Читать книгу Русь против Орды. Крах монгольского Ига - Виктор Поротников - Страница 4

С той поры, как на службу к Ивану Васильевичу поступили фряги, каменщики и архитекторы, во главе со знаменитым Аристотелем Фиораванти, облик Москвы стал существенно меняться. На месте древнего белокаменного Успенского собора, построенного еще при Иване Калите и изрядно обветшавшего, был возведен великолепный пятиглавый храм из тесаного камня, также посвященный Успению Пресвятой Богородицы. Строительство длилось пять лет под руководством Аристотеля Фиораванти, который помимо нового Успенского собора за это же время успел построить двухъярусный каменный дом для себя рядом с великокняжеским дворцом и каменные митрополичьи палаты взамен старых деревянных, сгоревших при пожаре.

При Аристотеле Фиораванти центральные улицы и дворы Москвы начали мостить не деревом, а камнем, который подвозили зимним санным путем из каменоломен близ Звенигорода. При Аристотеле же была выстроена каменная великокняжеская темница, поскольку прежняя бревенчатая тоже сильно пострадала от пожара.

Новая темница была построена с размахом, в ее застенках могло вместиться около трехсот узников. Этот обнесенный высоким частоколом мрачный каменный дом с узкими оконцами-бойницами и закругленным главным входом из черного гранита внушал страх живущим по соседству купцам и боярам. По деревянным трубам из лиственницы, проложенным под мостовой, из каменной тюрьмы вместе с нечистотами стекали в крепостной ров воды, окрашенные кровью замученных узников.

Немногие из несчастных, угодившие в руки подручных боярина Ртищева, выходили из великокняжеской темницы живые-здоровые. Кого-то после всех допросов с пристрастием родственники или слуги выносили из застенков на руках, окровавленных и с переломанными костями; кого-то выносили на носилках бездыханными, укрытыми грубым холстом.

Ближайшими помощниками боярина Ртищева были дьяк Михалко Вельяминов и костолом Космыня. При допросах осужденных один задавал вопросы, а другой орудовал плетью и выворачивал суставы.

К ним-то и подступил угрюмый Семен Савелич, прискакав из княжеского дворца в серый тюремный дом.

– Как идет дознание? Что удалось выпытать у челядинцев бояр Щербатых? – подступил боярин к дьяку Михалке.

Тот суетливо рылся в бумажных свитках, отыскивая нужный с показаниями, выбитыми у слуг бояр Щербатых.

– Значит, так, – торопливо заговорил Михалко, глядя в развернутый узкий свиток, – двое холопов Щербатовских испустили дух, не вынеся побоев. Одного холопа пришлось заколоть, когда он попытался задушить Космыню. Еще пятеро пытаны крючьями и раскаленным железом, но ничего стоящего они так и не сказали.

– А челядинок пытали? – грозно спросил боярин Ртищев. И, увидев по лицу дьяка, что до служанок у того руки пока не дошли, властно приказал: – Сегодня же займись челядинками. Уразумел?

– Уразумел, боярин, – закивал головой Михалко. – Сей же час велю Космыне раскалить щипцы на огне и приготовить плети.

Сказав, что вечером заглянет сюда еще, боярин Ртищев покинул великокняжеский застенок.

Дьяк Михалко Вельяминов по своей родне со стороны отца происходил из холопов, служивших боярской семье Вельяминовых. Этот боярский род издавна жил в Москве, пользуясь расположением здешних князей. По обычаю, когда умирал кто-то из бояр, на волю отпускали несколько холопов, давая им фамилию их умершего господина. Таким образом, дед Михалки стал свободным человеком, когда во время мора скончались глава боярского рода Вельяминовых и два его сына.

Дед и отец Михалки продолжали служить боярам Вельяминовым в качестве дьяков, то есть заведовали бумажными канцелярскими делами. Михалко Вельяминов быстро пошел в гору, поступив на службу к великому князю и выгодно женившись на богатой боярской вдове. Заветной мечтой Михалки Вельяминова было скопить достаточно денег, чтобы купить большой земельный надел и перейти в благородное боярское сословие, используя покровительство великого князя. Иван Васильевич способствовал переходу своих служилых безродных людей в сословие бояр, понимая, что эти доморощенные бояре будут преданы ему в отличие от спесивых и обидчивых родовитых вельмож.

