Читать книгу #ЯЗемля - Виктор Попов, Виктор Александрович Попов - Страница 4

На пару дней?

Три-четыре.

Пять, шесть, семь…

Приказ.

Я сдам билеты на субботу.

Ротный звонил.

Мама с папой расстроятся. Знаешь, они…

Через час вылетаем.

Обычным рейсом? Ой, я глупая. Конечно, необычным. А у вас в полете кормят?

Сухпай.

Это опасно?

Я сапер.

Да, помню: «Всегда опасно». И все-таки, можешь считать меня дурочкой, но настанет время, когда не будет никаких саперов. Потому что не будет никаких мин!

Не пиши и не звони. Не буду доступен. Вернусь – позвоню.

Значит, с минами и саперами ты согласен?

Я – да. Война – нет.

Война! Опять война! Все время эта война. Зачем люди ее придумали?

Не мы ее, она нас. Все. Пора. Пока.

Лун, Лун, послушай… Сбросил… Мама! Мы не идем в субботу в БКЗ…

За невозможностью получить хоть какие-то останки Земля решила тогда, что Лун, растворившись в мире, все равно каким-то образом будет рядом, что он никуда не ушел. Конкретного воплощения идеи долго не было, а горка возникла случайно. На второй неделе, разбирая документы и вещи мужа, Земля обнаружила наследство Луна, о котором он никогда не говорил. Участок в шесть соток по Ярославскому шоссе, между Пушкиным и Сергиевом Посадом, на котором при посещении обнаружился летний домик в одну комнату с удобствами на улице да полузаросший плодовый сад с альпийской горкой. И если сад давно был предоставлен сам себе, горка была относительно ухожена. Странность: полное отсутствие цветов, лишь мох да камни – уже при первом взгляде бросилась в глаза. Решение сделать аналог у дома пришло сразу. В тот же день спонтанно возник и ритуал, которому по возведении горки она ежедневно следует, устав ловить сочувствующие взгляды консьержек и соседей, рассказывающих при случае друзьям и знакомым, что есть, мол, такая чудная вдова героя, от которого не осталось и следа.

Странность горки на поверку оказалось не единственной. До сих пор едва ли не каждый день Земля задает себе вопрос, кем и чем она была бы сейчас, если бы на третье посещение наследства случайно не споткнулась бы о затерявшийся в траве стальной штырь с закрепленным на нем тонким альпинистским тросом цвета хаки, заметить который стоя было практически невозможно.

Пройдя по тросу, она обнаружила на краю горки заложенный камнями и слегка присыпанный землей металлический, проржавевший по краям люк. Метр на метр. Около того. До сего дня не удосужилась точно его измерить.

Приподнять и отодвинуть его стоило долгих усилий. Это сейчас спустя три года она по необходимости заметно улучшила свою физическую форму, а тогда и ведро с водой казалось ей непомерной тяжестью. Благо у Земли хватило ума не обратиться за помощью к соседям: шумной компании студентов человек в десять, приехавших на выходные.

Освещая фонариком смартфона ступеньку за ступенькой, Земля спустилась по металлической лестнице, сделанной, по-видимому, из части стремянки, в бетонированный погреб метра два с половиной глубиной, квадрат со сторонами три с небольшим метра. Размеры прикинула по собственному телу. Поначалу погреб показался сырым и неуютным, но вскоре обнаружился автономный свет. Настенная лампа холодного света, запитанная от пары аккумуляторов, один из которых она с того дня регулярно вывозила для зарядки. Лампа с избытком на уровне пасмурного зимнего полдня осветила помещение, сразу дав понять его предназначение. В терминах, от которых Земля была далека тогда, но которые хорошо понятны сейчас, ею был обнаружен со знанием дела оборудованный схрон, способный некоторое время питать диверсионную группу в несколько человек.

Расшифровке содержимого Земля, человек тогда, мягко говоря, не связанный с оружием, посвятила не один день, придя в итоге к следующему списку:

1. С полсотни противопехотных мин. В основном «черные вдовы» и растяжки, но были и мины-ловушки разгрузочного действия МС-3, например, и ей подобные. В том числе и европейского производства.

2. Взрывчатка от тротила до гексогена в брикетах и шашках различного формата и веса. Всего чуть более тридцати килограмм в початых ящиках.

3. Четыре противотанковые мины ТМ.

Ко всему этому богатству в избытке капсюлей-детонаторов, огнепроводных и детонирующих шнуров, а также готовых зажигательных трубок.

4. Ручные гранаты. Сравнительно немного. Пятнадцать штук. Десять наших, древние эфки и РГД, вероятно, действующие. Пять, по-видимому, трофейных, украинских М-67.

Все перечисленное размещалось частью в большой сумке сапера. Преимущественно запалы и противопехотные мины. Остальное на капитальном металлическом стеллаже вдоль стены, противоположной от входа.

5. Стрелковое оружие. Компактные АКСУ, ПП-200, помповое ружье-обрез и Walther PP. Все с вероятно уже самим Луном убранными номерами. Элементарный слесарный инструмент размещался на имевшемся в схроне рабочем столе. Модель ружья так и осталась неизвестной. Впрочем, Земля не сильно искала. БК в несколько сотен патронов, как в заводских пачках, так и в разброс в жестяных банках. Немногочисленные, два десятка, ружейные самокруты с картечью 8.5 мм хранились в пластиковых кухонных контейнерах. В левом от входа дальнем углу отдельно от прочего огнестрела обнаружилась спортивная малокалиберная винтовка МЦВ-56 «Тайга» и три пачки патронов к ней.

6. Монокуляры, боевые ножи, одежда и обувь разного толка, в частности, снайперские кикимора и зимний масхалат.

Осмотрев все это и еще не имея полного представления, с чем столкнулась, Земля тем нее менее сразу припомнила не до конца ясное на тот момент слово «диверсия». Масштаб схрона привел ее к мысли о его коллективном характере. Она и подумать в тот момент не могла, что столько оружия необходимо вне зоны боевых действий одному человеку. Но группы, как стало ясно на следующий день, не было. Был только Лун, собравший все это за годы службы как на государство, так и в ЧВК.

Сейчас Земля понимает, что ей повезло, что Лун по каким-то причинам не минировал свою базу. Причины эти исчезли вместе с ним, и она может только предполагать, что он понимал: случись что с ним, она так или иначе выйдет на наследство. И рано или поздно, не дай бог еще и с сыном наткнется на схрон с известными в случае минирования последствиями.

