Читать книгу Железный начдив Азин. Между красными и белыми - Виктор Сенча - Страница 3

…Волостное село Вятские Поляны Малмыжского уезда Вятской губернии получило вторую жизнь после постройки рядом с ним железнодорожного моста через реку Вятку. Впервые тяжёлый состав гулко прогремел над быками моста в апреле 1916-го; до Мировой войны в России никто и не слыхивал про такую глубинку. Именно это больше всего и угнетало местных купцов и лесопромышленников – Зайцева, Санникова, Кощеева, Свистунова, Шишкина и других. Как же так?! Огромные возможности для торговли: низовье большой реки, впадающей в Каму и изобилующей стерлядью, судаком и налимом; лес, мед, дёготь – да много чего, – только вот до «железки» далековато. Потому-то, когда узнали купцы, что собираются рельсы тянуть через реку Вятку в уездном Малмыже, к вести отнеслись серьёзно.

– Тута лошадями, мёдом да стерлядкою не отделасси, браты: червонцев нужно поболе, – рассудительно, поглаживая тёмную, с проседью, бороду, говорил своим единомышленникам самый уважаемый и дальновидный из купцов Василий Кощеев. – Везде живые люди работают, и всё имеет свою цену, а потому – сколь подрядчик ни попросит, столь и нужно будет дать. При любом раскладе дело, слыш-ко, прибыльное, коли мимо нас «железка» пойдет. Эт тябе не на лошаде до Казани чавкать…

Напомню, разговоры о соединении кратчайшим рельсовым путем Москвы и Урала (а там – и с Сибирью) шли давно. Но только в 1909 году Общество Московско-Казанской железной дороги выступило с предложением построить линию от Казани до пункта Пермской железной дороги – станции Большой Исток, что в 20 километрах к востоку от Екатеринбурга. Через 2 года с целью наилучшего обслуживания Вятского края было возбуждено ходатайство о предоставлении вышеуказанному Обществу постройки линии Нижний Новгород – Яранск – Котельнич. Однако тогда же в противовес этому плану группа московских предпринимателей во главе с бывшим председателем второй Государственной Думы Ф.А. Головиным предложила соорудить линию Нижний Новгород – Малмыж – Екатеринбург – Курган с веткой от Малмыжа на Казань.

Наверняка победила бы одна из влиятельных групп, если б не вятскополянские купцы. Скинулись по-крупному, отправили «гонцов» куда надо, но только с тех пор на проектных картах рельсовая ветка чуть-чуть съехала южнее – аккурат на пятьдесят вёрст, что разделяли уездный Малмыж от волости – Вятских Полян.

Убыток торговцы возместили ещё до постройки моста, когда составы переправлялись баржою (зимой вагоны шли по рельсам, проложенным по толстому намороженному льду). Зато, когда мост успешно прошел испытания, и поезда замельтешили туда-сюда, полянские купцы дружно вздохнули:

– Ну, теперя нам можно и без билетов ездить на поезде, потому как – заслужили! Ведь проезд оплачен нами на всю остатнюю жизню…

Правы оказались деловые мужички: со временем чахнуть стал Малмыж, издыхаться; ну а в Вятские Поляны (вроде и село-то всего ничего – две улицы да четыре проулка) будто свежие силы влились через стальные артерии железной дороги. На средства лесопромышленника Зайцева в Поваренном логу была смонтирована водокачка; он же построил мельницу, провел в городе первый водопровод. Главное же, школу для детей поставил и достроил начатый ещё отцом Никольский собор. А купец Кощеев, не жалея средств, ссуживал торговцев деньгами и товарами, требуя от всех, чтобы торговля в Полянах была самая лучшая – «как в столицах!..»

Ах, купцы, купцы… Памятник каждому ещё при жизни ставить бы надо. Ан нет! Русская душа – потёмки; в период же грозных перемен – темнее ночи! 1917‐й год круто изменил жизнь как Вятских Полян, так и жителей села. В доме купца Кощеева в Гражданскую разместится штаб 2‐й армии Восточного фронта во главе с его командармом, Василием Шориным там же, у резных кирпичных ворот дома, чаще других командиров можно было встретить молодого начальника 28‐й дивизии[11] Вольдемара Азина, будущего освободителя Ижевска и Екатеринбурга.

До сих пор стоят дома купцов этих! Красуется, словно игрушка, начальная школа – та, что построил когда-то купец Зайцев; вновь восстановлен Никольский собор, поруганный когда-то большевиками. И долгие годы радужным монолитом висел над Вяткой старинный мост – стратегический ключ к сердцу России.

Одно жаль: тех людей уже не вернёшь, шапку в благодарность перед ними не снимешь – поздно. Остаётся единственное: подольше не забывать…

* * *

…Февраль 1917-го стал сущим наказанием для русского народа.

Горе не обошло стороной и Царскую семью. Совсем неожиданно для всех юный цесаревич, общаясь со своим приятелем – учащимся кадетского корпуса Алёшей Макаровым, – заразился от последнего безобидной с виду корью. А уже через несколько дней в горячечном бреду лежали все княжны; причём у средней, Марии, и младшей, Анастасии, болезнь осложнилась тяжёлой пневмонией. Потому-то выехать тотчас после своего отречения из России вчерашний император никак не мог.[12]

Именно этим обстоятельством и воспользуется Петросовет, лидеры которого, нажав на нерешительных членов Временного правительства, добьются-таки своего: менее чем через неделю после отречения Николая II от престола Семья будет взята под стражу.

Узнав о случившемся, бывший монарх срочно выедет из Могилёва в Царское Село. Там, в Александровском дворце – том самом, где полвека назад этот человек появился на свет, – его с нетерпением дожидались самые близкие люди – жена и дети.

Когда императорский автомобиль притормозил у ограды дворца, сердце Николая резанула гортанная команда начальника караула: «Открыть ворота бывшему царю!!!»

Несколько месяцев относительно спокойной жизни в кругу семьи, вдали от фронта и большой политики, стали для Николая Романова существенной передышкой перед ещё более грозными испытаниями. Он сам расчищал от снега дворцовые дорожки, колол и пилил дрова, копался на грядках, играл с детьми и катался с ними на лодке, находя во всём этом истинное удовольствие.

«…День их ареста в Царском Селе, – вспоминал генерал М. Дитерихс, – складывался так: вставали в 8 часов утра; молитва, утренний чай всех вместе, кроме, конечно, больных, ещё не выходивших из своих комнат. Гулять разрешалось им два раза в день: от 11 до 12 часов утра и от двух с половиною до пяти часов дня. В свободное от учебных занятий время дня, дома, Государыня и дочери шили что-нибудь, вышивали или вязали, но никогда не оставались без какого-либо дела. Государь в это время читал у себя в кабинете и приводил в порядок свои бумаги. Вечером после чая отец приходил в комнату дочерей; ему ставили кресло, столик, и он читал вслух произведения русских классиков, а жена и дочери, слушая, рукодельничали или рисовали. Государь с детства был приучен к физической работе и приучал к ней и своих детей. …Во время дневных прогулок все члены Семьи, за исключением Императрицы, занимались физической работой: очищали дорожки парка от снега, или кололи лед для погреба, или обрубали сухие ветви и срубали старые деревья, заготавливая дрова для будущей зимы»[13].

Керенский, изредка навещавший Николая в Александровском дворце, как-то отметил: «Он сбросил эту власть, как когда-то сбрасывал парадную форму, меняя её на домашнее платье… Уход в частную жизнь не принёс ему ничего, кроме облегчения…»

Но именно здесь, в Царском Селе, Романовы впервые ощутят зловещий холод близкой расправы – пока лишь в виде лёгких «заморозков» по отношению к себе со стороны вчерашних подданных, будь то демонстративный отказ обнаглевшего солдата подать руку поздоровавшемуся с ним «царю-батюшке», ставшего с недавних пор «кровопийцей»; или злорадная ухмылка праздного зеваки при виде бывшего императора у поленницы с берёзовыми поленьями. Ещё тяжелее было видеть резкую перемену в поведении офицеров охраны, которые, нагло игнорируя вчерашнего монарха, прохаживались перед ним с цигарками в зубах и, демонстративно держа руки в карманах, никак не желали отдавать Николаю честь…

Романовы, лишившись любви своего народа, оказались совершенно беззащитными перед грозной толпой задолго до Екатеринбурга – возможно, в тот день, когда у слабого и больного цесаревича жилистая рука караульного вырвала детскую винтовку, подаренную когда-то сыну его заботливым отцом; или когда Николай впервые услышал за своей спиной окрик солдата-часового. Окружённые людским равнодушием, они вдруг со страхом увидели, что больше никому не нужны.

То был холод близкой трагедии, которую, кто знает, ощущали, пожалуй, лишь сами обречённые…

Сказать по поводу всего этого абсолютно нечего. Разве что – вспомнить строки Зинаиды Гиппиус:

* * *

Нет большего несчастья для народа, когда власть в государстве вдруг оказывается в руках слабого и нерешительного человека – бездарного демагога и философствующего болтуна. Разрушать всегда проще, нежели созидать. Этим «окончательным разрушителем» российской государственности оказался некто Александр Керенский, последний российский премьер‐министр (министр-председатель) так называемого Временного правительства в июле-октябре 1917 года.

Подавая в отставку, глава правительства князь Георгий Львов с грустью заметит, что порядок в стране можно навести, лишь начав стрелять в народ. Именно тогда князь скажет: «Я не мог этого сделать, а Керенский может».

Однако, оказавшись на вершине власти, Керенский, человек большой энергии и ума, при решении сложных вопросов предпочтёт полагаться на слова и убеждения, нежели на силу и железную волю. Именно за «мягкотелость» и излишнюю демагогию вскоре с чьей-то легкой руки его, ставшего Верховным Главнокомандующим, за глаза будут звать… «Главноуговаривающим».

Князь Алексей Павлович Щербатов вспоминал:

«…Когда Николай II был под арестом, еще в Царском Селе, секретную миссию по переправке его за границу через Финляндию в Швецию предлагал организовать генерал Карл Густавович Маннергейм, будущий главнокомандующий финской армией. Находясь на русской службе, он был беззаветно предан государю… В 1936 году я встречался с Маннергеймом, элегантным, красивым, успешным бывшим офицером Кавалергардского полка, к моменту встречи прославившимся как герой Первой мировой войны. Он уже носил титул финляндского маршала, но по-прежнему очень позитивно относился к России, хорошо говорил по-русски… Встреча наша проходила, можно сказать, в домашней обстановке: Карл Густавович был очень дружен с моей богатой тетей, графиней Елизаветой Владимировной Шуваловой, урожденной Барятинской. Маннергейм сказал мне тогда, что вывезти царскую семью на тайном эшелоне не составляло труда, и он готов был в 1917 году вместе с армией поддержать генерала Юденича, но Керенский на это не пошел: бегство императора сразу после революции привело бы к краху Временного правительства…»[14]

Таким образом, называя вещи своими именами, Семья оказалась заложником не обстоятельств, а его, Керенского – главы Временного правительства. Пока премьер, переминаясь в мучительной нерешительности, раздумывал, Романовы продолжали надеяться. А мешкать был нельзя.

«Первую пулю – Керенскому!» — выкрикнул незадолго до Октябрьского переворота Ленин: большевики открыто заговорили о вооружённом мятеже.

К сожалению, г-н Керенский и весь его кабинет министров проявили себя слишком слабым звеном в сложной государственной цепи, сложившейся к осени 1917-го года. Германские деньги, выделенные кайзером большевикам для революционного переворота в России, явились живительной росой для всякого рода бунтарей-проходимцев, оказавшихся в нужное время и в нужном месте. И лишь сильной личности, облачённой всей полнотой власти, было под силу свернуть шею большевистской гидре. Не удалось. Если до августа 1917-го ещё можно было сюсюкать, то после – следовало только действовать! Вот так, за мудрствованиями и растерянными уговорами, незаметно подкрался роковой для России Октябрь…

Страна бурлила. Людские толпы ходили на митинги, горланили, стаканами хлестали запрещённый самогон и… пели. Распевали же отнюдь не «Интернационал», мудрёные слова которого, в общем-то, никто особо и не знал (не говоря уж о совсем чуждой «Варшавянке» или какой-нибудь «Марсельезе»). Именно в это время откуда-то из недр российского Юга была завезена озорная частушка «Яблочко», быстро полюбившаяся каждому.

