Читать книгу Захват «Генерала» и Великая паровозная гонка - Виктор Пахомов - Страница 6

Кто же был этот м-р Эндрюс, с которым мы только что расстались во мраке и во время бури – человек, задумавший эту железнодорожный рейд на Чаттанугу и тот, кому мы так бесстрашно доверили наши жизни? Мало кто из нас в то время достаточно много знал о нем, но впоследствии они стали намного осведомленнее. Поскольку он является главным героем первой части этой истории, я полагаю, что, вполне возможно, читателю тоже будет интересно получше познакомиться с ним.

М-р Дж. Д. Эндрюс родился в той части Западной Вирджинии, которая известна как «Сковородочная ручка», на восточном берегу Огайо-Ривер, – она же и отделяет ее от моего родного округа Джефферсон. В молодости он удалился в горы Восточного Кентукки и поселился в округе Флеминг. Там он приобрел немалые богатства, но с началом гражданской войны большую их часть утратил. Затем, занимаясь бизнесом и путешествуя по Югу, он познакомился со многими из тех, которых впоследствии война сделала знаменитыми. Сразу же после начала военных действий он присоединился к армии Союза, но не как солдат, но в более полезной и опасной роли – шпиона и тайного посредника. Он сопровождал генерала Нельсона в его кампании в Восточном Кентукки, именно потому я видел его в Престонсберге, а затем, незадолго до взятия этого города, он еще дважды или трижды посещал Нэшвилл. Он также провел несколько дней в Форт-Донельсоне – в течение той недели, которая предшествовала его захвату генералом Грантом. С большим трудом ему удалось уйти оттуда – его почти раскрыли. Потом он посетил Атланту и принес из него много полезной информации. Выдавая себя за блокадопрорывателя и привозя на Юг разные мелкие и недорогие – но для врага поистине бесценные – товары, он завоевал доверие к себе, а обратно привез информацию – в сотни раз более значимую, чем продаваемые им безделушки. Его бизнес принес как невероятные прибыли ему самому, так и пользу армии Союза. Впоследствии м-р Уайтмен из Нэшвилла утверждал, что за одну упаковку товара он платил ему 10 000 долларов, и большая часть этой суммы была чистой прибылью. Некоторые из офицеров Юга, с которыми он был в прекрасных отношениях, снабдив его пропусками, позволили ему таким образом без всяких трудностей пересекать пикетные линии конфедератов. Я совершенно не намерен хоть как-то оправдывать человека, который таким образом злоупотребляет доверием – пусть даже мятежников. Все то, что справедливость требует сказать по этому вопросу, найдет свое достойное место в описании положения тех, кто сопровождал его в его последнем и опаснейшем из всех предыдущих, заданий. Его профессия была исключительно опасной, и в случае ареста он не мог рассчитывать на милость. Он даже согласился принять присягу на верность Южной Конфедерации, хотя был невероятно верен старому правительству. В самом деле, его ненависть к Сецессии и всему, что было с ней связано, лишь усилилась – благодаря его великолепной маскировке, которой он так часто пользовался, и желание внести свой вклад в дело ее разрушения, намного сильнее поощряла его продолжать заниматься своим опасным делом, и о каком-либо денежном вознаграждении даже речи идти не могло. Южные офицеры говорили мне, что он признал, что ему было обещано вознаграждение в 50 000 долларов, если ему удастся уничтожить мосты от Атланты до Чаттануги, но лично я о такой договоренности ничего не знаю. Разумеется, никаких обещаний награды – ни прямых, ни тайных – тем солдатам, которые сопровождали его, не было, и я никогда и ни от кого не слышал, чтобы сам Эндрюс говорил о каком-либо денежном поощрении.

М-р Эндрюс был почти шести футов ростом и крепкого телосложения. Темные волосы, длинная, темная и шелковистая борода, римские черты лица, высокий и широкий лоб, голос мягкий и глубокий, как у женщины. Изысканные манеры, величественная представительность и незаурядная физическая красота, широкий кругозор, невероятная догадливость и проницательность – он был именно тем, кто непременно смог бы завоевать благосклонность южного, или ему подобного, общества, которое всегда придавало большое значение чисто личностным качествам. Кроме того, еще и потрясающая предусмотрительность при разработке сложных планов и хладнокровие, столь необходимое ему для той опасной игры, в которую он играл. Неся свою жизнь в своих собственных руках всякий раз, когда он отправлялся за пределы пикетной линии Союза, и постоянно сталкиваясь с опасностями, когда одно бездумное слово или даже просто неосторожный взгляд мог привести к разоблачению и смерти, он научился полностью полагаться лишь на свои личные качества и относиться к этим опасностям с такой отважной непринужденностью, которая без предварительно накопленного опыта и постоянной практики являлась бы просто чистейшим безумием с его стороны.

