Читать книгу Внеплановый ремонт - Виктор Улин - Страница 4

Они часто делились планами на будущее.

Нина мечтала стать балериной, что при ее фигуре казалось вполне реальным. Ларионов – как и все мальчишки, увлеченный техникой – собирался стать летчиком, хотя при его росте это вряд было возможным.

Нехорошие сны постепенно отступили от Нины, но она продолжала спать с братом, привыкнув к его близости с рождения.

При этом в ситуации не было ничего дурного.

Между ними вообще не возникало неловкостей, имеющих гендерную основу.

Понятие «подсмотреть», характерное для семей, где растут близкие по возрасту брат и сестра, оказывалось неприменимым к образу их жизни.

Прячась от ауры скандала, которая висела в квартире, как угольный дым, они всякую минуту стремились юркнуть к себе и отъединиться от родителей. Те, поглощенные борьбой, не обращали внимания на постоянно закрытую дверь детской комнаты, не имели подозрений, что там может делаться что-то непозволительное.

Непозволительного там и не делалось; просто брат и сестра росли без взаимных тайн.

Впервые осознав различие в строении, они некоторое время веселились, играя неприличными органами друг друга. Это произошло в столь раннем возрасте, что в баловстве не содержалось чувственности. Наигравшись, они привыкли к различиям, перестали их замечать. У себя в комнате брат с сестрой спокойно переодевались, не стесняясь показаться друг перед дружкой обнаженными и не видя в том предосудительного.

Совместные ночи тоже перетекали из качества в качество.

Ларионовская кровать оставалась неизменной, а оба росли.

Привыкнув спать рядом, однажды они обнаружили, что поневоле касаются друг друга телами. В подростковом возрасте пришлось обниматься, чтобы не упасть.

К тому времени Ларионов стал чувствовать сквозь Нинину ночную рубашку мягко выпирающие выпуклости на том месте, где когда-то имелись только большие круглые соски.

Это не смущало.

Несмотря на то «полноту» семьи, Ларионов воспринимал сестру почти как дочь. Ночью рядом дышала все так же, незаметно выросшая, крошка, которую он сам кормил через соску из бутылочки.

Сексуальное развитие шло нормальными темпами. В нужный момент он осознал, для каких целей предназначена та часть, на которую Нина когда-то привязывала бантик из красной шелковой ленточки.

Позиционируемая как ребенок, сестра все-таки была существом иного пола. В правильном возрасте его тело стало нескромно реагировать на ее соседство и этого не удавалось скрыть.

Но Нина делала вид, что ничего не замечает, а ее реакция для Ларионова оставалась непонятной.

Обнимаясь в постели так, как это делают любовники, они никогда не ласкали друг друга.

На самом деле, Нинина близость будоражила ему только тело, душа оставалась по-прежнему непорочной и не имела отношения к внешним проявлениям.

Возможно, если бы Ларионов – созревший мальчишка – впервые оказался рядом с сестрой, обретающей женские округлости, реакция оказалась бы иной. Но они спали вместе много лет; физиологические метаморфозы шли мимо их невинной близости.

Еще через некоторое время темы ночного шепота поменялись. Они уже не строили воздушных замков на песке, а обсуждали Нинины секреты.

Сестра делилась ими с братом, как должна была делиться с матерью. она не стеснялась в описании чувств, но и это казалось нормальным.

Вспоминая те годы, Ларионов понимал, что они с Ниной, подсознательно протестуя, создали модель нормальной семьи в противовес ненормальной семье родителей.

Брат оберегал сестру в школе, она готовила ему завтраки, гладила рубашки и пришивала пуговицы. Подрастая, не с матерью, а с ним она обсуждала наряды, в которых следует покорять сердца на школьных вечеринках. Перед выходом он подтягивал на ней колготки, застегивал бюстгальтер на спине, выравнивал бретельки и поправлял чашечки.

Но в таких прикосновениях не было ничего, кроме теплой заботы.

Это казалось странным, растущие груди одноклассниц волновали всерьез, Ларионов никогда не упускал случай как бы невзначай потрогать новые мягкости известных девчонок. Но Нинина грудь лежала за пределами его интересов.

Он просто любил сестру без памяти, любил ее всю: ее глаза, ее голос и запах ее подмышек, без которого не удавалось уснуть.

Так продолжалось до тех пор, пока не произошло ненужное.

В тот вечер сестра привычно забралась к нему в постель. Они давно спали голыми: вынужденные объятия делали сон чрезмерно жарким, а обнаженность не смущала. Разговор шел обычный, отключились оба незаметно. Но ближе к утру Ларионова посетил сон особого рода. Подобные временами навещали, но сумеречное действие всегда обрывалось на ходу – как в кино, где посреди фильма рвется пленка – и просыпался он без ненужных проявлений.

На этот раз пленка не оборвалась; невнятная женщина, окутавшая горячим телом, была с ним до самого конца.

Очнулся Ларионов, не понимая ничего, нашел себя в привычных объятиях сестры.

Но рука, свободная от Нининых плеч, стискивала ее грудь, а между ними было горячо и клейко. В небольшой детской комнате слоями полз взрослый запах.

Жидкость была знакомой. Ларионов умел вызывать ее, запершись в туалете с подходящей картинкой из «Огонька» и остервенело фантазируя о всех женщинах без исключения – вплоть до соседки по подъезду, которую однажды видел без бюстгальтера под летним платьем. Сестра в таких фантазиях не присутствовала; она не позиционировалась как тело, с которым можно испытать конвульсии.