Внешне Михалко был невысок и крепок, как гриб-боровик. Глядя на его улыбчивое круглое лицо, трудно было поверить, что этот человек может преспокойно наблюдать за истязаниями людей и даже придумывать какие-то более изощренные пытки. В свои тридцать с небольшим Михалко Вельяминов уже успел многое повидать и понять в падкой на пороки человеческой породе. В нем почти не было жалости к преступникам и недругам великого князя, зато алчность цвела пышным цветом в его загрубевшей от вида крови душе.

Рядом с дьяком Михалкой трудился в поте лица костолом Космыня.

С младых лет Космыня носил длинные волосы-космы, за что и получил свое прозвище. Настоящего имени Космыни никто не знал, человек он был приблудный и в Москве обосновался лишь несколько лет тому назад. Космыня был немного моложе Михалки Вельяминова. Он был высокого и крепкого телосложения, на его неулыбчивом лице с рыжими усами и бородкой прежде всего выделялся крупный нос с широкими ноздрями. Из-за низких бровей казалось, что у Космыни подозрительный взгляд исподлобья. К тому же у него были узкие темные очи, поэтому создавалось впечатление, будто Космыня постоянно прищуривается.

Тюремный покой, где дьяк Михалко и костолом Космыня проводили дознание, представлял собой довольно просторное помещение с высоким потолком и почерневшими закопченными стенами без окон. Здесь имелся большой очаг с вытяжным отверстием в потолке для выхода дыма. Огонь в очаге Космыня поддерживал, подбрасывая туда древесный уголь, который, сгорая, давал сильный жар. В пламени очага Космыня накалял железные щипцы, иглы и крючья, которыми затем пытал узников.

В середине помещения, освещаемого факелами и огнем очага, была установлена дыба – приспособление для выворачивания суставов. Тут же стояла бочка с водой, с помощью которой пытаемого приводили в чувство, если несчастный вдруг терял сознание. Этой же водой Космыня ополаскивал свои загрубевшие руки, смывая с них кровь своих жертв.

Обычно допрос начинался с запугиваний, когда узнику показывали орудия пыток и предлагали ему выложить все начистоту. Служа уже почти десять лет тюремным дознавателем, дьяк Михалко научился неплохо разбираться в людях. Своим наметанным взглядом он мог сразу определить, кого из заключенных достаточно припугнуть, чтобы выведать у него всю подноготную, а с кем придется повозиться, используя плеть или дыбу.

При допросе женщин идти на крайности чаще всего не приходилось, поскольку один вид пыточного застенка и набора инструментов, причиняющих жуткую боль, развязывал язык даже самым упрямым из них. Так было и на этот раз.

Челядинок из поместья бояр Щербатых тюремные служки приводили на допрос по одной, предварительно раздевая каждую догола. Таково было тюремное правило, так как применять пытки к обнаженному человеку было сподручнее.

Сначала дьяк Михалко допросил повариху и ее помощницу. Обе были так напуганы, что со слезами на глазах без колебаний отвечали на все вопросы. Однако ничего стоящего они поведать не могли, поскольку не имели доступа в личные боярские покои.

Сенные девушки, занимавшиеся уборкой боярского терема и обитавшие в сенях, неотапливаемых комнатах, тоже ничем не порадовали дотошного Михалку, даже внешне все четыре холопки выглядели весьма непривлекательно.

Наконец, служки привели на дознание статную черноволосую черноокую красавицу лет двадцати. Ее белокожая прекрасно сложенная фигура, лишенная одежд, была подобна дивной мраморной статуе, вдруг очутившейся в мрачном задымленном застенке, где повсюду виднелись пятна засохшей крови. Служки с поклоном удалились, оставив нагую красавицу стоять перед столом, за которым восседал дьяк Михалко.

– Как тебя зовут? – строгим голосом спросил Михалко, с удовольствием разглядывая прекрасную узницу.

– Матреной кличут, – негромко ответила девушка, стыдливо прикрывая руками свою роскошную грудь.

– Кем ты приходишься боярам Щербатым? – вновь спросил Михалко, что-то быстро записывая на бумажный свиток гусиным пером.

– Никто я им, – помедлив, промолвила Матрена. – Я – дочь сельского старосты. Боярин Щербатый силком увез меня в свое поместье, сделав своей наложницей. Через полгода старик Щербатый уступил меня своему старшему сыну, от которого я забеременела, но дите так и не доносила, выкидыш у меня случился.

Матрена печально вздохнула и медленно опустила руки, видя, что допрашивающий ее дьяк больше пишет, нежели взирает на нее.

