Читать книгу Искушение - Виктор Ремизов - Страница 5

Утром переоделись в вокзальном туалете.

– Убирались ведь недавно, полы вон еще мокрые, а вонь, как в конюшне, – громко сопела Настя в соседней кабинке, – еще по двадцать пять рублей взяли. Ты всё?

Катя не ответила, слышно было, как она застегивает молнию на сумке. Постояли перед длинным зеркалом. Настя расчесывала волосы и собирала их в пучок.

– Слушай, я как? Ничего? Морда не очень что-то! – Настя смешно посопела, проверяя нос, зубы выпятила ровные.

– Ничего вроде…

– Пойдем к Сапару чайку попьем? – предложила Настя, пряча косметичку, – ты чего смурная?!

– Надо сегодня обязательно устроиться. – Катя твердо смотрела на сестру. – Мои там совсем без денег.

Сапар разогрел остатки их курицы, добавил жареной картошки, йогурты и опять не взял денег. Все улыбался. Глаза темные, большие и блестящие, ресницы длинные.

– Сапар, ты похож на черного барашка, у нас у соседей был черный один барашек такой. Симпатичный! Глаза вот такие, как у тебя! – Настя засмеялась, вытерлась салфеткой и встала.

Они были очень разные. Она на полголовы ниже, веселая блондиночка с серо-голубыми глазами, он – темнолицый, с пышными волнистыми волосами, наивный, немодный чуб смешно возвышался надо лбом. Плечи узкие, лицо вытянутое, как с картинки из «Тысячи и одной ночи». Сапар улыбался простодушно и глуповато-счастливо, и все косил глаза на Настю. На ее сравнение с барашком потемнел слегка смуглыми щеками и от растерянности стал собирать посуду со стола, забрал Катину тарелку, хотя она не доела. Ничего не сказал. Но по взгляду видно было, что страдает. И рад, что Настя обращается к нему, и не понимает, почему смеется. С глупым бараном разве хорошо сравнивать…

Девочки разделились. Катя поехала в риэлторскую контору, Настя – искать работу.

Плана у Насти никакого не было, она просто вышла из метро в центре и пошла пешком. Погода была пасмурная и теплая, после бессонной ночи не охота было ни на какую работу, а хотелось в койку. Она села в скверике у метро понаблюдать за москвичами, но взгляд ее почему-то сразу выделял приезжих. Они и одеты были как будто одинаково, с большими сумками, и двигались медленнее и неувереннее москвичей. Горбились, косолапили, озирались по сторонам, иногда смешно и свирепо ругались, размахивая руками, и мешали тем, кто торопился.

Больше же всего было азиатов – прямо Ташкент какой-то! И у них, и особенно в Иркутске их тоже хватало, но столько не было. Настя невольно хмурила серые глаза и чуть заметно качала головой – она ехала в другой город. В столицу. Будь ее воля, она, конечно, убрала бы всех этих темных и узкоглазых с московских улиц.

Газет купила с объявлениями, аж четыре штуки, и пошла неторопливо, как настоящая москвичка. Ей это очень понравилось, даже улыбаться научилась снисходительно. Добродушно смотрела на спешащих мимо.

Так же солидно, прямо ощущая собственное достоинство, села в кафе с большими затемненными окнами до самой земли. Чтобы и улицу, и ее в этом окне хорошо было видно. Она впервые сидела в таком роскошном месте. И эта ее роль, и шик вокруг, вся эта новая жизнь… Настя прямо сдерживаться себя заставляла, чтобы не разулыбаться, как последней дуре. Рассматривала свое отражение в окне и не видела ни старых высоких кроссовок с яркими салатовыми шнурками, которых тут никто не носил, ни китайских вареных джинсов и как следует уже потертой кожаной куртки. Видела только красивое лицо в светящемся обрамлении светлых волос. «Утро. Умный, благородный взгляд в окне. Одинокая красивая леди кушает в шикарном ресторане!» – вспоминала Настя собственные грезы, подсмотренные в каком-то кино. Грезы исполнялись.

