Читать книгу Имена. В моей жизни - Виктор Улин - Страница 6

Взгляните на заставку и улыбнитесь.

Фото сделано в 81 или 82 году прошлого века.

Лейтенанту еще нет 25-ти.

Он носит великолепные имя и отчество – Яков Яковлевич.

А служит в деревне Яковлевка Яковлевского района Приморского края.

Родом лейтенант из Белорусской Советской Социалистической Республики – попал с польской границы на японскую, куда ворон костей не заносил.

И плюс к тому он – не кадровый военный, а дипломированный специалист по высшей алгебре и теории чисел, несостоявшийся аспирант математико-механического факультета Ленинградского государственного университета.

Так сложилась судьба.

1

Поступление на матмех ЛГУ лихорадочным летом 1976 года осталось в моей памяти как давно пережитый, но не подлежащий забвению кошмарный сон.

Страшным было прощание со школой, где я служил символом успеха – настоящего и особенно будущего.

Еще более страшным оказалось вхождение в университет.

Я-абитуриент был Чеховской кошкой, которая ела огурцы после того, как ее две недели лупцевали кнутовищем.

Мне чудилось, что жизнь висит на волоске и в любой момент может сорваться в пропасть безысходности. Получив аттестат с золотой медалью, окончив две заочных физматшколы (ЗФТШ при МФТИ и ЗМШ при МГУ), будучи профессионалом в решении конкурсных задач, блестяще написав письменную работу, получив «пятерку» и освобожденный от остальных экзаменов, я не ощущал уверенности ни в чем.

Даже навестив приемную комиссию матмеха (прятавшуюся в мрачных дебрях Петровских «Двенадцати коллегий», где через год гулял Андрей Палыч Бузыкин из «Осеннего марафона») и найдя под мутным стеклом витрины свою фамилию в списке зачисленных, я не мог сразу успокоиться. Ходил и ходил взад-вперед, ожидая чего-то еще.

И в те нервные минуты ко мне вдруг подошел незнакомый паренек. Худенький, стройный, черноволосый и черноусый, с умным, но добрым взглядом темных глаз.

Мы познакомились, разговорились, поведали друг другу о себе, поделились планами – которые наконец мне показались реальными.

Первый человек, которого я встретил в статусе студента ЛГУ, мне страшно понравился, понравился абсолютно всем.

Умом, который стал ясен с первой секунды.

Тонким юмором, хитроватой лукавинкой в каждом слове.

И мягким выговором, какого я никогда не слышал в Уральских краях.

Потрясло даже то, что парня зовут Яшей.

Имев много приятелей, в 17 лет я знал лишь одного человека по имени Яков.

(Им был мой школьный учитель английского Яков Абрамыч Хвесин.

Высокий и нервный, бивший лодырей по мордасам и предрекавший лично мне плохой конец из-за излишней болтливости.)

Новый друг стал вторым и последним Яковом в моей жизни.

Я узнал, что Яша приехал в Ленинград из Белоруссии.

(Во времена отсутствия хороших географических карт этот факт был аналогичен тому, чтобы оказаться выходцем из Новой Зеландии.

Только спустя десятилетия, после эпохальной игры на «Поле чудес», весь мир узнал, что самогон из его родного села Дивин – лучший в мире.)

А его фамилию – Логвинович – я узнал позже, когда пришел в себя и стал оглядываться на происходящее вокруг.

2

При описании событий, происходивших сорок лет назад, трудно удержаться от заявлений, что с тем-то имярек мы дружили, и в совместный период были не разлей вода. То есть проводили все время вместе, жили, пили, пели в одной компании, смотрели одинаковые фильмы и гуляли с одними и теми же девчонками… и так далее, кому что придет в голову.

Так принято в мемуарной литературе; без деклараций о дружбе до могильной ограды воспоминания о человеке как бы обесцениваются.

Но, за всю свою жизнь не сказав слова правды по мелочам, врать в крупном я не люблю.

С Яшей Логвиновичем закадычными друзьями мы не были.

Не могли быть по объективным причинам.

Сама учеба есть социальная повинность, она подчиняет общим законам игры и тушует личности. Студенческая жизнь – для одних неповторимая пора радостей, для других короткие передышки между сессиями – идет не в аудиториях.

Быв оба иногородними, вне университета мы не пересекались.

Яша жил в общежитии, я – сначала у друзей-евреев, потом на съемной комнате, найденной через знакомых.

Яша занимался спортом, я увлекся бальными танцами.

Яша играл в шахматы, я играл на гитаре.

