Читать книгу Дорога оружия (сборник) - Виктор Ночкин - Страница 3

В тоннеле на выезде из города стеной стоял чад. Свет мощных электрических ламп не мог пробиться сквозь эту пелену, дым в их лучах казался зеленоватым.

Когда наконец вынырнули из тени, Мажуга остановил сендер у обочины, приоткрыл дверцу и, свесившись вбок, стал кашлять и отхаркиваться. Слюна изо рта летела желтовато-черная.

– Что с тобой, дядька Мажуга? – поинтересовалась Йоля. – Поперхнулся, что ли? Что это из тебя сыплется?

– То Харьков ваш из меня выходит… тьфу!

– А, вон чего… Ну ты вот чего, как Харьковом проплюешься, цепь-то сними с ноги, а то я этими замками косточку отбила. Сними, ты ж обещал!

– А мы еще не уехали как следует. Как из этого выхлопного облака на свет выберемся, тогда сниму.

Он видел, что девчонка волнуется, нервно теребит цепочку и косится в его сторону. Ее сомнения понятны – ради чего взрослый дядька с ней связался, какой интерес имеет? Почему это все с ней происходит и чего теперь ждать? А Игнаш и сам не понимал, что это его потянуло мелкую воровку спасать.

Когда миновали заставу с мерно гудящим вентилятором, Йоля собралась с духом и решительно заявила:

– Ты как хошь, а мне до ветру надо. Снимай цепочку!

Мажуга оглянулся – они всё еще находились в дымном облаке, накрывшем город, хотя туманная серость над головой изрядно поредела.

– Потерпи маленько, уже совсем скоро.

Девчонка не умолкла, нудила и просилась, пока сендер не подкатил к холму, с которого Мажуга глядел на призрак города, когда подъезжал к Харькову. Он снова съехал с колеи, заглушил мотор и полез за ключами. Притихшая Йоля следила за ним с тревогой.

Игнаш нащупал в одном из бесчисленных внутренних карманов ключи, выбрался из сендера, обошел его вокруг, сунулся с правой стороны и, отворив дверцу, выволок наружу Йолину ногу. Девчонка не протестовала, ждала освобождения. Один из замков Игнаш отомкнул и кивнул:

– Выбирайся, ежели до ветру надо. Только, сдается мне, ты убежать собираешься. Лучше не думай об этом – все равно далеко не уйдешь, попомни мое слово.

Йоля подобрала цепь, скрутила в бренчащий ком и выбралась наружу. Отступила на два шага.

– Ладно, ладно, дядька Мажуга, я только чуток отойду, хорошо? Не на колесо ж тебе эт-самое делать… А ты отвернись, не гляди, как я свои дела справляю, стеснительно мне.

Мажуга, пряча ухмылку, отвернулся. Если он не ошибся в девчонке, та сейчас попытается дать стрекача. И точно, стоило ему повернуться к сендеру, за спиной загремела цепочка, зашуршали быстрые шаги. Мажуга неторопливо развернулся и побрел следом. Уйти беглянка успела шагов на тридцать, потом свалилась. Когда Игнаш настиг ее, Йоля корчилась на земле, загребая руками пыль, судорожно хрипела и трясла головой. На лице, руках и лохмотьях, прокопченных черным харьковским смогом, желтая пыль Пустоши ложилась яркими разводами. Между приступами, во время которых спирало дыхание, девчонка вымолвила:

– Дядька… дядька… Ты чего же со мной сделал, дядька? Что ж ты, гад некрозный, сотворил?.. Ведь помираю же ж…

Мажуга вздохнул и посоветовал:

– Да ты проблюйся, тебе легче станет.

– Что ж ты сотворил со мной, дядька?

– Это не я, это город тебя так. Глянь вверх.

Йоля попыталась приподняться, но тут же охнула и опустила голову. Ее мутило и рвало. Она икала, судорожно выталкивая из груди слизь и черные комочки.

– Не могу, дядька Мажуга. Там же… Там же… Там же нету ничего!

Йоля впервые увидела небо. Мажуга встал над ней, глядя вдаль. Позади клубился серыми громадами сотканный из дыма призрак города, а впереди расстилалась Пустошь – бескрайняя желтая равнина, перечеркнутая белой ниточкой дороги. Над равниной – белесое пыльное небо, пронизанное солнечным светом, легкие пушистые облачка, а совсем уж вдалеке, над холмами, замыкающими горизонт, в небе плыла летающая платформа.

Мало-помалу девчонка притихла.

– Ну что, полегчало? – спокойно спросил Мажуга. – Тогда вставай, поедем… домой.

Йоля села, подтянула брякающую цепочку. Глядеть вверх она по-прежнему опасалась. Поползла на четвереньках к сендеру, потом сумела подняться и побрела. Вцепилась в борт, как в спасение, и с облегчением нырнула внутрь – под крышу. Мажуга сел рядом, достал табак и клочок бумаги, стал сворачивать самокрутку.

– Посидим немного, пока ты в себя придешь. Я вот тоже помню, когда впервой из города выбрался, как вверх зыркнул, в небеса, так и решил: ну всё, сейчас улечу в эту пустоту, закрутит меня, унесет вверх тормашками. Мутило после. До сих пор, как вспомню, так слегка не по себе…

– Так это небо, что ль? Страшное какое…

– Небо красивое. Даже когда ветер пыль несет, и тогда. – Мажуга чиркнул зажигалкой, затянулся. – Ты после привыкнешь.

Помолчали, Мажуга смолил самокрутку, выдыхая дым в сторону, чтобы не несло на девчонку – пусть привыкает к хорошему воздуху. Ей в подземельях такого и понюхать не выпадало.

– Дядька, а чего ты со мной воськаешься? – вдруг спросила Йоля. – Я тебе кто? Не родня, не в деле с тобой каком-то… Да никто я тебе.

– Почем ты знаешь? Родители твои кем были? Небось и сама не помнишь?

– А что, папка ты мой, что ли? Не ври.

– Нет, папка – это вряд ли. – Мажугу такая мысль насмешила, он даже улыбнулся. – Не похожа ты на меня ни капли, кочерга прокопченная. Хотя, если тебя отмыть, погляжу снова – может, что знакомое признаю. Боюсь только, коли грязь с тебя оттереть, так и вовсе ничего не останется.

– Хотя, если мозгой пораскинуть, – задумчиво протянула девчонка, – золота ты немало с пушкарей слупил, это же за то, что я тебе рассказала!.. А, так ты поэтому меня забрал? Благодарный мне за это золото?

– Думай как хочешь.

– Это ты, дядька, по-правильному сделал, что мне за то золото благодарный. Другой бы просто забрал, что можно, да и забыл обо мне. А ты добрый.

Мажуга не стал отвечать, вдавил окурок в дверцу, отшвырнул его прочь и врубил двигатель. Сендер въехал в колеи и покатил, взбивая невесомую белую дорожную пыль.

Чем дальше от города, тем быстрей менялся ландшафт. Холмы, сперва пологие и невысокие, делались круче, между ними пролегли овраги, вырытые потоками, которые бегут после сезона дождей. Даже сейчас, в сухой период, на дне оврагов оставалась влага и вокруг расползались пятна зелени, заросли отчетливо выделялись среди желтой равнины. Потом сендер, грохоча, пересек сбитый из бревен мост через неглубокое русло, по дну которого едва струилась мутная вода. Берега поросли колючим кустарником, дальше тянулись россыпи бетонных обломков, а еще дальше начинались поля.

Йоля сползла как можно ниже на сиденье и, осторожно выглядывая над дверцей, рассматривала невиданный доселе простор. Раньше-то, в городе, пространство вокруг нее всегда было ограничено стенами. Куда ни повернись, взгляд непременно утыкался в бетон или кирпич, а здесь – ого-го! Поля с зеленеющими побегами карликовой кукурузы ее тоже удивили – девчонка даже не думала, что такое бывает на свете. Ближнее поле было поделено на участки прямыми, как ружейный ствол, проездами. По одному сейчас катил странный самоход – бочонок на колесах. Когда сендер подъехал ближе, Йоля заметила, что из круглых бортов, из-под самого днища, бьют блестящие струйки воды. Взлетают вверх, загибаются дугой, а ветер подхватывает капли и развеивает по полю. Ветер тоже был ей в диковину. В городских подземельях всегда ощущалось дуновение, но совсем не такое, как здесь. В Харькове воздух теплый, горьковатый, влажный, просеянный через засорившиеся фильтры, которые меняют слишком редко. А здесь – сухой горячий дух Пустоши. Еще она увидела радугу, встающую над зелеными полями; там в солнечных лучах блестели крошечные капли, разносимые ветром. Все казалось чудесным, неправильным и слегка страшным.

Водитель самохода-бочонка остановился и выглянул из кабины; в руке его ярко блестел ствол порохового самострела. Усмотрев в сендере Мажугу, он махнул рукой и заглушил двигатель. Сендер затормозил у края поля, Мажуга вылез на обочину.

Водитель бочонка, загорелый бородатый мужик в широкополой шляпе, небрежно помахивая оружием, шел к нему:

– Здорово, хозяин! Тусклого солнца!

– И тебе, Макар, тусклого солнца!

– Я думал, ты из города нескоро возвернешься. Э, да ты везешь с собой кого?

Мажуга оглянулся на свой сендер – Йолины глаза блестели в тени, она внимательно прислушивалась к разговору.

– Это по делу, Макар, – сказал он. – Как у нас?

– Порядок, как обычно, хозяин. С утра кто-то пожаловал, да я не разглядел, кто именно, уже в поле отправлялся. Прикатил на сендере. Думаю, от Асташки.

– Ладно, Макар. А ты чего один? Я ж велел, пока банда в округе орудует, чтобы по одному не ездили.

– Говорят, банду прогнали. Да у меня вот что для бродяг есть, – водитель показал самострел. – Бояться мне, что ли?

– Иногда бояться полезней. Слышь, Макар, с завтрашнего одному не ездить. Это новое правило.

– Ну ладно, мне ж веселей, если с напарником, – согласился бородатый.

– Не ладно, а новое правило. И возвращайся засветло, всем спокойней будет.

– Он тебя хозяином назвал, – заговорила Йоля, когда сендер покатил дальше, а Макар побрел через поле к своей бочке. – Это чего?

– Известно, чего. Ферма моя, он при ней кормится. Работник мой.

– Эй, слышь, я на тебя работать не буду. Если ты чего-то такое себе умыслил, лучше сразу забудь. – К девчонке постепенно возвращалось прежнее нахальство. – Я батрачить не стану.

Мажуга вздохнул.

– Чего дышишь?

– А я еще не решил, пущу ли тебя на ферму жить. Ежели ты работать не хочешь, то и жизнь твоя зряшная, мне такие не нужны. Человеку трудиться полагается – это правило.

– Правило? И тому дядьке ты тоже о правилах чегось толковал. У тебя что, вся жизнь по правилам? На каждый плевок правило задумано?

– Я живу по правилам, – признал Мажуга. – И тебе советую.

– Не, не дождешься. Я, наоборот, всю жизнь не по правилам делаю. Так веселей. Слушай, дядька Мажуга, а ты вообще зачем меня на ферму-то везешь? Ну, если я работать не буду? А я ж не буду!

– А что, отпустить тебя? Да ты пропадешь в Пустоши.

– Давай проверим.

– Нет, Йоля, ты пока при мне останешься. Когда с карательной колонной оружейников отправлюсь, я тебя с собой возьму.

– На кой?

– Ты Сержа видела, Графа то есть этого, бабу его, охранников. Мне свидетель понадобится. Может, кого в лицо признаешь.

– Харьковчане их тоже видели!

– Каратели? Вряд ли. И потом, я не хочу на цеховых полагаться. Вон, гляди, на пригорке забор, видишь? То моя ферма. И там всё по правилам. Для тебя я новые правила придумаю, готовься.

Теперь пришел черед Йоли тяжело вздыхать.

Ферма Мажуги расположилась на пологом холме и представляла собой комплекс строений, обнесенный забором. По углам торчали вышки, над каждой вертелся ветряк. Позади ограды виднелись двускатные кровли, над всем этим – башня, тоже с ветряком. По мере того как сендер приближался к холму, сооружение росло и росло – так чудилось Йоле. Издали посмотреть – хозяйство Игнаша маленькое, словно игрушечное, но когда сендер, ревя мотором, стал взбираться на холм, оказалось, что забор – в два человеческих роста, а здания за ним – и того больше.

– Богато живешь, дядька. Небось деньжищ ушло, пока обустроился… – протянула Йоля.

– Деньжищ? Нет, кочерга, труда много ушло, тяжелого труда.

Ворота распахнулись, Мажуга въехал во двор. Гостья успела заметить, что на вышке поблескивает ствол ружья – ферма охранялась, караульные следили за округой. Когда Игнаш заглушил мотор, к сендеру сошлись люди, больше десятка. Йоля сперва разглядывала постройки внутри ограды – мастерские, барак, птичник и, наконец, трехэтажный жилой дом, над которым высилась башня с ветряком. Под стенами припаркованы грузовики, один – большущий, с открытым кузовом, другой поменьше. Да и сами стены тоже примечательные – изнутри к ним пристроены бревенчатые сараи, так что по крышам можно ходить и оружие там складывать, если придется отбивать атаку. Все выглядело прочным, добротным и очень ухоженным. Часть двора отделена оградой, не такой, конечно, мощной, как наружная, а похлипче.

