Читать книгу Одинокое путешествие накануне зимы - Виктор Ремизов - Страница 2
Одинокое путешествие накануне зимы
Среди стынущих осенних гор
ОглавлениеШирокая горная долина, где рождалась река, была хорошо укрыта снегами. В этом году рано, в начале сентября, повалило. Снег не переставая шел четверо суток. Насыпало так, что местами лось не проходил. Потом вернулось тепло, полдневные склоны и мари прорезались темной рябью камней и кустов, но снег уже лег основательно, до весны.
По утрам через перевалы со стороны Байкала выползали высокие, похожие на облака туманы, опускались в долину и завешивали все седыми, рваными понизу шторами. А вскоре так же легко затягивались обратно. Так бывало по нескольку раз за утро, и казалось, что озеро дышит. Дни стояли солнечные, тихие. В полдень пекло, таяло, кедровый стланик с пугающим шорохом распрямлялся из-под тяжести снега. Река негромко плескалась на перекатах.
Старый ворон сидел на кедре с обломанной вершиной и меланхолично смотрел то на скользящую под ним воду, то, склонив голову вбок, задумывался куда-то вверх по склону. Там, за редким лиственничным леском, уже ничего не было. Темные каменные осыпи, укрытые снегом, и холодное чистое небо.
Медведица, дневавшая в стланиках с медвежонком, встала, потянулась, прогибая спину, высунула морду из-под пушистой кедровой лапы, изучая склон. Тут же и малый вскочил и тоже уставился вниз по долине. Они переходили с берега Байкала поближе к ленским кедрачам, где был урожай орехов, следы многих косолапых вели туда, и мамаша была осторожна.
Солнце садилось, лодка медленно плыла в тени высокого берега.
Я ткнул веслом в снег, он был жесткий, рассыпчатый. Руки подмерзали. Река впереди плавно уперлась в вылизанную водой скалу и исчезла из виду. Я причалил, привязался за куст жимолости и пошел смотреть.
Водопад был метра три-четыре, из-за малой воды падал отвесно и на камни. Надо было разгружаться и обносить лодку, а я стоял на гладком валуне над рекой, глядел на падающую с грохотом воду, щурился на солнечные блики, на горы и, то ли от радости, то ли еще от чего, осторожно, опасаясь что-то здесь нарушить, улыбался. Солнце уходило за хребет, белые снега начинали синеть, а небо сияло ясным светом непозднего вечера.
Я стоял один среди стынущих осенних гор, и впереди у меня было две сотни верст такой вот безлюдной прекрасной реки.
Как я попал сюда, в верховья Лены, в начале октября, долго рассказывать. Так уж вышло, если коротко. Сегодня утром с двумя инспекторами заповедника занесли мы с Байкала через таежный перевал мое снаряжение.
Первый день на реке всегда особенный, подзабытые за год ощущения возвращаются, принюхиваешься и прислушиваешься, невольно вертишь головой, но голова сейчас не помощница. Что-то очень важное и нужное здесь поднимается из глубин и заново знакомит с жизнью. Так было и теперь – я остро чувствовал, как во мне что-то меняется.
Я впервые был на речке один, душа по-детски ликовала от встречи с первозданностью и свежестью окружающего мира, я все время улыбался внутренне и дышал полной грудью, но вел себя осторожно, и это было непривычно: осматривался лишне, искал следы зверей на снегу, думал, не надо ли всегда иметь на плече ружье, которое осталось в лодке. Один идешь тихо: в нагромождении камней и прибрежных скал столкнуться можно с кем угодно.
Один знакомый егерь, заходя в лес, начинал напевать. Такая у него образовалась привычка после того, как он оказался нос к носу с разъяренной медведицей. Она была с детьми. Я тоже пробовал напевать или хотя бы бормотать вслух. Но это было бессмысленно из-за шума водопада, а главное, отчего-то жутко стыдно, и петь я не стал. И все же я кряхтел и прокашливался без нужды, поднимаясь на терраску и не видя, что там за перегибом. Проще, конечно, было взять ружье на плечо, но я почему-то этого не делал. То ли не давал волю страху, то ли не хотел считать себя трусом.
Вечерело, пора было заняться лагерем, но ничего подходящего не наблюдалось. Берега, заросшие низким густым кустарником, или невысокие скалы, левый поворот сменялся правым. Я вертел головой по сторонам и скорее любовался осенними красками, чем искал стоянку. И почему-то совсем не опасался, что ночь застанет меня на воде.