Мысль сразу заявить о находке куда следует, разумеется, пришла Земле в голову, но продержалась там недолго. Желание самостоятельно разобраться в этой неожиданно возникшей второй жизни покойного мужа перевесило законность и здравый смысл. Тем более что и о первой его жизни ей было известно немногое. Лун не отличался разговорчивостью. Особенно о том, что касалось службы. Отдельная военная философия, порой выдаваемая им в обычных разговорах, не в счет. Земля не знала подробностей. Теперь же подробностей было хоть отбавляй. Оставалось их понять. И выстроить философию.

В помощь был оставленный в схроне планшет, никогда не виданный ранее. Он то ли не выезжал в Москву, то ли не вынимался из рюкзака Луна ни при каком случае. Да еще прятался куда-то в его глубины. Черная семидюймовая дешевая таблетка. Выход в сеть и элементарное общение, не более. Естественно, уже в разряженном состоянии. Земля не стала пытаться зарядить планшет на месте. Тем более что наличие пароля было очевидным. Решить эту проблему через знакомых айтишников можно было только в городе. Захватив планшет и сделав (как она сейчас понимает, крайне небезопасно) множество фото арсенала с целью позже через поисковики выяснить подробности, она задержалась у рабочего стола. Над ним висело две фотография. Крупные, примерно 40 на 60, и в рамке. В полусвете походили на картину, но, приглядевшись, Земля обнаружила натурную съемку. Верхняя – огромный ледник с лунным пейзажем на переднем плане. Нижняя – водопад, невысокий, но широкий, с тундровым пейзажем вокруг…

Водопад показался знакомым, но, чтобы не гадать, Земля сфотала обе фотографии, удивившись самому факту. Лун внес в это однозначно предназначенное для убийства помещение элемент какой-никакой эстетики, от которой в жизни он, казалось, был бесконечно далек.

Следующие сутки ушли на вскрытие пароля и частичное, пока что в основном по вики, знакомство с оружием и боеприпасами. Что до фото, то оба пейзажа оказались Исландией. Ледник Эйяфьядлайёкюдль и водопад Годафосс. Тема Исландии нашла мгновенное подтверждение, едва Земля вышла на рабочий стол планшета. На нем было всего три папки. Две номерных и «Исландия». В «Исландии» нашлись несколько книг по истории страны, путеводитель и два учебника исландского. Земля ни разу не слышала от Луна даже косвенного упоминания этой страны. И вдруг почти эмиграционный интерес от человека, бывшего за границей только и исключительно по причине установки или ликвидации мин, которых в Исландии не было, нет и не ожидается в принципе.

Номерные папки удивили еще больше. В каждой была информация о частных лицах. Причем в первой о двух сразу: мужчине и женщине. Вторая касалась другого, никак не связанного с первыми двумя человека. И там, и там были фото, паспортные данные, снимки домов и машин. В текстовых файлах, помимо справочной типа ЖЗЛ информации, имелись наброски явно в стилистике Луна, касательно привычек и особенностей этих людей с конкретными географическими координатами. Вбив их в сеть, Земля обнаружила в первом случае холм в парке неподалеку от дома женщины, во втором – берег реки напротив загородного дома мужчины из папки номер два. Текста было немного: по странице на каждого. Внизу каждой страницы отдельной строчкой стоял вид оружия. В первой МС-3. Во второй МЦВ-56 «Тайга»…

Уже здесь Земля начала что-то предполагать, но догадки требовали более весомых доказательств. Ничего другого в памяти планшета не было, а из всех возможных браузеров в наличии был неведомый для нее Tor. Доступ к нему тот же айтишник вскрыл заодно с доступом к планшету. Анонимность и неразглашение он гарантировал. До сего дня у Земля нет причин беспокоиться об этом. Впрочем, она не раз думала и сегодня утром в том числе, что береженого бог бережет и айтишник достоин ее отдельного посещения…

Тогда же оказавшись в сети, в которой Лун беспечно обозначился Луном наоборот, то есть «Нул», Земля наткнулась на два письма, которые Лун не читал и на которые теперь уже не мог дать ответ. Оба пришли за два дня до его гибели. Оба они были кратки и касались текущего состояния заказов, которые Лун взял, но пока еще не исполнил. На исполнение первого заказа оставалось три недели, второго – два с небольшим месяца…

Земля тогда в панике вышла из сети и вскочила с кровати. Осознание смысла заказов не имело другой версии, не могло иметь. Была ночь. Земля оставила планшет в спальне и пошла в комнату сына. Иван спал. Земля, выяснив суть второй жизни его отца не знала теперь, как с этим жить. Лун с момента знакомства стал ее частью. Банальность, избитость этой фразы не отменяла того, что с его гибелью она почувствовала себя калекой. Внезапно лишенная опоры, Земля находила ее в чем могла, и ежеутреннее объятье с альпийской горкой было лишь видимой всем частью поисков. Она пила из кружки Луна, ела из его тарелки, спала на его месте в постели, носила ту часть его одежды, которую могла носить, еженедельно делала и в одиночку съедала не любимый сыном московской ржаной. Но все это, как она поняла в ту ночь, было иллюзией единения с ушедшим. И, глядя на спящего сына, Земля вдруг поняла, что появилась возможность не только удержать посмертную близость с Луном, но и стать им. Просто исполнив то, что он не успел.

Земля вернулась в спальню. Легла на место Луна. Вошла в Tor. Открыла последнее письмо и, стараясь говорить голосом мужа, ответила, проговаривая написанное вслух, едва слышным шепотом.

Подготовка завершена. Сроки подтверждаю.

Оказавшись на Маросейке, Демо понимает, что значительно недооценил проблему. Оху… е перекрывают не только тротуары, но и проезжую часть. Точнее сказать, их непрерывное движение уничтожило разницу между частями улицы. Они снуют туда-сюда, не обращая внимания на бордюры, знаки, светофоры и разметку. Бесчисленные щелчки тейлов совмещаются в общий гул. Но Братья, пока весьма немногочисленные, ведут себя странно. Почти никакой реакции. Демо подумалось, что они ждут подкрепления. На эту минуту соотношение один к пятидесяти, если не к ста. И никого из тяжелых, вроде ОМОН. Глупо пытаться строить толпу. Тем более, что, кроме некоторого затруднения движения, предъявить все этой братии на колесах нечего. Ноль политики. Ни озвучиваемых вслух лозунгов, ни агрессии.