Яша был зампредседателя студсовета общежития (управлял 12-ю этажами 3-лучевых коридоров, населенных нецеломудренными оболтусами обоих полов), я стал замсекретаря комитета ВЛКСМ факультета (отвечал за 1750 шпаргонцев, из которых лишь 25% хотели добросовестно учиться).

Список повседневных расхождений можно продолжить, но он ничего не значит.

Первое мужское знакомство в новой жизни подобно первой любви в юношеском возрасте.

Сегодня я осознаю, до какой степени мне повезло.

Личные качества Якова Яковлевича Логвиновича располагают к нему каждого, узнавшего хотя бы мельком.

(Уверен, с этим моим заявлением не станет спорить никто!)

Моя мама, доцент Башкирского государственного университета, в свое время тоже окончила матмех ЛГУ. Ее оценки отличались максимализмом, ей никогда не нравились мои друзья (тем более подруги, не говоря уж о моих женах).

Поступать в университет она меня привезла лично, ходила со мной везде.

Она видела Яшу один раз в жизни – даже не разговаривала с ним, только наблюдала, как мы общаемся у окна, выходившего на страшное, как смертный грех, закопченное здание НИФИ.

Но все пять лет, когда я приезжал в Уфу на каникулы, мама спрашивала:

– А как поживает Яша Логвинович?

Мне кажется, такое отношение лучше многих слов выражает человеческую привлекательность моего первого матмеховского друга.

3

В этом мемуаре я хочу написать о Якове Яковлевиче Логвиновиче – нарисовать его портрет тому, кто ничего существенного о нем не знает.

Но должен сразу оговориться.

Во времена матмеховского студенчества я знал о Яше только то, что он – отличный парень.

Я виделся с ним в коридорах и перед лекциями, перебрасывался фразами, травил анекдоты (преимущественно неприличные, как и положено 20-летним молодцам…) и радовался легкому общению.

Факты, приведенные тут, я узнал, возобновив общение с Яшей Логвиновичем спустя 38 лет после выпуска.

Почему так получилось?

Отчасти из-за свойств моего характера.

Отучившись пять лет в ЛГУ, я не имел на курсе настоящих друзей. Всерьез дружил только с механиком Андреем Бородиновым, который учился на год позже.

Дело в том, что как математик я был полный нуль, даром что получил «красный» диплом, поступил в аспирантуру и выжал из себя кандидатскую диссертацию раньше всех, опередив прирожденных ученых, каких на нашем курсе хватало. Просто я очень хотел хорошо жить, а звание доцента в ВУЗе советских времен давало пожизненную гарантию обеспеченности.

(О том я подробно написал в книге о своем старшем друге, доценте матмеха Денисе Артемьевиче Владимирове.

Повторяться не вижу смысла, изложу ситуацию тезисно.)

Учиться было трудно, математика давалась неимоверными усилиями, поскольку я не испытывал к ней неутилитарного интереса. Это, естественно, не скрывалось от тех, кто учился с удовольствием. На курсе меня не уважали как студента и не любили как человека, поскольку любить было не за что. Я этим не тяготился, я не считал себя сосудом чистого золота, который все должны любить.

(Как не тягоТюсь по сю пору.)

Я периодически сближался с кем-то из сокурсников – легко, не страдая отсутствием коммуникабельности – и так же легко расставался по исчерпании тем.

На матмехе я был чужим, как раввин на крестном ходу, что подтвердили годы, прошедшие после студенчества.

Слоган «Матмех лучше всех», традиционный для бывших однокашников, ко мне не имеет отношения.

Для меня матмех – это ад, мрак и крах.

(На 10-летие выпуска в 1991 году я пришел с радостью, пыжился гордостью от учебы в Литинституте и предстоящего вступления в СП СССР, хотел утереть нос ничтожным корнеплодам математикам.

На 20-летие в 2001 приехал по инерция, но не получил положительного, даже короткий чувственный опыт с одной из сокурсниц ничего не исправил.

А на 30 лет в 2011 – быв человеком, приплясывая на вершине жизни при двух иномарках и ИП со 100 тысячами неучтенной месячной прибыли – я уже не поехал.)

Нет ничего странного в том, что с Яшей Логвиновичем мы близкими друзьями не стали, студентом я ничего о нем не знал.

Причиной служила и личность Яши.

Выше я аттестовал вхождение в университет «страшным».

Я приехал в Ленинград из Уфы, неся на лбу печать «гордости школы».

(Гордостью и являлся.

В стремлении получить медаль и поступить с одного экзамена я был не просто круглым, а каким-то шарообразным отличником.