Полистала меню, есть не хотелось, а кофе стоил, как десять буханок хлеба. Настя аккуратно проследила пальцем, к чему относятся цифры. Это был кофе, блин, ошибки не было. В Белореченске за такие деньги можно было полтора литра вина купить в пакетах или литр спирта у цыган. Чай тоже стоил неслабо – сто двадцать рублей. Настя покосилась на публику. Мужик в шляпе, с шелковым кремовым шарфом на шее, сидел спиной и читал «Ведомости», две стильно одетые телки тихо, но оживленно разговаривали в углу. Часть столов накрыты белыми скатертями и сервированы, Настин же был без скатерти. Официанты в белых рубашках и черных брюках перетирали посуду за длинной стойкой, сверкающей полировкой и подсветками. Один улыбнулся Насте по-приятельски, как будто узнал, она отвернулась от неожиданности. Напряглась, не понимая, где она могла с ним видеться, поскребла нервно пальцем по столу, чувствуя какую-то совсем уж серьезную неловкость. Ей не хотелось никаких старых знакомых сейчас, да еще и цены эти – все было невпопад. Надо было выйти отсюда, она уже злилась на кого-то, может, и на себя… Вздрогнула. Над ней чуть сбоку стоял тот официант.

– Выбрали? – Парень был незнакомый, с модной и дурацкой бородкой-косичкой, смотрел все так же, Настя расслабилась и снисходительно улыбнулась.

– Кофе! – небрежно, как в кино, шмякнула кожаную книжицу меню на стол. Книжка проехалась по лакированной поверхности и чуть не свалилась, парень поймал.

– Капучино, кафелатте, кафефреддо, эсспрессо, ристретто? – произнес официант так быстро, что и не понять было, и тоже снисходительно.

Уже понял, козел, что денег у меня мало и что я из райцентра. Правильно было бы сказать, принеси, мол, милый, какой подешевле, или вообще попросить чаю, но получалось «в грязь лицом».

– Мне вот это! – заявила уверенно и потыкала пальцем в воздухе, высоко над книжкой, будто показывая нужную строчку.

– Кафефреддо? – уточнил официант.

– Ну! – косо усмехнулась на него Настя, чувствуя, как краснеет.

Дождик пошел сильнее, потек ручейками по стеклу, зонты раскрылись. Большие и не очень, черные, цветные… Зонты тоже спешили, но уже не так, цеплялись друг за друга, извинялись, выбегали на проезжую часть, заваливались набок, уступая дорогу или обгоняя. Этот нехолодный еще осенний дождик немного подружил людей, у них появилась уважительная причина, чтобы увидеть друг друга. И чтобы немножко опоздать на работу, прийти мокрыми, отряхиваться весело, извиняться и просить кого-то в офисе сварить кофейку.

Настя, опершись лбом на руку, подсматривала за девушками. Лицом к ней сидела симпатичная остроносенькая блондинка с простеньким пучком, лица другой Настя не видела. Та была брюнетка, тоже очень просто причесана и подколота, но на самом деле, Настя хорошо рассмотрела: самой такую прическу никогда не придумать. И одеты были так, что лучше не смотреть. Все на них было простое с виду и неброских цветов, но стоило, видно, кучу денег. Возможно, это были какие-то не очень пока известные актрисы или модели. Не красотки, кстати, но появись они в Белореченске, ревниво прикидывала Настя, парни, как бараны, за ними толпами ходили бы.

Настя мысленно скинула с себя тяжеловатую, несвеже попахивающую чем-то кислым черную куртку, сняла кофточку и примерила с блондинки легкую, нежно-серую блузку с открытой шеей и ключицами, телесные бретельки лифчика доверчиво вели с плечей вниз. Настя подумала, что обязательно надо купить такой же бесцветный лифчик, а пока примерила чужой… сверху блузки надела короткую красновато-коричневую кожаную курточку, оставив блондинку совсем топлесс. Посмотрела на свое отражение в окне – ей не просто это шло, это была обложка журнала, от которой невозможно было отвести глаз! На блондинке были темно-серые брюки и такие же лакированные мокасины. Настя ничего не тронула, к ее стройным ногам лучше пошла бы короткая юбка, которая была на брюнетке. Сбросив кроссовки и джинсы, Настя надела юбку и высокие сапоги с узкой щиколоткой и низким каблуком.

Все так же мысленно встала, прошлась, одета она была шикарно, сидело все хорошо, но по снисходительно-вежливым взглядам официантов было понятно, что чего-то не хватает. Она еще раз внимательно рассмотрела девушек, которые мирно болтали, не подозревая, что одна из них голая сверху, а другая снизу. Золота, украшений на них не было, разговаривали тихо, руками не размахивали, иногда только склонялись друг к другу или аккуратно трогали руки. Осторожно подносили чашки ко рту.