Демо покупает в ближайшем круглосуточном донере водички и тут же с наслаждением, не отрываясь выпивает две-трети бутылки. Выдыхает, допивает бутылку и берет еще в дорогу. Шаурмист понимающе улыбается, но ничего не говорит, по виду так же, как и Демо поглощенный происходящим на улице.

На перекрестке с Большим Златоустинским Демо, прикрываясь от авто группкой скейтеров, накручивающих 180 и 360, переходит улицу. Благо сегодня можно не обращать внимание на пешеходки и светофоры, которые и в сильном подпитии он выстаивает как положено. В таком полусознательном состоянии вдруг сказывается «душниловское», по выражению Демо, воспитание. Родители-душнилы – тема номер раз в его воспоминаниях. Здесь Демо следует второй части известной поговорки о покойных. Он говорит, по его разумению, только правду. И в ней только плохое.

Папа – госслужащий федерального уровня. Понятно, коррупционер. Мама – музыкант, флейтистка, лауреат. Понятно, бл… «Понятно,» и в том и другом случае, по разумению Демо. Оба положения он никогда и никому не доказывает, ограничиваясь констатацией факта. Тех, кому неприятно это слушать, исключает из общения. Они тоже душнилы, не любящие правды. И у них предки, как пить дать, полное дерьмо. Потому и воротят нос. Правда колет.

Подробности воспитания от душнил немногочисленны и сводятся к раннему подъему, зарядке, завтракам и такому же выстроенному отходу ко сну. Посередине – пробел, в который лишь изредка, как вчера, например, укладывается личный водитель, элитная гимназия, репетиторы пять дней в неделю и дача в охраняемом федералами поселке по выходным. Ни минуты свободы. Даже первый курс МГЮА не избежал написанного родителями графика, хотя серьезно болели уже оба, большую часть времени проводя как в местных, так и заграничных элитных клиниках. Демо поздний ребенок. На свет божий вышел на обоюдном пятом десятке. Причем во второй его половине. Так что старички, к удовольствию Демо, к моменту окончания им школы заметно сдали, а потом как-то разом по весне с разницей в месяц ушли, к счастью Демо, оставив его полным сиротой и единственным наследником первой очереди. Было и завещание, конечно – и здесь все по правилам. Но оно лишь подтвердило очередь. Демо получил все, в частности, многомиллионные счета в пяти банках и три квартиры в центре, с того дня появившись в академии лишь раз и то только для того, чтобы забрать документы спустя год после отчисления за потерю связи с академией, читай – систематическое непосещение.

В тот год он почти не покидал Маросейку и Покровку с их переулками, став завсегдатаем всего, что было в наличии: от бомжовой шаурмы и рюмочных до джаз-клуба и элитного караоке. Тогда же он стал Демо. Бесконечный пробник, по выражению одного знакомого бармена, он ни в одном месте не задерживался надолго. Эта «охота к перемене мест» вела вчера и ведет его сегодня. Демо, пробираясь сквозь толпу, не забывает отслеживать вывески. Вдруг появилось что-то новое. Место, где он еще не был, но неизбежно должен быть.

С новизной сегодня, по крайней мере на Маросейке, глухо. Все те же задолбавшие уже и кофеманов кофейни, бургеры, пельмени, блины да грузины на оба тротуара и через каждые сто метров. Из интересного, на взгляд Демо, ну разве что рюмочная да коктейль-бар. Давно не был ни там, ни там. Рюмочные и близкие к ним места временно вышли из его формата, а коктейли он запретил себе месяц назад. Тогда едва выжил, как раз после Мирона с этого бара. И вот поди ж ты сорвался вчера ни с того ни сего. Делик и сопутствующий ему Подвальчик, конечно, места как раз для разговения, сам бог велел, но Демо ведь не собирался. Ни с утра, ни к вечеру и в мыслях не было так набраться. Но Демо предполагает, а Алкоголь располагает. Занятно, что вывел он его вчера с Каретного ряда неведомыми, ой, неведомыми путями как раз на Китай-город, вторую родину. Ну, как вывел – почти вывел. Неизвестно откуда взявшаяся вонючая канава – та еще родина. Но ее, как известно, не выбирают…

Вот и Маросейке конец. И то, не велика улица. В масштабах этого города и не линия вовсе, а крохотная, едва заметная точка. Отвесив обычный для себя церемониальный поклон посольству Батьки, по странности судьбы расположенному на углу Армянского, Демо решил не углубляться, как это он часто делал, в переулки, а идти к Чистым по Покровке. Она сегодня хоть и забита чудаками на колесах, но все-таки с точки зрения перемещения гораздо более предсказуема. А цель – добраться до душа и похмельного бокала – что ни говори, в его состоянии гораздо важнее процесса.

Покровка встречает Демо заметно большим количеством Братьев. Впрочем, все равно недостаточным, чтобы начать активно действовать. Плюс три наряда гвардии и пара матюгальников с призывом не мешать движению помогают мало. Оху… е пусть и не устраивают сейшн прямо на проезжей части, но тротуары захвачены ими прочно. Кто бы мог подумать, что их вообще столько.

А что если это не только здесь, на Китае, а везде? Вся Москва захвачена Оху… ми? От Одинцово до Мытищ и от Химок до Бутово – все, все под их пятой! Точнее, колесами. Да не, не может быть.

Успокаивает себя Демо.

Нет столько Оху… х. По крайней мере в Москве. И то, Оху… е в Москве и замкадные Оху… е – не одни и те же люди. Даром, что колеса одни, а Оху… е они по-разному. Вместе им не по пути.

Демо берет очередную бутылку воды в очередном донере, на этот раз отпивая лишь глоток-другой. Пустыня в организме после вчерашнего убита, а оазис в нем – дело уже не воды, а того, из-за чего возникла пустыня. Главное, не сотворить ее вновь. Но это опять же Демо предполагает…

У поворота на Девяткин переулок Демо еще раз размышляет, не пойти ли пусть и окольными, но более спокойными по дню сегодняшнему путями, но таки идет дальше, придя к изменению маршрута только у Потаповского. Охуевшие за эти пару сотен метров достают вконец, дважды воткнувшись в Демо на полном ходу. Благо самокаты не электрические, а один из них ведет вполне себе симпатичная пигалица лет шестнадцати, одарившая Демо извиняющейся улыбкой и укатившая дальше под самый полицейский мегафон.