Потом Йоля стала разглядывать встречающих. Вперед выступила дородная баба в вышитом жакете и белом платке, накинутом на плечи. Она показалась Йоле монументальной и прочной, как башня, венчающая дом. Юбка у женщины была длинная, почти до земли, и расходилась наподобие колокола – от этого тетка выглядела еще основательней и непоколебимей. Она первой поздоровалась:

– С добрым прибытием, Игнаш.

Голос у нее был низкий, гулкий, вполне соответствующий солидному облику. Йоля подумала, что тетка некрасивая и слишком уж здоровенная. Мажуга-то мужик ловкий, тертый, золото гребет под себя – такой мог бы бабу поприятней на вид в дом привести.

Вслед за хозяйкой хором поздоровались остальные:

– С прибытием, хозяин! Тусклого солнца!

Хозяйкой Йоля мысленно обозвала тетку, поскольку та единственная из всех не величала Мажугу «хозяином». К тому же она одна была в чистое и красивое наряжена, другие одеты попроще, да и перепачканы – кто в мазуте и машинном масле, кто в желтой пыли. Работники – сразу видать.

– И вам добра, – откликнулся Ржавый. – Ористида, принимай гостью. Ей бы помыться сперва да одеться в чистое. Остальное после. – Потом оглянулся: – Йоля, вылазь. Ступай с Ористидой.

– Цепь-то сними, – буркнула девчонка, выбираясь из сендера. Вверх глядеть она по-прежнему избегала.

– Походи пока так, – отрезал Мажуга. – Ористида, как у нас дела? Что хозяйство? Что Луша? Макар сказал, гость у нас.

– Хозяйство в добром виде. – Монументальная Ористида чуть склонила голову. – Гость был, а как же. Покрутился, да и восвояси съехал. Сказал, еще наведается. От Астаха человек, с тобой говорить желал.

– Поговорим, чего ж. С Асташкой харьковские помогут… Да, инструмент я привез, разгрузить его.

Работники помалкивали, разглядывая Йолю. Один что-то тихо сказал на ухо другому, Йоля разобрала: «Грязная…». Она окинула местных хмурым взглядом и решила, что выглядят селюки не чище ее, просто у нее грязь харьковская, черная, а на этих пыль. А так – ничего особенного.

Тут из-за спины Ористиды высунулась девочка. Вид ее сразу показался Йоле странным. Вроде все обычное такое, ну разве что чистая очень, непривычно малость… но что-то в ней было странное, даже сразу не сообразить, что именно. Так вроде человек себе обычный… но и не вполне обычный. Глаза светлые и будто пустые, лицо ненормально гладкое, словно облизанное, – и слишком чистое. Волосы туго зачесаны назад и в толстенную косу заплетены – вот волосы-то как раз обычные, только слишком чистые опять же. И платье светлое, ни пятнышка. Что-то с ней не так, но… но… Йоля молча наблюдала, как чистая девочка подошла к Мажуге, обняла его, прижалась к груди. Ржавый погладил ее по голове:

– Как ты, Луша?

– Скучала.

Разговаривала Луша тоже не как другие – тянула слова, будто бы старательно каждую буковку выговаривала.

– Что делала без меня?

– Вышивала.

– Ну идем, покажешь рукоделье свое.

– А это кто? – Чистая Луша медленно подняла руку и указала чистым пальчиком на Йолю.

– Это Йоля, она у нас поживет немного. Нам скоро с ней по делу уезжать, Йоля мне помогать станет.

Луша неспешной походкой подплыла к гостье – шагала она так же медленно, как и разговаривала. Росту они оказались одного, Йоля глянула в пустые светлые глаза, хотела разозлиться, но почему-то не получилось. Взгляд у Луши был не сердитый. Неожиданно резко Луша присела и взялась за цепь, тянущуюся от Йолиной ноги. Перебрала блестящие звенья и протянула:

– Красивая-а-а.

– Идем, Луша, – позвал Мажуга, – покажешь, что вышила. А ты, Йоля, ступай с Ористидой. Постарайся озорства не устраивать, ничего без спросу не бери. Это для тебя первое правило. Запоминай.

Тут же все зашевелились, работники пошли по своим делам, церемония встречи хозяина на этом завершилась. Миг – и Йоля осталась посреди двора наедине с Ористидой. Только двое батраков стали сендер разгружать, но они не в счет – делом заняты.

Йоля исподлобья уставилась на тетку. Та махнула полной рукой:

– Ступай за мною, мыть тебя будем. Ишь, изгваздалась как, будто трубу дымоходную чистила.

Йоля подобрала свою цепь и пошла за теткой, а та не шагала – плыла важно, задрав нос. Коса ее, толщиной едва ли не с Йолину ногу, болталась по круглой спине вправо-влево. Захотелось подскочить и дернуть за косу, но Йоля сдержалась. Сперва осмотреться нужно, разобраться, как здесь что устроено да как отсюда рвануть ловчее, а потом уже приниматься за развлечения. Она вслед за Ористидой вошла в дом; после жаркого, залитого солнцем двора враз пахнуло прохладой, а когда дверь за спиной захлопнулась, стало темно. Йоля остановилась, привыкая к полумраку, тетка окликнула:

– Не стой столбом, шагай. Сюды вот пока зайди.

В темноте открылся светлый прямоугольник, потом его заслонила могучая фигура Ористиды. Йоля послушно вошла в комнату и очутилась в крошечном чуланчике. Свет лился из оконца, забранного решеткой. Если бы не решетка, Йоля могла бы выскочить, а толстая Ористида разве что голову просунет. Жалко, что решетку навесили, в общем.

– Садись на скамью, жди.

Дверь захлопнулась. Вроде не запирали? Йоля посидела немного, потом прокралась к двери и осторожно толкнула ее. Верно, не заперли. Только куда бежать? На двор? А там чего, там работники сендер разгружают, ворота заперты небось, а на ноге-то – цепь по-прежнему, с ней не попрыгаешь. Опять ждать придется, пока что-то произойдет. Девчонка огляделась – нет ли какой железки, чтобы замок отпереть? Но комнатенка была пуста. Чем бы заняться? Йоля подошла к окну, глянула сквозь решетку. Двор виден, и ворота видны. Так и есть, заперты здоровенным брусом, продетым в петли. Тут как раз с вышки крикнул караульный. Двое работников, разгружавших Мажугины покупки, заспешили к въезду, вытянули засов, стали отворять ворота. Во двор вкатился большой сендер, выкрашенный синей краской, в нем двое. Тот, что за рулем, остался сидеть, а второй вылез.

Хлопнула дверь, раздался голос Мажуги:

– Ты, что ли, надысь приезжал? От Астаха?

– От него. – Приезжий обернулся. Теперь Йоля его получше разглядела: крепкий такой мужичок, в плотной куртке, перетянутой ремнями. – Что ж ты хозяину не отвечаешь? Он твоего слова ждет.

– Дела были, в Харьков ездил. И ответ мой твоему хозяину известен: семь золотых в сезон.

– А ведь Астах сказал, чтобы подумал ты. А когда Астах говорит подумать…

– То мне сразу хочется цену поднять, чтоб он видел, что я хорошо думаю, – отрезал Мажуга. – Значит, если Астах на семь не согласен, скажи ему: последнее слово – восемь. Жду его завтра с задатком. Если вместо него сюда снова ты заявишься, мой ответ будет – девять в сезон. Ну а послезавтра я, наверное, съеду на пару дней, так что пусть Астах с задатком не откладывает. Потом ведь еще дороже получится.

Произнося отповедь, Мажуга шагал к синему сендеру, теперь и он попал в ту часть двора, которая просматривалась сквозь решетку. Йоля видела, что хозяин фермы руку не убирает с рукояти кольта и держится настороже. Небось и охранник на вышке тоже в приезжих целит, если такое дело.

Стало быть, приезжий-то совсем глупый, если с ним так приходится.

Посланник процедил с угрозой:

– Астах явится. Раз уж ты этак повернул, явится он самолично.

– Тогда пусть поспешит. Потому что…

Чем закончилось дело с посланником Астаха, Йоле досмотреть не дали. Дверь распахнулась, появилась Ористида:

– Идем, замарашка, отмывать тебя будем.

Вслед за теткой Йоля прошла по коридору, свернула и оказалась в просторной комнате. Вдоль стен здесь тянулись трубы с вентилями, а пол был с заметным уклоном, который вел к горловине в углу. В другом углу расположилась здоровенная деревянная лохань. Было душно, пар поднимался над лоханью и клубился под потолком.

– Скидай лохмотья, – велела Ористида, – да лезь в воду.

Йоля подошла ближе и заглянула в лохань – в лицо пахнуло горячим. Лохань была наполовину заполнена водой, такой чистой, что каждую досочку на дне видать.

– Давай, давай, – поощрила Ористида. – Или за свои тряпки переживаешь? Не боись, оденем в чистое.

– А может, не надо?

Йоля вдруг заробела. Сроду в такую воду не окуналась. Как-то попала она с другими мальцами под водопад. В сезон дождей протекли перекрытия, и с поверхности полилась вода, размывая по пути все, что валялось среди руин старого Харькова. И такое там, видно, в воде растворилось, что у Йоли потом дней двадцать все, что попало под струю, чесалось и шелушилось. А может, дождь кислотный в тот раз небеса послали – кто ж разберет?

Из тех, кто с ней угодил под сток, все так же болели, едва не перемерли. И хотя она понимала, что не вода виновата, а отрава с поверхности, страх остался.

Конечно, сердитая тетка Ористида все поняла неправильно.

– Что? – скривила она губы. – Страшно мыться такой грязнуле? Не боись, от этого не помирают.

Йоля собралась с духом и попробовала воду пальцем:

– Горячо!

– Так только кажется. Сперва горячо, а как макнешься, хорошо будет, вылезать не захочешь. А, постой-ка. Давай ногу. Выше, выше задери, что мне – на карачках перед такой важной кралей ползать?

Йоля сперва не сообразила, о чем речь, но увидела в руках Ористиды знакомый ключ, подняла ногу на край лохани и подставила лодыжку. Тетка отстегнула оковы и кивнула:

– Давай теперя.

Тянуть дальше не было никакой возможности – уже ясно, что Ористида не отстанет, и Йоля, то и дело тяжко вздыхая, скинула башмаки и стала стягивать лохмотья. На влажном полу после нее оставались жирно-черные следы, а на лохани, куда ставила ногу, повис вязкий грязевой ком. Голой стоять перед Ористидой не хотелось, и Йоля, подвывая (горячо!), быстро погрузилась в воду. Чуть погодя ей пришлось признать правоту тетки – стало хорошо. Она улеглась, поджав ноги, закрыла глаза… и сама не заметила, как начала погружаться в дремоту. Проснулась от того, что в наполненной паром комнате раздались голоса. Йоля встрепенулась, дернулась, погрузилась с головой, над водой вскинулись ноги и плеснулись ворохом брызги. Ухватившись за борта лохани, она восстановила равновесие и, фыркая, высунула голову. Глаз девчонка так и не открыла, боялась воды по-прежнему. Но и не видя, узнала голоса. В помещение сунулся Игнаш, а Ористида его гнала:

– Уйди, Мажуга, не след тебе глядеть на нее. Помоем, переоденем, тогда любуйся.

Ржавый, уходя, буркнул:

– Чего я там не видел? Девчонка и девчонка… Мы ж пока Лушу растили, так, знаешь же, всякого нагляделись.

– Вот именно, пока растили. А эта взрослая. Не стыди девку, я в ее годах уже первого вынашивала, так что…

Дальше оба вышли из мыльни, и Йоля не слыхала, что там было, когда Ористида вынашивала первого. Зато, проморгавшись наконец, она увидела Лушу. Та сидела на табурете в углу и пялилась пустыми глазами. В руках держала вышивку – тряпочку, натянутую на деревянный обруч. Потом Луша опустила глаза и стала орудовать иглой, а там и Ористида вернулась.

Йоля встала в лохани, обхватив себя руками.

– Не стой столбом! – прикрикнула тетка. – Краник открой. Вон, сбоку, к углу смотрит. Вниз погляди, городская…

– Городская, – по-прежнему растягивая гласные, повторила Луша.

– Вот именно. Они, вишь, Лушенька, в городе дикие все.

Йоля наконец сообразила, что должна отвернуть краник в борту лохани и выпустить воду. Нагнувшись, поразилась: она стояла в грязи. Вода сделалась серо-буро-мутной. Йоля отвернула медное колесико, грязная струйка весело ударила в пол и устремилась к сливу в углу.

– Вытереться-то дадите? – буркнула Йоля. В другой раз она бы что-нибудь злое добавила, насчет того что городские не дикие, а на самом деле дикие сами селюки, но вид грязной воды ее очень поразил, вот и смолчала.