Эти чертовы куклы тут каждый день сидят, а я первый раз, – поняла Настя, – она раздала девчонкам их шмотки и, довольно шмыгнув носом, повернулась к окну. К своему отражению. Это пока единственное, что у нее было.

И к этому отражению в окне подходил парень. В модном плаще до пола, лет тридцати… Спокойный, уверенный, подходил, брал ее за руку и уводил! Когда она ехала в Москву и наблюдала в окно – в нем, кстати, тоже было ее отражение – скучные осенние сибирские степи, она прямо чувствовала, как приближается к этой главной своей мечте.

И вот она сидела в московском кафе, полдела было сделано, и ей одновременно было и радостно и досадно. Никто не то что не обращал на нее внимания, никто даже не входил в это чертово кафе. Она в который раз пыталась представить себе, какой он? Что-то безжизненное выходило: высокий, стройный, красиво причесанный и с мелкой небрежностью в одежде и движениях… этот парень был из бабских журналов. И, как и журналы, не имел никакого отношения к жизни. Она посмотрела на мужчину в шарфе, лица его не было видно, но по жирноватой, сутулой спине было понятно, что это совсем, нафиг, не то.

Кофе оказался холодный. Большой стакан был завален льдом. Настя нахмурилась, и, глянув по сторонам, попробовала. Блин, ледяной был, а хотелось горячего! Она решительно отодвинула его в сторону и стала смотреть в окно.

Пока ей все нравилось в Москве. Более-менее. Хотя много непонятного было. Что же касается работы, то она не умела работать. У них с матерью даже хозяйства своего толком не было. Без отца выросла, мать всю жизнь простояла за прилавком в коопторговском магазине. Настя и в детстве от нечего делать помогала ей, и потом, когда выросла, иногда ее заменяла. Работа была несложной – стой, подавай товар, да деньги считай, но она ее не любила. Детской еще нелюбовью – хорошо помнила свои горящие щеки, визгливую ругань и ложь, когда мать обвешивала или обсчитывала.

Хотелось свое что-то: кафе или ресторан. Чтобы не надо было обманывать, чтобы там все было честно, она даже с матерью об этом говорила. Но та не слушала, мать вообще мало что интересовало в жизни. Все, что она зарабатывала, уходило на ее поганых моложавых дружков. На стареющем лице, красивом когда-то, становилось все больше макияжа. Может, поэтому Настя и ненавидела краситься. Из-за этих мужиков – некоторые начинали липнуть к Насте в первый же день – она постоянно жила с бабушкой и с матерью виделась редко.

Думая о работе, она на самом деле думала о том, как иметь деньги. Их всегда не хватало, жили на бабушкину пенсию, мать иногда подбрасывала на шмотки, когда же становилось совсем туго, шла на рынок на неделю-другую – хозяева торговых точек охотно брали ее за прилавок.

Этот ледяной кофе стоил дурных денег, еще за какую-то сервировку стола взяли почти столько же, у Настюхи уши покраснели от негодования.

– Понравился кофе? – спросил этот козлорожий разводила, когда она, неверной от злости рукой, выложила деньги.

Настя встала, в минуты возмущения на ее лице автоматом появлялось материно высокомерное и скандальное выражение:

– Ты откуда такой умный? Не из Иркутска, случайно? Что-то мне твоя рожа знакомая?! – Хотела добавить «сука», но перетерпела и, громко отодвинув стул, пошла к выходу.

Бросила в урну газеты, что так и не открыла, и просто пошла по старой московской улице с невысокими двух и трехэтажными домами, остро жалея о тупо потраченных деньгах и о том, что родилась в такой глуши. Дождик кончился, солнце проглядывало. Объявления о работе зазывали домработниц, нянь, мужчину-повара, уборщиц в офисы, в метро, в парикмахерскую. Это внушало кое-какой оптимизм, про уборщицу в офис Насте даже понравилось, она, конечно, ни за что не пошла бы, но – двадцать тысяч за уборку утром и вечером! За такие деньги она месяц без выходных стояла в Белореченске на рынке. С восьми утра до восьми вечера. У нее даже настроение поднялось.

– Слушай, – остановилась она возле совсем молоденькой девчонки, раздающей листовки у парикмахерской. – А что это стоит?

– Что? – улыбнулась вежливая девочка.

– Вот так вот раздавать? Мне надо бы тоже, чтобы раздавали… мои… бумажечки. У меня небольшой бизнес. Ресторан… чик небольшой. – Добавила небрежно.