Свернув в заметно более свободный Потаповский, Демо сбавляет ход. Тротуары здесь много уже, но и машины в выходной день редкие гости. Охуевшие спокойно занимают проезжую часть, не мешая пешеходам.

В тот первый год сиротсткой жизни Демо бывал в Потаповском едва ли не ежедневно, где в доме 5с2 наряду с великой «Темой» всегда была парочка порядочных заведений разного профиля, забиравших у «Темы» объедки. При том потоке, что шел в «Теме» с четверга по воскресенье, на них можно было весьма неплохо жить. Но «Тема» после ухода старой команды сдулась, а с ней сдулись и остальные. Сдулся в сознании Демо и Потаповский. Все многочисленные усадьбы, особняки и доходные дома прошлого и позапрошлого века, наполнявшие по-прежнему переулок, уже не трогали и не восхищали его. Появившийся на углу с Архангельским «Сквер полководцев» и вовсе по каким-то причинам раздражал. Нет, ничего плохого против каждого из них он не имел, но, собранные вместе, они казались Демо какой-то дикой кичней, расположенной не к месту и не ко времени.

У бывшей «Темы», которой уже не было, Демо притормаживает и ностальгически вглядывается в окна, уже давно не надеясь найти в них прежнее круглосуточное счастье. Было и прошло. Хорошо, что было. Впрочем, Демо никогда не жил воспоминаниями. Ностальгия не про него. Она посещает его редко. По месту и по случаю. Как сейчас. Не заверни в Потаповский, и не вспомнил бы.

У Сквера Демо демонстративно, до боли в шее отворачивается в сторону доходного дома, поворачивая в Архангельский почти не глядя. Ноги помнят.

Архангельский минует, почти не глядя по сторонам. Лишь однажды скейтер в каком-то беспредельно огромном худи на тощее тело, каплю не доделав фронтсайд, въезжает в него. Демо чертыхается в пространство, переступает доску и в два захода допивает воду. Пустыня наносит повторный удар. Ожидаемо. За годы прекрасного сиротства Демо узнал о своем похмелье все. Оно, как Чистопрудный бульвар, было известно ему вплоть до последнего закоулка.

Чистопрудный ожидаемо оказывается одним из эпицентров людей на колесах. Хотя газоны в этой части бульвара мешают им развернуться, но у метро и Грибоеда наверняка непреодолимая пробка. Но ему туда и не надо. Прямо по трамвайным путям Демо двигается в сторону пруда, лишь однажды за время перехода уступив трамваю дорогу. Не густо. Видно, у метро их сильно тормозят. Тогда незачем менять маршрут. Бульварные аллеи переполнены. Великам всех мастей особое раздолье. На путях их много меньше. Только что пересекают их туда-сюда и все. Но все равно удобно будет обогнуть пруд и свернуть на Макаренко со стороны Белгородского проезда.

На выходе к нему, на южном берегу пруда, Демо на беду бросает взгляд в сторону воды и останавливается. Не отрывая глаз от воды, он покидает пути и идет в сторону пруда с удивлением, граничащим с приступом паники, понимая, что пространство похмелья еще не исчерпано. В нем вдруг обнаруживаются неведомые, пугающие глубины…

Кит. В Чистом пруду. Живой. Настоящий. Плывет. Ныряет. Пускает фонтаны. Но пугает даже не кит в пруду. Будоражит то, что, по-видимому, кита видит только он и никто кроме. Демо, несколько раз меняя позицию, пристально всматривается в лица окружающих. Нет. Только он.

Демо спускается к воде. Даже здесь по случаю кита никакого ажиотажа. Демо касается воды рукой. Вода как вода. Только в ней не то, что должно быть. Кит проплывает мимо. Демо отчетливо улавливает его дыхание. После Подвальчика бывало всякое. Но такое…

Демо еще раз контрольно осматривается, и возникший было приступ паники мало-помалу покидает его. Он вдруг ощущает абсолютную, неведомую исключительность. Смешивай не смешивай.

Нет! Нет!

Никому, никому, кроме него, не может привидеться такое!

Никому! Никому!

Поворачивая в Малый Козихинский, Белла то ли спрашивает, то ли просто указывает Марку.

Тут пойдем…

Идет вперед, не ожидая ответа. Марк теряется. Будучи местным, он не знает большую часть переулков Патриков, годами перемещаясь прочерченными однажды маршрутами. Малый Козихинский, так случилось, не в их числе. Нет, он разумеется был в нем, но хоть убей не помнит, куда он ведет. Следуя за Беллой, припоминает в легкой панике конфигурацию района. Да, верно. Рано или поздно этот переулок уткнется в знакомый Трехпрудный. Дальше проще. Также знакомые Большой Палашевский и Сытинский и, наконец, исхоженный вдоль и поперек Тверской бульвар. Марк успокаивается. В конце концов, это не кит в Патриаршем. Можно и спросить, если что. Народу что называется пруд пруди. Впрочем, возможно, местных среди них немного.

Что?

Белла вроде что-то спросила.

Интересуется, почему он идет с ней? Или он сказал вслух? Показалось?

Марк равняется с Беллой. Смотрит вопросительно.

Я говорю, ты какой-то пришибленный. Как пыльным мешком ударенный. Не математик случаем?

Юрист.

Да, ну? Они все дерзкие. Суды там, иски…

Я больше ученый. История государства и права. Конституционное право в основном.

Ааа… Теоретик.

Можно сказать.

То есть ни о чем и ни для кого.

Я разрабатываю поправку.

К себе?

К Конституции.

Серьезно?

О праве на смерть.

Белла останавливается. Пристально смотрит на Марка и ухмыляется.

Нет такого права.

Есть. Во многих странах это уже развитая система законов и только у нас…

Чудак! Это обязанность. Не право. Обязанность.

Повторяет Белла и идет дальше, на ближайшем перекрестке сворачивая направо, к ужасу Марка ломая сложившийся было в его голове маршрут.

Боясь потерять ее из вида, Марк чуть не бежит следом, одновременно в панике раскручивая в голове другой кошмар. Белла только что, явно о том не подозревая, одной фразой сломала плод его трехлетней работы.

Это обязанность. Не право. Обязанность.

