Читать книгу Я был, я видел, я летел… Репортаж и очерки разных лет. Вехи времени - Виктор Савельев - Страница 3

ВЫЛЕТЕЛИ с опозданием на два часа… Это мотало душу. Но вот беспомощные на вид, тонкие винты слились в свистящий круг, вертолет подскочил. Плеснуло рябью из луж на бетонке – и мы, задирая «хвост», пошли вверх. В этот момент я с обреченностью человека, попавшего не в свой вагон, понял: не надо было лететь! Земля уже уносилась вниз, как футбольный мячик, распахивая во все стороны просторы рек и полей. Был на земле разлив вод, а в кабине через остекление пекло солнце. Я еще раз подумал – но вскользь, – что не стоило лететь, – и, откинувшись на скамейке, вытянул ноги…

За окошком Ка-26-го серебряным зеркалом блестела река. Я механически отметил для себя, что она разбросала осколки по полям.

Это надо запомнить!

Это может сработать, если умно вписать в текст.

Впрочем, текста, пожалуй, не будет – потому что еще до вылета я провалил репортаж…

С САМОГО начала дня всё, как сговорившись, шло наперекос. Сначала почему-то не дали вертолет – была какая-то накладка… Потом вертолет выделили, но срочно стали чинить у нас на виду. Отпущенное на полет время уходило, как вода в воронку! Кого-то искали и не скоро нашли, чего-то утрясали… Кто-то пошутил: будет удивительно, если после такого «веселого» начала мы не грохнемся на исходе дня или, на худой конец, не сломаем шасси…

Но самая беда, конечно, была не в задержке с вылетом.

Самая беда, что подвел начальник авиаслужбы Сизёмин, общительный и приятный человек. Мало сказать: подвел! Без ножа зарезал! Всю идею репортажа перечеркнул на корню (а собирался я лететь и тушить лесные пожары рука об руку со специальным, обученным десантником).

Вот как раз когда наш вертолет чинили, я и спросил:

– А десантник где во время полета сидит – в хвостовом отсеке вертолета?

– А не взяли мы на этот раз десантника, – беспечно отмахнулся Сизёмин и вытер платком вспотевший на солнцепёке лоб. – Да и зачем? Для пояснений я сам с вами полечу, да еще мы берем на борт проверяющего летчика комэска. Так что для десантника места не остается – с ним у нас получится перегруз…

– А как же пожары? – вскричал я, холодея от предчувствия. – Если мы встретим их, кто тушить будет?

– Да я же и потушу! – с готовностью разрешил каверзный вопрос Сизёмин и, очень довольный, помахивая папочкой с бумагами, пошел разузнать насчет времени отлета.

Я с тоской представил его с папочкой на пожаре. Не знаю, как лес, – а мой репортаж горел синим пламенем: вряд ли стоило уже куда-то лететь. Для сравнения: это все равно, как если бы в театре, куда ты прибежал писать про балерину, тебе сказали, что балерину уже отпустили домой, но вы не беспокойтесь – все ее «па» вам покажет сам директор… Я смотрел в широкую спину добродушно идущего Сизёмина и чуть не плакал: ну, удружил! Да не пишем мы про начальников, которые сами тушат пожары, и о прорабах, которым вдруг вздумалось схватиться за мастерок, – нетипично это, да и читателю такой клюквы не надо. В репортаже вообще нет ничего страшнее натяжки: это самый честный жанр, если подходить к нему серьезно и не варить из фактов лапшу.

НАВЕРНОЕ, за это я и люблю репортаж. Кто-то из теоретиков писал, что жанр этот более всего нужен тогда, когда общество испытывает обостренное желание честно разобраться в себе самом, хочет видеть «моментальные снимки» из собственной жизни – причем без романтической ретуши, без хитроумных монтажных сопоставлений и оговорок о степени типичности. Самые неожиданные, неприкрашенные факты вылезают из гущи жизни – если не поленишься отстоять пару смен с рабочим или испытать «на собственной шкуре», каково приходится в рейсе машинисту, летчику, шоферу. Нет для газетчика верней способа познать жизнь, чем горячий, живой репортаж с места. Помню, как-то пришлось неделю плыть по реке с рыбоохраной, мерзнуть и мокнуть на ветру с дождем, гоняться за браконьерами. И по мере того, как нарастал мой «рыбнадзорский стаж», стали отчетливо проступать все беды этой службы, так нужной на реке. Только репортер может честно рассказать, какое лицо бывает у инспектора рыбнадзора, когда он видит уходящего на хорошем моторе хищника-браконьера и не может запустить свой потрепанный казенный мотор. Это лицо не увидишь, не побывав в дозоре на реке. Всё остальное можно узнать в кабинетах. Или прочесть. Это – никогда! Это можно увидеть только собственными глазами. И рассказать, даже если это кому-то не понравится. Вот почему мы плывем и едем, едем и летим – даже когда остается мало надежд на хороший репортаж…