– Здесь – сто пятьдесят рублей в час, бывает – двести или сто, как повезет! – она отвернулась от Насти и протянула кому-то яркую зазывалочку.

Настя тоже взяла рекламку и пошла было, но вернулась.

– А как ты, просто зашла и тебе дали раздавать?

– Ну да, это парикмахерская моей мамы.

– И что, она тебе платит сто пятьдесят рублей? – поразилась Настя.

– Ну, да! – Теперь уже удивилась девочка, – час работаю – сто пятьдесят, два – триста, три – в кафе сидим с девчонками!

– За четыреста рублей в кафе? – не поверила Настя.

– А что такого? – Девочка успевала отвечать Насте и выбирать глазами, кому дать листовку.

«А уроки ты когда делаешь, коза?!» – весело подумала Настя.

Быстрые деньги грели душу, но стоять так вот, как эта малявка – это нафиг, это не для нас, самодовольно утешалась Настя, но на всякий случай оторвала телефончики с объявления. За раздачу листовок предлагали «Полторы тысячи в день. Ежедневные выплаты, плюс проездной. Постоянно или как подработка…» Требовалась симпатичная раздатчица. Улица кончилась, впереди через большую площадь, то в одном, то в другом направлении устремлялись резвые стаи машин, справа был вход в метро. Настя спустилась, ей нравилось в метро.

Вышла наобум на метро «Аэропорт». В подземном переходе была масса недорогих и приличных, как ей показалось, магазинчиков. Она купила красную сумочку «Гуччи», с большим золотым запором в виде двух колец, ощупала ее внимательно, повесила на локоть и, хорошо поторговавшись, отдала полторы тысячи.

У выхода из перехода на широкой лестнице женщины торговали вязаными носками, варежками, осенними цветами, одна телка Настиного примерно возраста продавала сушеных лещей. Одета была, как в театр собралась, в короткой юбке и на высоких каблуках. Настя вспоминала свою торговлю на рынке, пощупала леща, рыба была пересушена, такую брали неохотно, хорошо шла подвяленная. Хотела спросить, что, мол, подрабатываешь? Девица тоже ее изучала накрашенными глазами, и Настя пошла от метро, кося глаза на свою новую сумочку. Солнце светило. Кольца «Гуччи» сияли, как золотые.

– Мальчик, а рынок тут есть? – остановила высокого пацана лет пятнадцати-шестнадцати с длинным чубом, свисающим до носа.

– Так пойдешь, на перекрестке налево, на следующем направо, за кинотеатром… – Пацан достал сигарету, небрежно сунул в рот, без стеснения оценивая Настину фигуру. – Но я уже не мальчик, чикуля! Квартира рядом, травка есть… – он смотрел, не мигая.

– Вот ты… наглый! – тихо взъярилась, а больше растерялась Настя.

Тот прикурил спокойно, отвернулся и пошел дальше. Сигаретой дымил. Настя двинулась за ним, ей нужно было в том же направлении. Она вроде и опешила, но вскоре уже усмехалась довольно – она такими себе и представляла москвичей. Наглыми, расслабленными, циничными. Ей что-то нравилось в таких людях. Свобода, наверное, вот так подошел и предложил, не то, что наши, пока не накривляются, не упьются до потери пульса, рта не откроют. Она все следила за тем парнишкой. Был бы он постарше, а она посмелее – догнала и согласилась бы. Ей все было интересно. Взять вот так и предложить! – восхищалась Настя.

Рынок был большой, непривычно чистый и такой красивый, что Настя прямо остановилась от изумления. В метро было не так красиво, как здесь. Овощи и фрукты выложены разноцветными рядами, горками, все сверкало спелостью. Покупателей было немного. Мужики-продавцы на фруктах и зелени все южные, темные и почему-то пожилые. Женщины на мясе и молочных продуктах наоборот – все славянки. Много было толстых и весело улыбающихся теток. В Белореченске все было по-другому. Некрасиво, грязно, маленькие лавочки или холодные металлические контейнеры со сквозняками, хмурые покупатели и продавцы. Настя, растерянно осматриваясь, шла между рядами.