– Дальше рассказывай, голубушка, – мягко, почти вкрадчиво проговорил Михалко, макая перо в чернильницу и продолжая что-то писать.

– О чем рассказывать-то? – с легким недоумением поинтересовалась Матрена, зябко поеживаясь и переступая босыми ногами на холодном каменном полу.

– Все, что знаешь про бояр Щербатых, – пояснил Михалко, улыбнувшись узнице. – Ты же почти год прожила у них в поместье, наверняка видела, кто к ним в гости наведывается, слышала их разговоры и пересуды… Кстати, другие наложницы у Щербатых имелись?

– У младшего боярича была наложница по имени Ольга, – промолвила Матрена, оглядывая потолок и стены пыточного покоя. При этом она была на удивление спокойна. – Я видела ее раза два, потом Ольгу увезли в Москву. Больше я ее не видела.

– Бывала ли ты, голубушка, в московском тереме бояр Щербатых? – поинтересовался Михалко, не глядя на узницу и продолжая водить пером по бумаге.

– Бывала несколько раз, – ответила Матрена и слегка вздрогнула, услышав, как чихнул у нее за спиной Космыня.

Космыня лежал в уголке на широкой скамье в ожидании, когда дьяку Михалке понадобится его помощь.

– Так-так! – приободрившись, обронил Михалко. – Выкладывай, милая, кого из гостей видела в московском доме бояр Щербатых, какие разговоры слышала.

– Никаких разговоров я не слышала, – с чуть заметным раздражением проговорила Матрена, – а гостей к боярам Щербатым много приходило, но я к ним не приглядывалась. И за столом с ними не сидела. Я же наложница, а не боярская дочь. Я по ночам в постели согревала то одного сынка старика Щербатого, то другого.

– Не отнекивайся, красавица, – сказал Михалко. – Лучше пораскинь умишком и вспомни что-нибудь. Бояре Щербатые с литовцами тайно переведывались, злой умысел имели против великого князя. Федот Щербатый ныне мертв, а сыновья его бежали к литовцам. Однако сообщники ихние здесь, в Москве, затаились. – Михалко переставил горящий масляный светильник от края стола на середину. Он ободряюще подмигнул Матрене: – Так что, голубушка, поднапрягись и припомни, кто из бояр московских чаще всего к Щербатым наведывался, какие речи вели меж собой Федот Щербатый и его сыновья. В этом деле любая мелочь важна!

– И рада бы тебе помочь, мил-человек, да не могу, – вздохнула Матрена, обняв себя за плечи, чтобы унять колотившую ее дрожь. – Никого из бояр московских я не знаю ни по лицам, ни по именам. Приходили имовитые люди в терем к моим господам, отрицать этого не стану, но я при этих встречах не присутствовала. Ни о чем злодейском бояре Щербатые при мне не совещались. Если бы было такое, то я бы это запомнила.

– Может, во хмелю Федот Щербатый иль сыны его ругали великого князя, не припоминаешь? – Михалко сверлил Матрену пристальным взглядом, словно силился по выражению ее лица определить, лжет она или говорит правду.

– Во хмелю-то ими много чего было говорено, господине, – ответила Матрена, не пряча глаз. – Кого токмо они не ругали во хмелю-то, но про великого князя никто из них ни разу не заикнулся. При мне, во всяком случае.

Михалко раздраженным жестом воткнул гусиное перо себе за ухо и встал из-за стола.

– Не складно лжешь, красавица, – сказал он, подходя к Матрене. – Чувствую, таишь ты правду от меня. Придется, милая, передать тебя в руки костолому, а уж он-то церемониться с тобой не будет. Эй, Космыня! – Михалко обернулся к своему помощнику, звонко щелкнув пальцами. – Займись-ка красавицей!

Космыня зашлепал стоптанными сапогами из своего угла к Матрене и стоящему рядом с нею дьяку Михалке.

– Жаль такую паву увечить, – заметил Космыня, легонько проведя своей огрубевшей ладонью по гибкой спине юной узницы и по ее пышным белым ягодицам. – Может и впрямь она ничего не знает, а?

– Ты повеление боярина Ртищева слышал? – сердито прошипел Михалко прямо в лицо Космыне. – Твоего мнения тут никто не спрашивает, увалень. Делай свое дело!

– Я-то свое дело знаю, а вот знаешь ли ты свое, приятель? – огрызнулся Космыня, ухватив Матрену за длинную черную косу. – Сам невольниц разговорить не можешь, хотя они и не запираются. Думаешь, под кнутом она что-то вспомнит? – Космыня сердито кивнул на Матрену. – Да у нее от боли память и вовсе пропадет!