И ВСЁ ЖЕ надежда всегда есть! Поудобней устраиваюсь на скамейке вертолета и стараюсь не упустить ничего интересного: если не удается рассказать о работе пожарного-десантника, то возможен какой-то другой поворот – надо только быть терпеливым и не упустить тот единственный шанс на успех, который – я верю – всегда подбросит репортеру жизнь. За окошком плывут побуревшие за зиму леса, в кабине такой гул от моторов и грохот, что разговаривать можно лишь на «повышенных» тонах. Вслушиваюсь в «беседу» Сизёмина и проверяющего летчиков командира, летящего в инспекторский рейс: ага, речь о том, что вертолет нам дали на этот раз санитарный – вон ремни для носилок приделаны к стенам. Одетый в авиаформу летный командир как раз подробно объясняет, как ставят в кабину гроб – бывают и такие печальные перевозки!

– Открой форточку! – кричит мне сквозь грохот Сизёмин, поймав мой взгляд, и показывает на стекло за моей спиной.

Я ОТОДВИГАЮ вбок плексиглас – в щель от движков влетает немыслимый грохот, но дышать стало легче: повеяло свежим ветром. Я подставляю ладонь под струю, направляя поток в потное лицо. Видно, видок у меня неважный – что-то плохо я стал переносить вертолет.

Нет, к черту! В последний раз лечу – баста!

Пускай кто хочет трясется на этих керосинках, лезет к черту на рога, изматывает себе душу…

Про себя – где-то в глубине души – я знаю, что это вранье: я столько себе говорил, что это в последний раз!

Сдавать рано, хотя когда-то придется…

Репортаж – это жанр выносливых, молодых и поджарых, с этим ничего не попишешь. Я не верю в мальчиков, которые говорят: быстро сбегаю на репортаж и через два часа вернусь. Репортаж и комфорт – разные вещи. Нужно до одурения натрястись на медленном, как гусеница, вертолете, или до синевы мерзнуть на сыром ветру с речниками или сорвать сердце, бегая с милицией в ночи, – только тогда найдутся краски, которые обожгут читателя. Репортаж, если он настоящий, всегда пишется ценой собственного здоровья. Или нервов. Или того и другого – и еще чего-то, чему цену еще никто не подсчитал.

«Я был, я видел, я участвовал!» – так учат нас теоретики жанра. Но что теоретики знают о риске или о том, в какой степени ты это участие должен проявить, скажем, если дружинник «берет» на танцплощадке дерущихся хулиганов? Одному из моих товарищей во время такого рейда съездили, например, по очкам. Репортаж – это не только жанр поджарых, но и умеющих спортивно увернуться от браконьерского весла, ведь есть ситуации, когда не спрашивают редакционных удостоверений. Помню, как сидели мы в лодке глухой полночью с рыбинспектором Назиром Атзитаровым перед затихшей и подозрительной старицей реки: катер наш с подмогой был далеко, а если здесь промышляют стерлядь – это народ тяжелый, им иски порой дают через суд до тысячи рублей. Таких просто не взять! Послушали тишину. Назир расстегнул кобуру ракетницы и подал мне фару. Ее и потушить не успеешь, если в протоке по ней влупят из ружья… На полном газу, ослепляя светом кусты, рванули на моторке в глухие закоулки между островами, понимая, что если в таком месте чего-нибудь случится, нас не скоро найдут…

Наверное, многое определяется тем, есть ли у тебя желание держать эту фару. И, верно, совсем другой накал бывает у репортажа, когда держишь ее сам…

ШЕЛ НЕСЧИТАННЫЙ час полета, когда летчик-наблюдатель Валерий Коннов сообщил через переговорное устройство:

– Вижу лесной пожар!

Поднимаю голову со скамейки, на которую прилег, и чувствую, что похожу на вытащенную на берег рыбу – налетался сегодня на вертолете на целый год. Но надо работать. Голова гудит от тряски и непрекращающегося шума движков, с тяжелым чувством пытаюсь разобраться в тех петлях, что выделывает наш Ка-26 вокруг лесного загорания. Сверху пожар не кажется значительным: горит молодая посадка, показывая красные язычки огня по краю большого выжженного пятна, сизый дым стелется от ветра над ближайшим склоном и проселочной дорогой.