Три азербайджанца, два толстых и один худощавый, явно не продавцы, стояли на краю молочного ряда и разговаривали с молодой рыжей женщиной в белом халате поверх куртки. Держались так, будто весь этот рынок их личный и у них еще два таких есть. Настя сняла куртку, взяла ее на руку, в витрину посмотрелась, увидела белобрысое, расплывшееся по кривой поверхности личико, кофточку сиреневую с двумя неброскими бугорками впереди. Красная сумка не очень шла к сиреневому, и она прикрыла ее курткой. Расправила плечи, выпятила грудь, воздуху набрала… помогло мало, и она снова надела куртку.

– Я прошу прощения… не нужны ли вам продавцы? – Настя начала уверенно и солидно, но на последнем слове голос ее дрогнул, пискнул и почти пропал.

Два сытых удава изучали беленького кролика. Не улыбались. Самый толстый, взял ее за плечо, чуть повернул к себе и, выискивая что-то в ее глазах, спросил с акцентом:

– А паспорт у тебя есть? Голливуд?!

Настя терпела руку на плече, понимая, что так надо.

– Есть, – ответила, как можно скромнее.

– Какой?

– Обычный… – не поняла Настя.

– Украинский? – с нажимом переспросил или даже утвердил толстяк.

– Российский! – ответила Настя и убрала плечо из-под руки.

– Да без разницы, – заключил второй толстяк благодушно, – возьми ее, Мурад, на место Оксаны.

Третий, молодой и самый симпатичный, улыбнулся и кивнул в сторону:

– Пойдем со мной!

Мурад был выше Насти, чуть вихлястый с копной густых черных волос. За золотыми очками щурились хитроватые, весело поблескивающие и, в общем, добрые глаза. Вежливо направляя ее, то за плечо, то за локоть, привел в подсобку, выдал чистый халат, показал, где что брать, назвал цены, научил, что говорить про творог и сметану – из какого она района Рязанской области и от каких коров, и определил в ряд. С соседкой познакомил.

Настя стояла, удивляясь, как все легко и быстро получилось, поправляла длинноватые рукава халата, подравнивала банки со сметаной, старалась улыбаться и отвечала о цене. Рынок был так не похож на их, что она все продолжала робеть и рассеянно думала о своих новых хозяевах. Азербайджанцы, которых она недолюбливала и побаивалась в Белореченске и с которыми у пацанов регулярно возникали разборки, тут не были ни наглыми, ни грубыми, они, конечно, рассматривали ее, но никто не пытался унизить.

Зарплата зависела от выручки, тысячи три-четыре выйдет за день, когда привыкнешь, – спокойно поделилась соседка. Она была украинка, светло-рыжая, с приятными чертами лица, звали Оля. Оля подсказывала, Мурад несколько раз подходил, когда не было покупателей, снимал очки, протирал их чистым носовым платком, сам весело и по-приятельски щурился на Настю большими близорукими глазами и подбадривал. К вечеру Настя освоилась, шутила с покупателями и рассказала Ольге про их с Катей московские приключения.

Она неплохо наторговала. В полвосьмого, когда все убрали, Мурад, округлив в ее пользу, вернул из выручки две с половиной тысячи, и, улыбнувшись довольно, добавил еще пятисотенную. В руках у него была толстенная пачка денег.

– Ты точно будешь работать? – спросил, любуясь очень откровенно.

– Ну! – удивленно подтвердила Настя. – А что?

– У меня таких продавцов еще не было! – Мурад лукаво щурился. Протянул деньги. – Держи, винца выпей сегодня! Ты пье-ошь?

Настя сделала гримаску, типа: кто же теперь не пьет? Она была не просто рада, ей хотелось побежать на улицу, чтобы никто не слышал, и нахвастаться бабе Дине по телефону. Три тысячи заработала! За полдня! Она, впрочем, такого и ждала, просто боялась, что обманут, даже подсчитать успела: пусть будет по четыре тысячи за день выходить, за месяц могло получиться около сотни. Оля сказала спокойно, что в праздники выручка доходит до десятки в день. Голова кругом шла. Настя глуповато улыбалась всем подряд, плохо слышала, во сколько надо приходить завтра. Деньги были очень хорошие, а работа привычная и даже чистая. Вот-вот должна была подъехать Катя. Настя ее вызвала, хотелось похвалиться и новым местом, и новыми знакомыми. Рынок казался ей нарядным и почти родным. У нее в Москве появилось место, которое она понимала и не боялась.

– Пойдем к нам, посидим, если хочешь… у нас у одной день рожденья… – позвала Оля.

Телефон зазвонил в сумочке.