– А ты не с кнута начинай, живодер хренов! – рявкнул Михалко, вновь усаживаясь за стол. – Не мне же тебя учить! Этой паве нужно до вечера язык развязать и память прояснить. А не то боярин Ртищев нам с тобой спуску не даст!

Космыня подтянул за косу слегка упирающуюся Матрену к длинной веревке, свисающей с крюка, вбитого в потолочную балку. Затем Космыня подтащил сюда же узкий стол, на который он уложил красивую узницу лицом кверху. Забравшись на стол, Космыня уверенными движениями опутал веревкой щиколотки Матрены, высоко приподняв ее ноги. Когда Космыня отодвинул стол в сторону, узница оказалась подвешенной за ноги головой вниз. Ее растрепанная черная коса свисала до самого пола.

– Ну вот, порядок! – деловито проговорил Космыня. – Пущай повисит эдак наша красавица. А мы между тем боярским холопям учиним допрос с пристрастием. Я думаю, кровь и вопли вразумят черноокую прелестницу. – Космыня со значением подмигнул дьяку Михалке.

Тот после некоторых колебаний повелел служкам привести на допрос самого крепкого из челядинцев, служившего возницей Федоту Щербатому.

Несчастного возницу Космыня сначала исхлестал плетью, потом истыкал ему пальцы раскаленной иглой. Когда окровавленный возница очутился на дыбе и у него затрещали кости, то от его пронзительных воплей у дьяка Михалки даже уши заложило.

Висящая вниз головой Матрена зажала уши руками, чтобы не слышать эти душераздирающие крики. Она также зажмурилась, чтобы не видеть мучений человека, растянутого на дыбе.

Наконец, потерявшего сознание возницу тюремные служки уволокли из пыточного застенка.

Космыня вновь уложил Матрену на стол, не развязывая ее подтянутых кверху ног.

– Ну, милая, будешь говорить? – обратился к узнице Михалко, стоя подле нее и щекоча ей шею гусиным пером.

– Буду, – кротким голосом ответила Матрена. – Это ты, Михалко Вельяминов?

– Ну, я, – настороженно проговорил дьяк-дознаватель. – И что с того?

– Думаю, тебе интересно будет узнать, что твою жену тайно пользует дьяк Якушка Шачебальцев, – промолвила Матрена, растирая пальцами виски и лоб. От долгого висения вниз головой ей стало нехорошо.

– Это к делу не относится, – усмехнулся Космыня.

– Тебя не спрашивают, увалень! – повысил голос Михалко, сверкнув очами на костолома. Затем он склонился над Матреной и тихо спросил: – Откуда об этом ведаешь?

– Ольга сказала, наложница младшего сынка боярина Щербатого, – так же тихо ответила Матрена. – Супруга твоя тайком бегает на двор к попадье Февронии, что в Кривоколенном переулке. Там она встречается с Якушкой Шачебальцевым. Ходят они не по воротам, а через потайной лаз в заборе. Причем ходят среди бела дня, ибо по вечерам ты дома, господине. Может, и сейчас они дома у Февронии, которая, по слухам, давно сводничеством занимается.

Михалко закусил нижнюю губу и принялся нервно теребить свою куцую бородку. О том, что овдовевшая попадья Феврония занимается сводничеством, было известно и ему. Знал Михалко и то, что княжеский дьяк Якушка Шачебальцев слывет в Москве соблазнителем жен и дев благодаря своей красивой внешности. Якушке было всего-то двадцать девять лет, тем не менее он состоял при великом князе особым порученцем. С Михалкой Якушка был едва знаком, они сторонились друг друга, поскольку имели разных покровителей, разобщенных давней враждой.

– Эй, увалень, освободи-ка Матрену, – властно бросил Космыне дьяк Михалко. – Да посади-ка ее в угловую темницу, что в конце коридора под лестницей.

– Там же писарь княжеский сидит, – напомнил дьяку Космыня.

– Вот к нему и подсади нашу голубушку, – сказал Михалко и погрозил костолому пальцем. – И гляди, чтобы молчок об этом! Даже боярину Ртищеву про Матрену ни слова! Она нужна мне живая и невредимая.

– Будет исполнено, – ворчливо обронил Космыня, освобождая ноги Матрены от пут. – Никто ничего не узнает. Мне и самому жаль такую красавицу калечить.