Под частушку эту, которой суждено было стать неким гимном разухабистой русской удали, отплясывал и кронштадтский матрос, и солдат-дезертир, и рубаха-парень из Тамбова, прибывший в столицу в надежде разжиться на продаже семечек. Глядя на них, таких молодых и задорных, ох как любили прищёлкивать каблучками молодые розовощёкие девахи, нутром почувствовавшие, за кем теперь власть:

* * *

История – вещь капризная. И потому требует к себе внимательного отношения. Быть поверхностным – значит, непременно заплутать в её потёмках. Например, при ответе на каверзные вопросы.

Вот один из них: в каком году красный командир Вольдемар Азин воевал в районе Вятских Полян – в восемнадцатом или всё же в девятнадцатом? Для тех, кто за первый вариант, имеется дополнительный вопрос: как могло получиться, что начдив-28 воевал в этих местах, когда двадцать восьмой дивизии как таковой ещё не существовало? Хотя достоверно известно: в августе 1918 года Азин в Вятских Полянах, действительно, был. И в 1919‐м – тоже. Так в чём же дело?

Всё дело в ходе боевых действий на Восточном фронте. Азин трижды входил в Вятские Поляны. Первый раз (в августе 1918 года) он появился в селе Вятские Поляны, будучи командиром Первого батальона 19-го Уральского полка; вернулся уже командиром Арской группы (в сентябре 1918-го). В 1919‐м – Азин появляется в Вятских Полянах начдивом двадцать восьмой «Железной». И ещё: в 1918‐м Азин в этих местах лишь формировал свою будущую дивизию, а вот в следующем году – уже воевал с нею…

В губернскую Вятку Вольдемар Азин приехал в марте 1918-го, вместе с Псковским военно-инженерным управлением, прибывшим туда для расформирования. Военному комиссару Вятки Леонтьеву будущий начдив запомнился казачьими шароварами с выцветшими красными лампасами.

12 июня Азин пишет в исполком Вятского горсовета рапорт:

«Просьба выдать два пулемёта, а также выдать мандат на право реквизиции у состоятельных обывателей лошадей для приведения в боевую готовность Коммунистического отряда. При сем присовокупляю, что в означенном отряде предполагается организация артиллерийских, кавалерийских и пулеметных частей.

Напоминаю, товарищи, что создание такого отряда есть залог и гарантия процветания социалистического порядка и Советской власти. Вербовка бойцов производится среди лиц, заслуживающих доверия и имеющих достаточный боевой опыт»[16].

Летом 1918 года, опять же в Вятке, Азин вступил в РКП(б) и возглавил Первую (коммунистическую) роту, объединив всех латышей в так называемую «латышскую секцию», где была введена суровая дисциплина. Когда в июне в Вятской губернии началось крестьянское восстание (так называемый «мятеж вятских кулаков»), подавлял его карательный батальон, костяком которого стали полторы сотни латышских стрелков. Говорят, Азин был одним из тех латышей.

О высокой дисциплине среди латышей можно судить по следующему случаю. В июле месяце во время обыска в уездном городке Уржуме некто Егор Эдуард (латыш) украл часы и был пойман с поличным. 29 июля на заседании секции было вынесено постановление: «Российская коммунистическая партия (большевиков) (РКП) латышской секции: коммуниста т. Эдуарда Егора за воровство часов на произведенном обыске в г. Уржуме посадить в тюрьму, в одиночную камеру сроком ареста на 3 недели и считать его уволенным со службы с отряда и исключить из рядов достойных и честных борцов за права трудящихся масс, которые завоевала Всероссийская революция»[17].

Кстати, в июле месяце 1918 года в губернской советской иерархии латыш Азин, ставший за какие-то несколько месяцев членом Коллегии особых поручений при Вятском губернском военном комиссариате, всего лишь «адъютант».

Вот телеграмма, отправленная им в Вятку во время инспекционной поездки: «Из Ижевска. Подана 20 июля. Губвоенкому Малыгину. Из Ижевска сегодня высланы два орудия в полной боевой готовности, сто красноармейцев. Инспекция выезжает в Уржум. Адъютант Азин»[18].

Гражданская война набирала обороты. По решению Вятского губкома РКП(б), губвоенкомата и губернского чрезвычайного штаба формируется Первый батальон 19-го Уральского полка 2‐й армии, который поручено возглавить коммунисту Азину. Именно во главе этого батальона 12 августа 1918 года он впервые и появляется в Вятских Полянах. Отряд был небольшой – всего 400 штыков, взвод конной разведки и двухорудийная батарея[19]. Всё это подразделение погрузилось на пароход «Небогатов» и прицепленные к нему баржи. И так от Вятки по реке до села Вятские Поляны.

Сам Азин отправился из Вятки на лошади до пристани Медведок, по пути заехав в уездный Нолинск.

Военный комиссар Нолинска Монахов-Мануилов позже вспоминал:

«…Батальон шёл на борьбу с белочехами под Казанью. Сам же Азин в сопровождении губволкома Симонова ехал по Вятско-Казанскому тракту до пристани Медведок на лошади. В Нолинске он сделал остановку. Узнав об этом, мы с А. Д. Вихаревым пошли в гостиницу к Азину. Владимир Мартынович с ходу нас спросил:

– Каково положение в городе и уезде?

Мы доложили, что положение в городе и уезде крайне напряженное. Контрреволюция выступает.

Азин, немного задумавшись спросил:

– Какая у вас реальная сила?

Мы ответили:

– Красноармейцы и интернационалисты, но силы мало.

Владимир Мартынович затем спросил:

– Есть ли у вас на учете контрреволюционно настроенные элементы в городе?

Мы ответили, что есть.

Тогда товарищ Азин сказал:

– Обмундируйте и вооружите взвод интернационалистов, ночью проведите прочесывание города.

Взвод интернационалистов нами был обмундирован в форму и вооружен. Операцией руководил сам Владимир Мартынович, мы помогали. В ту ночь было взято более 20 заложников.

Рано утром Азин уехал в Медведок для встречи со своим батальоном. Помню, Владимир Мартынович был одет в кожаную тужурку, брюки полугалифе, туго подтянутые ремнем, на правом боку револьвер, на левом офицерский кортик. Боевая офицерская выправка…»

* * *

Из Приказа № 23 от 16 августа 1918 г.:

«…Отправившийся на фронт батальон имени Володарского, отряд Беляева и отряд максималистов тов. Алексеева, соединившись с железным батальоном, составят одну группу под общим командованием Азина; не отправившимся отрядам из Вятских Полян на фронт тов. Беляева и тов. Алексеева предписываю немедленно отправиться по назначению. Командиру революционного латышского полка тов. Мильке и особому батальону предписываю слиться в одну группу под общим командованием т. Мильке и отправиться на фронт для совместного общего действия с тов. Азиным.

Командующий правой группой 2‐й армии Головко»[20].

Прибыв в Вятские Поляны, азинцы быстро выгрузились – и маршем на местную станцию, где стали готовиться по Казанбургской железной дороге эшелоном тронуться в сторону Казани. Там же, в Вятских Полянах, к Азину примыкают новые отряды. Будущий начдив лично знакомится с командирами, беседует с бойцами, пытаясь убедиться в боеготовности новичков. [21]

Вот что по этому поводу вспоминал бывший артиллерист из Бирского отряда Григорий Видякин, впервые встретившийся с Азиным в Вятских Полянах:

«Выйдя из вагонов, увидели мы, что перед вокзалом построены какие-то войска, и перед ними держит речь русоволосый, весёлый командир. Каракулевая папаха сбита у него на затылок, но кожаная куртка застегнута на все пуговицы. Нам сказали, что это командир Азин, а выстроенные войска – продовольственный отряд. Азин говорил им, что все пути для вывоза хлеба в Москву всё равно отрезаны, и призывал идти с ним на Казань. Продовольственники как-то мялись. Тогда Азин посуровел.

– Кто со мной защищать революцию, становись направо! – резко выкрикнул он. – Кто не желает – налево!

А когда десятка полтора человек отошло налево, Азин приказал им:

– Клади оружие, снимай сапоги и топай на все четыре стороны.

И сразу же позабыв о них и повернувшись к ним спиной, обратился к тем, кто отошли направо, к большинству:

– Ну, а теперь здравствуйте, красные орлы!..»[22]

До Арска, находившегося на полпути до Казани, доехали благополучно. Потом встали: городок был занят неприятелем. Быстро разгрузились, рассредоточились поротно. Проверили оружие. Для большинства этот бой должен был стать первым; для Азина – в качестве командира столь крупного отряда. К счастью, Арск взяли практически с ходу.

Выбив из населённого пункта противника, стали приводить себя в порядок и ждать дальнейших указаний. Последние не заставили себя ждать: вскоре Азину приносят новый приказ – некое «приложение к приказу № 23», полученному накануне:

«Командующему 1‐й группы тов. Азину.

С получением приказа и всего, указанного в нём, в совместном действии со 2‐й группой тов. Мильке конными и пешими силами развивать наступление к Казани. Быстрым натиском под прикрытием тяжелой и легкой артиллерии необходимо занять Высокую гору и, укрепив за собой позиции, дать передохнуть войскам. Причем 2‐я группа должна держать левый фланг приблизительно у деревни Пановка-Никольское. Силами вашей первой группы держать центр фронта и, выделив сильную разведку при пулемете, направить в дер. Большая Дербышка, откуда последняя проникает к деревне Сухая Река. Действуйте энергично, молниеносно, наступайте, не дав опомниться врагу»[23].

На лицах бойцов читалась радость: первая победа многих окрылила.

Но самому Азину было не до радости: впереди, понимал командир, его отряд ожидали тяжёлые бои за Казань.

* * *

В первых числах августа 1918 года загорелись тылы 2‐й армии: некто Анатолий Степанов (бывший царский штабс-капитан), будучи командиром Первого Московского продполка (расквартированного близ Малмыжа), поднял восстание и объявил поддержавший его отряд частью армии Комуча. Заняв Малмыж, Рожки и Шурму, мятежный отряд вышел к Уржуму, а оттуда – в сторону Нолинска и Казани. В результате оказалась заблокирована связь с губернской Вяткой. В тот же день в Ижевске и Воткинске рабочие местных заводов под руководством эсеров свергли Советскую власть, сумев создать достаточно сильную армию в более чем 10 тысяч штыков.

Из воспоминаний жителей Малмыжского уезда П. Чайникова и М. Опарина:

«Нередко озлобленное кулачество совершало нападения на представителей комбедов и деревенских активистов. Так, например, летом 1918 года за чаем у стола в своем доме был убит из ружья председатель Слудского комитета бедноты Саламатов.

Летом 1918 года в Малмыжский уезд для заготовки хлеба прибыл московский продовольственный отряд под командованием Степанова. Он должен был оказать помощь и местным заготовительным органам. Вместо этого отряд, в составе которого оказались преимущественно сыновья кулаков и часть гимназистов, повёл агитацию против Советской власти. В связи с тем, что в это время на Казань наступали чехословаки, штаб Второй армии Восточного фронта, находившийся тогда в Вятских Полянах, приказал отряду отправиться на фронт. Степанов не подчинился этому приказу, а занялся грабежом и разбоем. 8 августа 1918 года он с группой вооруженных солдат своего отряда явился в Малмыжское казначейство и под угрозой оружия потребовал выдать 500 тысяч рублей. Таким же образом Степанов изъял 200 тысяч рублей в продовольственном отделе уисполкома. После этого степановцы, погрузившись на пароходы, отправились в Уржум, где подняли восстание и захватили власть в свои руки…

Вскоре на помощь Малмыжу по распоряжению штаба Второй армии был послан 9‐й Полтавский полк Красной армии. Одновременно в Малмыж прибыл партизанский отряд под руководством рабочего Горелова. Банда Степанова была разбита в Уржумском уезде, ее остатки уничтожены отрядом Горелова в боях под Шурмой при активной помощи местных крестьян. Сам Степанов скрылся»[24].