– Куда тебе вытираться? Стой там. Я щас.

Ористида развернула носок блестящей стальной трубы, тоже с медным краном, и пустила воду в лохань. Йоля завизжала – вода оказалась ледяной. Тетка, не обращая внимания на крик, вывернула к лохани вторую трубу, оттуда потекла горячая вода. Подогревали ее в баке за стеной, Йоля только сейчас сообразила, что слышит, как гудит пламя. В Харькове-то привыкла к реву вентиляторов, вот и не заметила шума.

– Щас сызнова макнешься, – объяснила Ористида, – потом опять воду сменим, и так покуда не увидим, какова ты на самом деле, без грязи. Вот и познакомимся. Мажуга велел тебя отмыть, так я ужо исполню.

Воду меняли еще два раза. Наконец Ористида сочла, что подопечная вполне отмыта, и протянула ей грубую холстину:

– Ну вот, уже получше стала, хоть на человека похожа, а то была прям зверь-мутафаг какой-то.

Вытирайся. После одежу примеришь. А старое тряпье проще сжечь. Даже механику на ветошки не понесу, еще обидится.

Йоля не стала перечить, натянула рубаху и портки, все свежее, светленькое. Обновы ей не понравились, но если смываться, то в таком сподручнее. Это только в харьковских подземельях черные лохмотья не выделялись, а здесь светлое лучше. Ну и вообще спорить не хотелось – после мытья Йоля расслабилась. Потому не стала противиться, когда Ористида снова защелкнула на лодыжке цепь. Для этого тетке пришлось нагнуться, так что Йоля без труда стянула булавку, заколотую у Ористиды на воротнике. Она давно на эту булавку глаз положила.

– Посиди, я сейчас обувку принесу, – велела Ористида.

Йоля, бренча цепью, присела на табурет рядом с молчаливой Лушей и заглянула в ее рукоделие. Странная девочка вышивала красной ниткой по белому узор из линий и треугольников, стежки ложились точно, будто их под линейку прочертили. Сперва Йоле показалось, что так оно и есть, но, как ни пялилась, нарисованных на полотне линий не разглядела.

– Ну и глаз у тебя! Наверное, ты и стреляешь здорово.

Луша подняла пустые глаза. Вряд ли она поняла, что означает похвала Йоли.

– Это приданое мне. Вот приедет суженый, увезет в свою хату, так и приданое уж готово будет. А ты тоже суженого ждешь?

– На кой мне суженный? Мне расширенный нужен! Вот такой, – Йоля показала руками, – не, вот такенный даже!

Пока Луша хлопала ресницами, явилась Ористида, принесла легкие кожаные сандалии:

– Обувай да пойдем.

– А пожрать не будет?

– Мажуга сказал, чтоб тебя не кормили, потому что все едино сблюешь. Что ж еду переводить зазря?

– Голодать в этом доме мне, значит? – попыталась возмутиться Йоля. Но особого напора в голос не вложила – не смогла, разморило после мытья. – Жадные вы все, сиротке куска жалеете!

– Принеси Йоле покушать, – вдруг попросила Луша.

– Ладно, принесу чегось, – решила тетка, – но немного. Иди пока за мной.

Йоля, уже привычно подобрав цепь, побрела следом. По пути свернули в большую светлую комнату. Выбеленные стены казались красными от лучей закатного солнца, которые били в окошко. В комнате были шкафы, сундуки и стол со стульями, все тяжелое, из досок сбито. В городе таких вещиц не держали, столько дерева расходовать – это ж неправильно!

– Это чего ж такое красное? – удивилась девчонка. – Или горит чего?

– Солнце это, – отмахнулась тетка, – солнце под вечер такое бывает. Эх, дикая ты какая… Смотри вот, любуйся.

И сунула Йоле зеркало. А там – чужая какая-то! Йоля даже не сразу врубилась, что глядит на собственное отражение. Не могло у нее быть таких белых щек! Таких белых вообще не бывает, зеленые прям даже, а не белые. А если к окошку повернуться, то красные, потому что свет солнечный оттуда, из окошка. Волосы влажные, стрижены коротко, торчат как иголки во все стороны. Волосы разве что да глаза остались прежние – черные. Только глаза непривычно большие сделались, на белом-то. Волосы клочками торчат, потому что ножом пряди отхватывала, а вместо зеркала обломок был, в нем и не разглядишь толком. А волосы нужно урезать, потому что для работы. За патлы любой ухватить может, когда работаешь.

– Ну ладно, хватит. – Тетка отобрала зеркало. – Идем в твою светелку.

Привела она Йолю в прежнюю комнатенку с решеткой на оконце. Оказалось, Мажуга тетке и второй замок с ключом отдал – Ористида пристегнула цепь к широкой лавке, на которую теперь положили тюфяк с одеялом. Отступила на шаг, с подозрением поглядела на Йолю. Та нарочно сидела тихонько, глазами хлопала.

Потом тетка пришла еще раз, принесла миску карликовой кукурузы:

– Ешь давай да спи. Завтра Мажуга с тобой говорить небось захочет, так подумай, как ему отвечать будешь. Не перечь хозяину, он здесь всему начальник. Не спорь с ним – это правило. Не проси ничего, он сам все в голове держит. Что тебе нужно, сам даст. Это тоже правило. Не сори, не пачкай. Не для того тебя от городской грязи отмывали, чтобы ты здесь пакость разводила. Это правило тож. Ночью шуметь не полагается – это правило обратно же. Не стучать, не голосить, потому что народ ночью отдыхает от трудов, не моги людям мешать. Ну, хватит для начала. Ешь да спи. И не жри много, не то поплохеет с непривычки.

– Не жрать много – это тоже правило? – поинтересовалась Йоля. – Для всех оно? Нет же, не для всех, ты вон какая круглая вся! Небось жрешь от пуза!

– Поживи с мое да нарожай, сколько я, тогда погляжу, как тебя разнесет, – отрезала тетка.

– Больно много ты нарожала, одна только Луша вон, да и та неудачно вышла. Пришибленная какая-то!

– Дура! – Ористида шагнула к кровати, на которой скорчилась Йоля, и занесла руку.

Девчонка зажмурилась, ожидая оплеухи, но не дождалась. Открыла с опаской один глаз – тетка медленно опускала руку, щеки красные сделались, сердитая, значит. Йоля открыла второй глаз и перевела дух – на цепи-то попробуй увернись даже от такой жирной! Хорошо, тетка бить раздумала.

– Вы чего, сговорились, что ли, дурой меня бранить? Еще и дерешься…

– Дура и есть. Бить тебя Мажуга запретил, это тоже правило.

– Хоть одно нормальное правило в этом дому нашлось.

– Запретил, да. Сказал: беспременно будет за что ее бить, однако нужно сдержаться. Ее, сказал, и так жизнь крепко била. Токо я гляжу, Йолька, все больше по голове тебе от жизни перепадало.

– По всему перепадало, да не от таких, как ты!

Ористида отвечать не стала, развернулась и вышла. Йоля взяла кукурузину, повертела, стала грызть. Вроде есть очень хотелось, но едва присела – навалилась сонливость, так что пару кукурузин девчонка осилила, больше не смогла. Вытряхнула из рукава булавку украденную, но потом вдруг голова закружилась, она сбросила сандалии и прилегла. Ничего не произойдет, если она сперва полежит немного, с силами соберется, а уж после за замки примется. Так и провалилась в сон.

Снилось ей небо. Страшное и красивое.

Разбудили Йолю топот тяжелых сапог в коридоре и голоса. Перекликались Мажугины работники не испуганно, но возбуждение в их возгласах слышалось ясно. Это не было началом трудового дня – что-то произошло.

Первым делом Йоля попыталась вскочить. Брякнула цепь, дернула за ногу. Девчонка поискала булавку, оказалось – уронила на пол. Подняла, подтянула ногу, стала ковырять замок. А голоса уже шумели во дворе, за ними угадывался приглушенный забором и расстоянием рев многих моторов.

Йоля отперла замок на лавке, кинулась, подобрав цепочку, к окну, прильнула к решетке. Ей была видна только часть двора. На крышах сараев, пристроенных к ограде, стояли мужчины с оружием. Йоля насчитала троих, Мажуга на глаза не попался. По двору пробежали две женщины, волокли подсумки. Одна свернула в сторону, другая вскарабкалась по лестнице, прошла за спинами мужиков, рядом с каждым бросила на настил подсумок. Патроны или гранаты? Не, гранаты так не стали бы швырять. Значит, патроны. Какая-то заваруха начинается. Моторы вдалеке ревели ровно, не приближались. На холостых, что ли, двигатели гоняют?

Со вторым замком пришлось повозиться дольше, потому что булавка согнулась, когда Йоля первый отмыкала, и теперь никак не желала выкручиваться по-новому. Но в конце концов и с этим разобрались. Девчонка натянула сандалию, поскакала к двери, по пути поправляя обувку на другой ноге. Дверь так и не заперли – на цепочку, значит, понадеялись? Вот селюки глупые! Йоля выскочила во двор – тут ей открылась вся картина. Мажуга стоял над воротами, рядом с ним работник возился с пулеметом. Другие мужики с ружьями расположились вдоль бруствера, между ними несколько женщин, тоже вооруженные. Суеты и беспокойства не было, небось и для такого случая хозяин придумал правила – вот все и действуют, как велено.

Солнце только встало, во дворе было пока еще прохладно. Йоля пересекла открытое пространство и вскарабкалась по лестнице к брустверу. В ее сторону никто не глядел, на шаги ни один работник не обернулся, все уставились в степь. Йоля тоже взгляд бросила – там развернулись линией шесть сендеров, в середине – два тяжелых грузовика, обшитых стальными листами. Все выкрашены в синее, в сендерах ружейные стволы блестят, фланговые вооружены еще и пулеметами. Поревывают моторами, ждут чего-то. Йоля пошла к Мажуге за спинами батраков, один оказался знакомым – Макар, поливальщик с бочки. У него, кроме самострела, был пистолет в открытой кобуре, «шершень» на три заряда. Йоля, проскальзывая мимо, потянула рукоять, вытащила. Пробралась к Ржавому и, на всякий случай пряча сворованное за спину, попросила:

– Дядька Мажуга, дай оружие. Я тоже стрелять буду, если чё.

Игнаш оглянулся, смерил удивленным взглядом:

– Это ты, что ль, Йоля? Тебя не узнать.

– Оружие дай. А то из «шершня» много не настреляешь с такого расстояния.

– Из какого «шершня»? – Мысли Мажуги были сейчас заняты непрошеными гостями, соображал он не быстро.

– Во. У Макара прихватила. Ему вроде как без надобности, он с самострелом.

Мажуга стянул кепку и почесал рыжую башку.

– Вот ты заноза… И знал же, что харьковскую воровку в дом привел, но такого все ж не ждал… Заноза ты, Йоля.

– Ну хоть не кочерга.

– Как Ористида тебя отмыла, так боле не кочерга, – буркнул Мажуга, – заноза теперь. Эй, Макар! Поди-ка сюда!

– Чего, хозяин?

– Ремень с кобурой Йоле вот этой отдай, раз пистоль прошляпил. И патроны гони.

Макар, конечно, разозлился, но приказ выполнил. Игнаш громко, чтобы и работник слышал, бросил Йоле:

– После я тебе наказание назначу, за то что правило нарушила. Говорил же: в моем дому чужого не брать. А сейчас не до тебя. Пригнись и не высовывайся.

Грохоча башмаками по настилу, притопала Ористида. В руке у нее было здоровенное ружье, крупной тетке как раз под стать. Бросила сердитый взгляд на Йолю, говорить ничего не стала, и так понятно.

– Лушу в подвале укрыла, – доложила Мажуге. – Ну, что эти? Будут нападать, или как?

– Пока что пугают. А вот что после… поглядим. Ты пройдись по ограде, глянь, что там, на задах. Как бы не полезли в обход, пока мы на этих пялимся.

Йоля встала рядом с Мажугой и осмотрела линию синих. Те оставались на месте, ничего не делали. Потянулось ожидание, никто ничего не предпринимал, обе стороны разглядывали друг друга. Солнце медленно ползло вверх, стало понемногу припекать. Йоле надоело, она зевнула и присела у бруствера, подставив лицо солнышку. В небо глядеть ей по-прежнему было невмоготу, но сидеть так, зажмурившись, оказалось очень даже приятно. Она решила, что Астах со своими не будет нападать. Если бы хотели, то ударили бы сразу, пока защитники не изготовились, а теперь – чего ж? Теперь смысла нету.

Вооруженные работники, выстроившиеся за бруствером, зашевелились, обмениваясь короткими возгласами. Йоля привстала поглядеть, что там. Из синих сендеров вылезли несколько человек. Один, долговязый, в плаще и широкополой шляпе, размахивал руками и командовал. Слов отсюда было не разобрать. Подручный долговязого кивнул и побрел вверх по склону к воротам. Защитники следили за его приближением, все притихли – наконец-то хотя бы что-то случится.

Посланником оказался вчерашний крепыш, перетянутый ремнями. Подошел к воротам и уставился вверх.