Рябенькая самочка чирка неожиданно вылетела из-под берега и плюхнулась недалеко передо мной. Когда лодка приблизилась, утка, явно не понимая, что я такое, снова перелетела недалеко. Так повторилось несколько раз. Из четырех банок тушенки две мы съели с моими помощниками после перевала, а, с некоторой точки зрения, уточка как раз и была банкой тушенки. Стрелять в нее, однако, было совершенно невозможно… да и эхом греметь по безмолвным горам не хотелось. Так мы с ней и плыли. Она впереди, я за ней. Показывала мне дорогу.
В начале седьмого увидел ровную и длинную косу под высокой скалой. Она была по-зимнему глубоко уже укрыта снегом. Место было неплохое. Я причалил и достал бензопилу – у подножья скалы лежало присыпанное снегом толстое дерево. Это был кедр, почти не гнилой, тяжелые чурки отваливались одна за другой, пила резво верещала, насилуя ущелье громкими и неуместными здесь звуками.
Разгреб снег под костер, чурки перетаскал в кучу. Солнце садилось и подгоняло, а настроение поднималось. После хорошего дня, после перевала и обносов… у костра посидеть, чайку попить… я таскал вещи и бормотал: «Господи, за какие заслуги все это мне?» И улыбался с благодарностью, и стеснялся этого своего невольного бормотанья, как будто кто-то, кроме Него, мог меня здесь услышать.
Дело было не только в привычной радости от сплава. Мне стукнуло пятьдесят два, жизнь начала меняться, я это чувствовал – может быть, поэтому и был сейчас на реке один.
Одиночество придумали не вчера, оно ко всем приходит в свое время. Дети выросли, им, естественно, захотелось свободы, у жены обнаружилась своя жизнь, как будто бы вполне отдельная от меня, друзья сделались тяжелее и скучнее, и я подрастерялся, не зная, что со всем этим делать. Так и оказался здесь – попробовать, как оно, одиночество, в чистом виде. Есть ли на него силы?
Солнце опустилось за гору, подсвечивало еловое и кедровое воинство на хребте, стало резко холодать. Поторапливаясь, вытоптал в снегу место под палатку и уже развернул ее было, но задумался. Вспомнил слова охотоведа на берегу Байкала:
– Я бы не стал ставить палатку – тебя все видят, ты никого! Лучше под тентиком, костер опять же всегда поправишь.
Человек все же зависимое существо, особенно в таких вот необычных ситуациях. Я не стал ставить палатку. Приволок лодку и привязал к ней тент. Другой конец, обращенный к костру, поднял на веслах. Невысоко, но аккуратно вышло. Разжег костер, когда уже стало темнеть.
Было сумрачно и тихо. Далеко-далеко окрест не раздавалось ни звука. Лена монотонно шумела, иногда ясно было слышно, как перекатываются камни по дну. Я расстелил палатку, сверху разложил коврик и спальник. Вышло неплохо. Со спины прикрывал тент, а впереди горел кедровый, тихий и почти не бросающий искр костер.
Глотнул виски. Тьма окончательно спустилась в мое ущелье. Ни луны, ни звезд над головой, костер горел высоко, и вокруг ничего не было видно. В свете фонарика вода отблескивала холодно. Снег на склоне. Скалы, кусты тальника. Сильный луч доставал до леса на повороте реки. Очень непривычно было, в прежние сплавы рядом звучали голоса друзей, теперь же всюду царили ночь и безмолвие. Костер потрескивал, речка однообразно выводила свою вечную песню.
Есть не хотелось. Я повертел в руках банку тушенки, открыл ее и поставил на угли. Просто так открыл, чтобы что-нибудь сделать – на часах было всего полдевятого. Ложиться рано, и вообще все было так необычно, что я, всегда находивший себе дела, теперь просто рассеянно сидел у огня. Даже не думалось ни о чем.
Еще приложился. Виски был холодный. Вкус не чувствовался. Поставил банку с кипящей тушенкой на утоптанный снег и взял ложку. Я не ел с перевала, много работал, холодно было, в конце концов… я должен был хотеть есть, но я не хотел… У меня так бывает – когда вокруг много красоты, наступает восхитительное оцепенение. Самый простой случай – когда рядом очень красивая женщина.