Да вот только школа наша была английской, математике учили так, что лучше бы не учили вовсе.

При отсутствии врожденного интереса ни заочные МШ союза, ни очная ЮМШ при БГУ, ни прочие рычаги не могли компенсировать атмосферу реальной спецматшколы, в которой детям – как говорила мамина сокурсница Елена Александровна Быкова-Максимова – «попу подтирают интегралами». )

В Ленинграде, центре российского интеллекта, насчитывалось немало математических школ. Самыми известными были №30, №239 и интернат №45, собиравший будущих Пуанкаристов всей области.

На нашем курсе выпускников подобных заведений имелось больше, чем достаточно.

Ясное дело, спецшколы для того и существуют, чтобы готовить студентов матмеха. Учиться в компании знающих ребят должно быть легче, чем среди дебилов, выражение

x + y²

читающих как

«ха плюс у – два наверху».

Но подчеркну слова «должно быть»; у нас на матмехе было наоборот.

Подростки – к которым относятся студенты младших курсов – врожденно жестоки, им доставляет удовольствие любым способом унижать ближнего. В ленинградских матшколах в самом деле чему-то учили; те самые интегралы, которые простым студентам читали в конце 1-го курса, им были приблизительно известны.

Но вместо того, чтобы создать атмосферу знания, «лауреаты» (как презрительно именовала спецгвардию другая мамина сокурсница, на тот момент уже член-корреспондент Академии Наук Галина Павловна Матвиевская), гнули пальцы, всеми силами подчеркивали свое превосходство над теми, кто интегралов еще не знал.

(В одной лишь моей 13-й группе таких кадров училось штук 5. А может, даже 6.

Ни об одном из них – ныне докторов наук и даже академиков – я не скажу доброго слова.

Из всех «спецвыпускников» помню с теплотой лишь тех, о ком писал уже много где: Борю Соломяка, Гришу Бомаша, Лёню Овэса, Шуру Кулика, Лёню Михлина, Мишу Чеповецкого… и, конечно, Роман-Романыча Запатрина.)

Недружественность обстановки поддерживали молодые преподаватели – вчерашние «лауреаты», витающие в эмпиреях сверхполноценности.

Никогда не забуду свой первый семинар по математическому анализу, случившийся на 1-й паре 1 сентября 1976 года.

Ассистент, бородатый бывший гений, начиркал нечто на доске, и пока я (прорешавший весь «задачник Кванта») пытался понять условие, один из подобных гениев – только завтрашних, не вчерашних – уже выдал решение. Остаток пары шел диалог между ним и преподавателем, забывшим о существовании других.

Потом все как-то снивелировалось. Некоторые «лауреаты» и вовсе отчислились с матмеха, не выдержали «головокружения от успехов» и безнадежно отстали в учебе. Но все равно аура факультета полнилась математическом снобизмом, причем зачастую – на пустом месте. На виду оказывались те, кто больше из себя строил, а не представлял.

Мой друг был человеком скромным.

Никогда себя не выпячивал, почти всегда оказывался на втором плане.

Там, где иной говорил сто слов вместо десяти, он обходился одним.

(Хоть и бьющим точно в цель!)

Среди непризнанных светил он оставался в тени.

Хотя по совокупности качеств Яков Логвинович – студент, математик и человек – был лучше большинства сокурсников.

Увы, в те времена все прошло мимо меня.

В остроумном, но сдержанном парне я не видел будущего ученого.

Не ведал глубин его математического ума.

Не знал даже, что Яша – замечательный шахматист. Кандидат в мастера спорта, победитель более сотни конкурсов, чемпион Брестской области по шахматам по переписке.

4

Итак о своем герое я практически ничего не знал.

И не узнал, пока осенью прошлого года не взялся за книгу о Денисе Артемьевиче Владимирове.

(Писать ее я стал не из ностальгии по матмеху.

Матмех оставил во мне только горечь растраченных лет.

Меня вели мысли о Владимирове, сокурснике и друге моей мамы, глубинная связь с которым к ЛГУ отношения не имеет.)

В контактной группе выпускников ’81 имелись контактные данные многих.

Но Яши Логвиновича там не было, его фамилию я нашел на «учительском сайте» Брестской области, написал наудачу куда-то в пустоту. Я даже сомневался, что почтенный учитель математики средней школы №6 города Кобрин Яков Яковлевич Логвинович – это Яша моих студенческих лет.

Удача мне улыбнулась. Яков Яковлевич оказался Яшей и прислал мне фотографии.

(В Литературном институте у меня был друг, ныне известный самарский драматург Александр Ануфриев.