– Ну, здорово, что ли, Мажуга! – громко сказал он. Старался мужик держаться невозмутимо, говорил нарочито спокойно, однако напряжение в голосе чувствовалось. Сейчас на переговорщика было направлено с десяток стволов, и он это видел.

– И тебе здоровия, – отозвался Ржавый. – Я гляжу, Астах меня послушался, самолично пожаловал.

– Ага, это он тебе уважение свое показывает. И с ним еще три десятка бойцов. Все тебя очень сильно уважают. Ну что, уступишь поле по-доброму? Или же нам стрельбу начинать? Подумай, Мажуга, ведь если сёдни отобьешься, назавтра снова жди гостей – у Астаха людей много, да и новых покликать завсегда недолго. На то золото, что ты хочешь, можно хоть сотню стволов набрать. Дешевле их один раз позвать, чем тебе кажен сезон деньгу отстегивать, сообрази же!

– Валяйте, приводите своих бандитов, и пусть стволов у них побольше будет, – кивнул Игнаш. – Я здесь оружейный рынок открою. С харьковскими столковаться мне недолго, они позволят. Чем больше бандитов ко мне Асташка пошлет, тем больше на моем рынке товару будет. Так что валяйте.

– Сговоришься, стало быть, с харьковскими?.. – угрюмо процедил переговорщик.

– Не веришь? Так сам у них спроси. Вон они как раз сюда катят.

Мажуга указал пальцем. Йоля глянула, куда он тычет, да и все на стене завертели головами, высматривая харьковчан. На белой нитке дороги показалось желтое пылевое облако, оно приближалось, распухало, в нем угадывались темные силуэты громоздких самоходов, по бокам от тракта тоже поднялась пыль – похоже, сендеры или мотоциклетки. Переговорщик оглянулся через плечо, охнул и аж слегка присел от неожиданности. Потом, придерживая тяжелую кобуру, засеменил с холма прочь – к своим. Тут Йоля догадалась, что приближаются и впрямь харьковчане – карательная колонна, которую обещался снарядить толстяк Самоха. Ловок дядька Мажуга, всех вокруг пальца обвел…

Тем временем люди Астаха тоже заметили пыль на дороге, хотя им внизу было видно не так хорошо, как с холма. Засуетились, засновали между сендерами, занимая сиденья. Моторы взревели, бронированный самоход пополз в сторону, за ним с места снялись несколько сендеров – синие перестраивались, разворачивая фронт навстречу харьковчанам, но и чтоб к ферме тылом не оказаться.

Желтое пылевое облако приближалось и росло на глазах. Уже можно было разглядеть, что в середине колонны над пылью торчит здоровенная башня, увенчанная ветряком. По случаю похода лопасти убрали, только спицы растопырились во все стороны. Показалась и головная машина, тяжелый бронированный самоход с открытым кузовом. Переговорщик Астаха добежал к фланговому сендеру, нырнул на сиденье, водитель стал разворачиваться.

Йоля во все глаза глядела на карателей. Боевые самоходы были ей знакомы, такие изредка проезжали по нижним уровням, а вот башню она видела впервые – подобные штуки поднимали из цехов по частям и собирали на поверхности, харьковчане и сами их внизу не видели. Вот колонна подъехала ближе, мотоциклетки проскочили в стороны, уже охватывая синий строй, бронированные самоходы тоже стали съезжать с тракта, строясь в линию против тех, что привел Астах. В сравнении с карателями синие не выглядели грозными, харьковчане оказались куда страшней. Переговорщик снова выбрался из сендера, теперь он шагал в степь – к строю харьковчан. Работники Мажуги наблюдали, они уже приободрились и заговорили громко – напряг снимали разговором, обменивались веселыми замечаниями в адрес Астаха и его людей, страх прошел. Еще бы, с такой поддержкой им некого бояться!

Переговорщик добрался к головной машине карателей. Йоля различила толстый пушечный ствол, торчащий над кузовом; еще там мелькали желтые безрукавки – полевая форма цеховых бойцов. Башня с ветряком замерла в центре строя, несколько карателей спрыгнули на землю и встали между броневыми бортами.

Беседа у переговорщика вышла короткая, вскоре он потрусил обратно. Синие стали разворачиваться. Выстроились колонной и покатили прочь. Это вызвало у защитников на стене новый приступ веселья. Один из крупных харьковских самоходов покинул строй и покатил к ферме.

– Открывай ворота, – распорядился Мажуга. – Йоля, возверни Макару пистолет.

– Ладно, если цепочку на меня вешать не велишь.

– Не велю. – Мажуга чуть улыбнулся. – Хватит с тебя. – Потом добавил: – Молодец, что не сбежала, а ко мне пришла, на стену. Сейчас пойдем новых гостей встречать, держись поблизости.

Йоля вернула оружие Макару, тот сердито вырвал «шершень» у нее из рук, пробурчал что-то неразборчиво. Злился, оно и понятно. Работники пошли со стены, только двое с оружием остались у ворот да караульные на вышках.

Внизу хозяин фермы отыскал взглядом Ористиду:

– Стол накрывай, как полагается. Сейчас оружейников принимать будем.

– С благодарностью? – уточнила та.

– С большой. Сама ж видишь, как они подъехали, очень даже удачно поспели.

– Это ты их, дядька Мажуга, удачно завлек, – не преминула вставить Йоля. – Они поди не знали, что у нас заваруха готовится, а ты вчерась нарочно переговорщика накрутил, чтобы этот Асташка нас стращать аккурат нынче заявился.

– Как есть заноза. – Игнаш глянул на Ористиду: – Видала? А вот что мне, Йоля, понравилось – ты сказала «нас». Это правильно.

– Какое еще «нас»?

– Что Асташка нас стращать будет. Не меня, а нас. Правильно сечешь.

– Это я случайно. Само вырвалось. А вообще я все равно сбегу.

Ористида фыркнула и пошла готовиться к встрече гостей. Тем временем колонна харьковчан подкатила к подножию холма, каратели стали разбивать лагерь, головная машина поползла к воротам. Гостей уже ждали, ворота распахнулись, едва бронированная громадина взобралась на холм. Чудище фыркнуло напоследок выхлопом и замерло, уставившись толстым орудийным стволом в окно второго этажа.

Мажуга остановился напротив кабины, Йоля держалась у него за спиной и разглядывала броневик. Передок вроде обычный, разве что клепаной броней обшит, кузов длинный, с высокими бортами, в бортах узкие прорези. Позади кабины приподнята орудийная площадка, также прикрытая листовой броней.

– Восемьдесят восемь миллиметров, – со знанием дела оценила Йоля. – Я такие видала уже.

Дверца кабины распахнулась, на землю тяжело спрыгнул Самоха. Встал, покачиваясь, огляделся. Следом выбрался Курчан.

– Ну, с прибытием, что ли, Самоха, – поздоровался Игнаш. – И ты, парень, тоже в походе нынче?

– Тусклого солнца, хозяин, – буркнул толстяк. – Не дают мне, видишь, спокойно сидеть. Раз, говорят, ты в деле увяз, ты его и распутывай. Ну и Курчана тоже отправили – командиром колонны. Пусть проявит себя молодой по воинской, то есть, части.

Молодой пушкарь кивнул. Непонятно было, рад он такому назначению или нет. Вообще-то, этих двоих цех в поход снарядил, чтобы некого было призренцам расспрашивать насчет убийства.

Взгляд Самохи скользнул по дому, по добротным постройкам во дворе, остановился на Йоле.

– А ты неплохо тут устроился, Игнаш, есть за что с Астахом спорить. Только что ж ты меня подводишь-то? Что ж не сказал, что ты за прокладку трубы плату требуешь? Вот токо щас переговорщик евоный мне объяснил.

– А ты меня и не спрашивал. Слушай, гость дорогой, что ж так на дворе стоять? Идем в дом, за столом всё и обсудим. Идем, Курчан. Моя хозяйка на стол уж собирает.

Самоха махнул рукой:

– И то верно. Что ж, веди к столу, красавица. – Это он к Йоле обращался.

– Да ты не узнал ее, что ли, Самоха? – Ржавый ухмыльнулся – Двух дней не прошло, как самолично в шкафу запирал, и уже забыть успел. Оно и понятно, что поныне не женился – нет у тебя подхода к бабам, равнодушный ты к ним.

Управленец захлопал глазами. Курчан тоже удивился, аж рот приоткрыл – вспомнил давешнюю замарашку.

– Вот эта, что ли?! Что ж ты с ней сделал, Игнаш, а?

– Дык из Харькова увез, что. У вас там темно, а красоте солнышко требуется.

Йоля хмуро поглядела на приезжих и отступила Мажуге за спину – вот еще, смеются над ней! На себя бы поглядели сперва. Хотя удивление Самохи казалось настоящим. Чего ж с ней за один-то денечек сталось, что не узнают пушкари?

На крыльцо вышла Ористида. Услышала конец разговора и не преминула свое слово вставить:

– Помыли мы ее и в чистое одели, дык расцвела девка. Мажуга, не держи гостей на дворе, к столу веди. Бабы вмиг всё спроворят, а уж водку я из погреба сама принесла.

Йоля хотела укрыться куда-нибудь, спрятаться от всех, но Мажуга не позволил – повел с гостями за стол. Прошли темным коридором, оказались в светлой горнице. Так эту комнату Ористида назвала, Йоля слова «горница» и не слыхала прежде. Вдоль горницы стоял длинный стол, скатерть белая, посреди – бутыль, вокруг миски, ложки. Расположились по одну сторону пушкари, по другую – Мажуга с Йолей. Ористида за стол не села, пошла распоряжаться. То и дело подходили Мажугины работницы, вносили миски с разносолами. Хозяин тут же откупорил бутылку:

– Ну, гости дорогие…

– Нет, ты постой наливать! – запротестовал Самоха. – Ты мне сперва скажи, почто меня дураком выставил? Я Астахову переговорщику: чего, говорю, на Мажугу насели? Он же добром согласен был уладить! Что вы, говорю, мутафагово отродье!.. А он…

Игнаш будто не слышал – налил водки в стаканы, поднял свой:

– Давай, Самоха, не отставай. И ты, парень, тоже. Завтра с утра в поход выступим, до той поры нужно будет протрезветь. Раньше хмель придет, раньше и выветрится.

Самоха, ворча и отдуваясь, взял стакан. Йоле Игнаш наливать не стал.

– Тебе водки не пить, тоже правило. Поешь. – Потом шепнул украдкой: – Сиди, слушай, запоминай.

Расчет Ржавого оказался верным – едва отведав хмельного, Самоха подобрел и больше не напирал, скорей жаловался:

– Ну скажи, ведь нехорошо с Астахом вышло? Ну скажи! Он наш большой покупатель, трубы под его заказ крупными партиями катаем, а тут я его шуганул, как сопляка шкодливого. Ты ж с него кучу золота требуешь, а мне что говорил?

– То и говорил, что я не против трубы. А золото – что? Думаешь, великий навар мне с этой сделки? А нет. Деньги пойдут на охрану. Два сендера с пулеметами, бойцам платить, чтобы объезжали округу… Давай-ка стакан. Во-от… Думаешь, что у меня начнется, когда Астах трубу протянет? Беспокойство и непорядок. Мне ж придется охрану держать наготове, вот на то и золото. Сендеры и пулеметы опять же в Харькове покупать буду – цехам прибыль. Нет, Самоха, это не мне, а цехам прибыль, а мне – беспокойство и разорение. Ну что, за успех похода?

Когда Самоха основательно набрался и перестал спорить насчет отступного с Астаха, Мажуга перешел наконец к делу:

– Слушай, пушкарь, и ты, Курчан, тоже вникай – поначалу твоя работа будет, ежели ты военный начальник теперь. Я вашу колонну сведу к одному месту… Торговое место, в общем. Там как раз торговцы оружием сговариваются, я туда заявлюсь и постараюсь вызнать, где ваша пропажа. Однако после… – Мажуга поднял указательный палец, чтобы подчеркнуть важность своих слов, – после оттуда ни один человек не должен уйти, чтобы и мысли не возникло, что я такие вещи вынюхиваю, что я карателей привесть мог. Обо мне никто знать не должен, и ваши чтоб не трепались.

– Мастерские там есть? – заплетающимся языком спросил Самоха. – Если так, мы на законном основании это твое место разнесем.

– Есть, а как же. Есть мастерские, – обнадежил Игнаш, – не знаю, законные они или как. Но обо мне от того места слух не должен пойти – это твердое правило. К вам-то в цех никто не придет виноватого искать. Вот и ко мне пусть никаких вопросов. Чтоб никто не знал, что я в деле.

Йоля слушала, запоминала, как было велено, и заодно брюхо набивала. Когда еще такого поесть дадут… Это сейчас, при гостях, Мажуга добрый, а так-то вообще наказать обещался.

– Ну а ежели там следов не сыщется? – спросил Курчан. – Куда дальше тогда?

– Тогда я ничем вам помочь не могу, – отрезал хозяин. – По всей Пустоши колесить с вами мне не резон, вона Астах грозится. Дом без присмотра надолго не кину. Сколько положите награды, если след сыщется?

