Читать книгу Я думаю. Cogito ergo sum - Виктор Улин - Страница 4

Когда общий объем написанного за жизнь переваливает отметку 500 авторских листов (т.е. 20 миллионов знаков с учетом пробелов), а в творческом портфеле имеешь больше 100 полноценных произведений (от путевых заметок до психологических романов в жанре откровенной эротики), перестаешь следить за своими публикациями (особенно за теми, которые не приносят денег).

Но некоторые кажутся мне очень дорогими.

К подобным отношу несколько материалов, размещенных на сайте Евгения Берковича «Записки по еврейской истории».

Почему меня, русского по рождению, волнует тема?

Всю жизнь мне были близки сыны Израиля.

Первая школьная любовь Ирина А. была девятиклассницей с лицом жены плотника Иосифа.

Лучшими сокурсниками по матмех факультету ЛГУ (равно как и преподавателями-математиками) оказались евреи.

Евреем был мой задушевный друг поздних времен – профессор матфака БГУ Семен Израилевич Спивак, харизматический человек и глава местной общины. Я называл его «ребе», я наслаждался его обществом, мы могли разговаривать часами обо всем на свете. А уж сколько мы со Спиваком спили… то есть нет, прошу прощения, выпили – этого не смогу подсчитать.

Я всегда мечтал жить в Израиле, причем не только потому, что там нет ни осени, ни зимы, ни триколора.

Увы, в земле обетованной мне не суждено даже побывать…

Почему мне так близок этот народ, чем он привлекает?

Что нахожу я в потомках Сима, но не в сыновьях Хама?

Нахожу много, невольно сравниваю с характерным для моей нации, моего как бы родного социума, являющего лицо России.

Прежде всего это отношение к своим корням.

Не к белым березкам, разбитым дорогам и гульбе – а к тем, которые позволяли ощутить единение со своим народом даже во времена, когда не имелось физической родины.

Вопросы веры и неверия (отношение к которым определил писатель, чье имя носит Литературный институт) относятся к разряду тонких мировоззренческих категорий.

Народ, одним из первых нашедший единого Б-га, демонстрирует по отношению к нему высшую степень сдержанности, под которой кроется бездонная глубина.

И это не похоже на христиан, которые размахивают своим богом, как хозяйственной сумкой.

Уважение к еврейской нации побуждает меня писать об антисемитизме, хотя последний меня не касается.

Как художник слова я солидарен с Гейне, говорившим, что трещина мира проходит сквозь сердце поэта.

Художник не может быть националистом.

Этот тезис я выражал во многих произведениях, на нем стоял и буду стоять.

Истинное искусство должно затрагивать общечеловеческие проблемы, оно не имеет права выражать чаяния одной нации путем ущемления другой.

В противном случае искусство теряет право именоваться искусством, а выразитель – художником.

Идея узконациональная является античеловеческой и убивает все.

Классический пример тому дает германский фашизм.

За 12 лет своего существования на высоком экономическом уровне национал-социализм дал мировой культуре всего 2 имени: дирижер Герберт фон Караян и кинооператор-документалист Лени Рифеншталь. Но, во-первых, эти исключения лишь подтверждают правило. А во-вторых, ни дирижер, ни кинодокументалист не могут считаться художниками в высшем смысле слова: они ничего не создавали, только исполняли и регистрировали.

Мое личное отношение к национализму полностью оформилось в 1983 году, во дворе концлагеря Бухенвальд; оно выражено в одном из мемуарно-публицистических романов, позволю себе привести цитату:

«…любой национализм <…> имеет один и тот же конечный пункт:

Ребристые, как кошачье нёбо, жерла печей крематория.»

Название этого очерка затрагивает тему, которая не становится второстепенной с течением времени.

Ведь если любой национализм плох, то антисемитизм просто омерзителен.

Писать об антисемитизме еврею трудно; его всегда могут обвинить в предвзятости.

А я русский и могу говорить все, что думаю.

До сих пор дискутируется мнение о том, был ли в СССР антисемитизм.

Иногда вопрос ставится шире: в чем корни антисемитизма как одного из отвратительных видов неприятия чужой нации и ее менталитета?

Я не буду рассуждать о других странах, мне достаточно России.

Мой русский народ обладает рядом замечательных черт; ни с чем не сравнятся таинства русской души, ее широта и щедрость.

Но, увы, сверху лежит другое.

Не только в анекдоте 2 русских = попойка + драка.

Моя нация никогда не жила по-человечески; ее образом жизни были тупой физический труд в будни и кровавые бои по праздникам.

Труд – рабский из рабских, труд ради самого труда, достойный лишь каких-нибудь пчел или муравьев. А бои отличались разнообразием: стенка на стенку, конец на конец, село на село, брат на брата, сын на отца, муж на жену… С кулаками, вилами, косами – с чем попадет под руку.

Розовощекий барин Тургенев рисовал пейзан на лоне природы; ему кто-то верит до сих пор. Хотя умильные Хори и Калинычи к истинным крестьянам XIX века – скотоподобному быдлу с кулаками вместо мозгов – имеют отношение не большее, чем «Если завтра война…» к реальной бойне.

Желчный доктор Чехов писал русскую деревню иначе – красками не акриловыми, а живыми. От его крестьян становится страшно.

Российский народ жил по Домострою – системе, в основе которой лежит насилие старшего над младшим, мужчины над женщиной, дурака над умным.

Главной иудейской истиной видится принцип «не делай другим того, чего не хочешь испытать сам», а главной заповедью – «возлюби ближнего».

Тип отношения к близким кажется мне определяющим для народа как сущности.

Чего бы мне ни говорили, я не могу представить себе еврея – самого грубого из одесских амбалов – который пинал бы сапогом в грудь свою беременную жену.

(А вот Толстовского мужичка, «сеятеля и хранителя» – сколько угодно.)

Мне нравится словарный запас еврейских имен.

Был у меня в 70-х годах знакомый мальчик, которого сейчас зовут Юрием Самуиловичем Смолиным.

Тогда ему исполнилось лет 5, он был просто «Юрочка».

Уменьшительные варианты еврейских имен всегда приводили в восторг.

Многое общеизвестно; не найду человека, который не знал бы, что к Семену обращаются как к Сёме, Ефима зовут Фимой, а Давид – это просто Додик.

Но, возможно, не каждый сразу вспомнит такие соответствия:

Бенцион – Беня,

Израиль – Изя,

Моисей – Мося,

Самуил – Муля,

Соломон – Шлёма…

И, уверен, мало кто сразу сообразит, что «Люся» – это… Илья.

Еврейская семья – это уникальное явление.

Моя дружба со Спиваком не ограничивалась самим профессором; у меня училась его дочь Юля, я знал его сына Гришу, тоже математика – общаясь с детьми Семена Израилевича, я порой ощущал причастность к его семье.