Но, поговаривали, что он устал от этого бесконечного риска и намерен, если это его последнее и самое сложное из всех, дело, завершится успешно, уйти в мирную жизнь. К сему намерению присоединилась и любовь, она привнесла романтику в его жизнь. В июне он собирался жениться и покинуть армию. Увы! Июнь приготовил ему иную судьбу.

Во время нашего вечернего, а также и полуночного разговора, Эндрюс произвел на меня впечатление человека, сочетающего в себе и интеллект, и изысканность, и невероятное мужество. Тем не менее, его рассудительность, неторопливая речь и мягкий голос не сумели скрыть от меня то, что являлось его главным и единственным недостатком как лидера – неспособность в нужный момент принимать моментальные решения и тотчас подкреплять их быстрыми, энергичными и решительными действиями. Это не умаляло его ценность как секретного агента, когда он действовал в одиночку, тогда все его действия были продуманными и совершенными храбро и хладнокровно, но, командуя другими людьми в незнакомой, непредвиденной и чрезвычайной ситуации, он повел себя иначе. О том, как это произошло, я расскажу в следующих главах.

Каким же образом отбирались пришедшие тем вечером на встречу с Эндрюсом, солдаты? Враг удивлялся и очень хотел знать ответ на этот вопрос, он очень важен для правильного понимания того, почему ему удалось взять так много пленных. В то время враг никоим образом не мог получить никаких верных сведений по этому вопросу, но теперь надобность в секретности полностью отпала. Характер этого рейда был таков, что о нем нельзя было рассказывать публично, и потому обратились к добровольцам, поскольку существовала вероятность того, что в нашем лагере были вражеские шпионы, а кроме того, согласно военным законам, нельзя было просто так лишить солдата его мундира и сделать шпионом – без полного на то его согласия. Компромисс был найден – капитаны, которым было приказано отправить в отряд кого-нибудь из своих людей, потихоньку переговорили со своими солдатами, подчеркнув при этом, что для такого опасного дела нужны только добровольцы. Тем из отобранных ими, кто изъявлял готовность принять в нем участие, сказали просто, что они, замаскировавшись, пойдут на вражескую территорию под руководством одного, облеченного полным доверием командования, южанина. Если они чувствуют себя уверенными в том, что справятся с этой исполненной опасностями работой, у них будет возможность встретиться с этим джентльменом и узнать подробности, а если нет, они имеют полное право отказаться. В одном или двух случаях эти предварительные объяснения были настолько расплывчатыми, что люди, с которыми велся разговор, не вполне уяснили себе суть этого вопроса и впоследствии утверждали, что если бы они знали больше, они бы никогда так не поступили. Тем не менее, после встречи с Эндрюсом, они почувствовали, что на карту поставлена их репутация, и они уже не хотели «отступать». Но было и такое – некоторые капитаны просто выбрали кое-кого из своих людей и, без каких-либо предварительных объяснений, приказали им присоединиться к Эндрюсу.

Таким образом, всего получилось 24 человека, 23 из которых встретились на совете у Эндрюса. О 24-м мы ничего не знаем – может он пытался найти нас, но у него это не получилось, а может, кто-то из тех капитанов, которым поручили отправить в отряд одного из своих людей, не смог его уговорить принять столь опасную честь, – это осталось тайной. В действительности, должно было быть еще на одного человека меньше, поскольку с нами был тот, о ком изначально даже речи не шло. Капитан Митчел выбрал одного человека – Перри Г. Шадрака. Его частенько навещал Уильям Кэмпбелл, житель Салайнвилла, штат Огайо, но на тот момент, старожил Кентукки, человек дикого и авантюрного нрава. С ним поговорили, и он сразу же согласился составить Шадраку компанию. Несмотря на то, что он был штатским, мы всегда говорили о нем как о солдате капитана Митчела.

Пока мы, чавкая грязью, бредем в полном мраке и под проливным дождем, возможно, самое время для описания моих попутчиков. Первые двое – Шадрак и Кэмпбелл. Шадрак – маленький, но довольно полный, веселый, бесшабашный, иногда вспыльчивый, но очень добрый и бескорыстный. Кэмпбелл был физически самым сильным человеком нашего отряда и, возможно, он состоял в роте Митчела. Он весил двести двадцать фунтов, имел атлетическое телосложение, очень энергичный, похоже, очень любил опасности и был тверд как сталь. Ни у одного из этих двух людей не было ни малейших признаков, ни двуличности, ни осмотрительности. Они предпочитали меньше задавать вопросов и меньше отвечать на них, и в то же время, они были всегда внести свою лепту в общее дело.