– Я отлучусь ненадолго, – добавил Михалко, подскочив к столу и торопливо убирая в берестяную коробку свои бумаги и письменные принадлежности. – Ежели внезапно нагрянет боярин Ртищев, скажешь ему, что меня срочно вызвал княжеский кравчий. Как вернусь, так продолжим дознание.

* * *

Космыня с грубоватой бесцеремонностью сунул в руки Матрене ее скомканную одежду и башмаки. Затем он втолкнул растерянную Матрену в тесный застенок, расположенный под каменной лестницей, ведущей на второй ярус, и с громким стуком захлопнул за нею тяжелую дубовую дверь.

– Ой! – смущенно воскликнула Матрена, увидев в полумраке темницы стройного длинноволосого юношу в длинной монашеской одежде.

Юноша стоял в проходе между двумя дощатыми нарами, расположенными у противоположных стен темницы. Он глядел в маленькое оконце, забранное решеткой, расположенное напротив двери почти под самым потолком. В оконце проливались горячие яркие лучи весеннего солнца. При звуках отпираемых запоров и скрипе отворяемой двери юноша обернулся, да так и застыл, изумленный появлением прекрасной обнаженной незнакомки с растрепанной черной косой, ниспадающей на ее роскошную грудь.

– Ничего, ежели я немного потесню тебя, младень? – с милой улыбкой проворковала Матрена, довольная тем, что произвела ошеломляющее впечатление на молодого симпатичного монаха.

– Буду рад потесниться, красавица, – пробормотал юноша, повернувшись к Матрене боком и стараясь не глядеть на ее наготу.

Матрена проворно облачилась в свою одежду, старательно разгладив на себе помятые рукава и круглый ворот. Ее длинное платье было из хорошей заморской ткани, хотя и неброской расцветки. Добротного качества были и туфельки-чиры из тонкой кожи на ногах у Матрены.

– Давай знакомиться, младень, – сказала Матрена, приведя себя в порядок и усевшись на краешек тюремного жесткого ложа.

Она первая назвала свое имя.

– Микифор, Софронов сын, – представился девушке молодой инок, тоже присев на соседнее ложе.

– Давно здесь кукуешь? – Матрена обвела рукой тесное помещение. – Не скучно одному-то?

– Третий день сижу здесь, – ответил Микифор, слегка прокашлявшись. Он заметно волновался. – Скука, конечно, смертная, а что поделаешь? В оконце ведь не выпорхнешь.

– А я в порубе уже седьмой день мыкаюсь, – поведала Матрена. – Меня вместе с челядинцами бояр Щербатых пригнали сюда на дознание. Побывала сегодня в пыточном застенке, повисела вниз головой, насмотрелась кровавых пыток… До сих пор голова кружится и ноги ватные. – Матрена изобразила грустный вздох, придав своему лицу страдальческое выражение.

– В чем провинились бояре Щербатые? – поинтересовался Микифор, не спуская глаз с Матрены.

– Говорят, бояре Щербатые составили заговор против великого князя, – понизив голос, сообщила Матрена. – Будто бы они сговаривались с литовцами извести великого князя ядом. Федота Щербатого княжеские люди убили, а сыновья его успели бежать к литовцам. Я-то в этом злодеянии не замешана, но поскольку была в наложницах у старшего сына боярина Щербатого, то и меня будут стричь под общую гребенку.

У Матрены вырвался невольный печальный вздох.

– Сочувствую твоей беде, – участливо промолвил Микифор.

– Тебя-то здесь за какую вину держат? – Матрена подсела вплотную к Микифору.

– За правду меня в темницу упекли, – с неким вызовом в голосе ответил Микифор. – Приехал я из Ростова в Москву, чтобы составлять летописный свод о деяниях московских князей. Однако великому князю не понравилось, что я не замалчиваю его недостойные делишки, а излагаю в летописи всю доподлинную истину. Вот княжеский гнев на меня и обрушился!

– Ты что же, милок, самому великому князю дорогу перешел?! – изумленно вымолвила Матрена. Ее большие блестящие очи от удивления стали и вовсе огромными. – Ну и дела!.. А ты, Микеша, не робкого десятка, как я погляжу! – Матрена с восхищением потрепала юношу по волосам.

Микифор от сильнейшего смущения на несколько мгновений лишился дара речи. Чувствуя левым боком теплое мягкое плечо черноволосой красавицы и ее крепкое округлое бедро, Микифор вдруг вспотел, хотя в темнице было довольно прохладно. К тому же Микешей его до сих пор никто не называл, ну разве что мать в его детские годы.