Как развивалась ситуация в те дни в Нолинском уезде Вятской губернии, рассказывал бывший член Нолинского уисполкома З. Ковин:

«…К нам в Нолинск приехали назначенные Вятским губкомом РСДРП(б) тт. Вихарев и Монахов: первый – на должность уездного военного комиссара, второй – его помощником по политчасти…

В Нолинске в первых числах августа 1918 года… были получены сведения, что находившийся в Малмыжском уезде продовольственный отряд под командованием Степанова перешёл на сторону белогвардейцев, занял г.г. Малмыж и Уржум и движется на Медведок… Военное командование решили поручить командиру латышского отряда тов. Жидялису…

Вскоре на улицах Нолинска появились группы народа. Ударили в набат… Приехав в Кырчаны, мы нашли там Жидялиса и ряд членов уисполкома. Вихарев предложил Жидялису вернуться обратно, но тот отказался, заявив, что ему приказано ехать в Вятку. Взяв из отряда Жидялиса пулемёт, мы… направились в Нолинск… На другой день в здании бывшего духовного училища мы организовали штаб. Здесь разместились военкомат, уком партии и наше общежитие. У входа установили пулемёт. Охраняли здание австрийцы-интернационалисты… Провели переосвидетельствование бывших офицеров, проживавших в уезде. В гор. Нолинске эта работа была закончена 14 августа. Офицеры под всякими предлогами доказывали, что они больные, но мы освобождали от призыва только калек…

Вихарев проверил посты в городе… Была поднята тревога. Школьными партами мы забили все входы в здании и коридоры первого этажа. Все находившиеся в здании люди были вооружены винтовками и гранатами и расставлены у окон…

К зданию с трёх сторон подходили степановцы. Началась перестрелка. Она продолжалась несколько часов. Тов. Вихарев встал к пулемёту. Вышедший на помощь нам отряд красногвардейцев степановская банда встретила огнём. Никакой помощи мы не получили… До конца перестрелки у нас не было ни одного раненого. У бандитов был тяжело ранен помощник Степанова.

Банда, видя, что нас не взять, вместе с нолинской буржуазией решила поджечь здание. Купцы Рязановы и Двинянинов привезли две бочки керосину… Огонь стал проникать внутрь здания. Дышать было все труднее. Мы, 21 человек, продолжали сражаться с бандитами, отстреливались, бросали из окон гранаты. Но огонь брал верх… Я поспешил к Вихареву, предложил спуститься по водосточным трубам. Вихарев мое предложение одобрил… заявив, что, пока мы будем уходить, он не допустит банду и покинет здание последним…

Военком Вихарев… спасался в сводчатом подвале. Когда пожар стал затухать, банда начала бросать через окна подвала связки соломы, облитые керосином. Вихареву стало невозможно дышать. Он вылез из окна… Его терзали и убили»[25].

Гражданское противостояние нарастало.

* * *

Думаю, было бы не лишним подробнее остановиться на продовольственных отрядах и «продовольственниках», о которых рассказывал в своих воспоминаниях бывший азинец тов. Видякин. Для этого, уважаемый читатель, следует напрячь память и вспомнить, что же такое продразвёрстка и продотряды?

Так вот, продразвёрстка — это, прежде всего, один из элементов «военного коммунизма», система заготовки сельскохозяйственных продуктов, предусматривавшая сдачу крестьянами государству всех излишек как хлеба, так и других продуктов. (Не удивляйтесь: продразвёрстка как понятие впервые появилась во времена Великой французской революции. Комиссары, Учредительное собрание, Директория и «белые» – всё оттуда же.)

На первый взгляд, ничего страшного: захотел – сдал, не захотел – поприжал урожай, а по весне продал по более высокой цене – вот и вся недолга. Если уж мы, нынешние горожане, так рассуждаем, то крестьянин, который только и жил хлебом, и подавно. Но в этой системе продразвёрстки было два важных обстоятельства. Во-первых, сдача сельскохозяйственных излишек являлась обязательной, независимо от желания крестьянина. А во-вторых, излишки эти у работника покупались. Правда, далеко не по той цене, какую он мог бы запросить, а по твёрдой цене, установленной государством. И если с обязательной составляющей крестьянин ещё как-то мог смириться (власть, пусть и «худая», всё-таки – власть!), то твёрдые цены ничего, кроме раздражения и возмущения, вызвать не могли. Ну не хотели пахари за просто так расставаться с нажитым собственным потом и непосильным трудом! Именно они, твёрдые цены, и явились теми социальными дрожжами, которые подняли деревню против опостылевшей вконец Советской власти.

Кстати, впервые о твёрдых ценах и продразвёрстке заговорили отнюдь не большевики (большевистские лидеры тогда ещё фланировали по европам), а… царские министры. (Слышу чьё-то удивлённое восклицание: «Что?! Продразвёрстка – и не большевики?!».) Именно так, продразвёрстка в российских деревнях была развёрнута задолго до Октябрьского переворота. А если быть точным – начиная с 23 сентября 1916 года. Но всё закончилось крахом. Уже в феврале 1917-го председатель Государственной думы Михаил Родзянко был вынужден доложить императору, что продразвёрстка провалилась. Они ещё не догадывались, что отсутствие на прилавках магазинов хлеба скоро приведёт к социальному взрыву, уничтожившему Трон.

Тем не менее Временное правительство политику продразвёрстки продолжило, правда, его чиновники предписывали «немедленно… приступить к реквизиции хлеба крупных земельных собственников и арендаторов всех сословий, имеющих запашку не менее 50 десятин, а также к реквизиции запаса хлеба у торговых предприятий и банков».

Стоит ли говорить, что и у Керенского вся продразвёрстка накрылась медным тазом?

То, что идея продразвёрстки изначально провальная, большевики понимали. А потому, номинально подтвердив введённую ещё Временным правительством государственную «хлебную монополию» (закупка по твёрдым ценам всего произведённого крестьянином хлеба за вычетом установленных норм потребления и запрет его свободной продажи), отдали заготовку хлеба на откуп местным властям – Советам. Местный же Совет, как мы знаем, был органом выборным, значит, туда старались выдвигать далеко «не самых завалящих», а как раз наоборот – людей уважаемых и надёжных. А кто в деревне считался самым надёжным? Правильно, трудяга-работяга, а попросту – кулак. У него и дом был справный, и хозяйство большое; в работе не только сам хозяин и все сыновья, но ещё и наёмные крестьяне. Хоть и не любили кулаков односельчане, но знали: случись что, опять же к нему, заломив шапку, придут. Выручит. Правда, не всех и не каждого. С кем-то и разговаривать не станет, потому как знает, что ни дай – пропьёт. А что с пьяницы возьмёшь?

Таким образом, в местных Советах зачастую кулаки как раз и заседали. И всё бы ничего, если б не одно «но»: с точки зрения кулака, продавать хлеб по бросовым ценам было совсем уж «делом дохлым». Оттого-то активно саботировали, придерживая хлеб до лучших времен.

Чем закончилась царская продразвёрстка – мы знаем; знали об этом и большевики. Кремль – не Царское Село, мямлить там не привыкли. Весной 1918-го была поставлена задача решить проблему вполне по-советски – организованно и хладнокровно. Сказано – сделано. Во-первых, руководителем продовольственного дела в южных губерниях был назначен не кто-нибудь, а сам тов. Сталин, ставший, по сути, вторым человеком в советской партийной иерархии (наркомом продовольствия в тот период был А. Цюрупа). А во-вторых, не без участия того же Сталина над головами всех этих несчастных крестьян, которых со всех сторон «грабют», вскоре навис дамоклов меч – вернее, трезубец в виде трёх разящих жал: Наркомпрода, Продармии и комитетов бедноты (комбедов).

В соответствии с декретом от 27 мая 1918 года, все советские учреждения и организации обязаны были исполнять распоряжения представителей продовольственных органов, которые, ко всему прочему, имели право арестовывать и привлекать по суду всех саботажников, срывавших продовольственные поставки. И не только. Эти же структуры были наделены полномочиями применять вооружённую силу.

Вот оно, дошли и до «вооружённой силы». И кто, скажите, должен был этим заниматься – армия, ЧК, ЧОНы? (Последние, кстати, в полную силу развернутся лишь к концу войны.) Берите выше: при Наркомпроде были созданы самостоятельные вооружённые формирования, входившие в единую Продармию. Вскоре при местных органах наркомата появятся вновь созданные печально известные продотряды. Как правило, туда направляли либо городских рабочих, либо тех же крестьян из голодающих районов (не американских же фермеров из-за океана для этого выписывать!), которым, в общем-то, терять уже было нечего. Далее наспех собранные на местах продотряды отправлялись в столицу, в распоряжение наркомата, где из них формировались полки (как пехотные, так и кавалерийские), которые проходили обучение (занимались строевой подготовкой, стреляли, учились верховой езде и пр.). После прохождения подготовительного курса, получив обмундирование и оружие, бойцы откомандировывались на самые ответственные участки продовольственного фронта.

Лиха беда – начало. Если в мае 1918-го численность продотрядовцев составляла не более двух тысяч, то уже через год – 25 000, а на 1 сентября 1920-го – 77 550 человек![26]

Большим подспорьем для продотрядов была своего рода «пятая колонна» в лице комитетов бедноты (комбедов). Комбеды появились в конце июня 1918 года после известного декрета «Об организации деревенской бедноты и снабжении её хлебом, предметами первой необходимости и сельскохозяйственными орудиями». Прологом к появлению декрета послужил прозвучавший незадолго до этого доклад председателя ВЦИК Якова Свердлова, в котором он открыто предложил «разжечь гражданскую войну в деревне». (И ведь ещё как разожгли!)

Надо сказать, большевики знали, что делали. Вот выдержка из данного декрета, отражающая цель создания комбедов:

«…§ 3. В круг деятельности волостных и сельских комитетов бедноты входит следующее:

1) Распределение хлеба, предметов первой необходимости и сельскохозяйственных орудий.

2) Оказание содействия местным продовольственным органам в изъятии хлебных излишков из рук кулаков и богатеев.

§ 4. Круг лиц, снабжение которых хлебом, предметами первой необходимости и сельскохозяйственными орудиями составляет обязанность волостных и сельских комитетов бедноты, определяется самими комитетами…»

Так что цель вполне ясна: отобрать всё у «кулаков и богатеев» да и поделить! (Прямо по булгаковскому Шарикову.) Одно ясно, если большевики били, то делали это умело, стараясь попасть в самую уязвимую точку. А самой чувствительной точкой русского мужика всегда была мечта – извечная мечта крестьянина о том, что настанет час и можно будет вполне законно и открыто обчистить того, кто тебя богаче и удачливее. Ни царь, ни Временное правительство не могли доставить такой радости мужику. И лишь Советская власть замахнулась в полной мере воплотить в жизнь извечную крестьянскую мечту. Мало того, отныне бедняк знал: если у тебя вообще ничего нет, то ты можешь беззастенчиво (опять же – открыто), войдя в состав комитета бедноты, пойти и… отобрать необходимое у буржуя! Главное, всё «по-честному» и «законно». Фантастика – и только! Вот уж, действительно, «мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Сделали.

Выглядела же «сказка» примерно так. Однажды в селе или деревеньке появлялся вооружённый продотряд. Тут же собирался сход бедноты, на котором избирался местный комбед. Ну а дальше, призадумывались продотрядовские активисты, неплохо бы эту ораву босоногих дармоедов чем-то вооружить да во что-то одеть-обуть (не пойдёшь же по селу реквизировать хлеб в окружении босяков с кирпичами да оглоблинами в руках).

Как раз для этого случая старший команды имел при себе бумажку — приказ о сдаче всего имеющегося у населения огнестрельного оружия. Сдал – молодец, получи расписку. Не сдал – стервец, которого запросто могли и к стенке поставить (иногда, когда находили какой-нибудь обрез, ставили). Как бы то ни было, насобирав несколько берданок (бывало, что и мосинских винтовок), вооружали эту самую голытьбу из комбедов. Цинизм ситуации заключался в том, что, повернув стволы в обратную сторону, комбедовцы грабили односельчан их же оружием.

Итак, бойцов – уйма, недостатка в ружьишках тоже нет: что дальше? А дальше развёртывалось действо, ради которого и была заварена каша: тщательный учёт всех местных запасов хлеба. Принимались, не щадя себя, считать – долго и скрупулёзно, до третьих петухов. Наконец, сосчитали. Часть сразу же шла на бесплатный паёк сельским беднякам и ревизорам-босякам.

А теперь – что там с излишками? На сельском сходе объявляется, чтобы в течение трёх дней каждый свёз на определённый ссыпной пункт лишнее количество зерна. Пока обескураженные крестьяне хмуро чешут затылки, продотряд уходит дальше (не далее деревни-другой), поддерживая постоянную связь с тем самым ссыпным пунктом.