– Следа мало. Ты с нами поедешь, а ну как снова рас… расс… – Самоха запнулся, глядя в пустой стакан. – Расследование какое потребно?

Мажуга налил еще.

– Если с вами поеду, что тогда?

– Пять золотых.

– Мало.

– Не мало, ты чё, Игнаш? Тебе и делать ничего не надо, токо вора сыщи. Дальше мы уж сами.

– Мало, потому что вы за поимку Графа сколько назначили?

Йоле стало скучно. Подвыпившие пушкари принялись доказывать, что они за Графа сотню сулили, потому что думали, будто он цеховые деньги увез, а раз он без денег, то и платить сотню не за что, пять золотых – и то слишком даже щедро. Мажуга упирал на то, что пропавшее оружие стоит больше, чем украденная Графом казна, значит, то же самое получается, так на так – ракетная установка против денег; стало быть, пятнадцать золотых дело стоит. В разгар спора явилась Ористида, сказала: Астахов переговорщик пожаловал, монеты принес, задаток.

Вошел давешний мужичок. Он уже был готов к тому, что сцена ему не понравится, потому что видел лагерь карателей у холма. Там было весело, Мажуга приказал угощать «гостей», пушкарям снесли выпивку и снедь – «от хозяина», так работникам было велено передать. Потому зрелище цехового начальства, выпивающего с Мажугой, переговорщика не удивило. Самоха, хоть и досадовал на Ржавого, который в Харькове рассказал ему не все детали дела с трубой, теперь уже был пьян и помалкивал, пока переговорщик отсчитывал задаток.

– Вот и славно, – кивнул Мажуга, – худой мир лучше доброй ссоры, так предки говорили. Передай Астаху, что работников может хоть завтра засылать, пусть размечают трассу, копают… ну, в общем, пусть трудятся. Полосы в двадцать шагов шириной довольно будет?

– Нам же еще транспорт подвести, кран подъемный, самоходы с грузом, да сварку протянуть, да то, да сё. Двадцать мало.

– Сорок шагов? Пятьдесят? Я согласен на любую потраву посевов, мне бы только сразу уточнить, сколько. Для порядку. Как трассу наметим, так огородим ее, мои люди туда больше ни ногой, будет как бы Астахова земля. Правило своим такое скажу.

– Пра-авило… – протянул переговорщик. – У тебя, Мажуга, завсегда по правилам. Нет бы по-людски…

– По-людски – это как? Со стрельбой и разором? Как твой хозяин других фермеров сгонял с земли? Нет, со мной так не будет, а будет по правилам. Хочешь, садись выпей с нами. Нынче ты мой гость.

– Не с руки мне в твоем дому веселиться, – с некоторым сожалением отказался переговорщик, оглядывая богатый стол. – Поеду Астаху твои слова перескажу.

– Ну, как знаешь, – равнодушно напутствовал его Ржавый, снова берясь за бутыль.

Йоля тихонько спросила:

– Слышь, дядька Мажуга, а он с тобой выпить отказался – это ж знак такой? Что враги вы?

Ржавый кивнул. Доброй ссоры у них с Астахом не вышло благодаря удачному появлению харьковских карателей, но мир получился очень худой.

Когда стемнело, Самоха уже окончательно окосел, время от времени принимался заговариваться, бранил призренцев, потом многословно объяснял, что без них Харькову теперь не бывать, потому что, как учредили цех призрения, житуха пошла паршивая, но без призренцев и того хуже сделается, а кому охота жить хуже, чем паршиво? Курчан держался бодрее, да он и выпил раза в два меньше старшого. Наконец решили застолье заканчивать. Хозяин предложил пушкарям переночевать в доме, те ответили, что возвратятся в лагерь, Курчан сказал, что ему еще вечернюю поверку устраивать.

Когда вставали из-за стола, Мажуга крепко взял Йолю за плечо и шепнул:

– А нож-то вернуть не позабудь.

Девчонка вытянула из-под рубахи припрятанный ножик и с недовольной гримасой положила на скатерть. Как только ворота за харьковскими заперли, Мажуга этот ножик ей припомнил:

– Я же сказал: без спросу не брать ничего, это правило.

– А я не обещалась твои правила исполнять. Ножик верни, «шершень» верни… а жить как? Меня всякий обидеть норовит – чем отобьюсь?

– Да уж не столовым ножиком. Он же тупой.

– Уж я б отточила. Оружию-то дашь какую? Не то не поеду с тобой, дядька. Страшно без оружия в дороге.

– Будешь мои правила выполнять, куплю тебе что подходящее. А теперь – бегом спать. Завтра с рассветом подниму.

– А я еще не соглашалась с тобой ехать… – затянула было Йоля, но Мажуга уже шел прочь, даже не оглянулся.

Тогда она зевнула и побрела в уже знакомый чуланчик. Цепи с замками там уже не было, хотя Йоля хорошо помнила, что зашвырнула железяки под лавку. Как-то без вопросов прошло – то на цепи держали, а как освободиться сумела – никто не припомнил, будто так и нужно было.

В этот раз Йоле снилось оружие.

Разбудил ее Мажуга, тряхнул пару раз за плечо и сказал:

– Вставай, пора.

Девчонка мычала, пыталась сбросить руку, но Игнаш не отставал. Пришлось открывать глаза.

– Умывайся, выходи на двор.

Йоля села, потерла глаза. Игнаш уже ушел, зато в комнатенку заявилась Ористида:

– Вставай-ка, соня, да шагай за мной, живо давай!

– Чего живо? Спать охота… – Йоля не привыкла к таким ранним подъемам. Промышляла она в Харькове допоздна, зато и спать поутру привыкла.

– А ну живо давай! – рассердилась тетка. – Некогда мне с тобой, хозяйство ждать не будет. А ну-ка…

Пришлось подниматься, потому что Ористида уже наладилась стаскивать ее с лавки за волосы. Увернулась Йоля, конечно, легко, но все же встала. Почесываясь, побрела за теткой, та показала, где умыться ледяной водой, потом потащила во двор. Мажуга уже поджидал возле сендера, рядом топтались несколько работников. Хозяин фермы протянул Йоле ремень. Ремень был отличный, с тонкой медной пряжкой, с подвешенными на петлях кожаными кармашками и сумочками. Йоля подпоясалась, одернула складки.

– Хорошая штука, дядька, к такому бы кобуру привесить да ножны. Давай, что ли, оружию. Ты обещал.

Мажуга, не отвечая, обошел девчонку кругом, оглядел, нахмурился. Велел ждать и направился в дом. Вернулся со свертком. К полному Йолиному разочарованию, ни ножа, ни пистолета он не принес, протянул темный плащ:

– Накинь, да и капюшон подыми.

– Та чё я, призренец, что ли?

– Правило: со мной не спорить, делать, что говорю. Надевай плащ, накидывай капюшон.

– Да на кой? Жарко ж будет.

– Мы с карателями едем, мужики молодые, мысли у них на уме глупые. Неча их смущать.

Ористида тоже поддакнула:

– Спрячь фигуру-то… Ишь, ремнем перетянулась, талия как иголка.

Талия какая-то, вот еще придумала тетка. Но пришлось укутаться. Йоля скорчила недовольную гримасу, однако подчинилась.

Стали собираться в путь, Мажуга напоследок отдал распоряжения: караулы нести по графику, Ористиду слушать как его самого, покуда не вернется, правила соблюдать неукоснительно. Йоля все пропустила мимо ушей – подумаешь, дела. Скукота. Когда уже садились в сендер, из дома выбежала Луша. Спешила, торопилась – Йоля впервые видела, чтобы эта пришибленная так бежала, аж щеки красным налились. К ее удивлению, Луша спешила именно к ней, а не к Мажуге. Подскочила, протянула сверток:

– Возьми, Йоля, а то у тебя ж нету!

Йоля развернула – оказалось, платок, вышитый красными узорами. Вещица, конечно, приятственная, да к чему?

– Возьми. – Луша уже успокоилась, хотя и дышала после бега неровно. – У тебя ничегошеньки нету для суженого. А ну как повстречаешь?

Йоля бы и хотела посмеяться над Лушей, но эта придурочная глядела так жалостно, чуть не со слезой, и протягивала платок. Ну ладно, подарок какой-никакой.

– Ладно уж… пусть будет суженный.

Наконец проводы закончились. Мажуга завел сендер, работники стали отворять ворота. Харьковчане сворачивали лагерь. На ночевку они расположились, выставив свои самоходы и мотоциклетки кругом, в центре поместили башню на гусеничной платформе и перекинули с нее кабели на пулеметные бронеходы. Ветряк на башне сейчас застопорили, и двое карателей возились с ним, стаскивая лопасти с вертушки. И кабели тоже сматывали. Одну мотоциклетку, прикрытую похожим на перевернутое ведро кожухом, уже заводили, а из-под днища башни доносились равномерные тяжелые удары, отдающиеся металлическим лязгом.

Ржавый подкатил к харьковским машинам, затормозил и напомнил Йоле:

– Капюшона не снимай. Нечего рожей торговать.

Йоля скорчила гримасу. На броню выбрались двое карателей и стали разглядывать будущих попутчиков. Из-за бронехода вышел опухший Самоха.

– Ты чего, Игнаш, на сендере? Поехал бы с нами, у нас места хватит для тебя и твоей красавицы.

– А на рынок незаконный ты бы тоже меня подвез? – возразил Мажуга. – Нет уж, я своим ходом. А вы за моим сендером держитесь на расстоянии. И бензин мне цех оплатит. Возмещение расходов. Не забыл, о чем вчера уговорились?

– Ох, и скупой же ты, Ржавый, я бы раньше о тебе такого не помыслил…

– Я все по правилам делаю. Скоро соберетесь?

– Да щас вот регулировку закончим. – Самоха мотнул головой в сторону башни, из-под которой доносились удары молотка по железу. От этого движения, видимо, что-то в башке у него сдвинулось, управленец поморщился и стал тереть виски. – Техника-то вся новая, токо с цехов, то одно, то другое подтянуть требуется. Щас закончат механики, да и двинем. Погодь чуток. Ох и крепкая водка твоя…

– А ты говоришь – скупой. Я гостям без скупости наливаю. Но дело есть дело, а в работе – всё по правилам.

Самоха махнул рукой – мол, иди ты с твоими правилами – и убрался восвояси. Вскоре грохот стих, а каратели живей задвигались, сворачивая кабель.

Йоля видела, как мелькают фигуры в просветах между боевыми машинами. То тут, то там хрипло заревели моторы, колонна готовилась выступать.

Мажуга поехал вперед, следом за ним, не приближаясь и не упуская его из виду, пылила мотоциклетка – дозор карательский. Ну а уж колонна с тяжелой техникой продвигалась, далеко отстав. Йоле сперва было любопытно – она ж пока что совсем Пустоши не знала. Ей в диковинку были и поля, и заросли кустарника, и всякий встречный казался интересной новинкой. Потом вдалеке будто замаячила звезда в бледно-голубом небе.

– Это что, дядька Мажуга? Что там светится? – Йоля даже привстала, чтобы разглядеть.

– Сядь. То Шебелинка, Астах там засел, газ качает, на вышке факел горит. Если бы мы правей взяли, мимо его газоводной трубы аккурат ехали бы. Он ее мимо нашей фермы тянет.

– Это я поняла.

– Ну вот я подумал – лучше в объезд, по этому тракту. Незачем Астаха сердить зазря, пусть утихомирится, привыкнет к новому правилу, что он мне платит. Глядишь, со временем добрыми соседями станем. Особливо если я свои грузовики под газ приспособлю и у него заправляться стану. А ты по сторонам лучше гляди.

– Я гляжу.

– Внимательно гляди. У нас тут в округе банда завелась. После сезона дождей заявились, озоруют.

Поначалу Йоля разглядывала окрестности, но это занятие ей вскоре прискучило, потому что гляди, не гляди, а кругом одно и то же – желтая равнина, кое-где вросшие в землю развалины да изредка проржавевший насквозь остов разбитого самохода… Потом поднялось солнце, стало припекать, Йоле в плаще было жарко, но Мажуга скидывать одёжу запретил. Так она и заснула. Проснулась от того, что Мажуга развернул сендер на скорости. Тряхнуло так, что Йоля подпрыгнула на сиденье, завозилась, запуталась в полах плаща.

– Эй, чего? Чегой-то, дядька?

– Держись, – буркнул Мажуга, крутя баранку.

Тут Йоля и сама приметила – со стороны степи наперерез им мчат три сендера, разворачиваясь линией. За каждым тянулся густой пылевой след. Мажуга тоже съехал с тракта, выворачивая назад. Сендер, тяжело переваливаясь в колеях, покатил в степь, из-под колес полетел песок, все вокруг окуталось желтой пылью. Потом они помчали обратно – навстречу колонне харьковчан. Йоля, оглянувшись, видела, как загибаются пылевые хвосты за чужими сендерами – те тоже сворачивали, чтобы поспеть наперерез.