Но наслаждение, которое только что завязало в узел, не шло ни в какое сравнение с тем, что бывало при взгляде на туго обтянутую промежность какой-нибудь фигуристки. А жидкости пролилось столько, что сестра казалась принявшей скользкий душ.

Все стало ясным. Он осторожно убрал ладонь с теплой груди.

Нина не шевельнулась, дышала ровно, хотя ему показалось, что она лишь притворяется спящей. Это было лучшим, что могло быть. Ларионов успокоился и вскоре снова уснул.

Спешить не приходилось, они оба учились во вторую смену.

Пробудившись полностью уже в начале дня, они не сразу смогли разъединиться: все высохло и намертво склеило их животы.

Нина поднялась первой, по-новому взглянула на нижнюю часть его тела и слегка порозовела.

Не имея опыта, Ларионов все-таки знал, что именно бывает между мужчиной и женщиной перед выбросом клея, и каков результат, если у нее это впервые. Поэтому, когда они выбрались из постели, Ларионов первым делом проверил простыню. На том месте, где лежала Нина, осталось желтое заскорузлое пятно, но следов крови не нашлось.

Он облегченно вздохнул, поняв, что ночное событие не отличается от упражнения перед голыми ляжками фигуристки.

Правда, постель пахла не только его продуктом и их общим потом, а чем-то еще – очень волнующим и совершенно незнакомым.

Но Ларионов не стал на этом заостряться, переживаний хватало. Он ничего не сказал сестре и она ничего не спросила; оба сделали вид, что ничего особенного не случилось.

В квартире стояла мирная тишина: родители давно ушли на работу. Никого не опасаясь, брат с сестрой не стали одеваться, а занялись необходимыми делами.

Прежде всего они поставили стираться испачканную простыню, а кровать не заправили, оставили проветриваться, поскольку она промокла до матраса.

Потом пришла пора избавиться от следов ночного происшествия. Ванная комната в квартире не отличалась величиной, брат с сестрой по очереди приняли душ, несколько раз намылив и омыв друг друга.

Это было не в новинку; без родителей они нередко занимались гигиеной обоюдно – не ради острот, а проявляя невинную нежность.

Но в этот день прикасаться к Нининому телу оказалось как-то нехорошо волнующе.

И даже смотреть на нее было неловко. Грудь казалась набухшей, соски стянулись и покраснели на вершинках. Над тем местом, которое Нина сегодня намывала с особым тщанием, вились черные волосики, которых раньше то ли не было, то ли он не замечал.

Впрочем, это могло показаться: Ларионов все еще был сам не свой.

Однако незнакомое видение знакомых вещей ударило в затылок нехорошим сомнением.

Пересилив себя, он взглянул сестре в глаза и как можно спокойнее спросил, не сделал ли он с ней ночью чего-нибудь плохого.

Вопрос был ужасен. Но еще более ужасным оказалось бы жить дальше, мучась догадками.

Сестра вдруг покраснела – маков цвет пролился на нее снизу вверх, от живота до бровей, нахмуренных под мокрыми волосами – и беззвучно покачала головой.

А потом нагнулась из ванны и быстро поцеловала в губы.

Поцелуй пробил так, что Ларионов еле дождался, когда сестра ополоснется еще раз и примется вытираться.

Подав ей полотенце, он рванулся в туалет, даже не прихватив журнала.

В последний момент перед началом судорог он подумал не о соседке по парте, которая целый год истязала голыми коленками, а о сокровенных местах сестры.

Это было не просто ненужным, а лежало за пределами допустимого.

После туалета стало чуть спокойнее.

Сестра привычно накормила яичницей, они, как обычно, взявшись за руки ушли в школу. Ничто не выбивалось из распорядка.

Однако он понимал, что случившееся серьезно.

Ларионов помнил сон, но не осталось в памяти, как он взял Нину за грудь.

Он знал, что все сущее меняется. Динамику восприятия невозможно было предугадать.

Днем он боготворил сестру, жил ею, поправлял каждый ее волосок и сдувал с нее пылинки.

Но ночью голова отключалась и верх брало тело.

И не было никаких гарантий, что через некоторое время он не изнасилует сестру во сне – или просто не причинит ей боль – а утром ничего не вспомнит.

Жизнь требовала коррекции.

Вечером брат c сестрой привычно легли в одну кровать, привычно обнялись и завели привычный разговор. Но, почувствовав, что вот-вот заснет, Ларионов расцепил объятия, поднял Нину и молча отвел в другую кровать.

Сестра не спросила причины, но, кажется, не удивилась. Вероятно, случившееся было шоком не только для него.

Ничто другое в их отношениях не изменилось; они продолжали по вечерам нежиться в объятиях и даже иногда целовались.

Подобных эксцессов не повторилось.

Не желая больше рисковать, перед сном Ларионов с особой яростью – иногда по два раза подряд – опустошал себя над «Огоньком», это помогало.

Так они жили, пока в восьмом классе Нина не стала девушкой.

Не подготовленная дурой матерью к переменам, она испугалась и, как всегда, обратилась к брату. Ларионов знал, что кровь, появившаяся без его участия, означает переход сестры в новое состояние, и велел ей поговорить с матерью.

Родители спохватились, наконец осознали, что выросшие дети продолжают жить в одной комнате, и в семье произошла перестановка.

Ларионов переселился к отцу, его место около Нины заняла мать.