Третий – Джордж Д. Уилсон из Цинциннати, – был совершенно другим. Высшего образования не имел, хотя читал очень много, но что касается природной проницательности, таких, как он, я встречал очень редко. Он был вполне зрелым мужчиной, в отличие от нас, едва вышедших из подросткового возраста. Он много путешествовал, и помнил все, что он видел во время своих скитаний. Большой мастер по части пламенных речей и разносов и страстный любитель подавлять своего оппонента шквальным и неудержимым потоком своего обличительного и жесткого красноречия. В деле – отважный и хладнокровный – никакая опасность не могла напугать его, никакая чрезвычайная ситуация не могла застать его врасплох. Я дружил с ним, и мое уважение к нему неуклонно возрастало до самого дня его трагической смерти. К его суждениям и советам я прислушивался намного чаще, чем к оным других участников этой экспедиции.

Автор сих строк был тогда первым капралом роты «G» 2-го Огайского волонтерского полка, и только-только повышен до сержанта. Мне было 22 года, я родился в округе Джефферсон, штат Огайо и вырос на ферме, несколько лет преподавал в школе, а совсем недавно занялся изучением права. Возможностей для повышения уровня своих знаний у меня было мало, но теми, что имелись, я очень хорошо воспользовался. Я прочитал много книг и получил классическое английское образование. К войне и солдатской жизни я не испытывал ни малейшего интереса, кроме того, я был до такой степени близорук, что никак не думал, что я вообще могу стать хорошим солдатом. После бомбардировки форта Самтер и объявления трехмесячной мобилизации, я почувствовал, что ситуация сложилась очень серьезная, и каждый истинный патриот должен взять в руки оружие и послужить своей стране, а потому я немедленно записался в армию. Я не думал тогда, что мой срок службы так затянется, я полагал, что правительство сумеет за этот срок организовать тех, кто намного лучше меня приспособлен к солдатскому ремеслу. Мое решение стать в ряды не было непродуманным. Как раз накануне того дня, когда мое имя было занесено в списки, я, устроив себе уединенную вечернюю прогулку, попытался представить себе все возможные опасности и трудности, с которыми я мог бы столкнуться на войне, и спрашивал себя – готов ли я выдержать любую из них, если я совершу задуманный мною шаг? Приняв положительное решение, я пришел на призывной участок (располагавшийся в здании окружного суда в Стьюбенвилле, штат Огайо) и записался добровольцем. Сформированная тем же вечером моя рота поспешила в Вашингтон, и по пути, вместе с некоторыми другими стала частью 2-го Огайского полка. За все те три первых месяца, что я прослужил, я получил свой первый боевой урок лишь в жалкой битве, точнее сказать, в стычке у Булл-Рана. Будучи тогда на поле боя, когда фортуна отвернулась от нас, я пришел к выводу, что я должен продолжить свою службу – по двум причинам. Мне было очень обидно покидать армию, не имея за спиной ничего, кроме поражения, да и потребность страны в людях была тогда еще актуальной. Когда 2-й Огайский был реорганизован на новый трехлетний срок, я продолжал оставаться в его рядах. Мы были отправлены в Восточный Кентукки, и после нескольких мелких сражений нам удалось добиться освобождения этой части штата от мятежников. Затем мы пошли к Луисвиллу, где к моему великому удовольствию меня отдали в распоряжение астронома Митчела. Несколькими годами ранее я очень увлеченно изучал астрономию и даже дошел до мысли самому изготовить для своих собственных исследований десятифутовый телескоп. Общность наших интересов невероятно обрадовала меня, и почти стал хорошим другом нашему новому генералу. Его слава как астронома не являлась гарантией его успешности как полководца, но талантливость в одной профессии всегда была обнадеживающим признаком для другой. Наша дивизия участвовала в маршах на Боулинг-Грин и Нэшвилл. Я не испытал ничего, кроме тягот зимнего марша, поскольку захват Форт-Донельсона генералом Грантом, сильно ослабил противника. Во время этого марша Митчел и его менее энергичный начальник – генерал Бьюэлл – постоянно ссорились и препирались между собой. Даже солдаты знали об их противоречиях, и они были очень рады, когда в Нэшвилле Митчела отделили от основной армии, и он начал действовать самостоятельно. Спустя три дня он оказался в Мерфрисборо, где и началась эта история.

Попрощавшись с Эндрюсом, мы пошли на восток, держась ведущей в Уортрас железнодорожной колеи. Долгого марша под таким сильным дождем нам не хотелось – мы намеревались только выйти за пределы федеральных пикетов, чтобы потом наметить ясный путь для долгого путешествия в течение всего следующего дня. Мы хотели ускользнуть от наших собственных пикетов не только для того, чтобы избежать задержания, но и для того, чтобы немного потренироваться в этом деле. Таким образом, мы хотели той ночью лишь добраться до Уортраса – наш последний форпост в том направлении, но успех наш был настолько слаб, что мы передумали и решили где-нибудь переночевать. Принять такое решение было, конечно, просто, а вот осуществить его – намного сложнее.