– Ой, сейчас… Да, Катька, ты где? Ага! Иди прямо-прямо до светофора, потом налево – кинотеатр большой увидишь… я навстречу пойду! Оля, а с подругой можно?

– Можно, можно, – Мурад стоял сзади, улыбаясь, – если такая же красавица, с меня бакшиш! – Он вежливо приобнял Настю.

Мурад уже переоделся и был как с иголочки, новенькие коричневые туфли, джинсы с большим лейблом «Армани», свежая белая рубашка и черный летний пиджак, может и не очень подходящий к джинсам, а может, и ничего. У Мурада были нежные, почти женские руки с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Насте хотелось потрогать этого глазастого, он был симпатичный, может, даже и красивый. Она радостно поймала руку Мурада на своем плече и, шалея от своей смелости, пожала ее с улыбкой.

Квартира была трехкомнатная, жили в ней четверо украинок и трое молдаван – две девушки и Ваня – скромный парень лет тридцати. Все работали на рынке. Украинки накрывали на стол, у одной из них и был день рождения.

Окна квартиры выходили на Ленинградский проспект, по которому в двадцать быстрых рядов двигались машины. Настя возбужденно и, хвастливо приукрашивая, рассказывала Кате, как все вышло, и даже показала деньги, как будто они были особенные.

– Я сегодня больше всех наторговала, – понизив голос, приврала Настя, – эти девки мне завидуют, я слышала, как они обсуждали… Вообще устроиться очень сложно! Это не у нас, тут такие деньги! Я нечаянно на глаза их шефу попалась, он так: девушка, вы не из Голливуда? Ну, то-се, сами предложили, короче. Тебе Мурад понравился?

– Не знаю… я не обратила внимания. – Катя удивленно глянула на сестру.

– Он, похоже, меня клеит. Такой весь! – Настя томно прикрыла глаза. – Специально для меня вырядился! Я такие штуки чую! Ну что ты смотришь, он тебе что, не понравился?

– У него волосы очень торчат на груди! Много! – виновато и чуть брезгливо улыбаясь, призналась Катя.

– Волосы на груди – это настоящий мужик! – Настя повернулась от окна и посмотрела на Мурада. – Может, мне замутить с ним? Он тут крутой! – Настя, как уверенный в себе охотник, небрежно изучала развалившегося в кресле Мурада.

Сели за стол, Мурад говорил длинные восточные тосты, выпил брудершафт, обнимал и по-братски аккуратно целовал невысокую и пухленькую именинницу-хохлушку.

Катя за день побывала в двух риэлторских конторах и успела посмотреть три адреса в разных концах Москвы, им подходил только один – небольшая отдельная комната в квартире – но там хотели три оплаты вперед, что было подозрительно, да и денег не хватало. Катя пересказала все сестре и сидела тихо, устало, наблюдала необычное застолье. С одной стороны от нее через угол стоял стул Мурада, который не сидел на месте, а все время картинно вскакивал с бокалом в руке, с другой – толкала локтями подвыпившая разгоряченная Настя.

– Может, останемся, здесь переночуем? – зашептала Настя, – Ольга говорит, раскладушки есть. Ты что не пьешь?! Пей, сейчас спать ляжем, все устроится, деньги будут, видишь, сколько за полдня… Занять можно, если что, хочешь я у Мурада попрошу. У него сегодня… такой пакет бабла был! – Настя вытаращила глаза. – А, может, вообще здесь жить можно, надо поговорить с девчатами.

Ночевать было негде, и Катя только неуверенно жала плечами. Она была благодарна хозяевам за тепло и еду, но ей здесь не очень нравилось. Что-то было искусственное и даже нездоровое в этом веселье. Все преувеличенно громко смеялись на не всегда смешные шутки Мурада и потом еще качали головами, как им смешно.

Стол был простой: колбаса, сало, жареные окорочка, да свежие овощи, нарезанные «огородом». Пили водку, Катя поднимала и ставила свою рюмку. Мурад, обнаружив обман, попытался заставить, но Катя не сдалась. Тогда Мурад отправил молдаванина за сладким вином и тортом.