Затем вступает в силу следующая, самая ответственная, фаза принудительно-реквизиционной хлебозаготовки. Выясняется, что хлеб (как, впрочем, и оружие) кто-то сдал, а кто-то и не совсем торопится. Ну, с первыми всё понятно: получи, паря, мизерную денежку из расчёта по твёрдой цене, возьми расписочку и… живи дальше (по сути, не умри – так засохни!). С укрывателями же начинается серьёзная работа. Именно здесь помощь членов комбедов нужна как нигде. Для самих же комбедовцев наступал их звёздный час (или час расплаты – кому как виделось). Мечтой же для любого деревенского бедняка-неудачника, как мы уже говорили, было поквитаться и с соседом-кулаком, и с местным мельником-хапугой, и даже с каким-нибудь более удачливым старым приятелем Гришкой или Мишкой, отбившем однажды у одного из комбедовцев местную красавицу Дашутку (Марфутку, Глашутку – и так до бесконечности).

Стоит ли удивляться, что эти жадные до чужого активисты, в одночасье оказавшиеся почти былинными героями из воплотившейся в жизнь сказки, старались как могли. Во-первых, отрабатывая дармовой паёк, они безошибочно указывали бойцам из продотрядов местных кулаков (ну и, разумеется, всяких-разных подкулачников – как, например, старый обидчик, что когда-то увёл подружку).

А во-вторых, «пройдясь по сусекам», вся эта голодная свора приступала к «справедливому распределению», ибо каждому члену комбеда выделялся процент с реквизированного. В общем, «кто был ничем», тот становился если и не кем-то, то, по крайней мере, человеком уважаемым, одетым и обутым, да ещё и при власти – опасной для односельчан власти. Некоторым вообще везло: однажды возвращалась та самая Дашутка – во как! Ну, это ли не сказка?

Это у тех, кто отобрал. А каково обобранным? Многие уходили в лес. Чаще те, кто не сдал винтовку, но лишился припрятанного хлеба. Сбивались в мелкие отряды. Если вдруг в глухом месте попадалась продотрядовская подвода, громили, хлеб забирали; активистов же когда просто разоружали (предварительно хорошо отмутузив), но иногда убивали, причём зачастую достаточно жестоко. Бывало, что гибли и те, и другие – в любом случае, каждого из них заставила погибнуть Советская власть…

Строки Блока, наполненные гордостью и обидой, писались в январе 1918 года – в самый переломный момент истории страны. Россия входила в крутое пике. Вернуть всё обратно на круги своя оказалось невозможно.

Впереди маячило зарево Гражданской войны.

* * *

Надо сказать, Вятскому краю с продразвёрсткой «повезло». Хотя бы потому, что первый петроградский продотряд работал аккурат на её территории – в Сарапульском уезде (ныне относится к Удмуртии). Для питерцев работы оказалось невпроворот. Как оказалось, вятские местные Советы сдавать излишки не торопились, а сбывали перекупщикам в разы дороже.

В целом, дела в губернии обстояли так: «…В 131 волости Вятской губернии, имевших излишки хлеба, попытки реквизиции были отмечены лишь в 35,1 % волостей. Наиболее активно против хлебной монополии выступали волостные Советы четырех южных, самых хлебных уездов губернии, где излишки хлеба имелись у 50 % крестьян и определялись в 5,5 млн. пудов. В Уржумском уезде твердые цены на хлеб признавали лишь 3 волостных Совета, остальные 18 категорически отвергли их, повысив стоимость пуда зерна до 20 руб. В Малмыжском уезде из девяти Советов, по которым выявлены сведения, только два провели учет и реквизицию излишков. Уездный Совет не мог наладить снабжение шести голодающих волостей, в то время как мешочники вывезли из уезда около 300 тыс. пудов хлеба. В Яранском уезде лишь 3 из 11 волостных Советов проводили продовольственную политику центра. Уезд, традиционно и ежегодно поставлявший на рынок 1,5 млн. пудов товарного хлеба, руководство Совета потребовало перевести из производящих в потребляющие»[27].

Неудивительно, что питерские продотрядовцы начали как раз с мешочников, реквизировав у них только за три дня работы почти 30 000 пудов зерна. Ну а потом принялись за разгон прежних Советов и переизбрание новых. Лишь после этого «процесс пошёл». Уже через месяц в уезде было собрано 63 000 пудов хлеба, а всего по Вятской губернии – полмиллиона пудов![28].

Для закрепления прочитанного – выдержка из воспоминаний писателя-азинца В. Ладухина, бывшего члена штаба 2‐й армии Восточного фронта:

«…Выйдя из вагона на станции Вятские Поляны – в месте расположения штаба 2‐й армии, – я протирал и протирал глаза: не во сне ли всё это? Эшелон окружили местные жители и почти открыто, делая вид, что торгуют «из-под полы», предлагали белоснежные караваи, копчёную грудинку, жареных кур, яйца, масло и другую чудо-снедь. И всё это в обмен на сахар, соль или махорку. Соглашались продать и за «николаевки» и «керенки», предпочитая первые, хотя в Москве ни те, ни другие уже почти не котировались.

Всего полтора месяца назад я ни за какие деньги не мог во всей Москве достать моему умирающему отцу нужного лекарства и чего-нибудь питательного, чтобы продлить ему жизнь. И вот здесь, в Вятских Полянах, я впервые по-настоящему осознал, как права наша партия, направляя сюда и в другие хлебные районы целые продовольственные полки и крупные отряды для изъятия излишков продуктов. Ведь в то время даже рабочие крупнейших промышленных и оборонных предприятий не всегда получали по кусочку хлеба»[29].

В июле 1918 года в Вятскую губернию прибывает чрезвычайный комиссар по продовольствию А. Шлихтер с вооруженным отрядом в 2 тысячи человек. В селе Вятские Поляны создаётся районное отделение губпродкома, объединившее отдалённые от губернского центра уезды: Сарапульский, Елабужский, Малмыжский, Уржумский. В уездном городе Малмыже в это время разместился штаб 1‐й Продовольственной армии. Под ружьём командующего этой армией, Г. Зусмановича, 885 продотрядовцев.

28 июля чрезвычайный комиссар по продовольствию А. Шлихтер телеграфирует В.И. Ленину об отправке со станции Вятские Поляны первого поезда с хлебом. Через три дня из Вятских Полян отправлен второй поезд с хлебом. Всего же к середине августа 1918 года в южных уездах Вятской губернии было заготовлено 150 тысяч пудов хлеба.

Тогда же, в июле 1918-го, в южные уезды Вятской губернии из Москвы был направлен военно-продовольственный полк во главе с капитаном А. Степановым и комиссаром В. Хомаком. Задача «продовольственников» – организовывать комитеты бедноты и оказывать посильную помощь местным властям в проведении продовольственной развёрстки. Степанов – эсер. К тому времени эсеры уже перешли к открытой конфронтации с красными. Они, по сути, белые.

2 августа 1918 года Вятская губерния объявлена на военном положении. Следующий день стал началом степановского мятежа.

* * *

В связи с вышеизложенным, 2‐я армия Восточная армия отошла в район: Арск, Вятские Поляны, Мензелинск, севернее Воткинска.

Приказ войскам 2‐й армии от 15 августа 1918 года:

«Мензелинской группе под командой т. Митюшкина немедленно выступить на Гольяны и поступить в распоряжение члена Высшей военной инспекции т. Антонова, оперирующего с отрядом против ижевских мятежников.

1. Войскам т. Чеверёва и лёгкой батарее т. Лудань немедленно погрузится в эшелон и направиться на ст. Агрыз для участия в операции против Ижевска, где оперирует группа т. Иванова. Общее командование всей этой группой возлагается на т. Чеверёва.

2. Вследствие образования ижевского фронта и героической гибели начальника левой группы 2 армии командира 4 Московского продовольственного полка т. Латогурского командование войсками левой группы, включая и сарапульский гарнизон, возлагается на т. Шванского. В штаб левой группы назначаются: в качестве ближайшего помощника и заместителя т. Шванского т. Чернядьев, начальником штаба т. Купчунас и по заведованию снабжением тт. С. Иванов и В. Коврайский, по оперативной части тт. Крымов и Дьяконов. В распоряжение командующего левой группой поступают отряды т. Деткина, группа т. Бронникова, весь сарапульский гарнизон, отряд матросов комиссара Зубкова, Камбарская рабочая дружина, Елабужский отряд под командованием т. Замятина, 3 рота Бирского полка, боевое судно «Товарищ», два понтона с артиллерией и артиллерийский взвод, прибывший из Перми в полной боевой готовности.

3. Исполняющим должность начальника штаба 2 армии назначается т. Кольчевский.

4. Начальником передвижения войск 2 армии назначается т. Галкин.

5. Начальником инженерной части 2 армии назначается т. Калашников.

6. Всем отделам снабжения армии и санитарному отделу впредь до особого распоряжения оставаться в Сарапуле.

7. Тов. Шванскому предписывается предложить многим тысячам красноармейцев, боевиков, партийным и советским работникам, размещенным на баржах и пароходах, с оружием в руках немедленно организоваться в войсковые части и следовать на позиции. Не желающих исполнять свой долг перед Советской Республикой немедленно разоружать, прекратить выдачи денежного, интендантского и другого рода довольствия и во всех отношениях поступать с ними как с частными лицами, не имеющими ничего общего с советскими войсками.

Командующий 2 армией Восточного фронта Блохин

Политический комиссар Котомкин

Начальник штаба Кольчевский»[30].

21 августа штаб 2‐й армии (командующий В. Блохин) на пароходе «Король Альберт» (был переименован в «Карл Либкнехт») прибывает из Сарапула в Вятские Поляны.

Из записи разговора по прямому проводу командарма-2 Виктора Блохина с членом РВС 3‐й армии И. Смилгой 23 августа 1918 года о положении дел во 2‐й армии:[31]

[Блохин]: Политком Котомкин и Новиков вчера ночью приехали в Вятские Поляны. С Вяткой связи не имеем. Мне нужно узнать, есть ли у вас какие-либо сведения о положении Вятки. Сообщите, что там предпринимается, оказывают ли с этой стороны мне содействие и что предпринято вами по отношению к Воткинску и Ижевску?

[Смилга]: Вчера ночью получил телеграмму из Вятки, из которой видно, что наши войска заняли Нолинск и готовятся к операции против Уржума. О размере наших сил сведений не имею, но знаю, что у них есть артиллерия. Сегодня в 7 часов утра мы отправили на пароходах 600 штыков при 2 орудиях и 10 пулеметах при 3 броневых автомобилях, из которых один пушечный. Отряд [следует] на Галево. Только что говорил с Кольчевским, который сообщил, что они со своей стороны тоже высылают отряд. Я полагаю, что соединенными силами удастся ликвидировать ижевско-воткинскую историю. Вообще же нас сильно пугает 2 армия. Мы сейчас совершенно не уверены за наши правый фланг и тыл. Сообщите, чем мы можем вам помочь. Я хотел привести к вам наших коммунистов-офицеров, но не мог проехать в Галево, попал там под ружейный и пулеметный огонь. У нас здесь довольно много дельных работников.

[Блохин]: Очевидно, вы не вполне осведомлены с положением о 2 армии, которая находится положительно в кольце и не имеет в запасе ни одного снаряда и ни одного патрона…

В настоящее время я не имею в своем распоряжении ни одного солдата в резерве, все посланы в дело и со всех сторон преследует неудача…

Будьте добры предупредить части, действующие против Степанова со стороны Вятки, что с нашей стороны от Вятских Полян к Уржуму были посланы роты Полтавского полка при двух судах, вооруженных артиллерией, при комиссаре Бабкине. Причем 20-го числа эти части имели бой под Шурмой, рассеяли выступившие против них части степановцев. […]

Нахожусь в Вятских Полянах с 50-ю человеками, набрав с улицы, и положительно не представляю себе, как можно, сидя здесь, без посторонней помощи, вывести армию с кольцевым фронтом, без резервов, без тыла, без огнестрельных запасов и даже без связи со своими частями. Предупредите ваши части, отправляющиеся в Галево, что там белогвардейцами захвачен большой пароход «Байрам Али». Вот и все. Я предполагаю со штабом пробраться в Вятку, чтобы успеть сделать что-нибудь для улучшения положения и чтобы найти базу для продолжения работы по организации армии и борьбы, что при данных условиях и на протяжении всего полученного опыта в данных условиях жизни и деятельности по селам и маленьким городишкам положительно невозможно. Будьте добры, распорядитесь, чтобы совместно с частями, идущими против Степанова, сюда, в Вятские Поляны, из Вятки немедленно были высланы запасы огнестрельного [оружия] в количестве, которым располагает Вятский губернский военный комиссариат. Нужда острая во всем и особенно в 6-дюймовых снарядах, которых на две полубатареи осталось только 200 штук. Что вы скажете на это?

