Читать книгу Псы Господа - Виктор Точинов - Страница 30

Церковная инквизиция на Руси и в России никогда не отличалась ненужной и публичной жестокостью – хотя и была не раз в том попрекаема.

Лишь один пример: ересь жидовствующих (или, как стали ее называть ее политкорректные граждане несколько веков спустя – новгородско-московская ересь). Крупнейшая ересь 15-16 веков, давшая обильные ростки и побеги, во многом предопределившая главную беду века грядущего – Раскол.

Число же попавших на костер еретиков смехотворно мало: в Новгороде архиепископ Геннадий – главный инквизитор тех лет – приговорил к огненной казни двоих: архимандрита Кассиана и Некраса Рукавова (у последнего перед казнью был вырван раскаленными щипцами язык). В Москве сгорели еще трое: Иван-Волк Курицын, Дмитрий Коноплев, Иван Максимов. И всё! Всего пять аутодафе – на прочих покаявшихся жидовствующих налагали епитимьи, упорствующих снимали с церковных и государственных должностей, самых отпетых заключали в тюрьмы. Инквизиции католических стран сжигали в аналогичных случаях тысячами…

Но мягкость Русской инквизиции не означала мягкотелости. Работа шла на результат, а не на публику, привлекаемую на площади зрелищем корчившихся в огне осужденных еретиков и чернокнижников. Кстати говоря, сжигали на Руси всегда в срубе – и любители жутких зрелищ мук казнимого разглядеть не могли. В результате, уступая той же испанской инквизиции числом аутодафе на два порядка (десятки казней против тысяч) – инквизиция православная добилась аналогичного результата: ни одной религиозной войны в российской истории не зафиксировано.

Впрочем, справедливости ради надо признать, что церковные тюрьмы, куда попадали избегнувшие костра, гуманизмом к заключенным не страдали. Некоторые (тюрьма Соловецкого монастыря, тюрьма Спасо-Ефимьевского монастыря) приобрели особо печальную известность благодаря материалам, просочившимся в печать во времена тех или иных «оттепелей». Но узилища существовали при каждом из сотен православных монастырей – и пустовали крайне редко. Сроки заключения в приговорах не указывались – «впредь до раскаяния и исправления» – некоторые живучие узники умудрялись отсидеть по пятнадцать, а то и по двадцать лет…

Случаи такого долгожительства имели место лишь в «каменных острогах». В заслужившие жуткую славу монастырские «земляные остроги» сажали на несколько месяцев – и узник выходил оттуда инвалидом; сажали на год-два – не выходил никогда…

Исследователь 19 века свидетельствовал:

«Земляные тюрьмы представляли собой вырытые в земле ямы в три аршина глубины; края у них были обложены кирпичом; крыша состояла из досок, на которые была насыпана земля. В крыше находилось небольшое отверстие, закрываемое дверью… Для спанья пол устилался соломою. Для естественной нужды подавались особые судна, которые подымались и очищались раз в сутки. <…> В этот темный, сырой погреб, вырытый в земле, опускали живого человека, часто скованного по рукам и ногам. В подобных тюрьмах во множестве водились крысы, которые нередко нападали на беззащитного узника; были случаи, когда крысы объедали нос и уши у сидевших в подземной тюрьме “преступников”. Давать им что-либо для защиты от этих мелких хищников строго запрещалось. Виновные в нарушении этого правила наказывались чрезвычайно сурово. Так, например, караульщик за то только, что он дал находившемуся в Соловецкой земляной тюрьме “вору и бунтовщику Ивашке Салтыкову” палку для обороны от крыс, был за такую поблажку бит нещадно плетьми»1.

Существовали при монастырских тюрьмах и пыточные камеры со всей необходимой оснасткой… Известен характерный случай: Иоанн IV Грозный одобрил предложенный на высочайшее утверждение проект строительства каменного Соловецкого монастыря (прежний, деревянный, сгорел) – лишь при условии увеличения посадочных мест в «земляном остроге» и строительства при нем «избы пытошной»…

* * *

Спасо-Ефимьевский монастырь был знаменит не только своей подземной тюрьмой. Именно в нем с 1836 года хранились архивы Десятого присутствия Святейшего Синода – засекреченного подразделения, отпочковавшегося в том году от Канцелярии розыскных раскольнических дел Синода.