Неловкая пауза тянулась недолго.

– Ты монах, что ли? – вновь спросила Матрена, мягко коснувшись руки Микифора.

– Нет, я еще пока послушник, – ответил Микифор, стиснув в своей горячей ладони нежные пальцы Матрены. – Учился я в монастырской школе с семи лет, вот и живу по монастырскому уставу по сей день.

– Не идет тебе монашеская одежда, Микеша, – сказала Матрена, глядя в глаза послушнику. – Ты же теперь в миру живешь, значит, и одеяние мирское тебе носить следует. Темные рясы токмо старцам-монахам к лицу. Или ты обетом каким-то связан?

– Ничем я не связан, – поспешно вставил Микифор. – Коль выберусь отсель целым-невредимым, сразу же оденусь в мирской кафтан. Ну а не выберусь…

Легкая быстрая рука Матрены закрыла рот Микифору.

– Непременно выберешься, Микеша, – прошептала красавица. – Токмо ты уж помоги и мне из поруба выйти непокалеченной. Я чувствую, не зря судьба нас здесь свела. Видимо, созданы мы друг для друга. А ты как думаешь?

– Не иначе, есть в этом Божий промысел, дивная моя, – вырвалось у Микифора, совершенно потерявшего голову от соблазнительного вида красавицы Матрены, от запаха ее растрепанных волос, от прикосновений рук.

Неожиданно для себя самого Микифор крепко обнял Матрену и потянулся устами к ее чувственным губам. Матрена охотно отдалась жадному и неумелому лобзанию молодого послушника, запустив свои гибкие пальцы в его густые давно нечесаные космы.

* * *

Владыка Вассиан, появившийся в тюремном доме, привел в легкое замешательство дьяка Михалку Вельяминова и костолома Космыню, которые вовсю вели дознание, применяя пытки к челядинцам бояр Щербатых.

Отлучаясь из темницы, Михалко Вельяминов не застал дома свою жену. Одолеваемый недобрыми подозрениями, он опрометью кинулся к дому попадьи Февронии. В Кривоколенном переулке Михалко лицом к лицу столкнулся со своей обожаемой супругой и одной из ее служанок. Со слов жены выходило, что они ходили на городской рынок «по разным мелким надобностям». Фекла Глебовна, жена Михалки, не привыкла отчитываться перед супругом за каждый свой шаг, поэтому и на этот раз она сразу поставила Михалку на место, едва тот вздумал учинить ей суровый допрос прямо на улице, полной прохожих.

После бурной перепалки с женой Михалко Вельяминов вернулся к своим обязанностям дознавателя со злобной печатью на лице. Он орал на тюремных служек и на Космыню, допрашивая узников, был безжалостен и груб. В голове у мнительного Михалки вертелась неотвязная мысль, что супруга наставила ему рога и не с кем-то, а с Якушкой Шачебальцевым, хвастливый язык которого непременно разнесет этот слушок по всей Москве.

Владыка Вассиан потребовал у Михалки прекратить издевательства над людьми, а его самого оставить наедине с узником Микифором. Для придания большего веса своим словам владыка Вассиан показал Михалке письменное распоряжение великого князя, заверенное печатью с двуглавым орлом.

Михалко повелел служкам развести всех узников по темницам, а Космыне велел произвести уборку в пыточном застенке. Для беседы владыки Вассиана с послушником Микифором была выделена самая чистая комната в тюрьме, расположенная на втором ярусе. Здесь обычно содержали самых знатных узников.

Семидесятилетний архиепископ последнее время часто хворал, поэтому, едва поднявшись в верхний тюремный покой, он сразу же опустился на стул, мучаясь тяжелой одышкой.

Вскоре туда же дьяк Михалко привел послушника Микифора, который был бледен, полагая, что его сейчас станут пытать. Увидев своего наставника и покровителя в роскошных архиерейских одеждах с черным клобуком на седой голове, Микифор со слезами радости упал перед старцем на колени и поцеловал его правую руку.

Удаляясь, дьяк Михалко плотно притворил за собой дверь. Он знал, что владыка Вассиан является духовным отцом великого князя, поэтому сильно робел перед ним.

– Сядь, сын мой, – усталым голосом промолвил архиепископ, указав послушнику на другой стул. – И выслушай меня внимательно.

Микифор подчинился, глядя на владыку преданными глазами.