Как кувалдой бьет Марка по голове. Слом шаблона. Радикальный слом. Вся вторая глава диссертации ни к черту. Да и первую нужно дополнять и исправлять.

И как ей это пришло в голову?

Стоп.

Где она? И где они?

Так, Большой Козихинский. Знаком частями. Спиридоньевский, Большая Бронная… Разберемся. Не страшно. А вон и она.

Белла впереди на три человека. Идет, будто наверняка зная, что он у нее за спиной. Вероятнее всего ей наплевать, рядом он или нет. Но ему теперь точно нельзя не пойти на Чистые. Надо же понять, как ей, босоногой, пришло в голову такое. Не просто же так. Бакалавриат, магистратура, аспирантура. Почти девять лет. И шаблон. Стройный и выверенный, но очевидно шаблон.

Марк по проезжей части огибает отделяющих его от Беллы людей, ловя себя на мысли, что еще полчаса назад никогда бы такого не сделал. Выход на проезжую часть вне зоны пешеходного перехода – невозможно. А нет, оказывается, еще как возможно.

Вы, то есть ты… где учишься?

Нигде. Я думаю.

Не решила, куда идти?

Нет. Я просто думаю. Смотрю, читаю, слушаю. И думаю.

Тогда про обязанность откуда?

Я думаю.

Ты изучала этот вопрос?

Просто сказала, что думаю.

Но ведь…

Что не ясно? У человека нет права умереть. Он обязан это сделать. Если нет, значит, не человек. Человек – это тот, кто умирает. И понимает, что умирает. Да, да именно так: понимает и умирает.

Но человек же может не хотеть умереть…

А толку?

…или принять решение сделать это раньше, чем это наступит естественным путем…

Позже, раньше… Чушь какая… Как на этой войне: тот, кто еще не умер, будущий труп, радуется тому, что убил и сделал трупом кого-то уже сейчас. Но ведь дураку понятно: одни мертвые убивают других…

Тогда, тогда ни в чем нет смысла. Если нет жизни, а только смерть. Смысл в противоположностях.

Нет никаких противоположностей. Все едино. Все пусто. Все страдание.

Ты буддистка?

Читала.

Впервые за все время Белла соглашается с Марком. И снова меняет маршрут, сложившийся было в голове Марка, сворачивая в Спиродоньевский. Марк не выдерживает.

Почему ты так идешь?

Как шла сюда, так и иду. Не так? Ты местный? Как надо?

Да, по большему счету… Мы же на Тверской?

Угу.

Можно и так.

Тогда в чем проблема?

В буддизме что именно? Махаяна? Хинаяна? Дзен?

Осторожно интересуется Марк, припоминая что-то из курса философии. Слова, не смыслы.

Я думаю.

Не выбрала?

Я не выбираю. Я думаю.

Но это же религия. Четкие правила, принципы…

Это не религия. И не путай работу с умом, над умом с этими своими законами.

Нельзя без закона.

Белла не отвечает, и некоторое время они идут, скорее пробираются сквозь заполнивших тротуары райдеров молча. Уже в Богословском, ожидаемо для Марка повернув на Большую Бронную, она, как бы вдруг снова обнаружив его рядом, возобновляет разговор.

Вот кит. Он по закону?

Нет.

Нет закона или кит нарушает закон?

Нет закона. Впрочем, не знаю. Я слаб в экологическом праве. Хотя тут может быть и водное, и административное.

То есть ты хочешь сказать, что вы, ну, такие как ты законники, может запретить ему появиться в прудах?

Не можем. Но мы можем реагировать по факту.

Поймать? Убить?

Зачем убить?

Ну, закон – это же сила, насилие.

Он никому не угрожает, чтобы были обоснования применить к нему такое насилие. И потом… Право объективно, а кита видим только ты и я… Постой, я запутался. Если только ты и я, значит, нет закона. Закон для всех или ни для кого. Он ничто, когда речь идет о том, что касается только двоих. Выходит, тебя, меня и… кита достаточно, чтобы отменить закон?

Спустя десять минут после первого поста Серафим возвращается на всякий случай на страницы Фана, с удовлетворением отмечая, что статистика в данном случае не то, что выше наглой лжи, а самая что ни на есть чистая правда. Фан молчит. Камеры дают привычную для этого часа картину. Фан. Диван. Завтрак. Легкий. Почти европейский. Какая-то булка с джемом в дополнение к мате. Завтрак часто затягивается, и еда здесь, как не раз убеждался Серафим, ни при чем. После почти ежедневного утреннего поста Фан будто залипает. Калебас следует за калебасом. Чайник с кипятком под рукой. Булка растягивается на десятки мелких кусочков, тщательно пережевываемых. Фан все это время находится в сети. Время от времени проверяя комменты к утреннему посту, но большую часть времени бессистемно листая новостные и развлекательные страницы. Никакой логики в просмотрах нет. Интересы – политика, криминал, чп разного толка – понятны. Но системы в просмотрах никакой. Серафим по крайней мере давно оставил попытки ее обнаружить. Фан в указанных направлениях поглощает все подряд. При этом никогда ничего не комментируя. Его публичность распространяется исключительно на собственные страницы. Это принцип, которому нет исключений, и причины такой последовательности до конца не ясны.

Еще одна загадка – почти полное игнорирование Фаном традиционных методов связи. С 500 минут его тарифа к концу месяца в отдельные месяцы остается 480—490 минут. И это при переполненной телефонной книжке. Телефонных разговоров Фан подчеркнуто избегает. Вероятнее всего, говорит по другому, купленному с рук номеру, вычислить который пока что не удается, так как, скорее всего, используется в очень людных местах.

Серафим возвращается к Катехизису. Есть время на редактуру. Останавливать группку тинейджеров, рисующих утренний лозунг прямо на высотке в районе детского сада №1500, не его дело, еще и в такой ситуации, хотя и режет глаз.

12. Говноядец, выехавший из Этой страны, сохраняет свой статус только при продолжении активного, пусть и дистанционного поиска говна в Этой стране. То есть счастливое избавление себя от проживания в Этой стране не снимает с него задачи избавить человечество от Этой страны и ее рабов.

13. У каждого говноядца может быть среди знакомых несколько говноядцев второго-третьего сорта, занимающихся поиском говна в Этой стране не профессионально, время от времени. Общаться с ними нужно изредка и, не жалея потерь, поступать с ними по говноядческой совести: отдавать их по необходимости в руки Этого государства и его рабов, спасая таким образом полноценных говноядцев для общего дела.