Игнаш вернул машину на дорогу. Йоля, стуча зубами, подпрыгивала на сиденье и взвизгивала, когда швыряло в ухабистых колеях. Расстояние сильно сократилось, пока Мажуга маневрировал, оторваться не удавалось. Позади грохнул выстрел, пуля прошла далеко. Он молча протянул руку и надавил Йоле на макушку, заставляя сползти пониже… Снова выстрел, потом еще и еще. Пули проходили далеко в стороне, но Йоле казалось, что преследователи настигают – вроде грохочет ближе. Она осторожно приподнялась. Что творится сзади, ей было не видно, зато она разглядела на дороге мотоциклетку харьковчан, похожую на опрокинутое ведро. Каратели остановились, в бойницах появились стволы. Мажуга свернул левей, объезжая мотоциклетку, обогнул ее и помчал дальше. За спиной выстрелы застучали чаще, ударила автоматная очередь.

– Дядька, стой! – заорала Йоля. – Вертай назад, ты чего?

Мажуга не отвечал, гнал сендер. Осмелевшая Йоля высунула голову – преследователи тормозили, сворачивали с дороги, объезжая мотоциклетку; оттуда по ним стреляли. Сендеры бандитов рванули в стороны, выписывая дугу. Мажуга втопил педаль, прибавляя скорости, теперь он неплохо оторвался от погони. Бандиты, не пытаясь схватиться с карателями, снова устремились к дороге – за машиной Ржавого. Но теперь он гнал, не позволяя приблизиться. Йоля вцепилась обеими руками в какие-то железки, ее трясло, перед глазами все мелькало и вертелось… Потом Мажуга что-то крикнул, но она не разобрала за грохотом, а дальше скорость стала падать. Йоля увидела далеко впереди громоздкие силуэты боевых самоходов карателей.

– Всё, ушли! – проорал Игнаш. – Порядок!

– Какой порядок, у меня кишки едва через горло не выскочили… – едва выдавила из себя Йоля, язык с трудом ворочался во рту.

Мажуга остановил сендер. Окутанная клубами пыли колонна тоже встала. Сзади подкатила мотоциклетка. Йоля подтянулась на сиденье, а то прямо едва на пол не сползла. Теперь она села ровней и снова огляделась. От колонны спешили несколько человек в желтых жилетках, первым бежал Курчан.

– Что случилось?! Почему назад едешь?! – выкрикнул он.

С другой стороны примчался стрелок с мотоциклетки. Этот сразу принялся орать и тыкать пальцем в Мажугу:

– Сбежал! Мы в бой вступили, а он сбежал! К некрозу такого попутчика! На кой он сдался! Сбежал, пока мы с бандитами схватились! Слышь, ты, селюк, об тебе говорю!

Мажуга неторопливо выбрался из сендера, оглядел харьковчанина.

– Чё зыркаешь?

– Так ты в бой вступил? – уточнил Ржавый.

– Ну!

– И бандиты на тебя насели со всех сторон? Или, может, им на тебя плевать было и они за мной погнались? И палили в меня? Пока я от тебя их уводил? – Мажуга обернулся к Курчану: – Слышь, командир, это по мою душу приходили. Не знаю, почему, а только на твоих стрелков им было плевать, они мотоциклетку объехали стороной и за мной гнались, покуда не увидали колонну.

Курчан глянул на мотоциклетчика.

– Ну ваще-то… – протянул тот. – Ваще-то… как-то так примерно…

– Ладно, – буркнул Мажуга. – Тронулись дальше, что ли? А ты, парень, в другой раз думай, прежде чем пасть открывать.

Каратель с мотоциклетки проглотил отповедь молча, почесал в затылке и побрел к своей машине. Мажуга плюхнулся на сиденье и бросил Йоле:

– Капюшон поправь, не отсвечивай. Видала, как стрелок на тебя пялился? Не надо этого.

– Подумаешь, пялился… И чего им всем от меня надо?

– Известно, чего, – вздохнул Мажуга.

Больше бандиты не появлялись, Мажуга остановил сендер только раз – на заправке. Залил горючего и погнал дальше. Колонна следовала за ним. Когда дело шло к вечеру, он объявил:

– Скоро подъедем до места. Пока я с Самохой сговариваться буду, сиди, не вылазь. Из сендера не выходи, ни с кем не заговаривай.

Йоля пожала плечами. Больно надо ей с кем-то разговаривать. Или не так – больно надо ей Мажугу слушаться? Как будет правильней? Так ничего и не надумала.

Ржавый остановил сендер у обочины. Вскоре подкатила мотоциклетка.

– Чё стоим?! – крикнул водитель.

Стрелок вылез из своего железного ведерка, будто хотел размяться, а сам подошел к сендеру и, хотя отвернулся вроде как в сторону, то и дело заглядывал в кабину. Йоля, когда он в очередной раз уставился, скорчила ему рожу и натянула капюшон поглубже.

Мажуга тяжко вздохнул и ответил водителю мотоциклетки:

– Мы уже почти на месте, дождусь Самоху, переговорю с ним. А вы, чем тут торчать, поезжайте по дороге чуть вперед. Только далеко не суйтесь, шагов на двести.

Когда мотоциклетка потарахтела дальше по дороге, он вылез из сендера, Йоля за ним. Ждать было скучно, она вытащила подарок Луши, развернула. Игнаш подошел ближе. Помолчали, потом он заговорил:

– Луша добрая.

– Пришибленная.

– Много ты понимаешь, заноза.

Йоля обиделась и мстительно буркнула:

– В отца, видать, пошла.

Сказала – и тут же пожалела. Лицо Мажуги враз потемнело, он шагнул к ней, занося руку. Йоля присела и сжалась – вот щас как врежет… Но бить он не стал, сплюнул под ноги и с чувством сказал:

– Дура ты, дура…

Молчание вышло напряженное, что-то будто в воздухе повисло, так что Йоля крепко обрадовалась, когда на дороге показалась грохочущая харьковская колонна.

Разговор с Самохой на этот раз получился короткий и очень деловой, без всяких там подначек и зряшных упреков.

– Действуем так, – принялся объяснять Мажуга. – Я отправляюсь в это местечко, где оружием торгуют, там кручусь и вызнаю, что удастся. Ваших рядом чтоб и духу не было, это строго. Если карателей увидят – все пропало. Поэтому вы не рыпайтесь и без меня – ни шагу. Мы сейчас достаточно далеко, чтобы никто из торговцев не всполошился.

– Ждем тебя, значит, – вставил Самоха.

– Точно. И сидите тихо-тихо, готовьтесь. Я возвращаюсь, тогда – ваш черед. Разносите этот оружейный притон к некрозной плесени, но правило опять же твердое: никто не должен живым уйти. Никто из тех, которые меня видели, перед тем как каратели на них напали.

– Это верно, – согласился Самоха. – Нам самим резону нет когось выпускать.

– Тогда вроде все сказано. И держи своих крепко, чтоб не вздумали по округе шарить. Ночью отведут душу, а теперь – ждать и не рыпаться.

– Ты уж говорил, я помню.

– Я бы и десять раз тебе сказал, если б считал, что от того польза получится. Моя голова на кону стоит. Если кто уйдет оттуда и меня припомнит после – покоя боле не увижу. Тогда я буду знать, с кого ответ стребовать, – не обижайся, Самоха.

– Да ступай уже…

Когда отъехали от колонны и миновали головную мотоциклетку, Йоля решила, что дядька уже отошел и не слишком на нее серчает. Стало быть, можно поговорить.

– Дядька Мажуга, а дядька Мажуга, что за правило у тебя такое – харьковчанам людей на расправу выдавать?

– Они сами виноваты. Оружейные цеха правило установили, а эти нарушают. Рано или поздно нагрянут на них каратели, и они это знают. Ну, из-за меня чуток раньше получится.

– А Самохе ты наказал, чтоб никто живым не ушел. Недобро как-то выходит!

– А если бы я так не сказал, харьковские незаконных торгашей пирогами бы накормили, да и отпустили с миром? Ты, заноза, лучше не о моей доброте печалься, а о себе думай, как ты там держаться станешь.

– А как?

– Те люди, к которым в гости придем, на самом острие живут, нравы у них простые. Поймают на краже – пожалеешь, если сразу не прикончат. С ворами там круто обходятся.

– А я чё… я ж ничё такого…

– Нет, Йоля, ты «чё такого». И попомни: там я тебя не спасу. Если потянешь руку к чужому, считай конец тебе. А если сдержишься, обещаю: получишь оружие. Настоящее. Сам тебе куплю.

– Не врешь?

– Не вру, это тоже правило – без большой нужды не врать.

– Ой, дядька…

– Чего?

– Ну вот же ты сейчас врать едешь, а мне сказал – не врешь.

– А я тебе толкую: не за мной, а за собой следи. Вон уже показалось место. Готовься. Как на тамошний рынок пойдем, капюшон натяни поглубже, но сама гляди и слушай, вдруг что важное заметишь. Может, кто знакомый попадется.

Подпольный рынок оружия обосновался в развалинах поселка. На окраинах дома лежали в руинах и остатки стен поднимались разве что до пояса в высоту. Ближе к центру несколько строений сохранились получше – их обнесли оградой, вбили столбы и натянули колючую проволоку, так что между «колючкой» и стенами оставалась изрядная полоса свободного пространства, и оно отлично просматривалось. Сами здания – приземистые бетонные бараки, широкие, с железными воротами – образовывали незамкнутый четырехугольник, над кровлями клубился густой дым. В красном свете заката казалось, что поселок горит.

– Гля, дымит, – заметила Йоля. – Прям как у нас.

– Так и здесь оружейники, – пояснил Мажуга.

– А чё там, вроде люди стоят? По-над забором?

Тут Мажуга смолчал, а как подъехали ближе, девчонка поняла, почему он не хочет говорить. К столбам ограды были все той же колючей проволокой прикручены скелеты. Часть костей держалась, а некоторые просыпались и валялись белесой грудой под столбами, в зеленых густых кустах. Ворота – рамы, сбитые из бревен и густо перетянутые «колючкой», – были на запоре. Сендер подкатил к въезду и затормозил. Появилась охрана, двое мужчин с дробовиками. Один взялся оттягивать нетяжелые створки, другой уставился на приезжих:

– По какому делу?

– А я для харьковских тута все разведываю, – ухмыльнулся Мажуга, – вот щас помчусь к ним с докладом.

Охранник хмыкнул.

– По торговому делу я, – продолжил Мажуга. – Сговориться насчет поставок, как обычно. Купить кой-чего по мелочи. Сафьян-то здесь?

– Проезжай, – мотнул головой охранник. И опустил дробовик.

Сендер вкатился в просвет между длинными бараками и остановился. Здесь, меж серых стен, было темно, дневная жара уже спадала. Окна светились, оттуда доносился бойкий говор, а во дворе было пусто.

– Ну что, заноза, не соврал я?

– Хитрый ты, дядька. Э, а чё, сендер так покинешь, без присмотра?

В длинном узком дворе стояло еще с полдесятка сендеров и самоходов, никто их не стерег.

– Так и покину. Говорил тебе – здесь не воруют. Видала скелеты на заборе? Это кого на воровстве поймали. И заметь, ни одного свежего покойника, все старые. Давно уже здесь не крадут. Идем, что ли. – Мажуга направился к широкому входу в барак, откуда лился яркий свет.

Едва вошли, Йоля замерла, потом качнулась назад.

– Ой, дядька Мажуга-а-а…

Вдоль длинного здания тянулся непрерывный ряд прилавков, а на них чего только не было! Масляно светились стволы, тесаки и ножи блестели колючими россыпями, патроны теснились в открытых коробах… а еще вышитые пояса с кобурами, сапоги и портупеи, ярко начищенные бляхи и пряжки. Над каждым продавцом горела лампа, все сверкало, все лучилось, пестро одетый народ прохаживался вдоль лотков, покупатели тыкали пальцами, спрашивали цену, бойко торговались…

– Что, заноза?

– Держи меня, дядька, держи крепко – не сдержусь, руки сами потянутся по чужим карманам. У-у-у, какое место… Богато здесь, глаза разбежалися-а-а-а…

Яркий свет, пестрые одежды, блестящий металл – все оказалось слишком неожиданно по сравнению с облезлыми бетонными стенами снаружи. И еще запахи здесь тоже были богатые: воняло горелым, дымком тянуло, кислым запахом свежевыделанных кож, еще порохом и сталью, и всевозможной снедью – где бойкое место, там и жратву покупают, и пьют, само собой. С нескольких лотков бойко уходили пиво и брага, там же и мясо жарили, и вареная кукуруза паром исходила, и лепешки с острыми начинками источали ароматы… У Йоли голова враз закружилась. Одной рукой девчонка вцепилась в Мажугину куртку, другую поглубже в карман плаща упихнула – чтоб не чесались ладошки воровать.

Игнаш двинулся вдоль рядов, не спеша оглядывал товары, прислушивался, о чем судачат. Мало-помалу Йоля опомнилась, стала рассматривать, как устроено торговое место. Длинный барак из бетона справа и слева простенками разбит на отсеки. Она бы поразилась, скажи ей кто, что до Погибели здесь была ферма, скотину в отсеках держали, а посередке – проход широкий, чтобы трактор проезжал. Сейчас тут был рынок оружия – как раз такой, за какими каратели охотятся.