[Смилга]: Скажу только одно, дела ваши – сугубая дрянь. Вятку извещу, Красноуфимск тоже. Буду бить тревогу в Москве и Питере, чтобы они вам дали свежих сил. Но, по моему мнению, ваш переезд в Вятку – есть смерть 2 армии. Мы во что бы то ни стало пробьемся к Сарапулу. Надо держаться где-нибудь поближе к войскам. Вот и все, что я мог вам сказать. Смилга.

[Блохин]: Что же я могу здесь делать и в чем может выразиться мое управление, когда я постоянно пребываю на линии фронта, тогда как штабы других армий находятся в центрах за несколько сот верст от фронта и располагают всеми ресурсами для формирования и снабжения? Естественно, смерть армии близка, если я буду сидеть у моря и ждать погоды, опираясь и будучи в зависимости от штаба, хотя бы и вашей славной армии, что совершенно нецелесообразно. Кроме того, хотелось бы знать, что до сих пор сделано областным комитетом для 2 армии. Я не видел никакого проявления заботы или внимания, или участия. До сих пор играл роль какого-то буфера, который толкут со всех сторон, ставят непосильные задачи и не дают никаких средств к их решению. В дальнейшем я буду более самостоятелен. Пока до свидания. Т. Новиков спрашивает, как дела у вас под Екатеринбургом?

[Смилга]: Под Екатеринбургом сейчас затишье, борьба разведчиков. Но скоро там разыграются крупные операции. До свидания, всего хорошего…»[32]

Из этого разговора видно, что Восточный фронт красных трещал по швам. А если говорить словами члена РВС-3 Смилги, [33]«дела – сугубая дрянь».

А вот что докладывал председатель военно-следственной комиссии Реввоенсовету 2‐й армии об обстоятельствах поражения отряда армии в бою за пристань Галёво и отступлении частей вниз по р. Каме 21–24 августа 1918 года:

«…21 августа штаб 2 армии во главе с т. Блохиным переезжает в Вятские Поляны. Для руководства операциями против Ижевска создается Военный совет ижевско-воткинского направления. 21 и 22 августа Военсовет производит учет воинских частей г. Сарапула с тем, чтобы собрать все возможное и послать в Гольяны на подкрепление действующего там отряда т. Антонова (член Высшей военной инспекции при т. Мехоношине) и попытаться очистить пристань Галево от белых. Сделать это было необходимо, чтобы открыть путь на Пермь и двинуть на Сарапул застрявшую в Осе баржу с патронами и снарядами.

Выясняется, что боеспособных частей, могущих быть брошенными против Ижевска, в Сарапуле нет. Всё же 22-го к вечеру т. Антонов и член Военсовета Кузьмин уезжают в Гольяны со Ржевским кавалерийским отрядом (60 человек). Перед отъездом т. Антонов был поставлен в известность о только что полученной телеграмме т. Берзина о посылке из Перми пароходами для совместной операции против Воткинска отряда в 600 штыков с двумя пушками и броневиком. В телеграмме указывалось место высадки отряда для установления с ним связи. 23 августа т. Антонов делает самостоятельное наступление на Галево, встречается там с крупными силами противника и терпит полное поражение. Вечером 23 августа, после переговоров с ним, Военсовет отдает распоряжение частям, стоящим в Гольянах, отступить на Сарапул для следования вниз по Каме. 24 августа днем отряд т. Антонова, поспособствовавший его поражению под Галево, еще ранее самостоятельно снялся с Гольян и прибыл в Сарапул…

Председатель военно-следственной комиссии

при РВС 2 армии Н. Соколов»[34].

* * *

Находясь в Вятских Полянах, командарм-2 чувствует себя не в своей тарелке: полная незащищённость и оторванность от центра заставляют уже немолодого полковника цепенеть от страха. Именно поэтому сразу после разговора со Смилгой Блохин приказывает капитану штабного парохода уходить из села вверх по течению в направлении уездного города Малмыжа. Однако, прибыв туда, командарм ещё больше приуныл: несмотря на то что накануне под Шурмой (менее 70 км от Малмыжа) степановцев рассеял Полтавский полк, в городишке оставалось много сочувствующих. Правда, к приезду штабного начальства уездный центр, казалось, вымер – ни мятежников, ни местной власти: все либо разбежались, либо попрятались по домам. К красным местные отнеслись крайне настороженно.

И тогда командарм принимает, как ему показалось, «соломоново решение»: оставляет за себя на штабном пароходе в Малмыже своего заместителя Ивана Максимова, а сам вместе с комиссаром Котомкиным отправляется в Вятку. Причём не особо торопится: если путь от Вятских Полян до Малмыжа по реке занял каких-то два часа, то из Малмыжа до Вятки (правда, уже не на «Альберте») – целых пять дней (с 24 по 28 августа), что для прифронтовой зоны почти преступно.

В Вятке так и расценили. Ссылки Блохина на то, что задержка в пути произошла из-за беспорядков, связанных с подавлением красными частями степановского мятежа в Уржуме и Нолинске, ни к чему не привели.

Согласно приказу командующего северо-восточным участком фронта М. Кедрова от 12 августа 1918 года, был создан так называемый Вятский укрепрайон, командовать которым поручили бывшему штабс-капитану А. Медведеву. Командующий Вятским укрепрайоном тов. Медведев прибыл в Вятку лишь 21 августа и, не мудрствуя лукаво, обвинил командарма-2 и его комиссара в дезертирстве, после чего арестовал. От расстрела Блохина спасло донесение (№ 9278 от 29 августа 1918 г.), отправленное им из Вятки в штаб фронта на другой день по прибытии в губернский центр:

«№ 9278, 29 августа 1918 г.

Потеряв Казань, как базу и центр, 2 армия на протяжении последних дней после неудачных боев под Ижевском и Галёво, которые заняты ижевскими белогвардейцами общей численностью до 12 000 штыков, потеряла и Пермь, которая не успела снабдить 2 армию огнеприпасами и всеми прочими видами насущного довольствия. Независимо от этого степановское восстание в Уржумском уезде окончательно парализовало связь и тыл 2 армии, которая оказалась в исключительно тяжелом положении, ибо ее главные операции направлены и поныне против Казани, где ведутся успешные бои и наши части продвигаются вперед от Высокой Горы, причем мы успели захватить у противника 2 броневика, 5 пулеметов и одно тяжелое орудие с 500 снарядами. Под влиянием поражения под Галёво и Ижевском и ввиду отказа мобилизованных в Сарапуле идти на фронт и кровавого недоразумения между Сарапульским Совдепом и Военным советом ижевского направления наши части принуждены были оставить Сарапул и переброситься вниз по Каме к Елабуге, оставив под Ижевском вторую группу, которая действует от ст. Агрыз и находится в 8 верстах от Ижевска.[35]

Не имея базы и огнестрельных запасов, как равно израсходовав весь резерв до последнего солдата, штаб армии решил временно образовать питательный центр в г. Вятке и 24 августа после боя со степановскими бандами наших отрядов, которые под Шурмой разбили Степанова, выехал из Вятских Полян и 28-го числа утром, не теряя связи и управления армией, прибыл в Вятку. Вятка оказалась занятой штабом командующего Вятским районом т. Медведева, который послал телеграмму в Вологду на имя Кедрова с предложением – Блохина арестовать и, если окажется нужным, расстрелять. Ныне положение выясняется, но для нас не представляется возможным немедленно удовлетворить потребности фронта, как равно и образовать тыловую базу, так как весь этот район вместе с г. Вяткой принадлежит и практически закреплен за Северным фронтом Кедрова.

Просим немедленно указать, откуда 2 армия может черпать боевые запасы и живую силу, где образовать базу и точно определить взаимоотношения нашего штаба со штабом Медведева, который подчинен Кедрову и по Вятскому району сосредотачивает в себе всю полноту власти. Штаб 2 армии и командование поставлены в исключительно тяжелое положение, и даже командующий армией не огражден от произвола и издевательств, основанных на разноречивых слухах и сообщениях с мест о деятельности и положении армии. Просим срочных распоряжений.

Командарм-2 Блохин Политком Котомкин»[36].

Тов. Вацетис (командующий фронтом) к донесению своего командарма отнёсся крайне серьёзно. Обсудив ситуацию с вятскими товарищами, он приказывает арестованных освободить и вновь отправить в Вятские Поляны.

Об этом свидетельствует следующая телеграмма:

«Нолинск Вятки штаба

уездному совдепу

Вятка. 2 сентября 18 часов 15 минут штаб командарма 2 Блохина политическим комиссаром товарищем Котомкиным согласно приказа главкома Вацетиса направляется в место пребывания в Вятские Поляны точка Всем должностным лицам учреждений и организаций оказывать штабу командарма самое широкое содействие точка командир В. Медведев».

Однако обратно отправился лишь один комиссар Котомкин. Для тов. Блохина повторная командировка в Вятские Поляны оказалась не по силам. Сказавшись больным, он слёг в госпиталь. Далее его следы теряются.[37]

* * *

«Девяносто девять сотых офицерства заявляют, что не могут участвовать в гражданской войне. С этим надо покончить! Офицеры получили свое образование за счет народа. Те, которые служили Николаю Романову, могут, и будут служить, когда им прикажет рабочий класс».

Лев Троцкий. «Известия», 23 июля 1918 г.

Вообще, с командующими Второй армии Восточного фронта фатально не везло. Будто по какому-то злому року, они раз за разом переходили на сторону врага – один, второй, третий… В какой-то момент высшее командование РККА пришло в некое замешательство: казалось, этому не будет конца! Впрочем, виноваты в данном обстоятельстве были не только командармы-изменники, но и те, кто ставил их на столь высокие должности. И, в первую очередь, конечно, наркомвоен тов. Подвойский и сменивший его Лев Троцкий. А кто другой, если не они – главные военные «всех начальников начальники»?!

Напомню, 2‐я армия РККА появилась как следствие июньской директивы Восточного фронта 1918 года, гласившей: «Уфимская и Оренбургская группы войск сводятся во 2 советскую армию, командующим которой назначен Яковлев. Главком Муравьев. Наштаба фронта Оглоблин»[38].

Приказом № 134 от 23 июня 1918 года командование фронта требует от 2‐й армии: «…Взять Бузулук во что бы то ни стало, тщательно подготовьтесь к операции, свяжитесь с левым флангом Особой армии Ржевского в Николаевске, проявляйте больше живучести».

Однако фронт жил своей жизнью, а люди – своей. Два первых командарма-2 переходят на сторону врага, вследствие чего возникает угрожающая ситуация на казанском направлении.

Создание Рабоче-Крестьянской Красной Армии проходило трудно и болезненно. С первых же дней этой работы стало понятно, что без привлечения в ряды большевистских сил старших офицеров бывшей царской армии организовать что-либо путное из мобилизованных унтеров, есаулов и штабс-капитанов вряд ли получится. Обстоятельства требовали приспосабливаться к тем условиям, в которых приходилось жить. Тяжело и со скрипом красные стали мобилизовывать не только старших офицеров, но и генералов, в том числе – бывшей Императорской Николаевской военной академии.

Новая служба военных специалистов из «бывших» – так называемых военспецов — складывалась, как правило, непросто, и, прежде всего, по той причине, что с первых же дней им пришлось столкнуться с нескрываемым недоверием (и даже – презрением!) со стороны рядовых красноармейцев и лиц из комиссарского корпуса.

И это при том, что «вождь мирового пролетариата» тов. Ленин писал по этому поводу: «Некоторые из наших товарищей… возмущаются тем, что во главе Красной Армии стоят царские слуги и старое офицерство. Естественно, что при организации Красной Армии этот вопрос приобретает особое значение, и правильная постановка его определит успех организации армии. Вопрос о специалистах должен быть поставлен шире… Конечно, на этом пути мы встретимся с большими трудностями. Неизбежны ошибки. Всюду есть перебежчики и злостные саботажники… Совершенно незачем выкидывать полезных нам специалистов. Но их надо поставить в определенные рамки, предоставляющие пролетариату возможность контролировать их… Одновременно необходимо учиться у них. При всем этом – ни малейшей политической уступки этим господам, пользуясь их трудом всюду, где только возможно. Отчасти мы уже этого достигли. От подавления капиталистов мы перешли к их использованию, и это, пожалуй, самое важное завоевание, достигнутое нами за год внутреннего строительства»[39].

Тем не менее большинство понимало, что без знаний и опыта этих классово чуждых людей молодой Красной армии вряд ли бы удалось выстоять в жарком горниле Гражданской войне. Так что приходилось терпеть, пусть даже иногда скрипя зубами.

4 марта 1918 года постановлением Совнаркома учреждается Высший военный совет Республики с подчинением ему всех центральных органов военного ведомства. Упразднялась должность Главковерха (Верховного главнокомандующего), распускался Комитет революционной обороны, расформировались Всероссийская коллегия по организации и управлению РККА, Революционный полевой суд при Ставке. В новом органе управления и строительства армии и флота большинство составляют военные специалисты – туда вошли 86 бывших царских офицеров (10 генералов, 26 штаб-офицеров, 22 капитана и 28 младших офицеров)[40]. Напомню, ещё 16 декабря 1917 года Декретом ЦИК и СНК были отменены (наряду с сословиями и титулами) все воинские звания. [41]

Верховным руководящим органом Рабоче-Крестьянской Красной Армии являлся Совет Народных Комиссаров РСФСР (под председательством В.И. Ленина), а непосредственное руководство РККА проводилось Революционным Военным Советом (РВС) Республики, в лице его председателя и одновременно народного комиссара по военным и морским делам (с ноября 1917 г. по март 1918-го – Н.И. Подвойский). С 8 апреля 1918-го до 26 января 1925 года председателем Реввоенсовета Республики и наркомвоенмором был Л.Д. Троцкий.

Сказать по правде, добровольцев записываться в большевистскую армию было немного – не более 10 %, то есть каждый десятый из всей офицерской массы. Не следует забывать, что Мировая война выкосила кадровое офицерство на две трети. Самыми сговорчивыми, как ни странно, оказались, во-первых, офицеры бывшего Генерального штаба, «генштабисты», шестьсот человек из которых довольно преданно служили Красной армии. Хотя из этой когорты изменили около ста человек. Как отмечает историк А. Буровский, это меньший процент, чем из мобилизованных красноармейцев[42].

Во-вторых, готовность служить Советской власти проявили и так называемые «офицеры военного времени» – те, которые были мобилизованы в годы Первой мировой войны, окончившие ускоренные курсы военных училищ, школ прапорщиков, получившие офицерский чин на войне за храбрость и пр. Более 75 % офицеров военного времени являлись выходцами из крестьян. Практически полностью дворянской оставалась лишь верхушка русского офицерства – её генералитет.

В июне 1918 года была проведена первая мобилизация военспецов. Чем могла обернуться подобная авантюра, никто не знал, даже сам тов. Троцкий. Поэтому мобилизуют поголовно всех, у кого в наличии руки, ноги и головы. При добровольной записи – могли взять, скажем, без нескольких пальцев на левой кисти, а то и вовсе без таковой, если исключительно для штабной работы. Когда после войны подсчитали, выяснилось, военкоматы тех лет (придуманные, к слову, всё тем же тов. Троцким) поработали не так уж плохо, мобилизовав в ряды Красной армии половину из того, что имелось под рукой – 75 тысяч офицеров из 150 тысяч, числившихся на территории России. Что-то около 50 тысяч ушло к белым, «зелёным» и прочим батькам. Остальная масса, включая комиссованных инвалидов, разлетелась, как воробьи – под тихие стрехи: могли расстрелять те и другие, не говоря уж о всяких махновцах.

* * *

Пользуясь случаем, хотел бы напомнить читателю фамилии тех, кто, показав себя истинными героями, оказался в тени героических красных «былинников» Гражданской войны, хотя, казалось бы, их имена должен знать каждый. Это царские генералы, служившие Советской власти и угодившие в плен к сторонникам так называемого Белого движения, то есть белогвардейцам. В плену оказывались многие, но не многие предпочитали оставаться верными присяге до конца. На сей раз – присяге Советскому государству и Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

Запомним эти имена – имена НЕпредателей: генерал-лейтенант Александр Александрович фон Таубе (1864–1919); генерал‐майоры Александр Панфомирович Николаев (1860–1919) и Антон Владимирович Станкевич (1862–1919).

С февраля 1918 года генерал-лейтенант фон Таубе был назначен в Иркутске начальником штаба всех вооруженных сил Сибири. Основная работа Сибвоенкомата в тот период сводилась к формированию надежных регулярных частей Красной армии. После высадки 5 апреля 1918 года во Владивостоке японского десанта Таубе спешно разрабатывает план обороны Сибири от интервентов. Под его руководством формируются красные части и бьются в Забайкалье против атамана Семенова, а на западе – против Гайды. В сентябре 1918 года он был арестован белогвардейцами в местечке Бодайбо и приговорён военно-полевым судом в Екатеринбурге к смертной казни. Генералу предлагали публично отказать от большевизма, а также высокие посты в армии Колчака. На предложение Гайды о сотрудничестве генерал фон Таубе ответил: «Мои седины и контуженные ноги не позволяют мне идти на склоне лет в лагерь интервентов и врагов трудящейся России». Умер закованным в кандалы в одиночной камере от сыпного тифа.

Генерал‐майор Николаев с момента организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии руководил Невским районным комиссариатом по военным делам и командовал отрядом по охране невских коммуникаций. С июня 1918 года был комбригом и в сражениях против белых под Ямбургом и Гдовом командовал 3‐й бригадой 2‐й Петроградской пехотной дивизии. В ночь на 13 мая 1919 года, во время начала наступления частей Северного корпуса генерала Родзянко, после неожиданной атаки противника был захвачен в плен вместе со штабом левого боевого участка 6‐й стрелковой дивизии в районе деревни Попкова Гора к югу от Нарвы. 28 мая 1919 года Александр Панфомирович Николаев был повешен в Ямбурге.

Из некролога в журнале «Коммунистический Интернационал» (№ 9 за 1920 год):

«Днем генерал Суворов рассказывал, как офицеры наши перед казнью допрашивали генерала царского времени Николаева, взятого нашими в плен при схватке с большевиками. Генерал Николаев сказал: «Вы все – преступники, вы идете на Русь с самозванными генералами, а мы, как военные, подчинены правительству; законно или незаконно оно – не наше солдатское дело». Офицеры, судившие Николаева, заколебались, и, если бы не страх перед солдатами, которые запротестовали бы против помилования генерала-большевика, когда к солдатам-большевикам беспощадны, его помиловали бы. Пришлось вынести ему смертный приговор».

7 февраля 1920 года приказом Реввоенсовета генерал‐майор Николаев был посмертно награждён орденом Красного Знамени.

Генерал‐майор Станкевич в рядах РККА числился с 1918 года. В апреле-июне 1919 года командовал 42‐й стрелковой дивизией, затем служил помощником командующего 13‐й армией и одновременно возглавлял Нижнедевицкий отряд; командовал левой группой войск Старооскольского направления. С начала октября 1919 года – врид начальника 55‐й стрелковой дивизии. В ходе Орловско-Кромской операции в октябре 1919 года в результате измены начальника штаба 55‐й дивизии генерала А. Лаурица с группой комсостава (в селе Золотарёво под Орлом) был взят в плен. После допроса в штабе корниловцев отправлен в 1‐й батальон 1-го полка, где был предан военно-полевому суду. После отказа перейти на сторону белогвардейцев был повешен.

Приказом Реввоенсовета генерал‐майор Станкевич был посмертно награждён орденом Красного Знамени (Прик. РВСР № 53, 1920 г.). После разгрома деникинцев под Орлом его тело было перевезено в Москву и с воинскими почестями похоронено в братской могиле у Кремлёвской стены.

К этим трём именам с полным правом можно добавить ещё одно – генерал-лейтенанта Александра Павловича Востросаблина (1857–1921).

Генерал Востросаблин с ноября 1918 по 1919 год командовал курсами красных командиров в Ташкенте; являлся членом Реввоенсовета Туркестанской республики. В августе 1920 года при возвращении со съезда народов Востока в Баку по железной дороге был выброшен из вагона движущегося поезда белогвардейскими агентами. Через год он скончается от травм, полученных во время того происшествия. В 1921 Советское правительство посмертно наградило Александра Павловича Востросаблина орденом Красного Знамени (Прик. РВСР № 343, 1921 г.).

* * *

Но была и другая сторона «медали».

«Далеко не все военспецы были готовы идти за не доверявшими им большевиками до конца, – отмечает доктор исторических наук А. Ганин. – Не только сторонники РКП(б) негативно воспринимали бывших офицеров, но и наоборот. Многие бывшие офицеры считали большевиков предателями и инородцами, пришедшими к власти на немецкие деньги, стремившимися уничтожить национальную Россию. Воспринимали их как антигосударственную силу, которая попрала законность, подавляла православную веру, истребляла целые слои населения, ввергла страну в братоубийственную Гражданскую войну и была неспособна навести порядок.

В Красную армию офицеры попадали по разным причинам. Основной причиной являлась мобилизация. Что касается мотивов добровольного поступления, то среди них были и патриотическое стремление защищать страну от немцев, и попытка удержать под своим контролем органы военного управления, не допустив в них большевиков, и намерения организовать подпольную борьбу с большевиками, и, наконец, элементарное отсутствие средств к существованию.

Эскалация Гражданской войны породила такое массовое явление, как дезертирство, свойственное и рядовым бойцам, и представителям командного состава. Нередко дезертирство командиров сопровождалось переходом из одного лагеря Гражданской войны в другой. Разумеется, те, кто оказался в рядах красных не по своей воле, были первыми кандидатами на измену… Чтобы представить размах этого явления, достаточно отметить, что среди прошедших через ряды РККА 1580 выпускников Николаевской военной академии, по выявленным нами данным, дезертировали не менее 562 человек. Понятно, что если речь идет обо всей массе военспецов (а их могло пройти через ряды РККА до 100 000 человек), цифры будут намного выше»[43].

В июле 1918 года Лев Троцкий, серьёзно озабоченный сложившейся ситуацией, на чрезвычайном объединенном заседании ВЦИК, Моссовета, профсоюзов и фабзавкомов заявил: «У нас есть безупречные, преданные командиры на низших ступенях, но именно только на низших ступенях военной лестницы. Что касается лиц высшего командного состава, то у нас слишком мало офицеров, преданных Советской власти и честно выполняющих свои обязательства; более того, вы знаете, что некоторые из них прямо перебегают в лагерь наших врагов. В последнее время таких случаев было несколько. Перебежал Махин с Уфимского фронта, перебежал профессор академии Генштаба Богословский, только едва назначенный на Екатеринбургский фронт. Он скрылся, т. е., очевидно, бежал к чехословакам… Офицерство не отдает себе, по-видимому, отчета во всей остроте положения, которое для нас создается не только его прошлым, но и настоящим… Значительная часть офицерства думает, очевидно, что положение переворачивается в ее пользу, устраивает авантюристические заговоры и перебегает непосредственно в стан наших врагов.

Контрреволюционное офицерство, составляя значительную часть старого офицерства, создает условия ожесточенной и справедливой вражды и ненависти рабочей массы к его заговорщическим элементам и подозрительного недоверия к офицерству вообще. Я думаю, близок час, он, может быть, уже наступил, когда нам придется это фрондирующее, становящееся на дыбы офицерство обуздать железной уздой»[44].

В этих словах наркомвоенмора и председателя Реввоенсовета Республики Троцкого не только укор в адрес изменников, но и явный намёк на то, что с предателями среди офицерского состава Советская власть будет расправляться так же жёстко, как это делают с диким и необузданным конём: «железной уздой». То есть попросту – расстреливать.

Порою было за что. Дальний родственник генерала Снесарева Л. Болховитинов после Октябрьского переворота тоже начинал Гражданскую войну красным генералом-военспецем. И что же? Если верить воспоминаниям протоиерея Г. Шавельского, который встретил Болховитинова летом 1918 г. в Москве, последний при встрече заявил: «Ради Бога, не думайте, что я с этими негодяями! Если Бог поможет мне сформировать хотя бы два настоящих корпуса, столбов не хватит для виселиц, чтобы перевешать этих разбойников»[45].

Статистика же показывает следующее. По данным военного историка А. Кавтарадзе, фронтами у красных командовали 20 человек, в том числе – 17 военспецов[46]. Как пишет этот же автор, из 100 командующих армиями военными специалистами были 82 человека, в том числе 62 – бывших кадровых офицера, 17 членов РКП(б). Изменили советской власти 5 человек, в том числе 3 бывших кадровых офицера – Б.П. Богословский, Н.Д. Всеволодов и Ф.Е. Махин, а также 2 бывших офицера военного времени – И.Л. Сорокин и А.И. Харченко[47].

Историк Андрей Ганин: «К сожалению, сбор информации о командном составе РККА до сих пор оставляет желать лучшего. К примеру, не существует справочника по командармам Гражданской войны. Нет даже исчерпывающего персонального списка таких командующих. О некоторых командармах почти нет сведений (в особенности это касается тех, кто командовал «армиями» до возникновения регулярных армейских структур летом 1918 г.). Например, о бывшем прапорщике А. И. Ремневе, командовавшем в начале 1918 г. несколькими советскими армиями… Неизвестна судьба командовавшего 2‐й армией Восточного фронта партийного военспеца В.Н. Блохина (удалось установить, что в августе 1918 г. он был арестован М.С. Кедровым, причем допускалась возможность его расстрела за ложные успокоительные сведения). О том, насколько поверхностны представления о становлении Красной армии, свидетельствуют имеющиеся данные о первом командующем 4‐й армией Восточного фронта. В многочисленных документальных сборниках, справочниках и исследованиях отмечается, что это А.А. Ржевский, в отношении которого не имелось данных ни об имени и отчестве, ни о службе в старой армии. Но в действительности армией командовал выпускник Николаевской академии Генерального штаба бывший полковник Петр Васильевич Ржевский. Отрывочны биографические сведения и в отношении одного из крупных советских военных деятелей того периода – командующего Южным фронтом, а также 5‐й и 15‐й армиями бывшего полковника П.А. Славена…[48]

По итогам ряда современных исследований главнокомандующий Красной армией Северного Кавказа И. Л. Сорокин представляется не изменником, а скорее жертвой самосуда. С деятельностью Сорокина связан и расстрел в октябре 1918 г. командующего Таманской армией И.И. Матвеева за отказ выполнить приказ. Однако Матвеева также трудно отнести к изменникам. Не всегда лояльным по отношению к советской власти было поведение Ф.К. Миронова… Изменил большевикам, но уже не на должности командарма, бывший генерал‐майор Н.А. Жданов…

Существуют некоторые основания подозревать в измене командующего группой армий Южного фронта бывшего генерал-лейтенанта В.И. Селивачева, хотя прямых доказательств изменнических действий не обнаружено. Рассуждая о командармах-изменниках, трудно обойти вниманием и яркую личность генерала А.Л. Носовича, который формально должность командующего армией не занимал, но фактически обладал такого рода полномочиями и руководил действиями больших групп войск…

Пожалуй, самым высокопоставленным изменником за всю Гражданскую войну в лагере красных оказался главнокомандующий Восточным советским фронтом бывший подполковник М.А. Муравьев. Сюда же можно отнести и упомянутого выше П.А. Славена, командовавшего Южным фронтом, но впоследствии изменившего красным. Отметим, что оба они также имели в своих послужных списках должности командующих армиями.

Таким образом, из 120 командующих советскими армиями и фронтами в Гражданскую войну на сторону противника перешли восемь человек: Б.П. Богословский, Н.Д. Всеволодов, Н.А. Жданов, Ф.Е. Махин, М.А. Муравьев, П. А. Славен, А.И. Харченко и В.В. Яковлев»[49].

Статистика – вещь полезная. Но иногда – убийственная.

* * *

Вернёмся к трагическим коллизиям 2‐й армии Восточного фронта.

Итак, первый командующий воюющей армией тов. Яковлев 26 июня 1918 года, преступно покинув свой пост, трусливо перешёл на сторону противника. Его место занял тов. Махин, который бежал… уже через неделю. Драма, достойная кисти художника Брюллова – нечто из цикла «Последний день Помпеи». Что же произошло?

А произошло следующее. Большевики, отличавшиеся некой последовательностью в своих действиях по отношению к непримиримым врагам Советской власти, при всей их жестокости продолжали оставаться неисправимыми романтиками. Именно поэтому при решении важных задач делали ставку на надёжных и преданных товарищей – то есть на своих. Беда заключалась в другом: эти, которые свои, зачастую не соответствовали тем высоким требованиям, которые впоследствии золотыми буквами будут вписаны в «Моральный кодекс строителя коммунизма». Не каждый каторжанин, налётчик и вор, которого революционная пена взметнула на вершину власти, мог выдержать требования высокой морали, предъявляемой вышеназванным «Кодексом».

Впрочем, это выяснится позже, в мирной жизни, а тогда, в вихре Гражданской войны, задумываться о таких «мелочах» не было времени, ибо всем казалось, что цель оправдывает средства. А потому не брезговали ни каторжанами, ни отпетыми уголовниками.

К чему это я? Да к тому, что одним из таких людей оказался и первый командующий 2‐й советской армией Восточного фронта некто тов. Яковлев.

Начну с того, что Яковлев – это псевдоним; как и имя – Василий Васильевич; он же «Стоянович», «Николай» и «Финн». Всё это – партийные клички (если хотите – уголовные погоняла) одного и того же человека – Константина Алексеевича Мячина (1886–1938), большевика-ленинца, члена РСДРП с 1905 года.

И всё бы ничего, если б этот Яковлев-Мячин являлся идейным большевистским вдохновителем, этаким массовиком-затейником, посылавшим соратников строить баррикады, или, скажем, писавшим жаркие воззвания к рабочим. Если бы! Этот самый Яковлев во времена оные, без всякого преувеличения, был бандитом и налётчиком. А ещё – безжалостным убийцей. Ибо в дореволюционный период запомнился соратникам по партии, прежде всего, как организатор так называемых «эксов», которыми, как известно, грешили небезызвестные Камо (Симон Тер-Петросян), Никитич (Леонид Красин) и, конечно, ранний Коба-Джугашвили. Однако, если последние предпочитали Кавказ и близлежащие регионы, то тов. Яковлев со своими головорезами орудовал, в основном, на Южном Урале – в Миассе и Челябинске.

К 1908 году Яковлеву уже доверяют кассу боевиков; тогда же он участвует в ограблении почты Миасского завода. В тот раз в результате дерзкой операции налётчикам попали в руки два ценных пакета на 26 и 14 тыс. рублей. С весны 1909 года боевик уже в руководстве «Уральской боевой организации РСДРП», где занимается подготовкой и осуществлением крупных ограблений. Так, в августе того же года произошло громкое ограбление на станции Миасс: при участии 17 боевиков после кровавой перестрелки с полицией четверо человек были убиты, десять – тяжело ранены. На сей раз добычей налётчиков стали крупная денежная сумма и золотые слитки.

Позже «донор революции» Яковлев припишет себе участие в двадцати экспроприациях и «партизанских действиях». Однако о количестве убитых им кассиров, инкассаторов и охранников «экспроприатор» застенчиво умолчит: действительно, какое это имело значение, если цель оправдывает средства!

Покуролесив по России, аки тать с разбойничьего тракта, и пролив человеческой кровушки немерено, когда запахло жареным (после введения премьером П. Столыпиным в отношении подобных типов военно-полевых судов), Яковлев вместе с деньгами быстренько бежал за границу. Германия, Швеция, Бельгия… С шальными деньгами и бесшабашной головушкой этому типу было везде хорошо. И так – до Февральской революции.

Далее следы этого нувориша со товарищи обнаруживаются в Уфе и на Урале, где ими выполнялась роль неких «социальных дрожжей» для новой, «Великой Октябрьской», революции. После Октябрьского переворота 1917 года его сначала назначают комиссаром телеграфных и телефонных станций, затем – членом ВЧК (до января 1918-го занимал должность заместителя председателя ВЧК). И это неспроста: Яковлев – старый партийный товарищ Якова Свердлова, и этим всё сказано. Свои назначают своих.

Именно Яковлеву глава ВЦИК поручает ответственное задание – доставить крупную партию оружия с Сестрорецкого завода в Петроград. И преданный соратник блестяще справляется с этим делом. Весной 1918-го Яковлев доставит из Уфы железнодорожный состав из сорока вагонов с хлебом для голодающего Петрограда, получив взамен оружие и деньги для борьбы с атаманом Дутовым.

Дальше – больше. В апреле 1918 года по поручению всё того же Свердлова и Ленина Яковлеву поручается очередное сверхсекретное задание: вывести Царскую семью из Тобольска, где та пребывала в ссылке. Приехав в Тобольск с вооружённым отрядом и с мандатом, подписанным Лениным и Свердловым, Яковлев перевозит часть семьи бывшего императора в Тюмень (бывший цесаревич Алексей в это время заболел, поэтому решено было вывезти лишь Государя с Государыней, великую княжну Марию, князя В. Долгорукова и доктора Е. Боткина). Остальные члены Царской семьи оставались в Тобольске с больным наследником (они будут перевезены в Екатеринбург позднее).

После того как на лошадях добрались от Тобольска до Тюмени, оттуда на поезде поехали к Омску, где Яковлев по прямому проводу связался с Москвой. Свердлов распорядился отвезти Государя в «столицу Урала» Екатеринбург. Прибыв в Екатеринбург, Яковлев передал Августейших пленников председателю областного совета тов. Белобородову и военному комиссару тов. Голощёкину. Что было потом – хорошо известно: заточение в Доме особого назначения (доме Ипатьева) и дикая расправа над всеми узниками в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

Теперь ближе к нашим событиям.

После выполнения очередного важного задания Свердлова Яковлев, разругавшись с руководителями Уралоблсовета, не стал возвращаться в Тобольск за оставшимися ссыльными, а напрямик отбыл в Москву. 8 июня 1918 года состоялся приказ Н. Подвойского о назначении Яковлева «главнокомандующим Урало-Оренбургским фронтом» (против войск оренбургского атамана А. Дутова); ему поручается общее руководство обороной ст. Кинель близ Самары. Но! Разобидевшиеся на Яковлева большевики-уральцы выступили резко против его назначения, и вступление в командование так и не состоялось.

Однако тов. Свердлов не привык отступать. Когда после восстания чехословаков 22 июня 1918 года на базе уфимских формирований создаётся 2‐я советская армия, декретом РВС Восточного фронта № 3 командующим назначается не кто иной, как тов. Яковлев.

Многое бы дал Яков Михайлович, чтобы вернуть всё обратно: через считанные дни его протеже… просто исчезнет! Он вынырнет из небытия в октябре 1918 года, когда, явившись в Комуч, предложит свои услуги «учредиловцам». Вчерашним врагам несостоявшийся командарм заявит, что полностью разочаровался в Советской власти и напишет обращение к красноармейцам с призывом переходить на сторону Комуча.

С приходом к власти Колчака вчерашнего большевика, конечно, арестуют и доставят в Челябинск. После того как Яковлева неожиданно освободят под подписку, он, вспомнив былое, тут же смоется за границу (на сей раз – в Харбин).

А потом в ноябрьском номере омской газеты «Правительственный вестник» за 1919 год появится некая «Исповедь большевика» – своеобразный оправдательный опус беглого «комиссара Яковлева».

Кто читал эту «Исповедь» – знает: она ни о чём. Яковлев-Мячин – заблудшая овца, этакий никчемный бормотолог. А всё потому, что этот человек неискренен. Данный тип, чьи руки по локоть в крови невинных людей, и словом не обмолвился ни о своих безумных «эксах», ни о личном участии в судьбе Царской семьи. Его место определилось ещё тогда, в июне 1918 года, и оно – у расстрельной стены.

Но расстреляют Яковлева-Мячина не сразу. В марте 1928 года он отправит покаянные письма И. Сталину и председателю ОГПУ В. Менжинскому. Ему разрешат вернуться. Потом будет десятилетний срок на Соловках и работа на строительстве Беломорско-Балтийского канала. А к стене поставят в 1938‐м. Тогда многие получат своё – кто-то заслуженно, кто-то – понапрасну.

* * *

М. Пьяный Бор

2 июля 1918 г.

2 час. 23 мин.

Без боя Уфы не сдавайте. Помните, когда нужно маневрировать к левому флангу Тухачевского.

Главнокомандующий Муравьев[50].

Совсем иной жизненный путь прошёл другой беглый командарм-2 Фёдор Евдокимович Махин (1882–1945). Он родился в Иркутске в старообрядческой семье ветерана туркестанских походов и Крымской войны, кавалера полного банта знака отличия Военного ордена урядника Оренбургского казачьего войска Евдокима Васильевича Махина.

После окончания в 1904 году Оренбургского казачьего юнкерского училища по первому разряду был выпущен в чине хорунжего и направлен на службу в 6‐й Оренбургский казачий полк. В 1908‐м получил чин сотника и поступил в Николаевскую академию Генерального штаба. По окончании Академии по первому разряду был причислен к Генеральному штабу. В Первую мировую войну Ф. Махин служил в штабах 8‐й и 6‐й армий и 47-го армейского корпуса. В и[51]юле 1917 года Фёдор Евдокимович был назначен на должность начальника штаба 3‐й стрелковой дивизии.

Историк А. Ганин пишет, что Махин, уважительно относясь к отцу, даже став штаб-офицером, никогда не курил в его присутствии[52]. Так проявлялось семейное взаимоуважение.

Служить бы и дальше офицеру чинно и справно, если б однажды судьба не схлестнула его с социалистами-революционерами (эсерами); причём эти объятия оказались настолько тесными, что Махин на раз-два возглавил штаб военной организации эсеровской партии. Считается, что именно по приказу ЦК ПСР (партии социал-революционеров) он поступил на службу в Красную армию, возглавив аж оперативное отделение штаба военного руководителя Московского района[53]. После этого Махина ждал новый ответственный пост: 18 июня 1918 года председатель Высшей военной инспекции Н. Подвойский подписывает приказ о назначении его врио начальника Уфимской советской дивизии и одновременно – военруком Уфимского губернского комиссариата по военным делам и начальником временного полевого штаба при комиссариате[54].

Из телеграммы Махина командовавшему войсками в районе Уфа – Самара В. Блохину от 18 июня: «Согласно приказания наркомвоенмор товарища Подвойского я сего числа принял командование войсками против чехословаков по линиям Уфа – Самара и Уфа – Челябинск. Военрук Махин»[55].

А это из приказа № 146 от 17 июня 1918 года председателя Высшей военной инспекции Н. Подвойского: «…Во главе всех сил, действующих на самаро-челябинском направлении, мною оставляется временный полевой штаб, учрежденный моим приказом от 13 июня № 138 при Уфимском губернском комиссариат по военным делам, во главе с прибывшим вчера ночью, по моему вызову из Москвы, товарищем Генерального штаба Махиным, обладающим великим боевым опытом, запасом совершеннейших знаний, и другими опытными военачальниками с прочно установленной боевой репутацией. Товарищ Махин – военный руководитель Уфимского губернского комиссариата – ни один день не оставался в стороне, когда правительство призывало к созданию вооружённых сил Российской Федеративной Советской Республики…»[56]

Таким образом, военруку Махину было поручено руководство боевыми операциями против чехословаков на миасском и кинельском направлениях.

События развивались стремительно, и уже через девять дней, 26 июня, декретом РВС Восточного фронта № 8 новым командующим 2‐й советской армией (предыдущий командующий, тов. Яковлев, как мы знаем, бежал) назначается Фёдор Махин. [57]

Секретарь Уфимского губкома РКП(б) Г. Котов писал: «Центр, очевидно, придавал Уфе в то время большое значение, и этот фронт бросать не намеревался. Поэтому в Уфу из центра со всеми надлежащими мандатами и прислан был эсер Махин. Как внешний его вид, так и манера держать себя не вызывали у нас никакого подозрения. Наоборот, на заседании расширенного губсовнаркома, где Махин делал доклад о том, с какими целями и задачами он послан к нам центром, он произвел на всех положительное впечатление…»[58]

Вообще, история назначения на должность командарма-2 долгое время была покрыта мраком, пока не стала известна подоплека в этом деле некоего прапорщика Н. Мартьянова, в прошлом товарища прокурора Тифлисской судебной палаты, тоже из эсеров, служившего в штабе советского Восточного фронта.

Один из членов ПСР, некто И. Дашевский, на процессе эсеров в 1922 году упомянул о Мартьянове следующее: «Одновременно с Махиным было решено послать другого нашего давнишнего военного работника, еще по Петрограду, по фамилии Мартьянов, бывшего в небольшом чине, кажется в чине прапорщика или подпоручика, имевшего знакомство с Махиным, работавшего по установлению связи и информации. Кажется, он был назначен к Махину именно на должность начальника связи штаба. В частности, мы имели определённое предположение, что именно Мартьянов, известный нам с этой именно стороны как чрезвычайно расторопный, распорядительный и пронырливый работник, сумеет легче и быстрее всего организовать связи Махина с нашими товарищами как по ту, так и по эту сторону фронта… Махин получил назначение, вместе с Мартьяновым отправился на фронт и спустя некоторое время в районе Уфы перешел на сторону Самарского комитета Учредительного Собрания. Вместе с ним перешел и Мартьянов»[59].

Бывший член боевой организации эсеров, а потом – и ЦК партии эсеров, – Михаил Веденяпин-Штегеман писал: «Выполнение задачи, поставленной военной секцией Ц. К. партии, при указанных условиях могло быть возложено только на лицо с[о] специальным военным образованием и военным опытом. Таковым и являлся в партии Генерального штаба подполковник Махин. Он должен был принять на себя обязанность начальника штаба большевистских войск, действовавших в Уфимском районе, составить свой штаб из партийных эсеровских работников и сделать всё для скорейшей и безболезненной ликвидации и борьбы за овладение этим районом»[60].

Впрочем, Махин наломал дров ещё до своего назначения командармом. Например, на заседании военного совета в Уфе 24 июня он возражал против создания Горного штаба для ведения партизанских действий и диверсионной работы на железной дороге против наступавших чехословаков. Несмотря на то что совет всё-таки решил создать такой штаб, Махину якобы в последний момент удалось сорвать этот план. Как отмечал тот же Веденяпин, «подобная порча железной дороги надолго бы прекратила сообщение России с Сибирью и поставила бы железнодорожных служащих Самаро-Златоустовской дороги в безвыходное положение…»[61]

Г.Н. Котов: «Случалось мне, как секретарю парткома, бывать в штабе военрука Махина за информацией для комитета и для печати, он беседовал со мной всегда очень внимательно и серьезно, но жизнь в штабе шла, по-видимому, беспорядочно… Так продолжалось с неделю. Ознакомившись с делами на месте, Махин выехал на автомобиле на фронт – и не вернулся. Очевидно, ему было достаточно и недели, чтобы «наладить» нашу военную оборону. Он втерся к нам с заранее обдуманным намерением как провокатор, с целью предательства…»[62]

Факт перехода линии фронта командармом-2 Махиным именно на автомобиле подтверждает и полковник Станислав Чечек. По его версии, советский командарм со своим адъютантом выехал на автомобиле навстречу Чечеку и при встрече с ним заявил: [63]«Я начальник штаба красных войск в Уфе. Зная о вашем приближении, я разослал все части так, что вы можете войти в город беспрепятственно. Дальнейшее мое личное пребывание в городе – невозможно. Возвратиться туда мне нельзя… Идите на эту крепость смело, не раздумывайте, достаточно одной части, чтобы забрать город»[64].

Следует заметить, перебежчика Махина на той стороне никто особо не ждал. Хотя, судя по воспоминаниям некоторых эсеров, последние возлагали на члена своей партии большие надежды, надеясь, что бывший красный командарм возглавит как минимум Народную армию Комуча. Как бы не так!

Вот что по этому поводу вспоминал управделами Комуча Я. Дворжец:

«Однажды мне доложили, что чешские офицеры привели арестованного. Я приказал его принять, а офицеров отпустить, но получил ответ, что офицерам приказано сдать арестованного лично из рук в руки мне. Я приказал ввести их в кабинет и был удивлен видом и фигурой арестованного. Очень полный, высокий с крупным мясистым лицом, выплывающим за воротник косоворотки – в куцем потертом пиджаке, странных брюках весьма неопределенного цвета и рыжих сапогах. На мой вопрос о том, кто он, арестованный просил меня [сказать] несколько слов наедине, и я попросил его на балкон.

Выйдя туда, арестованный вытащил свое удостоверение личности, которое меня ввергло в величайшее удивление – перед[о] мною стоял команд[ующий] Уфим[ским] фронтом товарищ Махин, как о том свидетельствовало удостоверение, подписанное самим Подвойским. На мой крайне недоуменный взгляд и вопрос, который был в нем, тов. Махин сообщил, что он с.-р. член воен[ной] комис[сии] ЦК партии, командирован на службу к б[ольшеви]кам партией со специальным заданием занять видное место, как подполковник ген[ерального] штаба и действовать согласно директивам партии. Командуя фронтом, он в нужный момент спутал все карты, скрыл следы своих распоряжений для невозможности разобраться в директивах, данных им одним [для] запутывания другого и скрылся, перебрался через фронт в распоряжение К[омитета членов] Уч[редительного собрания]. Конечно, я поспешил сообщить тов. Вольскому и др. о прибытии тов. Махина, а прибывший вскоре тов. Веденяпин (как член ЦК), быв[ший] в командировке, подтвердил все сказанное тов. Махиным и опубликовал в печати.

Казалось бы, что получив в свое распоряжение опытного офицера генштаб[иста], с.-р., выполнившего блестяще задание партии – Ком[итет членов] У[чредительного] С[обрания] поспешит заменить им малоизвестного, определенно антипатичного и находившегося под контр. – рев. подозрением Галкина, но, увы, уже здесь Ком. У.С. побоялся пойти на этот шаг под давлением провозглашенного всякой правой печатью лозунга – армия вне политики…

Махину был дан мандат на право присутствования в штабе Н[ародной] армии в качестве связи с Ком. У.С., но и этот шаг вызвал решительный протест и вопль со стороны Галкина и «демократического» штаба и Ком. У.С. вынужден был согласиться на назначение Махина команд[ующим] Вольским фронтом, которое предложил Штаб в желании избавиться от «контроля» эсеровского Генштаба… Махин продолжал оставаться в немилости»[65].

Тем не менее уже в последних числах июля Ф. Махин получил благодарственную телеграмму от Комуча и лично от Станислава Чечека за победу над красными, одержанную накануне на хвалынском направлении. В дальнейшем его операции на правобережье Волги были достаточно успешными (против него действовали боевые отряды В. И. Чапаева). Летом 1918 года войска Махина на Вольско-Хвалынском фронте освободили от противника (красных) юго-западную часть Самарской и северную часть Саратовской губерний. В бою под Ливянкой 8 августа 1918 года бывший красный командарм, находясь на передовой, был ранен ружейной пулей в лицо (пуля угодила в правую верхнюю челюстную кость, войдя возле носа и выйдя в районе уха). Несмотря на серьёзное ранение, Махин до конца оставался в строю и продолжал руководить боем.

30 сентября 1918 года в бою под д. Васильевкой он будет повторно тяжело ранен; «за проявленное мужество и самоотвержение в боях против большевиков» отважного эсера произведут в полковники. 6 сентября Махин вторично взял Вольск, ворвавшись в город на плечах противника. Была наголову разбита Вольская советская дивизия (в результате операции погибли начдив и начальник штаба; было пленено почти 400 человек).

«Считаю его одним из доблестнейших офицеров, пользующихся полным доверием и уважением в войсках»[66], – так отзывался о Ф. Махине Главком Народной армии Комуча В. Болдырев.

После сдачи белыми Самары (7 октября 1918 г.) Махин будет назначен командующим Поволжским фронтом; с 9 октября – возглавит Бузулукский участок фронта (позднее – Бузулукская группа Юго-Западной армии).[67]

Такой вот «красный командарм-2».

* * *

Известно, что приказ о назначении Махина командармом подписывал командующий большевистским Восточным фронтом левый эсер М. Муравьёв. Исходя из этого, некоторые исследователи ошибочно считают, что комфронта был одним из участников эсеровского заговора, однако это, конечно же, не так.

Левые эсеры к тому времени полностью разошлись с остальными эсерами. Сразу после февральских событий 1917 года левое крыло партии эсеров, объединившееся вокруг газеты «Земля и воля», стало проводить антивоенную политику, осудив войну как империалистическую и требуя немедленно выйти из неё; кроме того, левая оппозиция требовала прекратить сотрудничество партии эсеров с Временным правительством и немедленно передать землю крестьянам. Они же приняли участие в Октябрьском вооружённом перевороте и поддержали партию большевиков.