комсомола проведем,

И уж умытыми ответ предстоит вам там держать,

Серьезный будет разговор, и, что делать с вами, решим на нем».

А мы бегом к ручью и умываться там сразу стали,

Затем в постель, но долго еще ворочались, не спали,

Еще немного пошептавшись, заснули, а с рассветом встали,

Пока за лошадью ходил, все собрались и меня там ждали.

Подсел тихонечко в торец стола и я к троим друзьям.

Первым слово взял куратор и сердито нам сказал,

«За такой проступок грозит исключение из института вам!»

Но тут Валентин Богаткин, попросив слово, быстро встал.

И глазом не моргнув, собранию сказал:

«В обед начальник вокзала к нам на поле прибежал

И помочь спасти его работника за ради бога умолял,

Который только что в вагон с углем упал и там застрял».

Удивленно на него: такого ответа мы не ждали,

Но бодренько все тоже головою закивали.

И далее, войдя уж в раж, Богаткин продолжал:

«Спасти человека возражать никто из нас не стал.

Мы комсомольцы ведь, и туда сразу побежали,

И вскоре – там, а у бедолаги лишь уши из угля торчат,

Глазами хлопает, мычит, и мы скорей лопаты взяли,

И, чтобы вызволить его, пришлось вагон весь разгружать».

Куратор наш с ухмылкой слушал и его не перебивал,

Выдав эти перлы, Валентин Богаткин замолчал,

И какое-то время Николай Иванович думал, размышлял.

Опустив голову, мы ждали и наконец-то он сказал:

«Ну и хитро! Послушать вас, так медаль вы заслужили!

А мы турнепс почти весь собрали и в гурт сгрузили,

Но из-за отсутствия лошади с телегой в колхоз не вывозили.

Отстегал бы вас ремнем, если дети вы мои бы были.

Могу я и сам принять решение, как с вами поступить,

Но хочу услышать все же мнение собрания сейчас.

И ежели оно решит, что в комсомоле вам не быть,

То и я попрошу, чтобы из института исключили вас.

А теперь прошу с критикой их поступка выступать,

Активнее, пожалуйста! Кому первым слово дать?»

Мы, опустив голову, сидели, не могли глаз поднять,

Остальные тоже опустили, не хотели первым слово брать.

А некоторые исподтишка нам улыбаться стали,

Взбодренные взглядами, мы головы чуть выше приподняли,

Но наш проступок надо осудить, и вставали, осуждали,

А мы тут же голову к столу еще ниже опускали.

Так с полчаса мы головою туда-сюда мотали:

В поддержку нас – мы поднимали, ругали – вниз голову опять.

В последний раз ее подняли, когда вопрос собранию задали:

«Их исключим – а кто лошадь будет запрягать и распрягать?

А если Моисеева одного в комсомоле оставлять,

То почему остальных троих мы будем исключать?»

Все, задумавшись, затихли, Стенина слово стали ждать,