12 и 13 пункты, на взгляд Серафима, наиболее отработаны. Но и здесь он находит, к чему прицепиться, убрав в 12 пункте «То есть», в 13 заменив «сорта» на «уровня». Еще раз перечитывает оба пункта от начала до конца и, удовлетворенно сохранив изменения, возвращается к Фану.

Все то же. Однажды Фан «завтракал» так до пяти вечера. Впрочем, конечно, это не есть правило. В большинстве случаев не позже полудня Фан выходит из дома. Помешать этому может разве что погода. Фан чувствителен к дождю и снегу. Фан классический геостеник. Погодные «радости» Этой страны – одна из постоянных тем его размышлений. Правда, сводятся они в основном к констатации факта, что все плохо и лучше никогда не будет. Грешить на погоду у Фана получается хуже всего. В этой части своих постов он банален донельзя. Возможно, чувствуя это, Фан упоминает погоду редко. В ноябре или марте. Когда уж совсем невмоготу, когда накатывает разом то ли дождь, то ли снег, когда грязно и мокро везде: от пяток до макушки, когда даже стойкий к природным капризам Серафим нет-нет да и вспомнит «добрым» словом место, где родился и живет.

Но сегодня добрых слов не ожидается. Стандартная переменная облачность поздней весны. Хотя дождевик в чехле в кармане куртки на всякий случай. Преследованию не должен помешать ни дождь, ни ветер. Стандартный зонт занимает место, а главное, руки и весьма чувствителен к ветру. Серафим давно от него отказался. Походный набор из планшета, дождевика, бутылки воды, шоколада, орешков и личного оружия давно сформирован. В ходе сопровождения Фана по городу всегда появится возможность перехватить кофе с выпечкой или нечто подобное. Ни один выход подопечного в город не обходится без общепита. Здесь Серафиму грех жаловаться. Фан будто заботится о своей наружке. Серафиму даже иногда приходит в голову мысль, что он делает это намеренно, дабы лучше, не на ходу его рассмотреть. Иллюзий по поводу своей незаметности у Серафима нет. На этой стадии наружка уже не собирает информацию, а выводит объект из равновесия, заставляет его совершить ошибку, которой пока что не было и на ожидание которой у Серафима остается мало времени.

Да, его терпение и настойчивость – притча во языцех в отделе. Но нужен результат, а его нет. Арест очередного звена в цепи говноядцев без понимания ее начала и конца сродни провалу. Его нельзя допустить. И потому Серафим будет с Фаном вместе в любую погоду и в любое время дня, чтобы установить все пути и выходы этого противного Серафиму до ощущения мерзости человека, который спустя полчаса встает-таки с дивана и, наскоро для него (минут десять) одевшись, покидает квартиру, заставив Серафима отвернуться от входа. Контроль краем глаза. Главное, отследить, не вызывает ли Фан по ходу дела такси. Похоже, нет. Общественным транспортом Фан брезгует. Значит, пешком. Идеальная наружка. Но все равно приложения такси придется отслеживать каждые несколько минут. Пару раз Фан так уже уезжал. Приходилось догонять также на такси. Весьма неудобно и хлопотно. Сегодня, похоже, одной проблемой меньше. Возможно, Фан учитывает происходящее в городе. Сплошные красные линии по основным трассам. Еще вопрос: какое отношение он имеет к происходящему? Вся эта братия на колесах с Фаном и ему подобными. Вопрос не праздный. Заявка одна. Но поколения разные. Фан не так груб и прямолинеен, но смысл всего, что он писал и пишет, тот же. Они одной крови. Пусть большинство из этих тинейджеров на колесах наверняка не подозревают о его существовании. Но разрисовывая дороги и стены утренними пятью буквами, они занимаются ровно тем же, чем Фан и прочие говноядцы.

А что если связь прямая?

Задается вопросом Серафим, но поиск ответа на него приходится отложить. Фан выходит из подъезда. Осматривается. Обнаружив Серафима, довольно улыбается. Идет к Садовому, сразу повернув направо, в сторону Орликова переулка. Почти на углу одна из точек его общепита и точка говноядцев. Бельгийская пивная. Возможно, лучшая в городе. Серафим почти не пьет. Бокал пива – предел, за который за всю свою жизнь он выходил лишь однажды: при первом свидании с нынешней гражданской женой. Опыт получился удачным, но повторять его пока что нет необходимости. Так что при оценке данного заведения Серафим ориентируется больше на отзывы и общий антураж – приходится заходить порой. По выходным да и в будни вечером здесь живая музыка и литературные вечера. Последние, по определению Серафима, «говнядческая тусовка под поэтическим прикрытием». Серафим был дважды и быстро понял вторичность художественных смыслов и первичность политических. Читаемые тексты, впрочем, были достойного качества. Но авторы, почти все, в картотеке отдела еще с советских времен.

Фан на этих встречах проходил исключительно как зритель. Пусть и не рядовой. Знакомый владельца. Но аудитория для него мелковата. Куда уж нескольким десяткам человек в офлайне против сотен тысяч онлайн-поклонников. И не предлагает себя, наверное. И не просят.

Серафим выходит на Садовое и вскоре с удовлетворением отмечает, что предчувствие не обмануло его: Фан сворачивает в Орликов. Серафим максимально ускоряется, благо с самокатерами и скейтерами на этом легком спуске ему по пути. Надо визуально отследить вход Фана в ресторан, и Серафим едва успевает сделать это. Фана наигранно галантно пропускает внутрь какой-то парень в дизайнерском темно-синем вельветовом пиджаке с красным платочком в кармане. Хипстерский ершик, туманно-полупьяный то ли с вечера, то ли уже с утра взгляд. Серафим прокручивает в голове список. Нет, такого не значится в ближайшем круге Фана. Случайный посетитель.

Подопечный сегодня необычно подвижен. Четыре с лишним калебаса с утра дают свое. Это нужно учесть в дальнейшем. Возможно, в дизайнерской тряпочной сумке еще и походный набор на два-три калебаса. С учетом возможного пива к вечеру Фан только что летать не будет, соревнуясь с райдерами если и не в трюках, то в скорости на коротких отрезках.