– Прочитал я ту часть летописи, написанную твоею рукой, сын мой, – заговорил владыка Вассиан, глядя на своего воспитанника из-под густых седых бровей. – И скажу тебе так. Нельзя осуждать орла за то, что от его клюва и когтей гибнут другие птицы, ибо орлу Богом дано право летать выше всех и видеть зорче прочих птиц. Коль уничтожить всех орлов, то небо не очистится от пернатых хищников. Место орлов займут ястребы и коршуны, которые хоть и летают пониже и не обладают орлиной мощью, но добычи своей все же не упустят. Истреби ястребов и коршунов, вместо них царями неба станут соколы, луни и канюки. То есть суть природы, где сильный поедает слабого, все едино не изменится.

Владыка Вассиан потер лоб узловатыми пальцами, словно старался вспомнить, что еще он хотел сказать своему воспитаннику.

Микифор взирал на преподобного архиерея в почтительном молчании, сложив руки на колени.

– Зачем ты упомянул в летописи об ослеплении великим князем воеводы Федора Васильевича Басенка, сын мой? – с неудовольствием заметил владыка Вассиан, прислонив свой длинный посох к своему плечу. – Это случилось семнадцать лет тому назад, к чему было ворошить далекое прошлое?

Видя, что архиепископ ждет от него ответа, Микифор негромко пробормотал, как бы оправдываясь:

– Воевода Федор Басенок был верным сподвижником отца Ивана Васильевича. Без него Василий Темный вряд ли стал бы великим князем. Получается, что Иван Васильевич отплатил Федору Басенку за преданную службу черной неблагодарностью. Я вспомнил об этом в той связи, что этой весной ослепленный Федор Басенок умер в ссылке в Кирилло-Белозерском монастыре.

– Некстати ты вспомнил про Басенка, сын мой, – нахмурился владыка Вассиан. – Не мог Иван Васильевич покарать Федора Басенка столь сурово ни за что ни про что. Ни ты, ни я не знаем, что произошло между ними семнадцать лет тому назад. Известно лишь то, что Федор Басенок вздумал в чем-то не подчиниться Ивану Васильевичу, который только-только утвердился на московском столе. Иван Васильевич был вынужден наказать Федора Басенка, дабы соблюсти свое величие и не дать соблазна прочим воеводам выступать против воли великого князя.

Микифор понимающе покивал головой. Теперь ему стало ясно, почему так разгневался на него Иван Васильевич.

– Еще, сын мой, ты вздумал оправдывать младших братьев великого князя, которые затеяли смуту, удалившись в Великие Луки, поближе к литовской границе, – продолжил владыка Вассиан тем же недовольным тоном. – Не спорю, ты правдиво и бесстрастно изложил суть этой замятни. И все же не учел одной мелочи, которая кажущееся беззаконие великого князя способна превратить в образчик справедливости.

– Прости, отче, – промолвил Микифор, – не пойму, чего же я не учел в этом деле?

– Излагаю тебе суть, сын мой, – принялся терпеливо объяснять Микифору владыка Вассиан. – Ты пишешь в летописном своде, что боярин Иван Оболенский перешел от великого князя на службу к его младшему брату Борису Волоцкому. При этом, сын мой, ты поясняешь, что по договорным княжеским грамотам признается право свободного перехода бояр от великого князя к любому из удельных князей и наоборот. Далее ты с возмущением излагаешь, что великий князь послал своих верных людей к Борису Волоцкому с требованием выдать ему Ивана Оболенского. Борис Волоцкий не подчинился старшему брату, тогда Иван Васильевич с помощью своего боровского наместника Василия Образца устроил засаду близ поместья Ивана Оболенского. Бедняга Оболенский таким образом вскоре был схвачен и в оковах доставлен в Москву. Это и стало формальной причиной возмущения младших братьев великого князя, которые обвиняют его в самоуправстве…

– Но ведь это и есть чистейшей воды самоуправство! – пылко воскликнул Микифор, чуть привстав со стула. – Великий князь по закону не имеет права брать под стражу боярина, ушедшего от него к удельному князю. Это дело должно быть вынесено на общий суд всех удельных князей.

– Сядь! – Архиепископ раздраженно махнул рукой на послушника. – Ишь, какой законник выискался! Ты выслушай меня до конца, сынок.