Мы не просто дружили, а 5 лет селились в одной комнате «литобщаги», вместе ходили по театрам и даже ездили на пару к актрисам в Люберцы.

После окончания института в 1994 мы с Саней несколько лет переписывались, потом потерялись в бурях бытия, восстановили виртуальную связь лет через 15.

Получив мое новое фото, старый друг написал:

– Да, Витюшка, не пощадила тебя жизнь…

Шурец – которого она тоже щадила не сильно – был стопроцентно прав.

Мы не коньяки, чтобы с годами становиться лучше.

Жизнь щадит лишь тех, кто не живет, а существует.)

Из одного Яши нынешнего можно сделать двух Яш прежних, но тем не менее он ни капельки не изменился.

Усы остались на месте, глаза сделались еще глубже, вот только улыбка погрустнела.

(Как и положено умному человеку, с годами понимающему априорную печаль бытия.)

Радость общения превзошла ожидания.

Впрочем, ничего странного в том нет. Все 43 года, прошедшие со дня знакомства, мы с Яшей никогда не забывали друг о друге.

И вот теперь я наконец узнал о старом сокурснике все, чтобы пунктирно обозначить его жизнь.

5

Отношения Якова Логвиновича с математикой искренни и серьезны.

Если меня толкала мама, имев матмеховскую базу, то Яша избрал свой путь самостоятельно.

Мальчик из белорусского села Дивин (лежащего в 100 км от польской границы и в 10 от украинской) осознанно нацелился на математику.

Учился в Заочной математической школе при ЛГУ.

Был не только математиком и шахматистом, но и отличником, получил золотую медаль.

Яша имел все возможности поступить на матмех без усилий, письменную работу он бы влёгкую написал на «отлично», но судьба решила его испытать.

Я уже не помню, почему, но ему требовался вызов из ЛГУ, подтверждающий включение в состав абитуриентов.

Вызов Яша запросил, но на руки не получил: то ли замешкались в приемной комиссии, то ли не сработала почта. Выждав до последнего, мой друг отправился в Ленинград наудачу, где судьба продолжала испытания: он опоздал на первый экзамен, который во всех ВУЗах СССР проходил в один день.

Это могло означать крах всего.

К чести администрации, документы у Яши приняли и к экзаменам его допустили (кажется, в те времена имелись какие-то официальные лазейки для попавших в форс-мажорные обстоятельства). Но «пятерку» за работу не поставили, к чему-то придравшись.

Не сомневаюсь, что Яша решил задачи лучше, чем их составители. Скорее всего, предметная комиссия матмеха решила избежать процессуальных разборок с медалистом, который, с одной стороны, подпадал под «систему одного экзамена», но, с другой – не по своей вине нарушил сроки.

(Для несведущих поясню.

В мои времена золотой медалист, сдавший первый экзамен на «5», в любом институте освобождался от дальнейших испытаний и зачислялся вне конкурса.

Во времена юности моей мамы – когда медали выдавались более строго – принимали вообще куда угодно без экзаменов.

В позднейшие времена медали рассыпались, как «железные кресты» над Сталинградом, и «системы» на какое-то время отменили.)

Подготовка Яшина оказалась столь высокой, что он без осложнений сдал все экзамены (2 математики и физику, написал сочинение) и прошел по конкурсу, опередив в списке иных «лауреатов».

Яков Логвинович самостоятельно вышел на рубеж, откуда начинается взлет на высшие эшелоны науки.

Рожденный быть писателем, я обладаю избирательной памятью на отдельные моменты жизни, которые кажутся важными.

(Например, пиша мемуар о сокурснике Александре Кулике, обнаружил, что помню слова его будущей жены Ларисы Мелиховой, сказанные в сентябре 1976.)

Обладая чертами шахматиста, для которого память тоже служит одним из важнейших инструментов, Яша тоже помнит многое, бывшее общим для нас в те годы.

Но видим мы одно и то же по-разному.

Точнее, он видит все шире, чем я.

Мы переписываемся интенсивно, делимся воспоминаниями о событиях и людях, в них участвовавших.

Но если для меня память о матмехе – сборник не всегда веселых анекдотов (о том, какой конспект потерял тот или иной сокурсник или насколько пьяным явился на экзамен тот или иной преподаватель), то Яша, не упуская таких деталей, еще и вспоминает о математических качествах.

Для меня математика – случайность, для Яши – сфера интересов.

Сам матмех факультет предназначен именно для таких людей, как он.

6

Во времена молодости я не знал слово «перфекционист