Пока Серафим может выдохнуть. Фан здесь задержится на какое-то время. Серафим сбавляет скорость и уже на входе отмечает еще несколько ставших уже привычными надписей, на этот раз на здании Минсельхоза напротив. Там же и странность, на которую он как-то не обратил внимание ранее. Возможно, такое имело место и где-то на Патриках. По периметру министерства канава, больше похожая на трещину, оставляемую землетрясением. Но чего-чего, а подземных толчков в городе точно не было. Слишком специфическая инфа. Первая в рассылке всем специальным службам. Не было такого. Даже на самом минимуме Рихтера. Да и глупо подобное ожидать в Москве. Не та местность, чтобы саму по себе трясло.

Тогда что это? И почему ровно по периметру именно Минсельхоза?

На уровне предчувствия закономерности Серафим открывает камеры по ряду ведомств, и вскоре предчувствие становится явью. Три министерства и две федеральные службы окружены точно такими же трещинами. Надеясь ошибиться, Серафим выводит на экран Кремль и окрестности и опустошенно выдыхает: трещина причудливой линией тянется от Большого Каменного моста до Москворецкого, отделяя Кремль от прочей Москвы и страны рвом – сплошным, глубоким и нерукотворным.

Земля возвращается в квартиру. Переодевшись, замешивает опару московского ржаного. Теперь четыре, а лучше пять часов до итогового замеса. Хлеб пока можно предоставить самому себе. Он разберется. Он умный. Он живой.

Земля будит Ивана. Надежды на будильник мало. Отключает и засыпает вновь. Даром что спортсмен и привык жить по режиму. Выходной, по его выражению, «пересып», сменяющий будний недосып, никто не отменял. Да и можно себе позволить. Тренировка в отличие от будней ближе к полудню, а не в обычные семь утра. Плюс не стандартная для первой половины дня ОФП с толикой холостой работы в тире, а исключительно стрельбище. И взрослому радость, не то что подростку.

Земля входит в комнату сына и останавливается над кроватью. Спит. Плюс десять к будильнику. Иван похож на нее. И отношением к будильнику, и лицом, и комплекцией. От Луна почти ничего нет. Внешне не за что зацепиться памяти. От мужа психология. Из поведения, пожалуй, только неразговорчивость, да упертость в отдельных вопросах. Например, в том, что касается оружия. Практическая стрельба началась еще при Луне. Земля не приветствовала, но и не спорила. Более того, даже стала составлять им компанию, с удовольствием припоминая момент знакомства. Продолжалось это недолго. Ее неумелые потуги не укладывались в профессиональные тренировки. У Ивана почти сразу пошел спортивный результат. На данный момент уже международного уровня. Сборная страны. Хобби грозит стать профессией. Если уже не стало ей. Учитывая судьбу Луна, это пугает. Хотя есть надежда, что спортом все и ограничится. Надежда не праздная, но никак не гарантированная.

После обнаружения схрона и заказов Луна тренировки пришлось возобновить. Земля сказала тогда, что хочет отвлечься, а Иван не стал уточнять мотивы, повторно приведя ее в свой клуб на Ботаническом саду. Смутил его только выбор оружия ПМ и аналог АК «Сайга». Ружье не его профиль, и здесь он не стал высказываться. Мол, хочешь так хочешь. Мучайся. Но пистолет…

Зачем эта советская древность, если есть нормальные? Например, Глок.

Если бы он знал мотивы, если бы знал…

К тому времени в теории изучив доставшийся ей арсенал, Земля поняла, что Вальтер в тирах Москвы редкий случай, а ПМ – его очень близкая альтернатива. «Сайга» же совмещала в себе подобие калашникова с ружьем. Два лекарства в одном флаконе. Правда, спортивную винтовку в конспиративном интересе Земля нашла в другом клубе. И ходила туда независимо от сына. ПП-2000 она тогда пока решила не трогать. Всему свое время. Тем более что под первым листом, с которого надо было начать исполнять заказы Луна, стояла мина, а не стрелковое оружие и время на освоение всего арсенала у нее еще имелось. Зачем нужен весь арсенал, если заказов всего два и Лун четко обозначил вид оружия, она как-то не удосужилась дать тогда себе ответ. Просто потому что – он есть и все. И что будет после выполнения двух имеющихся заказов, Земля старалась не думать, параллельно копаясь еще и в сопутствующей оружию Исландии. Язык и культура. Для человека с истфаком за спиной само по себе интересно. Правда, язык бесил длиннотами и архаичными мелочами в грамматике, а история и культура показались какими-то пустыми и провинциальными. Извечная борьба человека с природой где-то на периферии общечеловеческого. Периферии настолько далекой, что, если бы Исландии не было, этого бы никто не заметил и в книгах, посвященных всемирной истории, не пришлось бы, строго говоря, исправлять ни строчки.

Без ремарок и исключений принята была только музыка. Чудная, странная, полярно-космическая, она затянула сразу. Исландскими стали и заказы Луна. Обозначаемые ею порядковыми числительными для рабочего пользования, они выходят в тираж точно в обозначенный срок.

Fyrsti (Первый)

В отношении Первого Лун предполагал использовать мину-ловушку МС-3 разгрузочного действия. Земля не смеет ему перечить. Кроме того, в мине ее привлекает моральная и практическая простота. В случае ее применения убивает как бы не она да и наблюдать за происходящим можно издалека. Чтобы понять механизм действия мины, Земля пользуется книгами Луна по минно-взрывному делу и немного интернетом. В книгах Земля, 110%-ный гуманитарий, не понимает почти ничего, сходу запутавшись уже в инициирущих взрывчатых веществах. В бризантных она улавливает только знакомое по прессе выражение «тротиловый эквивалент». Что до мин, то понять, как работает МС-3, Земля смогла только в самом общем виде. Благо роликов в сети с разборами более или менее подробными, а главное, наглядными, оказывается достаточно. Впрочем, она смотрит их ограничено, сразу решив не привлекать к себе внимание даже таким относительно безопасным образом.

Наряду с оружием, пользуясь заготовками Луна, Земля подробно изучает Первого, поняв, что муж искал его слабость.

И нашел.

Первый – бизнесмен. Деревообработка, бумага, мебель. Близко к списку Форбса, но никогда внутри. Слабость – аквариумы. Хобби с детства, с возрастом ставшее манией. Занимается как пресноводными травниками, так и морскими рифами. По этажу в огромном загородном доме. Общий объем далеко за 10 тысяч литров. Первый настоящий аквариумный гик. Будучи мультимиллионером, он сам занимается обслуживанием как технической части, так и дисплеев. Население аквариумов до последнего дня в каждом даже мелком случае проходит через его руки. В аквариумном сообществе ходит байка о случайно попавшем в набор живых камней куске биокерамики и диком скандале, который Первый учиняет по этому случаю, медийно уничтожив поставщика, который так и не смог полноценно вернуться в бизнес.