Пройдя между торговыми рядами почти до самого конца, Игнаш остановился у прилавка с пистолетами. Провел рукой над матово блестящей сталью, будто целился, взял «шершень», быстро отложил, пошевелил еще пару стволов – те даже в руки брать не стал. И рожу скорчил скучающую, словно ему тошно на это барахло глядеть.

Подошел торговец, раскрасневшийся, потный – только от прилавка, где водкой угощают.

– Подсказать чего? Предложить? – Пахнул луковым духом.

– Это ж местное, здесь клепаете, – проворчал Мажуга, – мне несподручно. Хочу вещь посерьезней, из старых времен, настоящую.

Торговец уже успел оценить его здоровенный кольт и согласно кивнул – верно, дескать.

– Местное, да. Но делаем на совесть, каждый ствол пристрелян и опробован.

– Дык, понятно, что десяток-другой раз пальнет, не развалится. А после – как удача выпадет.

– Метко пальнет! Очень метко! Все пристреляны, все…

– Мне вещь нужна, – перебил Мажуга, – чтобы послужила, чтобы вспоминали, кто подарил. От чистого, как говорится, сердца чтоб.

Торговец сам сунулся к прилавку, легонько отодвинув Йолю, пошевелил собственный товар, выбрал здоровенный пистолет, быстро отер полой плаща и, развернув рукоятью, протянул Мажуге:

– От вещь! Гляди, почтенный! Это сразу видно, что от сердца.

– Нет, не то. Я ж не себе, племяшке вон, чтобы дитю сподручно было.

– Почему дитю? – засуетился торговец. – Девице-красавице! Щас я… я щас… Если б сразу знал, что красавице, другой бы предложил. А погодь-ка, почтенный! – Оставив покупателей, красномордый нырнул за прилавок, вытащил откуда-то из-под низа небольшой револьвер с красивой инкрустацией на рукояти: – От славная оружия для красы-девицы! До Погибели сделана, а все как новая. Гляди-ка, блестит узор!

– «Леди Смит»? Та не, то игрушка. А мне вещь нужна. Вроде «Беретты М-92», к примеру.

Торговец смерил Мажугу внимательным взглядом, снова нырнул под прилавок, вытащил пистолет. Мажуга осмотрел его, протянул руку. Торговец вручил магазин. Оба не произнесли ни слова, но Йоле казалось, что они беседуют. Ржавый снарядил оружие, что-то дернул, чем-то щелкнул, вскинул руку, будто прицелился в развешанные на стене кобуры, посмотрел на хозяина лотка, тот кивнул. Взгляды и жесты заменяли продавцу с покупателем человеческую речь. Наконец Игнаш решился:

– Поработала вещица немало, но еще послужит. Цена?

– В какой монете?

– Киевское золото.

– Два золотых. Полсотни патронов – еще три серебряка.

– Это с двумя магазинами.

– Один всего и есть. Кобуру дам хорошую.

– Не стоит двух гривен.

Пока торговались, Йоля выпустила куртку Мажуги и изо всех сил стиснула ладони – очень уж тянуло цапнуть что-нибудь с прилавка. Ну прямо невмоготу было.

Продавец заулыбался, источая волны перегара и лукового духа, кивнул:

– Соглашайся, почтенный, вон красавица твоя как разволновалась. Очень ей «беретта» глянулась. А разве можно красавице отказывать?

Мажуга подумал немного и сказал:

– Можно.

Продавец так искренне расстроился за Йолю, что едва слезу не пустил. Но Мажуга уже решился:

– Ладно, беру. Кобуру только покажь.

Когда торг подошел к концу и торговец взвешивал на пальце золотой, собираясь сказать, что слишком легковесный, Мажуга склонился к нему и тихо произнес:

– А теперь и о моем деле поговорить можно. Для себя тоже кой-чего ищу.

– С твоим-то кольтом? – Торговец так поразился, что не только забыл о привычных ужимках, но и не стал даже спорить по поводу подпиленной гривны. – Я ж знаю, кто к такому привык, ни на что не променяет! Хотя есть стволы получше, на мой вкус, но тут дело привычки!

– А! – Мажуга махнул рукой. Сунул Йоле «беретту» с кобурой и снова обернулся к продавцу: – Слушай, Сафьян, мне кое-что посерьезней требуется.

– Знаешь меня? – Продавец насторожился. – Что-то не припомню…

Он вгляделся в невыразительное лицо Мажуги, тот с готовностью стянул кепку и повернулся к свету. Вообще, держался Ржавый так, будто торговец оружием непременно должен его признать. Тот и впрямь вроде что-то припомнил, кивнул, хотя и без уверенности. Внешность Мажуги была как бы и примечательная, но с другой стороны, ничего особенного, обычные черты. Он походил на сотни и сотни людей. Загорелый, коренастый, неспешный в движениях – мало ли таких в Пустоши!

– Говори, что за дело.

Ржавый склонился через прилавок, продавец подался навстречу; мужчины зашептались. Йоля, прицепляя кобуру к дареному ремню, едва слышала отдельные слова Сафьяна:

– Да… что ж, сведу… был такой, конечно. Ну да… обязательно. Мой процент за знакомство… Ну, ежели так, то будем говорить… Да хоть щас! – Торговец окликнул соседа: – Эй, Проня, приглядишь за моим хозяйством? Я отлучусь ненадолго.

Сговорившись с Проней, Сафьян кивнул Мажуге:

– Шагай за мною.

Втроем они дошли до конца торгового ряда, там двое охранников караулили вход. Сафьяна пропустили без вопросов, ну и спутников его тоже, когда торговец сказал, что эти с ним. Дальше был поворот, полутемный коридор, потом еще дверь – вход во второе крыло фермы. Оно целиком принадлежало хозяевам этого места, и ворота во двор обычно оставались запертыми. Здесь охраны не было, Сафьян уверенно вошел. Они оказались в небольшой клетушке, за столом сидел пожилой мужичок, прихлебывал из кружки чай. В другой руке у него был обрез двустволки – стволы глядели на вход, прямо в грудь вошедшему. В углу печка, на ней помятый жестяной чайник.

– Что, Сафьян, – не опуская дробовика, поинтересовался старичок, – нешто расторговался уже, за товаром сходить решил?

– Не, я потолковать. Клиент хороший эвон. Не моего полета птица. – Сафьян посторонился, чтобы видно было Мажугу с Йолей.

Старик отхлебнул из кружки, поморщился… опустил обрез на колени и покачал головой:

– Проходьте.

Йоля будто затылком чуяла взгляд старика, когда они проходили дальше по коридору. За поворотом снова пошли стойла, но теперь каждый отсек был отгорожен от прохода дощатой стеной с дверью. Под ногами глухо стучал молот, что-то повизгивало, пол мерно вздрагивал – в подземелье под этим крылом был обустроен подпольный цех. Йоле в звуках сразу почудилось что-то знакомое. Такое в Харькове не раз услышишь.

– Склады? – спросил Мажуга, кивком указывая на двери вдоль коридора.

– Ага, товар тута держим. Нам чуток далее.

Пройдя мимо череды запертых клетушек-складов, Сафьян остановился и обернулся к спутникам:

– Ну, правила вам известны?

– Твой процент, – отозвался Мажуга, – если дело сладится. Серебряк, если холостой заход выйдет.

– Все верно. – Сафьян подставил ладонь. – Пожалуй серебряк вперед, почтенный. Остальное – уж как выйдет, ну а я тебе удачи пожелаю. Твоя удача – мой прибыток!

Получив монету, он постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, осторожно заглянул:

– Покупателя примете? Человек верный.

– Заходи, Сафьян, и человека веди.

– Да их двое, – пояснил торговец, распахивая дверь шире.

В комнате был накрыт стол, здесь тоже пили чай. Йоля, как ни озиралась, хмельного не приметила. В комнатенке окон не было, а печка грела, так что Йоле стало жарко, она распахнула плащ.

За столом сидели трое, все разные. Один долговязый тощий парень в очках, молодой совсем, но с прочими на равных. Двое других – в летах, седые, толстые. У одного сквозь седину желтые волосы пробиваются, у другого черные. Хозяева придирчиво оглядели Мажугу с Йолей, покивали. Тот старик, что с прожелтью в шевелюре, велел Сафьяну:

– Ты ступай, дальше мы сами.

Торговец убрался, как показалось Йоле, с большим облегчением, едва ли не бегом.

– Ну а вы, гости дорогие, садитесь, – предложил тот старик, что почернявей, – вот стулья, устраивайтесь. Чаю не желаете ли?

Молодой молчал, но Йоля поймала на себе его взгляд.

– С каким таким вопросом к нам? Чем помочь можем? – опять подал голос блондинистый старик. Они с чернявым говорили будто по очереди. Фразу один, фразу другой, а молодой, что при них сидел, помалкивал, только на Йолю пялился.

– Имелся у меня сговор с человеком насчет товара редкостного, – заговорил Мажуга, усаживаясь. – Жаль, в те поры был я не при деньгах, разговор так разговором и окончился. Но вещица дорогая, так, гадаю, может, по сей день не продана. Если она и ныне торгуется, я бы в дело вошел. С капиталом вошел, ясно.

Старики переглянулись, посмотрели на молодого, тот кивнул.

– Сказывай, что за вещь, – велел чернявый старик.

– Ракетная установка, ракеты самонаводящиеся, детектор на металл, радиус поражения до шести километров. – Говорил Мажуга четко, будто рубил, а слова были все сплошь незнакомые, чужие, Йоле даже захотелось отодвинуться от дядьки подальше.

А Игнаш выкладывал все, что вычитал в заметках Самохи в Харькове. Оттарабанил и смолк, глядя на троицу напротив.

Старики переглянулись, потом уставились на молодого. Тот снова кивнул, яркий огонь лампы перелился по стеклам очков.

– Была вещь, стояла на кону, – ответил блондинистый. – Ты напомни-ка, человече, с кем об ней торговался-то?

– С Графом. Он, от оружейников уходя, через эти края путь держал. Знакомство у меня с ним давнее, а он в деньгах нуждался. И на беду, у меня в делах заминка вышла, а не то я бы купил, вещь знатная.

– Все верно, – согласился чернявый старик, – торговал Граф этот товар, да опоздал ты, человече, продал ужо.

– Кому – не скажем, и не пытай, – дополнил блондинистый. – То дело секретное, нам доверено секрет хранить. Так что продана вещь, и Сафьян нынче без процента останется.

Мажуга потупился, покачал головой – жалко, дескать, обидно.

– Скажите хоть, где Граф нынче. Может, сумею покупателя опередить, большую цену посулю.

Пока шел разговор, долговязый очкарик не сводил глаз с Йоли. Она уж и так, и этак поворачивалась, а как ни глянет в его сторону – тот пялится по-прежнему. Тогда она вместе со стулом отъехала в тень и капюшон натянула поглубже. Когда Мажуга заговорил о большей цене, очкастый впервые посмотрел на него и тихо сказал:

– Тот человек, что с Графом столковался, очень не любит, когда его цену перебивают. Рискуешь, уважаемый.

– Да вы только скажите, где Графа искать, – попросил Мажуга, – дальше мой ответ будет.

– Товар сторговал очень опасный человек, – заявил чернявый старик.

– Очень опасный, – отозвался блондинистый, словно эхо.

– Скажите уж, жалко вам, что ли? – неожиданно для себя самой попросила Йоля. И уставилась на молодого.

– Две тысячи серебром, пятьсот золотых, – задумчиво произнес очкарик. – Такую цену перебьешь, человече?

– Перебью с лихвой.

– Стало быть, плати процент Сафьяну да три нам.

– У меня при себе золото. Пересчитай всю сумму на гривны, что ли? – предложил Мажуга. Потом медленно, чтобы не заставлять нервничать хозяев, отогнул полу куртки, показал, что там оружия не припрятано, и уже после извлек мешочек с гривнами.

Когда старики приняли золото, молодой сказал:

– На Корабле Графа ищи, в Донной пустыне. Но недолго он там будет – едва деньги получит, снова снимется с места. Послушай, человече, мне с тобой переговорить надобно. Выйдем в коридор, а девчонка пускай здесь подождет.

– Эй, чегой-то? – встрепенулась Йоля. – Не остануся! Дядька, скажи им!

Мажуга встал и поправил ремень.

– Нет, отсюда мы вдвоем выйдем. Я, паря, вижу, что у тебя на уме. Даже не думай.

– Да ведь не твоя она. – Очкарик привстал и словно вырос вмиг – росту он был немалого. – Я ж вижу. Уступи, а?

Йоля не понимала, о чем речь, но ей стало страшно, потому что очкастый глаз с нее не сводил. Она дернула Мажугу за рукав:

– Дядька, идем, что ли?

– И то верно, пойдем…

Мажуга отступил к двери, распахнул ее, не поворачиваясь спиной к комнате, пропустил Йолю и вышел следом. В коридоре он сразу ускорил шаг, Йоля семенила рядом и помалкивала, хотя на языке вертелась сотня вопросов. Мажуга сам заговорил:

– Этот молодчик глаз на тебя положил. Очень удачно получилось, прямо как по заказу! Теперь ходу отсель!