Излагая дальнейшую суть дела, владыка Вассиан поведал Микифору о том, что боярин Иван Оболенский до своего ухода к Борису Волоцкому был великокняжеским наместником в Великих Луках. Местные жители, страдая от жестокости и мздоимства боярина Оболенского, отправили жалобу великому князю. Иван Васильевич принял сторону жалобщиков и присудил Ивану Оболенскому выплатить огромный штраф. Оскорбленный таким поворотом дела, боярин Оболенский бежал ко князю Борису Волоцкому, зная об его неприязни к великому князю. При этом Иван Оболенский не выплатил горожанам тех денег, которые с него причитались согласно великокняжескому суду.

– Ну что, сын мой, теперь-то ты уразумел, какую важную мелочь ты упустил, излагая эту межкняжескую распрю, – назидательно проговорил владыка Вассиан, по-отечески погрозив Микифору пальцем. – Упоминая о праве сильных мира сего, ты совсем позабыл о попранных правах великолуцких горожан, обобранных до нитки бессовестным боярином Оболенским! В своей запальчивости, младень, ты обвинил великого князя в беззаконии, хотя именно Иван Васильевич встал на защиту обиженных и оскорбленных! Великий князь не пожелал, чтобы стяжатель ушел от заслуженной кары, применив для этого силу и хитрость. Прав ли был Иван Васильевич иль не прав, столь рьяно преследуя боярина Оболенского, судить не нам, а нашим потомкам.

По лицу Микифора было видно, что после всего услышанного в нем случилась некая внутренняя перемена.

– Признаюсь, отче, – виновато обронил Микифор, – я не ведал о злодействах Ивана Оболенского в Великих Луках, не знал и о наложенном на него штрафе. Конечно, это существенно меняет дело!

– Великий князь прощает тебя, сын мой, – сказал владыка Вассиан, погладив свою седую бороду. – Тебе придется заново переписать помеченные мною листы летописи. И впредь, младень, не спеши делать выводы, взирая на дела великого князя со своей колокольни. Великий князь дозволяет тебе и дальше вести летописный свод, но уже под моим присмотром.

Вернувшись в свой тесный застенок, чтобы забрать плащ и молитвенник, Микифор стал прощаться с Матреной, чувствуя, что расстаться с нею выше его сил. Тогда он решился на отчаянную выходку. Набросив на плечи Матрене свой монашеский плащ и взяв ее за руку, Микифор уверенно вышел вместе с нею в тюремный коридор.

– Эй, красавица, а ты куда? – окликнул Матрену плешивый тюремный надзиратель со связкой больших ключей в руке. – Тебя отпускать не велено!

– Ты очумел, что ли, негодяй! – прикрикнул на лысого коротышку Микифор. – Это невеста моя! Сам архиепископ Вассиан прибыл сюда за нами с бумагой от великого князя! Ты что же, будешь перечить воле владыки Вассиана?!

– Прости, господин, – испуганно залепетал служка. – Я – человек маленький. Мне приказали, я исполняю.

– Кто приказал? – рявкнул Микифор, нависая над низкорослым надзирателем.

– Дьяк Михалко Вельяминов, – ответил служка, шмыгая носом. – Вон он идет!

– Сейчас я с ним переведаюсь! – угрожающе обронил Микифор и широким шагом двинулся навстречу дьяку, потянув Матрену за собой.

Дьяк Михалко невольно растерялся, когда Микифор принялся грозить ему гневом великого князя, если тот не выпустит из тюрьмы и Матрену вместе с ним.

– Ты разве не видел, что было написано в бумаге от великого князя? – наступал на дьяка Микифор. – Там было написано, что владыка Вассиан имеет право забрать из тюрьмы любого узника. Иными словами, архиепископ может взять отсюда и двух и трех человек, по своему выбору. Владыка Вассиан забирает нас двоих. – Микифор указал пальцем на себя и Матрену. – Он разве не сказал тебе об этом?

– Владыка упомянул лишь про тебя… – растерянно пробормотал дьяк Михалко. – Про эту девицу он ничего не говорил.

– Ну так я говорю тебе от имени владыки, что ты не имеешь права удерживать в тюрьме эту девушку, поскольку мы с ней помолвлены, – чеканя слова, громко произнес Микифор. – Кстати, тебе ведомо, кто есть я?

Михалко отрицательно помотал головой.

– Я – личный летописец великого князя! Уразумел? – Микифор горделиво ударил себя кулаком в грудь. И, чуть понизив голос, добавил: – А владыка Вассиан доводится мне родственником. Ну, зачем тебе ссориться со мной и духовником великого князя, а? – Микифор подмигнул дьяку Михалке и дружески хлопнул его по плечу.

– Ладно, ступайте! – отмахнулся Михалко и зашагал дальше по коридору.