Настя на радостях набралась, стреляла у Мурада сигареты, трясла пепел в крышечку из-под водки и на край своей тарелки, все громко смеялись, разговаривали, перебивая друг друга, молдаванин Ваня в пятый раз объяснял Насте, как правильно держать стакан, как пьют у них в Молдове. Мурад много курил, громко хвастался и показывал на айфоне свой большой дом в Баку, свою яхту и своих коней. У него были кони в горах, их пасли пастухи. Его не особо слушали, видно, он не впервые это говорил, и он стал показывать свои богатства Кате. Придвинулся совсем близко, так что касался ее ног коленями, прямо перед Катей приставил айфон к тарелке и требовал, чтобы она листала фотки. Самого Мурада не разобрать было на этих яхтах и конях, Катя вздохнула, подняла свои вежливо улыбающиеся бархатные глаза навстречу не очень приятному водочному и табачному запаху изо рта Мурада и… почувствовала его руку у себя на джинсах. Мурад продолжал улыбаться прямо в глаза, а рука уверенно раздвигала ей ноги и лезла дальше. Другая его рука властно вцепилась в Катину талию, а эта гладила, мяла и лезла. Катя замерла, пораженная, уверенная рука достигла джинсового тупика, Катя вздрогнула, очнулась, схватила руку и встала, отталкивая Мурада. Будто скидывала с себя мохнатого паука, упавшего на голый живот, стол шатнулся, бутылка грохнулась, водка полилась толчками. Ваня вскочил, подхватил бутылку, все засмеялись, не глядя на Мурада, лица сделались напряженные и растерянные.

– Извините, – Катя, все еще чувствуя руку Мурада у себя на ногах и вцепившись в Настю, стала выбираться из-за стола.

– Что случилось? – дружеским озабоченным голосом спрашивал сзади Мурад. – Катя, простите, это я виноват! Я толкнул бутылку! – И он расслабленно рассмеялся, виновато разводя руки в стороны и вверх, показывая всем, что это он виноват. Что вот они, его красивые руки, они совсем не под столом.

Девчонки ехали в метро по зеленой ветке. Было тепло, вагоны полупустые. На конечной вышли и пересели в обратную сторону. Настя все сокрушалась и вздыхала по поводу Мурада, все пыталась выяснить, дыша на сестру спиртным, как именно он к ней лез. Потом жаловалась, что ноги устали ужасно, стояла целый день, потом тихо уснула, привалившись к Кате. В первом часу вышли на все том же, опустевшем к ночи Ярославском вокзале.

Черненький жилистый и неулыбчивый парнишка из камеры хранения, не спрашивая номерков, принес их сумки и сел, отвернувшись в экранчик айфона.

– У меня последние трусы остались, – тихо ужаснулась Катька.

– Мои наденешь!

– Не налезут!

– Вот эти налезут! – Настя растянула до плеч бежевые трусики, на которых болталась этикетка.

Достали теплые вещи, остальное засунули обратно в сумки, Настя заглянула в окно камеры хранения:

– Э-э, парень… – Настя внимательно его изучала, – ты тоже таджик?

– Нет, я узбек! – угрюмо ответил парнишка.

– А-а-а, ну, молодец… я тоже узбеком скоро стану!

Парень с любопытством глянул на Настю, вроде спросить что-то хотел, но не спросил и забрал сумки. Пошли к эскалатору.

– Помыться охота, прямо не знаю… В баню, что ли, сходить? Есть же в Москве баня какая-нибудь? Для узбеков! Мы с тобой как второсортные – Сапар-мапар, Мурад-пурад! У меня башка что-то побаливает, вино с водкой мешала.

Сапар как будто ждал их, заулыбался радостно, пожал им руки двумя руками, склоняя голову, и тут же стал накрывать.

– Прямо цветет, – прошептала громко Настя, когда он отошел за стойку. – В кого же он втюрился, в тебя или в меня?

– В тебя! Он с тебя глаз не сводит… – Катя тоже радостно улыбалась Сапару.

Народу не было, двое только пили пиво в углу и тихо разговаривали. Катя была не голодна, а Настя после выпивки хотела есть. Сапар приносил еще еды, рядом присаживался. Настя наелась и начала сладко зевать, Катя тоже давила зевки, прикрываясь рукой – день вышел длинный и нервный, их прямо валило в сон. Настя прилегла на руку:

– Ой, я посплю малость.

Сапар исчез куда-то, потом вернулся и, внимательно глянув на пьющих в углу, поманил Катю за собой. В соседнем кафе, в кладовочке, между стеллажами с коробками, впритык к ним стояла раскладушка с матрасом, заправленная бельем:

– Вот здесь, хотите? Мы здесь спим иногда ночью, когда народу нет. Тут чистое все, ложитесь. Я на моей точке буду, вас запру, если полиция будет обходить… немножко посидите тихо. Можно, можно, давайте, – подбодрил он растерявшуюся Катю.