Сизёмин и проверяющий комэск что-то кричат друг другу и машут руками. Наконец, Сизёмин наклоняется к моему уху:

– Сами пожар тушить не будем. Сейчас сядем в Караидели и организуем пожарный отряд из местных…

Я, не очень соображая, киваю головой: в Караидели так в Караидели, сейчас для меня самое время хоть на пяток минут выползти на твердую землю, прийти в себя.

В КАРАИДЕЛИ, на зеленом и солнечном сельском аэродроме оглушает звенящая тишина. Пока из диспетчерской звонят в леспромхоз и ближайшие колхозы насчет людей и лесного пожара, я, чуть пошатываясь, иду на траву и ложусь под огромным голубым куполом неба, с которого мы только что свалились. Постепенно головная боль от моторов уходит, и я начинаю «подбивать бабки»: даже если сгрести в кучу все зарисовки с воздуха и картины загорания, то на репортаж не наскребешь: нет главного – людей в борьбе с огнем, какого-то смыслового поворота. Этих картин, конечно, хватило бы на хлипкую зарисовку с бодряческим концом: вот так, мол, товарищи, денно и нощно несет службу авиационная охрана лесов с воздуха…

Но это уже было. Было, и не раз.

И потом надо слишком себя не уважать, чтобы поставить свою подпись под таким твореньем.

ЛЕЖУ на траве и думаю, что это неудача. Еще одна несработавшая поездка – у меня довольно часто бывают ненаписанные репортажи. Значит, неверна моя теория насчет того всегда выручающего, пусть одного, но шанса.

Значит, сегодня такого шанса не было…

…Тяжелые шаги Сизёмина прерывают мои мысли. Он только что организовал местные власти на борьбу с огнем и теперь спешит проявить внимание к прессе, которую опекает вместо десантника.

– Ну, тракторист-то каков! – говорит Сизёмин подходя и качает головой. – И ведь эти, что на прицепе ехали, тоже ухом не повели…

– Какой тракторист? – ничего не понимаю я.

– Да разве не видели? – удивляется Сизёмин. – Там же на тракторе с прицепом мимо пожара люди ехали и не могли его не видеть, дорога-то от загорания совсем близко. А ведь мимо прокатили, куркули, ни один не спрыгнул. Я уж думал, не сесть ли вертолету возле трактора – да пристыдить их как следует…

– Да что ж вы не сели! – по вертолетной привычке громко кричу я и в отчаяньи машу рукой: такой материал уехал вместе с этим укатившим трактором! Это же надо, ехали мимо – мимо своего же горящего леса! – и ни один не спрыгнул. Ни один! Да мне только полчаса дали бы поговорить с этим лихо укатившим трактористом, только полчаса…

– Времени мне было жалко на посадку, – конфузливо поясняет Сизёмин. – Если б знали, что вам это нужно, я бы дал команду… Мы ведь думали, что вы трактор тоже увидели, да и я его вам, вроде, с воздуха показывал…

ПЛЕТУСЬ в вертолет, ругая себя последними словами. Такой случай дважды не повторяется! Где теперь искать этих равнодушных людей, что сидели на прицепе и не вышли окопать пока еще маленький, совсем нестрашный пожар? Мимо какого нравственного конфликта пронесла меня сегодня репортерская судьба – и всё потому, что я не смог рассмотреть с высоты маленький, как букашка, трактор!

И всё же у меня был шанс. Пусть единственный, пусть промелькнувший мимо – но шанс у газетчика всегда есть.

Надо только уметь не упускать то, что неповторимо.

…Мы летим в обратный путь над светлой лентой Павловского водохранилища, и я чувствую как бы второе дыхание: притерпелся все-таки к вертолету! Напротив меня сидит и скучает проверявший своего летчика комэск. Наклоняюсь к нему и кричу в ухо:

– А ваша эскадрилья чем занимается?

Он пытается ответить, но устав перекрикивать шум винтов, берет блокнот и пишет в нем подробную справку разборчивым аккуратным почерком. Прячу записанное себе в пиджак. Это может пригодиться. Это может навести на следующий репортаж. А значит, летал я не бесполезно.

Бесполезных полетов нет, так же, как нет бесполезных дорог.

И каждая дорога нам, газетчикам, что-то дает, даже если она не выливается в газетные строчки.

В. САВЕЛЬЕВ.

Источник: газета «Вечерняя Уфа», 4 мая 1986 года.