Долгое время наши поиски были тщетны. Казалось, что в этих местах вообще никто не живет. Но потом залаяла собака, и мы вняли этому лаю. Чтобы сделать наш поиск более эффективным, мы рассыпались цепью и внимательно осматривали местность во всех направлениях. Сначала мы нашли сарай, но мы так вымокли и так замерзли, решили проявить настойчивость и найти такие желанные для нас постель и очаг.

Вскоре мы наткнулись на грубосколоченный двойной бревенчатый дом, разбудили его обитателей и потребовали приюта на ночь. Фермер, похоже, встревожился, но дверь открыл, а затем принялся изучать нас.

Я так подробно рассказываю о первом этапе нашей миссии не столько из-за того, что эти подробности интересны сами по себе, сколько затем, чтобы как можно лучше описать ту манеру поведения, каковой требовала природная суть нашей экспедиции. Кстати, здесь уместно ответить на очень часто задаваемый вопрос: «Имеют ли право на оправдание двуличность и прямая ложь?» Я не намерен даже пытаться искать хотя бы каких-нибудь формальных оправданий, поскольку совершенно очевидно, что эта нравственная проблема есть лишь часть одного – общего вопроса о нравственности самой войны. По самой природе своей война является сочетанием насилия и обмана – в почти равных долях. Если один из этих составляющих ее компонентов – аморален, то и другой вряд ли можно назвать высоконравственным. Добросовестный генерал никогда не замышляет никаких маневров и не пишет фальшивых депеш только для того, чтобы обмануть своего противника. Если убивать наших ближних – это правильно, я полагаю, что также правильно и обманывать их, чтобы обрести больше шансов убить их! Золотое правило, лежащее в основе морали, никак не относится к враждующим народам и их армиям. Подстеречь спящих и ничего не подозревающих людей, ограбить их, а потом начать стрелять в них и бить прежде, чем они смогут окончательно проснуться, чтобы защитить себя, во всем мире считается мерзким и жестоким преступлением, но на войне – это лишь нападение врасплох, и если оно успешно, оно прославляет тех, кто замышляет и осуществляет его. Неужели есть две морали – одна для мира, а другая для войны? «Но, – продолжит мой оппонент, – разве постоянное прибегание ко лжи во время тайной экспедиции не является особенно бесчестным?» Давайте с предельной искренностью рассмотрим этот вопрос. Все армии используют шпионов, и старая поговорка: «Скупщик краденого все равно, что вор», здесь как никогда уместна. Генерал, который побуждает солдата, рассчитывающего на денежное вознаграждение или повышение в звании, замаскироваться, войти во вражеские ряды и обманывать его – для пользы самого генерала, – есть полноправный участник сего предприятия, и имеет свою долю вины. Разумеется, по законам войны вся тяжесть покарания обрушивается на шпиона. Но ведь именно генералы, а не шпионы, установили эти самые законы войны. Кроме того, между законами войны и законами морали вообще никаких связей нет. Первые – это просто правила, по которым люди играют в самую невероятную из всех своих игр, и они никогда не смогут оказать влияние на сущность правильного и неправильного. Я не хочу вдаваться в споры об абстрактном праве обманывать врага, или во имя любой цели отклоняться от строгой истины. Для меня достаточно показать, что обман является одним из основных составляющих этой войны. Беспристрастный и честный читатель не должен забывать, что большинство из нас были очень молодыми людьми. Весь лагерь был объединен идеей того, что обманывать мятежников – любым способом – это очень хорошо. С полным благословением наших офицеров мы начали эту экспедицию – исполненную маскировкой и обмана. Нам прямо сказали, что нам без всяких сомнений следует присоединиться к армии мятежников, что подразумевало принятие присяги на верность Конфедерации, – если этот шаг сохранит нас от разоблачения. На протяжении всей этой экспедиции мы были верны друг другу и задаче, ради которой мы в нее записались, и в то же время, нас абсолютно не заботило, насколько мы искренни и правдивы по отношению к нашему врагу. Мы были настроены так решительно, что никто, насколько я знаю, никогда не грустил и не терзался угрызениями ни за одно слово обильного потока лжи. Действительно, до самого последнего дня войны, я не встречался ни с одним человеком – ни в армии, ни вне ее, который хоть раз осудил бы нашу экспедицию с моральной точки зрения. Мне казалось, что восставшие штаты – из-за восстания – утратили все понятия об истине – даже те, которые они сами считали истиной. Должен признаться, поначалу, врать мне было очень трудно, и в силу своего характера и благоразумности я применял ложь как можно более редко. Но со временем – в обозначенных выше пределах, – постоянная практика сделала ее для меня относительно легкой и даже приятной.