Но хобби Первого в отношении заказа, как оказалось при ближайшем рассмотрении, не работает само по себе, а в связке с историей любви.

За пару лет до на выставке знакомятся два аквариумиста средних лет. Отношения идут в личку да такую, что оба бросают прежние семьи с детьми. На бракосочетание супруги дарят друг другу рыбок-ангелов. Она – Clarion. Он – Мятного ангела. Так их именует Лун. Земля не стала уточнять, как рыбок называют ученые, и без труда нашла их в сети, вбив именно эти обозначения. Рыбки оказались красивыми и жутко дорогими. Так цена на Мятного достигает 30000 долларов. Ее подарок был много дешевле, но тоже не копейки. Впрочем, брак длится не долго. Через год она умирает. Рак в неоперабельной стадии убивает ее за считанные месяцы. Истерика утраты Первого приобретает особую форму. Ангелы живут вместе в отдельном аквариуме в спальне Первого, к которой с этого момента сводится его жизнь. Он почти не покидает комнату, всецело посвятив себя двум рыбам, впервые за все время отдав попечение над прочими объемами нанятой прислуге. Дом Первый покидает только раз в неделю, в четверг, строго на рассвете, посещая место, где сделал покойной жене предложение, – искусственный холм в парке, неподалеку от ее дома. Метра три высоты, не более. Приезжая, Первый всякий раз садится на траву на самой вершине. Кладет, по-видимому, на место умершей букет полевых цветов. Сидит молча около часа. После чего возвращается к ангелам. До четверга. И так по кругу уже около года, в течение которого родственники уже предпринимают пока что безуспешные попытки признать Первого ограниченно дееспособным.

История любви смущает Землю, как девочку, но недолго. В конце концов ее уже нет, а его память, как и память Земли, уйдет вместе со второй половиной некогда целого. Жалости не было. Был страх. Она никогда не убивала людей. Да что людей – ничего живого, кроме каких-либо комаров и мух. И первый раз, как и во всем, был первым. На беду, историей любви анализ Луна как раз-таки заканчивался, и Земля, не имея практики, долго ломает голову, причем здесь МС-3. Мина-разгрузка. Значит, нужен груз, который Первый в обязательном порядке возьмет или просто двинет с места. Ключевое здесь «обязательно». Повторной закладки быть не может. МС-3 обезвреживается только подрывом. Значит, Первого нужно категорически вывести из себя, не оставив ему вариантов не взяться за груз.

Как?

Однажды пронаблюдав посещение холма, Земля замечает, что Первый приходит на место в состоянии, близком к сомнамбуле. Было ли это самовнушение или действие каких-то медикаментов/наркотиков, она так и не узнает. Первый был абсолютно погружен в свои воспоминания. Что-то новое на вершине холма он может и не заметить. Проблема – охранник, неизменно его сопровождавший. Он точно обратит внимание на любую нестыковку в программе и наверняка захочет проверить, что и как. Значит, грузом должен быть предмет, который бы вернул в реальность именно Первого.

Решение пришло при случайном чтении одного из многочисленных форумов аквариумистов. Один из них с нескрываемым презрением упомянул гуппи как ничтожный предмет интереса любителей и новичков. И не то чтобы все с ним оказались согласны, нашлись их ярые защитники, но Первый, очевидно, гик из гиков, и, возможно, не потерпит…

Накануне очередного посещения Первым холма Земля покупает в маркетплейсе круглый десятилитровый аквариум. Пять гуппи она берет в разных магазинах и за наличные. До утра аквариум стоит в ее комнате. О его существовании никто не знает. Аквариум и рыбок Земля проносит мимо вахты в закрытом пакете, а Иван еще со времен Луна не имеет привычки заходить в родительскую спальню просто так, без приглашения.

В тот памятный своим первенством четверг, незадолго до рассвета, Земля устанавливает аквариум на холме поверх поставленной строго по инструкции на боевой взвод МС-3 точно на том месте, на которое Первый каждый четверг кладет полевые цветы. Для маскировки мины Земля накрывает ее старым плащом, для верности густо испачканным, создавая впечатление ночевки кого-то без определенного места жительства. Все манипуляции Земли, как показало в дальнейшем следствие, остаются незамеченными. Камер в этой части парка не наблюдается. Охрана спит на парадных входах. Что до редких бегунов и собачников, то холм находится в стороне от их обычных маршрутов.

Установив мину, Земля занимает место метрах в двухстах от точки, запасшись на всякий случай одним из многочисленных найденных в схроне Луна монокуляров.

Первый является строго по расписанию в сопровождении водителя-охранника, держащегося по обычаю метрах в десяти позади, обеспечивая хозяину необходимое по случаю одиночество. Первый несет всегдашний букет. Несет с все тем же сомнамбулическим погружением в прошлое. Но лицо его резко, до нервного гневного тика меняется, едва Первый замечает на вершине сооруженную Землей конструкцию. Что конкретно выводит Первого из себя: гуппи, аквариум или плащ – останется тайной, но его реакцию Земля просчитывает верно.

Ускорившись, Первый быстрее обычного достигает вершины холма, стремясь, кажется, во что бы то ни стало убрать аквариум-чужак со святого для него места. Охранник, заподозрив что-то неладное, бросается следом, но поздно. Он получит в итоге лишь «незначительные осколочные ранения и легкую контузию».

Что до Первого, то у него не было шансов – МС-3 срабатывает штатно. Ее сестра по внешнему виду и массе тротила, ПМН, как правило, отрывает ступню, когда и выше. Характер ранений Первого Земле неизвестен. То, что они оказываются несовместимыми с жизнью и «известный предприниматель скончался на месте», она узнает из дневных новостей. Тогда же, зафиксировав факт взрыва, Земля спешно покидает парк, не в силах пока еще смотреть на дело рук своих. Это придет позже. И принесет неожиданное удовольствие. Пока же на выходе из парка ее, как водится, рвет. Киношная банальность, вдруг оказавшаяся правдой. Банальность, которая больше ни разу не повторится.