До декабря 1917 года в монастырские хранилища исправно поступали папки с самыми различными делами: материалы по розыску ересиархов и мистиков, практикующих крайне опасные, порой кровавые ритуалы, соседствовали с историями людей, облыжно и нелепо обвиненных кликушами в богопротивных и колдовских делах2… Зачастую попадались и дела заведомых сумасшедших, чей бред имел религиозную окраску и был признан опасным для православной церкви.

В самом начале 1918 года в обитель заявился отряд матросов, шумных, пьяных, – черная форма перекрещена пулеметными лентами, винтовки с примкнутыми штыками, красные ленточки на бескозырках, ручные бомбы у пояса.

Монастырь затих в тревожном ожидании. Сокровища ризницы и самые ценные иконы были надежно припрятаны, но ожидать можно было всего… Однако незваные гости заинтересовались тем, что никто и не думал прятать – старыми бумагами. Пожелтевшие папки паковали в брезентовые тюки, грузили на монастырские подводы – тех не хватало, матросики быстренько реквизировали в окрестных деревнях подвернувшийся под руку гужевой транспорт.

Командовавший матросами человек выглядел на их фоне более чем нелепо: невысокий, худощавый, в элегантнейшем «буржуйском» костюме под бобровой шубой, в бобровой же шапке и с тростью. Оружия человек не носил, по крайней мере на виду.

Настоятелю лицо странного командира показалось смутно знакомым. Но ни имя, ни обстоятельства встречи отец Елиозар так и не сумел вспомнить, пораженный внезапным беспамятством…

И потом, спустя полтора года, на допросе в ЧК, – поведал следователям, весьма интересующимся личностью статского советника Буланского, о своих встречах с Богданом Савельевичем в Синоде, и о его визитах в обитель. Но о последнем приезде, состоявшемся в морозном январе восемнадцатого, напрочь позабыл.

* * *

Папка, лежавшая на столе Богдана Буланского в сентябре 1927 года, поступила на хранение в Спасо-Ефимьевский архив одной из последних. И содержала документы о деле, по видимости малозначительном, не представляющем никакого интереса сейчас, десять лет спустя. Расследование касалось религиозного помешательства матроса Черноморского флота Прохора Цигулина (в двух документах дела он именовался отчего-то Цегулиным).

Суть дела была проста: Цигулин, поднявшийся из кубрика на палубу глубокой ночью с 5 на 6 октября, узрел не кого-нибудь, а шествующую в направлении бака Богородицу. По какой-такой надобности оказался в неурочное время и в неурочном месте полуодетый матрос, выяснить так и не удалось. Потрясенный увиденным, Цигулин ни о чем ином говорить не желал, упорно игнорируя все не относящиеся к делу вопросы.

Утром, вскоре после шестичасовой побудки, Цигулина обнаружили стоящим на четвереньках и исступленно целующим палубу. Покинуть место, ставшее святым после прикосновения стоп Богородицы, моряк наотрез отказался – был насильно доставлен в судовой лазарет, а спустя три часа – паровым катером в гарнизонный госпиталь.

Резолюция без подписи, начертанная на подшитом в дело рапорте капитан-лейтенанта Вязовского о происшествии, гласила: «По излечении подвергнуть дисциплинарному наказанию, ибо Уставом военно-морской службы предписано поднять тревогу при обнаружении на корабле посторонних, будь то хоть сама Богородица».

Но Цигулин так и не излечился… Напротив, бред усиливался, в рассказе появлялись все новые детали, явно досочиненные позже. Из первоначальных же слов матроса следовало немногое: лик у Богородицы был невыразимо прекрасен, кожа светилась словно бы собственным светом, волосы, казалось, парили в воздухе невесомо…

Но главная деталь рассказа – никогда не позволившая бы бедолаге перейти из разряда помешанных в категорию узревших-таки чудо – оказалась чрезвычайно пикантной: Богородица шла по палубе обнаженной! Совершенно голой! Ни единой ниточки!

Цигулин умер от мозговой горячки в конце января 1917 года. Банальная история банального сумасшествия…

Интерес Буланского вызывало лишь одно – место службы несчастного матроса. Служил он на флагмане черноморского флота – на линкоре «Императрица Мария».

Спустя сутки после обнаружения лобзающего палубу Цигулина линкор был уничтожен серией страшных взрывов, унесших жизни нескольких сотен матросов и офицеров. Причину взрывов следственная комиссия так и не установила.