Дров подбросил, положил рядом ружье, натянул лыжную шапочку на уши, чтобы поменьше слышать, и просто лежал, укрывшись спальником. Смотрел в огонь. Часы показывали полдесятого.
Костер разгорался, взметывал легкое желтое пламя, иногда щелкал и выстреливал пучком искр. Они долетали до тента и гасли. На небо выползло немного звезд. Река все шумела. Я засыпал, сознание начало ломаться, и тело двинулось куда-то, где оно не зависело от меня, и тут я услышал громкий, нарастающий и непонятный гул и плеск шагов по воде. Я замер с бешено колотящимся сердцем, пересилил себя и, скинув спальник, сел. Фонарик блуждал по мокрым камням в реке, ощупывал их зачем-то, потом пополз по берегу. Я знал, что там никого нет, но продолжал вести луч по склону. Снег, кусты, скалы и снег, и никого, ничего…
Я посидел, тупо глядя в огонь и думая, что так не высплюсь, снова как будто решительно залез в спальник и закрыл глаза. Не спалось. Я вертелся с боку на бок, зевал, думал о чем-то необязательном, гнал от себя мысли, а уснуть не мог. В который раз уже вспоминал медведей, которых видел немало, понимал, что зверь не сунется, не предупредив, ему тоже надо сначала понять, к кому он лезет… не помогало. Я искрутился, иззевался, иногда казалось, что вот-вот засну, но, когда начинал проваливаться в сон, в этот самый момент, возможно чем-то важный для человека, в ушах опять возникали необычные звуки – то плеск воды, то громкие и отчетливые шаги.
Я, доверяя свою жизнь ушам, был почти стопроцентное животное, и в этом смысле мало отличался от первобытного своего предка, даже куда ближе был к нему, чем к близким, что спали сейчас в Москве. Московские уши не различают таких шумов.
Заснул, когда небо начало предрассветно сереть. И проспал до одиннадцати.
Надо было подниматься, но я лежал под спальником, зевал мутно и не шевелился. Было отвратительно пасмурно, мгла висела над рекой. Верха каньона не было видно в сыром облаке. Казалось, темные стены уходят так высоко, что отсюда вообще нет выхода.
Собираясь сюда, я не предполагал, что так будет, я вообще не думал, как буду спать… Следующая ночь будет такой же? Мысль не была режущей и не вызывала страха, но думать об этом не хотелось. Когда я ехал один, я на что-то рассчитывал. На что? Пока это было непонятно.
Костер почти погас и раскатился. Я приподнялся на локте, сдвинул едва дымящиеся головешки, нашел какую-то этикетку, подсунул, посмотрел, как она обугливается, и, понимая, что так не разжечь, полез из спальника. Было морозно. Снег у костра стеклянно и грязно похрустывал под галошами.
Выпил чаю с бутербродом, поставил воды для кофе и снял тент. Лагерек мой раскрылся и превратился в скучный бардак из разбросанных шмоток. Сумки, гермомешки, спальник на коврике, примерзшая к земле палатка, весла, удочки, подмокший рюкзачок, парящий у костра, патроны, навигатор, прозрачные пластиковые банки с мукой, чаем, кофе, топор, веревка, насос, у берега канистра с бензином, ремнабор. Я долго ходил среди этого барахла и раскладывал его кучками вдоль тропы на застывшем снегу. Пытался определить, что в какой сумке поедет. Получалось бестолково. Сумки выходили полупустыми, места в лодке было с избытком, вся моя укладка лишалась смысла. Я рассматривал камни, торчащие из воды по всей реке, безнадежно серое небо. Настроение было на нуле.
Так у меня все и было развалено, сам я в свитере и галошах сидел у костра и второй раз пил кофе. В час дня, разрешая ситуацию, посыпался обильный мелкий дождь.
Вскоре я спихнул лодку на воду. Все было уложено, пусть и не так ясно, как хотелось, но уложено, увязано и затянуто тентом. На мне были непромокаемая куртка с капюшоном, такие же штаны и высокие сапоги. Все было более-менее, я хмуро вел лодку в поводу, протаскивал между камней, сам вспоминал глупые ночные страхи и думал, что моя жизнь если кому тут и нужна, то только мне.
Мелкие капли дождя закручивались ветром под капюшон и текли по лицу.