Они прошли мимо старика с обрезом, тот все так же невозмутимо пил чай и, когда гости миновали его комнатенку, сопроводил их шаги движением ствола.

Вывалились в полутемный переход между бараками, и тут Мажуга чуток придержал Йолю:

– Слышишь?

За ними кто-то шел. Торопливо.

– Случилось чего? – спросил за стеной старик. – Пособить?

– Не, все в порядке, сиди. – Голос очкастого.

И верно, оружейный торговец выскочил в переход, увидел гостей, подошел.

– Чего тебе, паря? – спросил Мажуга.

– Человече, я не шучу, – парень запыхался, но говорил четко, – оставь ее здесь хоть на три дня, я за это с тобой человека к Графу пошлю. Моего человека Граф послушает. И золота дам. Ну?

– Отвали, – посоветовал Мажуга. Потом Йоле через плечо бросил: – Ступай до поворота, там жди.

– Нет, постой! – вскинулся долговязый.

Что случилось дальше, Йоля не разглядела в полутьме. Очкарик резко выдохнул, сложился пополам и осел на пол.

– Ноги! – рявкнул Мажуга.

Они с Йолей устремились к выходу, прошли мимо охранников, зашагали по торговым рядам сквозь звуки и запахи. Мажуга задержался у прилавка Сафьяна, сунул тому несколько монет, буркнул: «Сладилось дело!» – и тут же двинул дальше, увлекая Йолю за собой. Уже во дворе, садясь в сендер, он снова повторил:

– Сладилось дело. Теперь уезжаем.

Их выпустили за ограду, не задавая вопросов, и Йоля помалкивала. Уже когда катили прочь, спросила:

– Дядька Мажуга, а дядька Мажуга, этот длинный чего хотел?

– Известно, чего. Чтоб я тебя оставил. Очень удачно вышло. Теперь никто не всполошится от нашего скорого отъезда – будут думать, что я за тебя боялся, потому и свалил быстро. Со всеми верно рассчитался, не обманул, однако поспешно уехал. Небось уже теперь к Сафьяну приступили с расспросами.

Йоля не очень поняла, чего это означает, погладила рукоять дареной «беретты» и притихла. Мотор ревел, на ухабах трясло, в свете фар метались тени. Долго молчали, и только когда вдалеке показались огни харьковской колонны, Йоля спросила:

– Дядька, чего они все от меня хотят, а?

– Красивая ты, – со странной интонацией ответил Мажуга. – Необычная.

Йоля выросла в трущобах, где нравы были очень простыми, она отлично представляла, что мужик хочет от бабы, на которую глаз положил, однако чтоб такое внимание именно ей – не привыкла. Всю жизнь считала себя самой что ни на есть обычной. С такими не церемонятся и золота за таких не сулят.

– Не дразнись, дядька. Не то и я тебе кой-чего скажу.

Йоля поняла так, что Мажуга над ней посмеивается, но подарок был ей до того по душе, что препираться охоты не возникло. Она вытащила «беретту» из кобуры и погладила ствол.

Мажуга задумчиво пробурчал под нос:

– Ничего не поменялось, все по-прежнему… Хороши девки харьковские… покуда молчат. А как рот разинут, никакой красоты не хочется.

Йоле бы и тут обидеться, но она смолчала, только пистолет вертела так и этак, примерялась – хороша вещица!

Мажуга бросил:

– Спрячь игрушку! На будущее вот тебе правило: на человека ствол не наставляй, если не хочешь в него стрелять! Сейчас разговор будет, ты помалкивай, в спор не лезь, заноза, и мысли при себе держи.

– Так я ж молчала всю дорогу.

– То мне и удивительно. Но, чую, ненадолго твоего молчания хватит, запасец на исходе, так ты уж сделай милость, держись.

Каратели стали лагерем у дороги. Над кругом из самоходов высилась башня, прожекторы на ней глядели в разные стороны, в полосы света размеренно вплывали лопасти ветряка и снова возносились к темному небу. Мажуга повел сендер медленней, вглядываясь в поросшие кустарником канавы, которые тянулись вдоль дороги. Не зря глядел – из кустов показались двое карателей, один махнул рукой – узнал, стало быть.

Йоля спрятала подарок в кобуру.

– Дядька Мажуга, патронов дашь?

– На месте дам. У этого пистолета магазин на пятнадцать зарядов, я уж прикинул, чтоб тебе нечасто перезаряжать. Как подумаю, что ты своими пальчиками магазин снаряжаешь, да потом его суешь в гнездо криво, да не попадаешь в спешке… Так, думаю, чтоб пореже совать пришлось.

– А что пальчики?

– Твоей ручкой только кошельки из чужих карманов таскать. Не для оружия эти пальчики. Эх, Йолька…

Тут они въехали в освещенный круг около лагеря, Мажуга вырулил между бронеходом и мотоциклеткой, завел сендер в лагерное кольцо. Посередине жарко пылали костры, расхаживали каратели; позади башни, по другую сторону, кто-то горланил песню, отбивая такт по прикладу. Слышались смех и залихватские крики. Для карателей нынче время веселое. Несколько человек обернулись, когда сендер подъехал к кострам, остальные продолжали гулянку.

Из бронехода выбрались веселый Курчан и печальный Самоха – этому увальню поход был не в радость.

– Ну что, Мажуга, разузнал чего? – спросил пушкарский управленец.

– Разузнал, да тебе в этой новости маловато счастья. Далеко Граф укрылся.

– Но ты узнал, где он?

– Узнал, конечно, и вещь при нем. Пока что. Покупатель уже нашелся и вскоре с Графом встретится, ежели до сих пор не поспел. Арсенал – слыхали о таком местечке?

– В Донной пустыне… – протянул Самоха. – Далеко.

– Ну, так поскоку мы вызнали, что требовалось, пора гнездо незаконных оружейников разносить! – сделал собственный вывод Курчан. Для него здесь имелась возможность отличиться, раздолбать конкурентов, стать героем-карателем. Таких в Харькове очень уважают! – Щас по ним вдарим! Слышь, Мажуга, далеко дотудова?

– Погоди маленько, еще не время выступать, – осадил парня Игнаш. – Чуток позже надо бы, чтоб под рассвет подгадать, самое сонное время. Уговор-то помнишь?

– Какой уговор?

– Живым оттуда никто не должен уйти.

На лице Курчана возникла глуповатая ухмылка:

– Уж чего-чего, а это мы – в лучшем виде! Со всем нашим удовольствием!

Не слушая уговоров выступить попозже, кудрявый пушкарь умчался раздавать распоряжения. Тут же у костров загомонили, песня смолкла, зато раздались радостные возгласы: бой – это значит добыча, веселуха! Среди костров заметались длинные тени, каратели побежали готовить оружие и машины к выступлению.

Игнаш привалился к горячему пропыленному капоту сендера и принялся сворачивать самокрутку. Йоля следила за ним из кабины и помалкивала, она уже заметила: если дядька закуривает, значит что-то вертит в голове и не нужно к нему лезть. Самоха топтался рядом. Вроде хотел что-то спросить, да не решался. Игнаш пыхтел самокруткой, вспыхивал красный огонек, вокруг шумели, сворачивая лагерь, бойцы, а Йоля вдруг отчетливо осознала, что прежняя жизнь миновала, канула и уже не вернется. Нет больше уличной воровки, грязной и нахальной, есть девица, на которую все встречные озираются и глядят, как на диковину какую.

Тем временем Самоха наконец решился:

– Игнаш, послушай, чего скажу…

– Чего?

– Ты со мной до Корабля съезди.

– Нет резона.

– Деньги, вот тебе резон.

– Самоха, я уже срубил прилично, с Асташкой уладил, мне боле не надо. И между прочим я потратился, чтобы насчет Графа вызнать. Четыре процента посредникам цех пушкарей мне вернет. Цена товару – полтысячи золотом и две тысячи серебром, сосчитаешь проценты.

– А ты что, неужто не хочешь на ракетную установку поглядеть, увидеть, из-за чего столько шума? Я ж тебя знаю, ты – человек! Ты ж не угас пока.

– И что?

– Ты такое увидишь, чего никогда не видывал. Я покажу тебе, как эта вещь работает. Это не оружие, Игнаш, это…

– Песня? – подсказал Ржавый. – Ты мне уже говорил.

– Это песня, которую раз в жизни спеть можно, понимаешь? – В голосе оружейника что-то странное прорезалось, невероятное для толстого выпивохи, торгующего смертью. Даже Мажугу проняло, когда пушкарь это высказал. – Прикинь, Игнаш, если не теперь, ты никогда в жизни не увидишь, никогда! Чего бы ты ни достиг, как бы высоко ни поднялся, а этой песни тебе боле не слыхать! Вот для чего ты живешь, Игнаш?

Мажуга бросил окурок под ноги, затоптал.

– У меня есть цель в жизни, и она осталась дома.

– Видел я твои цели, Игнаш. Ничего-то ты не знаешь… даже жалко мне тебя. Да что я говорю с тобой о песнях – разве ты пел когда? Эх… – Самохе не хватило слов, чтобы объяснить свои непростые мысли, и он удрученно махнул рукой.

Подошел Курчан – этот тоже разве что не пел на ходу, шагал подпрыгивая, даже светился изнутри, таким счастливым был.

– Сейчас выступать будем! Расскажи, Мажуга, как это место выглядит, что там? Какая оборона, сколько человек?

– Бараки из старого бетона, вот так друг к дружке пристроены. – Игнаш показал руками, какую форму имеет постройка. – Окон мало, и те кирпичом заложены, ворота плевые, а ограды вокруг считай, что нет, «колючка» натянута, это от мутафагов разве что. Любой самоход проломит, не заметив. Вот с бараками придется повозиться. Народу с полсотни, не меньше – это те, что на виду. Ну а сколько в подземном цеху трудятся, сам прикинь. Вам, оружейникам, лучше знать, как производство налажено, какая обслуга нужна.

– А что клепают?

– Видел дробовики, пистолеты простенькие – те вроде местные. Но что на месте точат, а что привозное, под сборку, – Игнаш развел руками, – тут без понятия.

– Десятка два, а то и больше, считая водителей и кто на подхвате, – прикинул Самоха. – Полтора десятка – это уж точно.

– Ага, ага… – бормотал Курчан, он уже обдумывал план штурма. – Значит, оградка хлипкая, атакуем с разных сторон. А в окна не выскочить? Я к тому, чтоб не разбежались сзаду где, пока мы вход распечатывать будем.

– Мы в одном крыле были, – Мажуга пожал плечами, – да и то всё под лавки разгорожено, не разглядишь. Мотоциклеткам вели, по кругу чтоб разъехались, вперед не совались. Они перехватят.

Взревел мотор бронехода, водитель прогревал на холостых. Потом затарахтели мотоциклетки, а дальше уже все перекрыл рев двигателей башни. Курчан прокричал что-то, но его слова потонули в грохоте, полосы прожекторного света уже двинулись в стороны, машины карателей пришли в движение. Молодой пушкарь махнул рукой и побежал к орудийной платформе. Самоха пошел к башне.

На марше колонна вытянулась вдоль дороги. Мотоциклетки умчались далеко вперед, а сендер Мажуги оказался в середине построения харьковчан. Следом грохотала на ухабах артиллерийская платформа, позади нее высилась боевая башня. Луч прожектора с ее верхушки ощупывал окрестности, скользил по плоским холмам и зарослям колючего кустарника. Ночью пустошь из желтой превратилась в черно-белую, в свете прожекторов молчаливый пейзаж казался непривычным и удивительным. Особенно странно было Йоле – она в прежней жизни не знала полной темноты так же, как и яркого солнечного света. В диковинку ей была и боевая гусеничная башня – невероятно, что такая громадина может двигаться, и даже довольно ходко, не нарушая строя.

– Дядька Мажуга! – крикнула Йоля, перекрывая рев и грохот идущей колонны. – А как она может так быстро катить? Башня-то? Она ж тяжеленная!

– Не такая и тяжелая. Она ж не из железа, – пояснил Игнаш, – корпус больше из люминия, а сама кожами обтянута. Три слоя, не то четыре. Пуля не возьмет, а весу меньше. И не тискай пистолет! Рано еще.

Йоля послушно убрала руку с кобуры. А только очень уж приятно было ощущать под пальцами эту увесистую рубчатую рукоять. Дареный пистолет придавал девчонке уверенности, она ощущала себя сильной и… как бы это сказать?.. настоящей. До сих пор она была единственной среди вооруженных мужчин, слабой такой, ну а теперь – совсем другое дело.

Впереди, чуть в стороне от дороги, ударили выстрелы. Сперва автоматная очередь, потом несколько одиночных. Колонна остановилась, головной бронеход съехал на обочину, его пулеметная башня развернулась в степь, а толстый луч прожектора с башни стал шарить по округе, отыскивая цель. Из темноты вылетела мотоциклетка, блеснула в световом луче круглым боком. Водитель лихо подрулил к орудийной платформе, на обшитой листами железа площадке показался Курчан: