Читать книгу Человек безумный. На грани сознания - Виктор Тен - Страница 5

Лейбниц, опираясь на Декарта, ввел понятие о мышлении как об интеграле, а не простой арифметической сумме, которая характеризует протяженность. Лейбниц исходил при этом из противоположности протяженности и мышления: если к протяженности применимо суммирование, то к мышлению – нет.

Лейбница часто причисляют к критикам Декарта, тогда как он на самом деле развивал картезианство. Впрочем, элемент критики тоже имел место быть: Лейбниц, в отличие от Декарта, признавал немыслимое (то, что Фрейд потом включил в понятие о подкорковых явлениях) в сфере психического, т. е. в его теории уже наметился отход от субстанциальности мышления, переход к более широкому понятию «сознание».

Впоследствии, еще нерефлективно, вместо декартова «мышления» в трудах ученых и философов стало фигурировать «сознание», по крайней мере по смыслу. Вместо «протяженности», как уже отмечено, с подачи французских материалистов стала фигурировать «материя».

«Декартова пропасть» между сознанием и материей является началом разделения наук на гуманитарные и естественные с их собственной вторичной «пропастью». В эту пропасть, штурмуемую с обеих сторон, ссыпалось великое множество теорий. С одной стороны, естественники-материалисты пытались очень просто объяснить сознание своими методами, вплоть до движения частиц. С другой стороны, идеалисты пытались не менее просто объяснить материю, исходя из Я. (Чего стоят одни «Картезианские размышления» Э. Гуссерля, которые смело можно называть «Антикартезианскими размышлениями», учитывая старания, приложенные основателем феноменологии к тому, чтобы затушевать «пропасть Декарта».)

С подачи Декарта предметом новой, нецерковной науки о психике, вместо таких понятий как дух и душа, стало сознание, а основным методом исследования его – интроспекция. Это «внутри-себя-копание» или «внутрь-себя-смотрение»; исследование «в-себе-бытия» сознания самим сознанием. Этот, с позволения сказать, «метод», впоследствии получивший название «субъективного метода» (ибо о какой объективности можно здесь говорить?), надолго стал единственным методом нарождающейся психологии.

С началом эпохи Просвещения началось повальное увлечение образованных людей анатомией. Появилось понятие «анатомический театр», кощунственное в своей основе. Художники писали картины на тему «расчлененки» (пример: шедевр Рембрандта «Урок анатомии доктора Тюльпа»). Воровство свежих трупов с кладбищ приняло характер одновременно общественного бедствия и бизнеса. Светские люди приглашали друг друга на сеансы расчленения, как на чашку чая или кофе, и кромсали трупы, попивая чаи и кофе с «конфетками». Домашний анатомический театр считался таким же элементом престижа, как раззолоченный экипаж или немыслимой высоты прическа. Шатобриан, живший в Париже на улице, ведущей к кладбищу, не мог спать по ночам. Всю ночь напролет под его окнами гремели по булыжной мостовой повозки с выкогтенными из земли трупами. Днем на кладбище везли умерших, подсчитывая затраты на похороны, ночью обратно везли свежие трупы, подсчитывая прибыли от реализации в анатомические театры. Европа уже тогда начала потихоньку сходить с ума на почве бездушного умствования и бизнеса, потерявшего совесть. Трудно представить себе подобное поведение православных людей или мусульман как массовое явление.

Успехи анатомии позволили конкретизировать предмет еще не рожденной науки психологии, вследствие чего психофизическая проблема была заменена психофизиологической.

«Декартова пропасть» как проблема «сознание/бытие» осталась философии. Предметом новой науки становилась дихотомия «сознание/тело человека», или, точнее, «сознание/сома». Последнее позволяет учитывать функцию, т. е. не только анатомический, но и физиологический аспект. Это особенно важно, ибо внимание исследователей сфокусировалось на физиологическом обеспечении актов сознания. Начало развиваться учение о рефлексах (впервые это слово употребил Декарт), стали появляться программы построения психологии как опытной науки. При этом интроспекция долго еще оставалась единственным методом. Ученые делали те или иные выводы, испытывая и изучая самих себя, опираясь на акты собственного сознания.

Страной, где подобные исследования получили максимальное распространение, стала Германия, а апологетом интроспекции стал профессор В. Вундт, создавший огромную школу, которая рассыпалась еще при его жизни, потому что наука на базе интроспекции невозможна. У каждого исследователя и каждого испытуемого – свое Я, которое вмешивается в процесс интроспекции, так что получается картина личных мнений, а не объективных фактов. Тогда впервые на повестку дня встала проблема объективного метода в изучении феноменов сознания.

Постановка проблемы объективного метода является началом науки психологии. Несмотря на то что автором понятия о рефлексе является Декарт, говорить в его время о психологии как отдельной науке не приходилось. Сердцевиной науки является ее методология, ибо – если подходить строго – все науки изучают один предмет: Универсум. Различия касаются только метода.

В современной теории науки принято считать, что началом ее является формирование собственного категориального аппарата. На мой взгляд, это заблуждение. Категориальный аппарат – критерий скорее количественный, чем качественный. Например, в современной физике он настолько отличен от времен Ньютона, что два физика, оперирующие категориями разных времен, не поймут друг друга. Зато категориальный аппарат квантовой физики, неприменимый к физике твердого тела, адекватно характеризует явления сознания (Эдди, Н. Бехтерева, Пенроуз, Картрайт, Шимони, Каку и др.), – поговорим об этом ниже. При этом мы знаем: замены и нововведения совершаются постепенно. Еще показательней ситуация в философии. Каждый сколько-нибудь значимый философ создает собственный категориальный аппарат. Философ, оперирующий категориями Гегеля, отрицает категориальный аппарат Канта, а кантианец не воспринимает категориальный аппарат Гуссерля.