Они так устали, что думали недолго. Легли валетом. Было тесно, раскладушка металлически кряхтела, отзываясь на их движения. Вскоре те двое допили свое пиво, задвигали стульями и ушли. Вокзал затихал, иногда только кашель слышался, да громкий информатор объявлял. Катя начала падать в сон, а, может, уже и заснула, но вдруг услышала, как кто-то зычно окликнул Сапара:

– Что у тебя тут? Все тихо? – Властный голос раздавался не от столиков, а откуда-то сзади.

– Все в порядке, – Сапар говорил громче обычного, гремел посудой в мойке, – там закрыто, идите сюда, чайку попейте… ой! – Что-то звонко упало у него на пол.

В ответ засмеялись, заговорили неразборчиво, голоса приближались, железные набойки на ботинках позвякивали о кафельный пол. Девчонки не дышали, Катя чувствовала, как Настя прижалась к ней, от малейшего движения под ними скрипело.

– Математик! Кто там у тебя? – раздался совсем рядом, над их головами сиплый бас. Кто-то через стойку заглядывал в их кафе.

– Кто там? Нету никого! У меня ключей нету, Валя не оставила… – отвечал Сапар.

– Гм, – хрюкнула негромко Настя, давясь от смеха и, зажимая рукой рот, опять скрипнула раскладушкой.

– Сапар, сука! – Бас выронил что-то на кафельный пол, нагнулся, закряхтел. – Крысы что ли?!

– Ага, таджикские… – пошутил другой голос и сам заржал над своей шуткой.

«Уважаемые граждане встречающие, – заглушая все, заговорил информатор, – поезд «Улан-Батор – Москва» ожидается на второй путь. Нумерация вагонов с хвоста поезда».

– Нету крысы! Зачем обижаешь? Чайку будете? – Сапар продолжать громко греметь посудой.

Полицейские, тяжело позванивая набойками, направились к выходу, затих и Сапар, только ровный гул доносился из зала ожидания.

– Ты спишь? – тихо позвала Катя через некоторое время. Она перепугалась и теперь не могла уснуть.

Настя не ответила. Посапывала равномерными всхлипами. Кто-то пришел, сел за столик и стал негромко говорить по телефону. С Дальним Востоком разговаривал человек, там уже был день, с женой… или не с женой… с любимой женщиной, – поняла Катя и нечаянно улыбнулась. В Белореченске было семь утра, восьмой, тоже можно было позвонить. Мысли о доме расстраивали, она вспоминала сегодняшний день, трогала рукой гладкие коробки с корейской лапшой, возле которых лежала, и ей хотелось домой в свою кровать и вообще становилось грустно.

Утром Сапар накормил их. Катя попыталась заплатить, но он не взял:

– Я такой буду, мне тоже кто-то даст хлеб.

– Какой такой? – заинтересовалась Настя полным ртом.

– Денег нет, дом нет… я такой был. Два года назад, когда сюда приехал, в подвале на трубах спал. И еще деньги полиции давал! – Сапар говорил важно, словно гордился, что он все это вынес.

– Кто тебе помог? – спросила Катя.

– У нас много народу. Родственники, земляки из нашего города. Много!

– Ты тоже из города?! – удивилась Настя.

– Да-а! – Сапар посмотрел на Настю, как на маленькую. – Курган-тюбе – древний город! В три раза старше Москвы! Таджики вообще древний народ! Я в Душанбе университет закончил, математику в школе преподавал.

– О как! – удивилась Настя.

– Почему уехал? – спросила Катя.

– Денег совсем мало… – он подумал, – и жизнь никакой нету. У нас президент как царь или даже хуже! Все у него слуги, все бегают, как шакалы… он еще сказать не успел, а они уже бегут выполнять! В школе очень тяжело работать, все время всякие глупости заставляют детям говорить. А дети умные – они смотрят на меня…

– А у нас что, не так, что ли? – скривилась Настя.

– Не-ет, у нас один человек над всеми людьми, поэтому все плохо! Все очень дорого!

– А у нас два! – захохотала Настя. – У нас тоже скоро ничего не будет!

– Ты где сегодня спал, Сапар? – спросила Катя.

– Я не спал, работал… сейчас домой поеду.